А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 



«Татьяна Тронина. Серебряные слезы»: Эксмо; Москва; 2006
ISBN 5-699-18753-7
Аннотация
Без прошлого нет будущего. Лиза пытается разгадать тайну, связанную с ее рождением. Одновременно у нее завязывается роман с Сашей, ресторанным певцом. Неожиданно появляется третий – удачливый бизнесмен Денис, который вдруг решил предъявить свои права на Лизу, посвятившую ему когда-то пять лет жизни. Он понял, что только с этой женщиной он чувствует себя мужчиной... Тайна рождения Лизы уходит корнями в далекое прошлое – когда-то, во времена Серебряного века, разыгралась совсем другая драма. Любовь не умирает, и призрак того чувства не дает покоя ныне живущим. А Денис готов на все, чтобы Лиза принадлежала только ему. Даже на преступление…
Татьяна Тронина
Серебряные слезы
Как сладко, все простив друг другу,
Без злого пламени в крови,
Глухою ночью слушать вьюгу —
Все ту же сказку о любви.
О нет, не к тем сгоревшим негам!
Но ласку грустную пролей,
Дохнувши розами над снегом
Моих последних февралей...
С. М. Соловьев

* * *
– Хотите, я на вас женюсь?
Его огромные, молочно-голубые, абсолютно непроницаемые глаза смотрели на меня, не мигая.
– Зачем? – вздохнула я.
– Затем, что любая женщина мечтает выйти замуж. Даже при нынешней эмансипации...
– К вашему сведению, Ковальчук, мне вчера сделали два подобных предложения. А уж что было неделю назад – я молчу... Целая очередь ко мне стояла.
– Елизавета Аркадьевна, я вас понимаю – проблема выбора. Это самая тяжелая проблема для женщины, когда приходится выбирать. Метаться между ценой и качеством, так сказать...
– Вы надеетесь, что я буду благосклонна именно к вам?
– Да, – кивнул Ковальчук. – Он все несерьезно говорил, а я серьезно! Ей-богу, вы мне очень нравитесь. Я еще на первом курсе на вас глаз положил, – понизив голос, доверительно сообщил он. – Когда у вас другая прическа была.
– Польщена, весьма польщена...
– Да и разница в годах у нас весьма небольшая, да? – Он с любопытством приподнял брови.
Вопрос о возрасте мне не понравился, и я решила прекратить глупый разговор.
– Все вам расскажи... Хватит! Это ужасно – почему девицы во время сессии надевают мини, когда экзамен принимает мужчина, а молодые люди предлагают преподавателю, если она женского пола, руку и сердце?
– А чего вы хотите? – заерзал Ковальчук. – Можно и без штампа в паспорте...
Я хотела разозлиться на него, но не смогла – в конце июня в городе стояла настоящая тропическая жара.
– Я на вас докладную ректору напишу, – сказала я. – Что-то я не уверена в том, что вам нравлюсь, – у вас только пять посещений за целый семестр. Могли бы и почаще на меня любоваться. Я, вообще-то, хотела бы, чтобы мой супруг знал предмет, который я преподаю, – литературу конца девятнадцатого и начала двадцатого века. А вы футуристов перепутали с символистами, про реалистов данного периода ни слова не сказали, у Блока только поэму «Двенадцать» читали, Ахматову с Цветаевой явно не различаете...
Ковальчук моргнул – кажется, в первый раз.
– Я из-за вас в городе сижу, вместо того чтобы отправиться в заслуженный отпуск. Ладно, приходите двадцать седьмого. Если и в следующий раз не сможете ничего ответить, будем разбираться осенью, – закончила я. – И без этих глупых предложений... Запомните – вы не в моем вкусе.
– Ясно... – Он сграбастал свою зачетку и уныло побрел к выходу.
Я тоже собралась домой, но в институтском скверике, где по аллеям метался тополиный пух, столкнулась с Аглаей. Аглае было тридцать пять лет, и она преподавала в нашем Филологическом институте грамматику. Мы с ней почти дружили.
– Лизонька! – вскрикнула она. – Тебя Викентий Петрович искал! Впрочем, он, наверное, уже ушел...
Викентием Петровичем звали ректора нашего института.
У Аглаи нос и глаза были красными из-за пуха, она то и дело поправляла очки.
– Ты уходишь? – спросила я.
– Да. Идем вместе до остановки. Господи, Лиза, какая ты счастливая – сейчас придешь к себе домой, ляжешь на диван... А я, как жучка, сначала по магазинам буду бегать, потом стоять у плиты. Если еще Леонид Иванович не в духе придет... Слава богу, что Зинка у бабушки до конца лета! Ей двенадцать, гормоны играют, никого не желает слушать...
