Две чудовищных империи всего в 30 милях отсюда видимые невооруженным глазом с вершины их собственного неуклюжего погребального костра. Они поэтому в ужасе подымают глаза к северу к идеально гладкой горе за пирамидами с ее идеальной поросшей травой вершиной где без сомнения (как я сидел там осознавая) жил в хижине престарелый мудрец, настоящий Король Теотихуакана. Они взбирались к его хижине по вечерам за советом. Он помахивал перышком как будто мир ничего не значил и говорил "О," или что более вероятно "Оп-ля!"
Я рассказал это Рафаэлю который сразу же прикрыл глаза козырьком ладони дальновидного генерала и взглянул на мерцание Озера. "Ей-Богу ты прав, они должно быть в штаны там делали." Потом я рассказал ему о горе на заднем плане и об этом Мудреце но он ответил "Какой-то чудной козопас-Эдип." Тем временем Лазарь все еще пытался схватить солнце.
Подошли детишки продать нам то что они называли подлинными реликвиями найденными под землей: маленькие каменные головы и тела. Какие-то ремесленники делали совершенно неотделанные на вид поделки в деревне внизу где, в оbscura (14) сумерек, мальчишки играли в печальный баскетбол. (У-ух, совсем как Даррелл и Лоури!)
"Давайте исследуем пещеры!" вопит Саймон. Между тем на вершину прибывает американская туристка и велит нам сидеть спокойно пока она сделает нашу цветную фотографию. Я сижу по-турецки с перевязанной рукой повернувшись посмотреть на машущего Ирвина и ухмыляющихся остальных пока та щелкает: позже она присылает нам снимок (адрес дается) из Гвадалахары.
Мы спускаемся исследовать пещеры, проходы под Пирамидой, мы с Саймоном прячемся в одном из тупиков хихикая и когда наощупь подходят Ирвин с Рафаэлем орем "Хуу?" Лазарь, однако, он в своей стихии топочет взад-вперед молча. Его не испугать и десятифутовым парусом в ванной. Последний раз я играл в привидения во время войны в море у побережья Исландии.
Мы затем вылезаем из пещер и идем по полю возле Пирамиды Луны где сотни муравейников каждый четко обозначен кучей и кучей деятельности вокруг. Рафаэль помещает веточку в одну из этих Спарт и все солдаты несутся и уволакивают ее чтобы не потревожить Сенатора и его сломанную скамью. Мы кладем еще одну веточку побольше и эти чокнутые муравьи уносят и ее. Целый час, куря дурь, мы склоняемся и изучаем эти муравьиные деревни. Мы не трогаем ни единого гражданина. "Смотри тот парень торопится с окраины городка таща кусок дохлого скорпионьего мяса к дыре -- " В дыру спускается он на мясную зиму. "Была б у нас банка меда, они б подумали что это Армагеддон, а?"
"У них были бы большие мормонские молитвы перед голубками."
"И строили бы скинии и окропляли бы их муравьиной мочой."
"В натуре Джек -- может они бы просто запаслись медом а о тебе бы и не вспомнили" (Ирвин)
"А под холмом муравьиные больницы есть?" Мы впятером склонились над муравьиным селением заинтересовавшись. Когда мы насыпали маленькие холмики муравьи сразу же начинали большую государственную оплаченную налогоплательщиками работу по удалению их. "Ты мог бы расплющить всю деревню, заставить ассамблеи неистовствовать и бледнеть! Одною лишь своей ногой!"
"Пока жрецы Тео валяли наверху дурака эти мураши только начинали копать настоящий подземный супер маркет."
"Сейчас он должен стать уже огромным."
"Можно взять лопату и исследовать все их коридоры -- Какая жалость что Господь должно быть не наступил на них" но скорее сделано чем сказано, Лазарь уходя от нас обратно к пещерам оставляет свои чудовищные следы башмаков прямой рассеянной линией поперек полудюжины искренних римских селений.
Мы идем за Лазарем следом осторожно обходя муравейники. Я говорю: "Ирвин, разве Лаз не слышал что мы говорили о муравьях -- битый час?"
"О ага," живо так, "но теперь он думает о чем-то другом."
"Но он идет прямо по ним, прямо по их деревням и головам -- "
"А-а ну да -- "
"Своими большими громадными башмаками!"
"Ага, но он о чем-то там думает."
"О чем?"
"Не знаю -- если б у него был велосипед было б хуже."