– Господи, Аглая, как я тебе завидую, – перебила я ее решительно, – у тебя муж, ребенок, ты не одна, тебя любят... А мне двадцать девять – не так уж намного ты меня и старше, – и ни одной родной души рядом. И напрочь отсутствуют всякие гормоны. Сейчас один балбес на экзамене нес страшную пургу, а я даже не могла на него разозлиться. Хотела, но не могла! Кстати, я ко всем своим прочим бедам еще и сирота. У меня нет ни отца, ни матери. Отца я вообще ни разу в жизни не видела, у меня от него только фамилия осталась. Так что еще вопрос, кто из нас счастливее!
Очки у Аглаи быстро сползли до кончика носа, и она задвинула пальцем их обратно, на переносицу. Она почувствовала угрызения совести.
– Ты что в отпуске будешь делать? – спросила я, чтобы окончательно растравить свои раны.
– Что? Поедем в Тверь, к родственникам Леонида Ивановича – у них там дивный сад.
– Дивный сад... – вздохнула я. Мне в отпуске ничего не светило. Я точно знала, как я его проведу, – в городе, за компьютером, наедине со своей научной работой под названием «Образ ангела в символике русской литературы Серебряного века». Самым интересным моим времяпрепровождением будут походы в библиотеку для чтения монографий и подлинников... Впрочем, один плюс в этом есть – залы будут полупусты. Тишина, звон трамваев за окнами, тихий солнечный свет, вездесущие комочки июльского пуха, перекатывающиеся по вощеному паркету – от одного стеллажа с книгами до другого...
– Запомни, сад – не мой, – возразила Аглая, с любопытством глядя на меня – вероятно, по моему лицу читались мысли. – Никакой романтики не будет – ни поцелуев под яблоней, ни вечерних прогулок рука об руку, ни чтения Бориса Пастернака под луной... Леонид Иванович – страшный зануда, и, как ты знаешь, мы уже четырнадцать лет в браке. А вот у тебя мог бы быть собственный сад, если бы ты тогда...
– Ах, не вспоминай... – махнула я рукой.
– Нет, буду вспоминать! – сурово произнесла Аглая, поправляя непослушные очки. – Ты дурочка. Я, конечно, тоже дурочка, но ты еще более дурочка, чем я. Он был вполне обеспечен, он дарил тебе подарки, предлагал руку и сердце...
– Господи, кто только мне этого не предлагал...
– Нет, я о серьезных предложениях! Он любил тебя.
– Да, а потом заявил, что во мне нет огня.
– Ну, ты тоже ему много чего лестного наговорила... Я, конечно, не психоаналитик, но вы вполне могли бы помириться. Целых пять лет вы прожили вместе!
– Мне никто не нужен, – насупилась я.
– Я и вижу, – сердито произнесла Аглая. – Во что ты превратилась? За один год ты сделала из себя такое страшилище, что ни один нормальный мужчина...
– Ты ничего не понимаешь! Это называется сменой имиджа. У тебя просто устарелый вкус, тебе нравятся барышни с конфетных коробок, кукольные личики... Ты сто лет ходишь с дурацким бантом и думаешь, что он выглядит мило и оригинально...
– Не трогай мой любимый бант! – вспыхнула Аглая.
В самом деле, я уже не могла представить ее без этого черного капронового банта, который огромным увядшим цветком вот уже много лет болтался у нее на затылке. Когда-то, когда Леонид Иванович был еще студентом строительного института, он сказал юной Аглаше, что ей очень идет бант и что в профиль она похожа на древнегреческую камею. Похоже, Аглая решила не снимать бант до самой смерти. Интересно, а спать она тоже ложится в нем?
– Ладно, не буду... Вон твой троллейбус. – Я принципиально не любила ссориться. «Рыбья кровь», – как-то сказали обо мне. Именно тот человек, в чьем саду я могла сейчас гулять...
– Ладно, до завтра... – Аглая тоже не любила выяснять отношения. – И не забудь зайти завтра с утра к Викентию!
Я помахала ей рукой, а сама спустилась в метро.
Черные стекла в поезде отразили мой светлый лик. Нет, Аглая ничего не понимает... Я нравилась себе такой – новой. «Если вы переживаете душевный кризис – смените прическу...» – рекомендовали дамские журналы. Я и сменила.
Раньше у меня были длинные, почти до пояса, волосы, крашенные в яркий тициановский цвет, или попросту рыжий, брови я немилосердно чернила, а для губ использовала оранжевую помаду. «Какая эффектная девушка», – говорили мне раньше. «Ты пытаешься хотя бы внешне сделать себя ярче» – это уже говорил мне он, и с осуждением, и с восхищением. «Преподаватель не должен слишком отличаться от своих студентов, – со сдержанным одобрением кивал Викентий, наш бог-громовержец. – Я демократичный руководитель... Цветите, детка!» – «Настоящий розан!» – вопила Аглая.
Яркие краски надоели. Пусть будет гармония и внешнее сравняется с внутренним. Я коротко подстриглась, перестала красить волосы – и скоро они приобрели мой естественный белесый оттенок. Никаких черных бровей – теперь, без карандаша, они были почти незаметны. Лишь немного светло-коричневой туши на ресницы, чтобы совсем не превратиться в бледный призрак. Губы – что-то бежевое, естественное... В общем, я стала самой собой, и это обратное превращение из бабочки в куколку мне даже нравилось...