Мы наблюдали как Лаз топал прямиком по Лунному Полю к своей цели, которая была камнем чтобы сесть.
"Он чудовище!" вскричал я.
"Что ж ты сам чудовище когда ешъ мясо -- подумай обо всех этих маленьких счастливых бактериях которые должны совершить отвратительное путешествие сквозь пещеру твоих кислотных кишок."
"И все они превращаются в волосатые узелки!" добавляет Саймон.
15
Итак, как Лазарь шагает по деревням, так Господь шагает по нашим жизням, и словно рабочие или солдаты мы вечно беспокоимся как суетуны чтобы как можно скорее исправить урон, хоть всё это в конце и безнадега. Ибо у Господа ступня больше чем у Лазаря и всех Тексоков Тексаков и Маньяк завтрашнего дня. Мы заканчиваем тем что следим за сумеречным баскетбольным матчем между индейскими мальчишками возле автобусной остановки. Мы стоим под старым деревом на перекрестке немощеных дорог, принимая пыль когда ее приносит ветром с равнин Высокогорья Мехико унылых как нигде больше может только в Вайоминге в октябре, в самом конце октября...
P.S. Последний раз когда я был в Теотихуакане, Хаббард сказал мне "Хочешь поглядеть на скорпиона, мальчик?" и приподнял камень -- Там сидела самка скорпиона рядом со скелетом своего супруга, которого съела -- С воплем "Йяааа!" Хаббард поднял огромный камень и обрушил его на всю эту сцену (и хоть я и не Хаббард, но в тот раз вынужден был с ним согласиться).
16
Как невероятно тускл в самом деле настоящий мир после того как помечтаешь о веселых блядских улицах и о веселых танцевальных ночных клубах но заканчиваешь как Ирвин и Саймон и я, однажды ночью мы вышли одни, недвижно вглядываясь в холодные и костлявые булыжники ночи -- Хоть в конце переулка и может быть неоновая вывеска переулок невероятно печален, фактически невозможен -- Мы вышли в более-менее спортивном облачении, с Рафаэлем на буксире, пойти потанцевать в Клубе Бомбей но в тот миг когда задумчивый Рафаэль учуял эти улицы дохлых собак и увидел занюханные униформы битовых певцов mariachi (15), услыхал скулеж хаоса безумного кошмара который суть ночь на улице вашего современного города то поехал домой на такси один, говоря "Насрать на все, я хочу рог Эвиридики и Персефоны -- Я не хочу топтать грязь сквозь всю эту хворь -- "
У Ирвина сохраняется стойкая и суровая веселость ведущая его к тому что он продолжает вести меня и Саймона к замызганным огням -- В Клубе Бомбей дюжина сумасшедших мексиканских девок танцующих по песо за бросок и тазы их вскинуты прямо в мужчин, иногда придерживают мужчин за штаны, пока невообразимо печальный оркестр выдувает тоскливые песни с эстрады скорбей -- На лицах трубачей никакого выражения, мамбо-барабанщику скучно, певец думает что он в Ногалесе распевает серенады звездам а на самом деле он лишь похоронен в наитрущобнейшей дыре трущоб бередя грязь у нас на губах -- Грязегубые бляди прямо за склизким углом Бомбея выстроились вдоль изъязвленных оспой стен кишащих клопами и тараканами выкликивая парадирующих развратников которые шныряют туда и сюда пытаясь разглядеть в темноте как выглядят девки -- Саймон одет в рыжий спортивный пиджак и танцует романтически разбросав свои песо по всей площадке, склоняясь к черноволосым партнершам. "Ну не романтичен ли он?" говорит Ирвин вздыхая в кабинке где мы с ним пьем Дос-Эквисы.
"Ну он не совсем образ веселого американского туриста прожигающего жизнь в Мехико -- "
"Почему нет?" спрашивает Ирвин раздраженно.
"Мир везде такой тупой -- типа представляешь себе когда приезжаешь в Париж с Саймоном там будут дождевики и Триумфальные Арки блистательной печали а вы все это время будете зевать на остановках автобусов."
"Что ж. Саймон хорошо проводит время." Все же Ирвин не может совсем уж не согласиться со мной пока мы бродим вверх и вниз по темной блядской улице и он содрогается подмечая мимоходом грязь в колыбельках, за розовым тряпьем. Он не хотел никого снимать и заходить внутрь. Делать это приходится нам с Саймоном. Я отыскиваю целую группу шлюх семьей сидящих в дверях, старые оберегают молодых, я подзываю самую юную, лет четырнадцати. Мы входим и та кричит "Agua cаliente" требуя от шлюшки-помощницы горячей воды. Слышно как за хилой занавеской скрипят настилы где на гнилых досках раскладывают тощий матрас. Стены сочатся липким фатумом. Как только мексиканка выныривает из-за шторки и видишь как девочка скидывает ноги на пол вспышкой смуглых бедер и дешевенького шелка, моя малютка вводит меня туда и без лишних церемоний начинает подмываться присев на корточки. "Tres peso" (16) жестко говорит она убедившись что получила свои 24 пенса прежде чем мы приступим. Когда же мы приступаем то она такая маленькая что не можешь ее найти по меньшей мере после целой минуты наощупь. Затем кролики помчались, будто американские старшеклассники со скоростью миля в минуту... единственный путь для молодых, на самом деле. Но и ее это не особенно интересует. Я обнаруживаю что теряю себя в ней без единой йоты тренированной ответственности сдерживающей меня типа, "Вот он я совершенно свободный как животное в сумасшедшем восточном амбаре!" и так я и пру, кому какое дело.
Но Саймон в своей странной русской эксцентричности тем временем выбрал жирную старую шлюху которую бомбили с самого Хуареса вне всякого сомнения аж со времен Диаса, он уходит с нею на зады и мы на самом деле (с тротуарам слышим великие хихоньки которые там происходят поскольку Саймон очевидно заигрывает со всеми дамами. Иконы Девы Марии прожигают стены насквозь. Трубы за углом, ужасная вонь старых жареных колбас, запах кирпича, влажный кирпич, грязь, банановая кожура -- а над обвалившейся стеной видны звезды.
Неделю спустя у бедного Саймона начинается гоноррея и ему надо колоть пенициллин. Он не побеспокоился почиститься особой целебной мазью, как это сделал я.
17
Он не знал этого сейчас когда мы ушли с блядской улицы и просто пошли шляться по главному тусовищу битовой (бедной) ночной жизни Мехико, улице Редондас. Совершенно неожиданно мы увидали поразительное зрелище. Маленький молоденький женственный эльф лет 16 стремглав промчался мимо таща за руку босоногого оборвыша-индейца лет 12. Они все время озирались. Я оглянулся и заметил что за ними наблюдает полиция. Они резко свернули и спрятались в темном дверном проеме боковой улочки. Ирвин был в экстазе. "Ты видел старшего, совсем как Чарли Чаплин и Малыш мелькают вдоль по улице рука об руку влюбленные, а их преследует жлобина-шпик -- Давай с ними поговорим!"
Мы приблизились к странной паре но те заспешили прочь испугавшись. Ирвин заставил нас вить по улице петли пока мы не столкнулись с ними вновь. Копов поблизости не было. Старший пацан засек какое-то сочувствие в глазах у Ирвина и остановился поговорить, сначала попросив сигарет. По-испански, Ирвин выяснил что они любовники но бездомные и полиция преследует их специально по какой-то ебанутой причине или же один ревнивый мент. Они спали на пустырях в газетах или иногда в плакатах сорванных со стендов. Старший был просто голубым но без этой вот вашей американской трепливости подобных типов, он был суров, прост, серьезен, с каким-то преданным профессионализмом дворцового плясуна по поводу своей педовости. Бедный же 12-летний был просто индейским мальчуганом с огромными карими глазами, вероятно сиротой. Он хотел от Пичи одного чтобы тот время от времени давал ему тортилью и показывал где можно спать в безопасности. Старший, Пичи, красился, лиловые веки и все дела и довольно безвкусно но он не переставал выглядеть больше исполнителем в спектакле чем кем-то другим. Они убегали по синему червивому переулку когда вновь объявились менты -- мы видели как они улепетывают от нас, две пары ног, к темным хибарам закрытого мусорного базара. После них Ирвин с Саймоном смотрелись как обычные люди.
Между тем целые банды мексиканских хипстеров толкутся вокруг, большинство в усах, все на мели, довольно многие итальянского и кубинского происхождения. Некоторые даже пишут стихи, как я выяснил позже, и у них свои установившиеся отношения Учителя-Ученика совсем как в Америке или в Лондоне: видишь как главный кошак в пальто растолковывает какую-нибудь закавыку в истории или философии а остальные слушают покуривая. Для того чтобы покурить дури они заходят в комнаты и сидят до зари недоумевая чего это им не спится. Но в отличие от американских хипстеров им всем утром на работу. Все они воры но крадут кажется только диковинные предметы поразившие их воображение в отличие от профессиональных грабителей и карманников что тоже тусуются вокруг Редондас. Это ужасная улица, улица тошноты, на самом деле. Духовая музыка дующая отовсюду почему-то делает ее еще ужаснее. Несмотря на тот факт что единственное определение "хипстера" заключается в том что это человек который может стоять на особых уличных углах в любом иностранном большом городе мира и подогреваться дурью или мусором не зная языка, от всего от этого хочется обратно в Америку пред светлые очи Гарри Трумэна.
18
Как раз то чего Рафаэлю уже до колик хотелось сделать, изболевшемуся больше любого из нас. "Ох Господи," причитал он, "это как грязная старая тряпка которой кто-то наконец подтер харчки в мужском сортире! Да я полечу обратно в Нью-Йорк, плевать на это! Все, иду в центр снимаю себе богатый номер в отеле и жду своих денег! Не собираюсь я всю жизнь изучать гарбанзы в помойных баках! Я хочу замок со рвом, бархатный капюшон себе на леонардовую голову. Хочу свое старое кресло-качалку как у Бенджамина Франклина! Бархатных штор хочу я! Хочу звонить дворецкому! Лунный свет у себя в волосах! Хочу Шелли с Чаттертоном у себя в кресле!"
Мы снова сидели в квартире слушая все это пока он собирал вещи. Пока мы бродили по улицам он вернулся и проболтал с бедным старым Быком всю ночь к тому же отведал морфия ("Рафаэль самый смышленый из всех вас," сказал Старый Бык на следующее утро, довольный.) Между тем Лазарь оставался дома один Бог знает чем занимаясь, слушая, вероятно, таращась и слушая в комнате. Один взгляд на бедного пацаненка пойманного этим сумасшедшим грязным миром и начинаете волноваться что же случится со всеми нами, всеми, всеми брошенными псам вечности в конце -
"Я хочу сдохнуть лучшей смертью чем вот так," продолжал Рафаэль пока мы внимательно слушали. "Почему я не на хорах в старой церкви в России не сочиняю гимны на органах! Почему я должен быть мальчиком у бакалейщика! Противно!" Он произнес это по-ньюйоркски почти пуотивно. "Я не сбился с пути! Я получу то чего мне хочется! Когда я ссался в постель когда был маленьким и пытался прятать от матери простыни то знал что все это будет противно. Простыни вывалились на противную улицу! Я смотрел на свои бедные простыни далеко внизу как они облепили пожарную колонку!" Мы все уже ржали. Он разогревался к своей вечерней поэме. "Я хочу мавританских потолков и ростбифов! Мы даже не пожрали ни в одном прикольном ресторане с тех пор как приехали сюда! Почему нам нельзя даже пойти позвонить в колокола Собора в Полночь!"
"Ладно," говорит Ирвин, "пошли завтра в Собор на Зокало и попросимся позвонить в колокола." (Что они и сделали, на следующий день, втроем, им разрешил уборщик и они похватали здоровенные канаты и качались и вызванивали громкие звонкие зонги которые я вероятно слышал на своей крыше пока в одиночестве читал Алмазную Сутру на солнышке -- но меня там не было и что в точности еще случилось я не знаю.)
Вот Рафаэль начинает писать стих, он вдруг перестал болтать когда Ирвин зажег свечу и пока мы все сидим расслабившись в низких тонах можно услышать сумасшедшее шебуршанье карандаша Рафаэля спешащего по странице. Можно действительно услышать стихотворение первый и последний раз на свете. Царапанья карандаша звучат в точности как рафаэлевы вопленья, с тем же самым укоризненным ритмом и напыщенными раскатами жалоб. Но в шебуршистом царапанье вы также слышите некое чудесное претворенье слов в английскую речь из головы итальянца который в своем Нижнем Ист-Сайде и по-английски-то не разговаривал пока ему семь не стукнуло. У него великолепный медоточивый ум, глубокий, с поразительными образами которые для всех нас словно ежедневный шок когда он читает нам свое ежедневное стихотворение. Например, прошлой ночью он почитал историю Г.Дж.Уэллса и сразу же сел со всеми именами потока истории в голове и восхитительно нанизал их; что-то про парфян и скифские лапы заставляющие тебя осязать историю, с лапищей с когтищем со всеми делами, а не просто понимать ее. Когда он выкорябывал свои стихи в нашем огарочном молчании ни один из нас никогда не раскрывал рта. Я осознал что за дуровой командой мы были, под дуровой я имею в виду такими невинными по части того как это говорится властями что жизнь прожить нужно так.
1 2 3 4 5
Я рассказал это Рафаэлю который сразу же прикрыл глаза козырьком ладони дальновидного генерала и взглянул на мерцание Озера. "Ей-Богу ты прав, они должно быть в штаны там делали." Потом я рассказал ему о горе на заднем плане и об этом Мудреце но он ответил "Какой-то чудной козопас-Эдип." Тем временем Лазарь все еще пытался схватить солнце.
Подошли детишки продать нам то что они называли подлинными реликвиями найденными под землей: маленькие каменные головы и тела. Какие-то ремесленники делали совершенно неотделанные на вид поделки в деревне внизу где, в оbscura (14) сумерек, мальчишки играли в печальный баскетбол. (У-ух, совсем как Даррелл и Лоури!)
"Давайте исследуем пещеры!" вопит Саймон. Между тем на вершину прибывает американская туристка и велит нам сидеть спокойно пока она сделает нашу цветную фотографию. Я сижу по-турецки с перевязанной рукой повернувшись посмотреть на машущего Ирвина и ухмыляющихся остальных пока та щелкает: позже она присылает нам снимок (адрес дается) из Гвадалахары.
Мы спускаемся исследовать пещеры, проходы под Пирамидой, мы с Саймоном прячемся в одном из тупиков хихикая и когда наощупь подходят Ирвин с Рафаэлем орем "Хуу?" Лазарь, однако, он в своей стихии топочет взад-вперед молча. Его не испугать и десятифутовым парусом в ванной. Последний раз я играл в привидения во время войны в море у побережья Исландии.
Мы затем вылезаем из пещер и идем по полю возле Пирамиды Луны где сотни муравейников каждый четко обозначен кучей и кучей деятельности вокруг. Рафаэль помещает веточку в одну из этих Спарт и все солдаты несутся и уволакивают ее чтобы не потревожить Сенатора и его сломанную скамью. Мы кладем еще одну веточку побольше и эти чокнутые муравьи уносят и ее. Целый час, куря дурь, мы склоняемся и изучаем эти муравьиные деревни. Мы не трогаем ни единого гражданина. "Смотри тот парень торопится с окраины городка таща кусок дохлого скорпионьего мяса к дыре -- " В дыру спускается он на мясную зиму. "Была б у нас банка меда, они б подумали что это Армагеддон, а?"
"У них были бы большие мормонские молитвы перед голубками."
"И строили бы скинии и окропляли бы их муравьиной мочой."
"В натуре Джек -- может они бы просто запаслись медом а о тебе бы и не вспомнили" (Ирвин)
"А под холмом муравьиные больницы есть?" Мы впятером склонились над муравьиным селением заинтересовавшись. Когда мы насыпали маленькие холмики муравьи сразу же начинали большую государственную оплаченную налогоплательщиками работу по удалению их. "Ты мог бы расплющить всю деревню, заставить ассамблеи неистовствовать и бледнеть! Одною лишь своей ногой!"
"Пока жрецы Тео валяли наверху дурака эти мураши только начинали копать настоящий подземный супер маркет."
"Сейчас он должен стать уже огромным."
"Можно взять лопату и исследовать все их коридоры -- Какая жалость что Господь должно быть не наступил на них" но скорее сделано чем сказано, Лазарь уходя от нас обратно к пещерам оставляет свои чудовищные следы башмаков прямой рассеянной линией поперек полудюжины искренних римских селений.
Мы идем за Лазарем следом осторожно обходя муравейники. Я говорю: "Ирвин, разве Лаз не слышал что мы говорили о муравьях -- битый час?"
"О ага," живо так, "но теперь он думает о чем-то другом."
"Но он идет прямо по ним, прямо по их деревням и головам -- "
"А-а ну да -- "
"Своими большими громадными башмаками!"
"Ага, но он о чем-то там думает."
"О чем?"
"Не знаю -- если б у него был велосипед было б хуже."
Мы наблюдали как Лаз топал прямиком по Лунному Полю к своей цели, которая была камнем чтобы сесть.
"Он чудовище!" вскричал я.
"Что ж ты сам чудовище когда ешъ мясо -- подумай обо всех этих маленьких счастливых бактериях которые должны совершить отвратительное путешествие сквозь пещеру твоих кислотных кишок."
"И все они превращаются в волосатые узелки!" добавляет Саймон.
15
Итак, как Лазарь шагает по деревням, так Господь шагает по нашим жизням, и словно рабочие или солдаты мы вечно беспокоимся как суетуны чтобы как можно скорее исправить урон, хоть всё это в конце и безнадега. Ибо у Господа ступня больше чем у Лазаря и всех Тексоков Тексаков и Маньяк завтрашнего дня. Мы заканчиваем тем что следим за сумеречным баскетбольным матчем между индейскими мальчишками возле автобусной остановки. Мы стоим под старым деревом на перекрестке немощеных дорог, принимая пыль когда ее приносит ветром с равнин Высокогорья Мехико унылых как нигде больше может только в Вайоминге в октябре, в самом конце октября...
P.S. Последний раз когда я был в Теотихуакане, Хаббард сказал мне "Хочешь поглядеть на скорпиона, мальчик?" и приподнял камень -- Там сидела самка скорпиона рядом со скелетом своего супруга, которого съела -- С воплем "Йяааа!" Хаббард поднял огромный камень и обрушил его на всю эту сцену (и хоть я и не Хаббард, но в тот раз вынужден был с ним согласиться).
16
Как невероятно тускл в самом деле настоящий мир после того как помечтаешь о веселых блядских улицах и о веселых танцевальных ночных клубах но заканчиваешь как Ирвин и Саймон и я, однажды ночью мы вышли одни, недвижно вглядываясь в холодные и костлявые булыжники ночи -- Хоть в конце переулка и может быть неоновая вывеска переулок невероятно печален, фактически невозможен -- Мы вышли в более-менее спортивном облачении, с Рафаэлем на буксире, пойти потанцевать в Клубе Бомбей но в тот миг когда задумчивый Рафаэль учуял эти улицы дохлых собак и увидел занюханные униформы битовых певцов mariachi (15), услыхал скулеж хаоса безумного кошмара который суть ночь на улице вашего современного города то поехал домой на такси один, говоря "Насрать на все, я хочу рог Эвиридики и Персефоны -- Я не хочу топтать грязь сквозь всю эту хворь -- "
У Ирвина сохраняется стойкая и суровая веселость ведущая его к тому что он продолжает вести меня и Саймона к замызганным огням -- В Клубе Бомбей дюжина сумасшедших мексиканских девок танцующих по песо за бросок и тазы их вскинуты прямо в мужчин, иногда придерживают мужчин за штаны, пока невообразимо печальный оркестр выдувает тоскливые песни с эстрады скорбей -- На лицах трубачей никакого выражения, мамбо-барабанщику скучно, певец думает что он в Ногалесе распевает серенады звездам а на самом деле он лишь похоронен в наитрущобнейшей дыре трущоб бередя грязь у нас на губах -- Грязегубые бляди прямо за склизким углом Бомбея выстроились вдоль изъязвленных оспой стен кишащих клопами и тараканами выкликивая парадирующих развратников которые шныряют туда и сюда пытаясь разглядеть в темноте как выглядят девки -- Саймон одет в рыжий спортивный пиджак и танцует романтически разбросав свои песо по всей площадке, склоняясь к черноволосым партнершам. "Ну не романтичен ли он?" говорит Ирвин вздыхая в кабинке где мы с ним пьем Дос-Эквисы.
"Ну он не совсем образ веселого американского туриста прожигающего жизнь в Мехико -- "
"Почему нет?" спрашивает Ирвин раздраженно.
"Мир везде такой тупой -- типа представляешь себе когда приезжаешь в Париж с Саймоном там будут дождевики и Триумфальные Арки блистательной печали а вы все это время будете зевать на остановках автобусов."
"Что ж. Саймон хорошо проводит время." Все же Ирвин не может совсем уж не согласиться со мной пока мы бродим вверх и вниз по темной блядской улице и он содрогается подмечая мимоходом грязь в колыбельках, за розовым тряпьем. Он не хотел никого снимать и заходить внутрь. Делать это приходится нам с Саймоном. Я отыскиваю целую группу шлюх семьей сидящих в дверях, старые оберегают молодых, я подзываю самую юную, лет четырнадцати. Мы входим и та кричит "Agua cаliente" требуя от шлюшки-помощницы горячей воды. Слышно как за хилой занавеской скрипят настилы где на гнилых досках раскладывают тощий матрас. Стены сочатся липким фатумом. Как только мексиканка выныривает из-за шторки и видишь как девочка скидывает ноги на пол вспышкой смуглых бедер и дешевенького шелка, моя малютка вводит меня туда и без лишних церемоний начинает подмываться присев на корточки. "Tres peso" (16) жестко говорит она убедившись что получила свои 24 пенса прежде чем мы приступим. Когда же мы приступаем то она такая маленькая что не можешь ее найти по меньшей мере после целой минуты наощупь. Затем кролики помчались, будто американские старшеклассники со скоростью миля в минуту... единственный путь для молодых, на самом деле. Но и ее это не особенно интересует. Я обнаруживаю что теряю себя в ней без единой йоты тренированной ответственности сдерживающей меня типа, "Вот он я совершенно свободный как животное в сумасшедшем восточном амбаре!" и так я и пру, кому какое дело.
Но Саймон в своей странной русской эксцентричности тем временем выбрал жирную старую шлюху которую бомбили с самого Хуареса вне всякого сомнения аж со времен Диаса, он уходит с нею на зады и мы на самом деле (с тротуарам слышим великие хихоньки которые там происходят поскольку Саймон очевидно заигрывает со всеми дамами. Иконы Девы Марии прожигают стены насквозь. Трубы за углом, ужасная вонь старых жареных колбас, запах кирпича, влажный кирпич, грязь, банановая кожура -- а над обвалившейся стеной видны звезды.
Неделю спустя у бедного Саймона начинается гоноррея и ему надо колоть пенициллин. Он не побеспокоился почиститься особой целебной мазью, как это сделал я.
17
Он не знал этого сейчас когда мы ушли с блядской улицы и просто пошли шляться по главному тусовищу битовой (бедной) ночной жизни Мехико, улице Редондас. Совершенно неожиданно мы увидали поразительное зрелище. Маленький молоденький женственный эльф лет 16 стремглав промчался мимо таща за руку босоногого оборвыша-индейца лет 12. Они все время озирались. Я оглянулся и заметил что за ними наблюдает полиция. Они резко свернули и спрятались в темном дверном проеме боковой улочки. Ирвин был в экстазе. "Ты видел старшего, совсем как Чарли Чаплин и Малыш мелькают вдоль по улице рука об руку влюбленные, а их преследует жлобина-шпик -- Давай с ними поговорим!"
Мы приблизились к странной паре но те заспешили прочь испугавшись. Ирвин заставил нас вить по улице петли пока мы не столкнулись с ними вновь. Копов поблизости не было. Старший пацан засек какое-то сочувствие в глазах у Ирвина и остановился поговорить, сначала попросив сигарет. По-испански, Ирвин выяснил что они любовники но бездомные и полиция преследует их специально по какой-то ебанутой причине или же один ревнивый мент. Они спали на пустырях в газетах или иногда в плакатах сорванных со стендов. Старший был просто голубым но без этой вот вашей американской трепливости подобных типов, он был суров, прост, серьезен, с каким-то преданным профессионализмом дворцового плясуна по поводу своей педовости. Бедный же 12-летний был просто индейским мальчуганом с огромными карими глазами, вероятно сиротой. Он хотел от Пичи одного чтобы тот время от времени давал ему тортилью и показывал где можно спать в безопасности. Старший, Пичи, красился, лиловые веки и все дела и довольно безвкусно но он не переставал выглядеть больше исполнителем в спектакле чем кем-то другим. Они убегали по синему червивому переулку когда вновь объявились менты -- мы видели как они улепетывают от нас, две пары ног, к темным хибарам закрытого мусорного базара. После них Ирвин с Саймоном смотрелись как обычные люди.
Между тем целые банды мексиканских хипстеров толкутся вокруг, большинство в усах, все на мели, довольно многие итальянского и кубинского происхождения. Некоторые даже пишут стихи, как я выяснил позже, и у них свои установившиеся отношения Учителя-Ученика совсем как в Америке или в Лондоне: видишь как главный кошак в пальто растолковывает какую-нибудь закавыку в истории или философии а остальные слушают покуривая. Для того чтобы покурить дури они заходят в комнаты и сидят до зари недоумевая чего это им не спится. Но в отличие от американских хипстеров им всем утром на работу. Все они воры но крадут кажется только диковинные предметы поразившие их воображение в отличие от профессиональных грабителей и карманников что тоже тусуются вокруг Редондас. Это ужасная улица, улица тошноты, на самом деле. Духовая музыка дующая отовсюду почему-то делает ее еще ужаснее. Несмотря на тот факт что единственное определение "хипстера" заключается в том что это человек который может стоять на особых уличных углах в любом иностранном большом городе мира и подогреваться дурью или мусором не зная языка, от всего от этого хочется обратно в Америку пред светлые очи Гарри Трумэна.
18
Как раз то чего Рафаэлю уже до колик хотелось сделать, изболевшемуся больше любого из нас. "Ох Господи," причитал он, "это как грязная старая тряпка которой кто-то наконец подтер харчки в мужском сортире! Да я полечу обратно в Нью-Йорк, плевать на это! Все, иду в центр снимаю себе богатый номер в отеле и жду своих денег! Не собираюсь я всю жизнь изучать гарбанзы в помойных баках! Я хочу замок со рвом, бархатный капюшон себе на леонардовую голову. Хочу свое старое кресло-качалку как у Бенджамина Франклина! Бархатных штор хочу я! Хочу звонить дворецкому! Лунный свет у себя в волосах! Хочу Шелли с Чаттертоном у себя в кресле!"
Мы снова сидели в квартире слушая все это пока он собирал вещи. Пока мы бродили по улицам он вернулся и проболтал с бедным старым Быком всю ночь к тому же отведал морфия ("Рафаэль самый смышленый из всех вас," сказал Старый Бык на следующее утро, довольный.) Между тем Лазарь оставался дома один Бог знает чем занимаясь, слушая, вероятно, таращась и слушая в комнате. Один взгляд на бедного пацаненка пойманного этим сумасшедшим грязным миром и начинаете волноваться что же случится со всеми нами, всеми, всеми брошенными псам вечности в конце -
"Я хочу сдохнуть лучшей смертью чем вот так," продолжал Рафаэль пока мы внимательно слушали. "Почему я не на хорах в старой церкви в России не сочиняю гимны на органах! Почему я должен быть мальчиком у бакалейщика! Противно!" Он произнес это по-ньюйоркски почти пуотивно. "Я не сбился с пути! Я получу то чего мне хочется! Когда я ссался в постель когда был маленьким и пытался прятать от матери простыни то знал что все это будет противно. Простыни вывалились на противную улицу! Я смотрел на свои бедные простыни далеко внизу как они облепили пожарную колонку!" Мы все уже ржали. Он разогревался к своей вечерней поэме. "Я хочу мавританских потолков и ростбифов! Мы даже не пожрали ни в одном прикольном ресторане с тех пор как приехали сюда! Почему нам нельзя даже пойти позвонить в колокола Собора в Полночь!"
"Ладно," говорит Ирвин, "пошли завтра в Собор на Зокало и попросимся позвонить в колокола." (Что они и сделали, на следующий день, втроем, им разрешил уборщик и они похватали здоровенные канаты и качались и вызванивали громкие звонкие зонги которые я вероятно слышал на своей крыше пока в одиночестве читал Алмазную Сутру на солнышке -- но меня там не было и что в точности еще случилось я не знаю.)
Вот Рафаэль начинает писать стих, он вдруг перестал болтать когда Ирвин зажег свечу и пока мы все сидим расслабившись в низких тонах можно услышать сумасшедшее шебуршанье карандаша Рафаэля спешащего по странице. Можно действительно услышать стихотворение первый и последний раз на свете. Царапанья карандаша звучат в точности как рафаэлевы вопленья, с тем же самым укоризненным ритмом и напыщенными раскатами жалоб. Но в шебуршистом царапанье вы также слышите некое чудесное претворенье слов в английскую речь из головы итальянца который в своем Нижнем Ист-Сайде и по-английски-то не разговаривал пока ему семь не стукнуло. У него великолепный медоточивый ум, глубокий, с поразительными образами которые для всех нас словно ежедневный шок когда он читает нам свое ежедневное стихотворение. Например, прошлой ночью он почитал историю Г.Дж.Уэллса и сразу же сел со всеми именами потока истории в голове и восхитительно нанизал их; что-то про парфян и скифские лапы заставляющие тебя осязать историю, с лапищей с когтищем со всеми делами, а не просто понимать ее. Когда он выкорябывал свои стихи в нашем огарочном молчании ни один из нас никогда не раскрывал рта. Я осознал что за дуровой командой мы были, под дуровой я имею в виду такими невинными по части того как это говорится властями что жизнь прожить нужно так.
1 2 3 4 5