Только почему-то целый год я была одна?.. Но разве мне это тоже не нравилось?
* * *
– Заходите, детка, – стальным голосом произнес Викентий. Он со всеми говорил стальным голосом – с тех пор, как стал ректором и ему пришлось разбираться с разгильдяями-студентами и интригами преподавателей, всяких там доцентов и профессоров. – Сегодня двадцать седьмое, как дела?
– Спасибо, Викентий Петрович, хорошо, – примерным голосом ответила я. – Все мои студенты сдали экзамен, даже Ковальчук поднапрягся и сегодня утром пришел вполне подготовленным...
– Вы слишком добрая, Елизавета Аркадьевна, – припечатал Викентий. – У Ковальчука три «хвоста» по другим предметам... Если к зиме не исправится – отчислю его за академическую неуспеваемость. Надоел он мне. Занимает чужое место в общежитии.
Солнце светило в кабинет, в его лучах клубилась золотая пыль. «Это все тополиный пух, – подумала я. – От него нельзя избавиться...»
– Я вот почему вас вызвал, Елизавета Аркадьевна... – вспомнил Викентий, нахмурив седые, цвета стали, брови. – Как там ваша работа продвигается?
Я была по возрасту самым младшим преподавателем, поэтому он считал, что меня надо опекать.
– Все в порядке, – кивнула я, – пока никаких сложностей. Сессия закончилась – буду ездить в библиотеку.
– Отдохните хотя бы недели две – в августе нам еще вступительные принимать. Очень большой конкурс в этом году. Народ понял, что юристов и бухгалтеров слишком много развелось, и кинулся изучать гуманитарные науки.
Из нашего института выходили журналисты, критики, сценаристы, филологи, учителя, было даже несколько известных писателей. Очень много выпускников работало на телевидении и радио. Слава иногда стоит дороже денег.
– Как вы собираетесь раскрывать тему?
– Ой, по ней столько материала... У каждого автора Серебряного века своя теодицея, трансцендентальность. Ну, и ангелов полно. Ангел как символ смерти, символ божественного миропорядка, символ любви...
– Я вас умоляю, только не делайте из своей работы беллетристику!
– Я не собираюсь... – испугалась я. Если сейчас Викентий примется за критику, то мне до вечера отсюда не выйти!
– Каких авторов предполагаете использовать?
Я принялась перечислять.
– А Брюсова? – вдруг перебил он меня, сверкая хищным стальным взором.
– Его в первую очередь! Господи, браться за такую тему и забыть про «Огненного ангела» Брюсова... Вы обо мне так плохо думаете! Я, кстати, еще одного автора откопала – он почти неизвестен. Лирика проходная, ни разу с тех пор не переиздавалась, зато есть небольшой роман, называется «Бледный ангел». Копалась в архивах и вот... откопала. Правда, только отрывки. Вы его, конечно, не знаете, но это в некотором роде образец декадентского стиля...
– Как не знаю?! – Викентий даже подпрыгнул от возмущения на своем кресле, больше напоминающем трон. – Как это я не знаю...
А я и забыла, что у моего начальства пунктик – Викентий всегда и обо всем должен был знать. Даже малоизвестных писателей Серебряного века...
– Автор – Андрей Калугин, не так ли? – ехидно произнес он.
– Да... Вы просто гений, Викентий Петрович!
– Милочка, не льстите мне, я совершенно невосприимчив к лести. Если бы я верил всяким похвалам, то давно бы вылетел из своего кресла...
И пошел, и пошел...
– Кстати, об этом авторе я могу вам еще кое-что сообщить, чего вы сами не узнали бы, моя дорогая, даже если б сто лет копались в архивах...
– Викентий Петрович – вам звонят из мэрии! – без стука влетела в кабинет секретарша. – Я соединяю...
– Да-да, конечно... – Начальство сразу же потеряло ко мне всякий интерес. – Идите, Елизавета Аркадьевна, мы после все обсудим. Идите, мой бледный ангел...
Выходя от Викентия, я заглянула в большое зеркало, которое висело у него в предбаннике. «Бледная – это верно, – отметила я. – Но до ангела мне еще очень далеко».
* * *
Лето мое прошло так, как я и предполагала. Тихие библиотечные залы, запах книг, шепот скучающих библиотекарш за стойкой, скрип выдвигаемых и задвигаемых ящиков в отделе каталогов, ноющие в суставах пальцы – приходилось много записывать. Еще незримые беседы с Лосевым, Бердяевым, Федоровым, Владимиром Соловьевым... Еще стихи и проза – все то, что касалось ангелов. Ангел в русской литературе начала двадцатого века как символ смерти, как символ любви, творчества... Метафоры и прочая, и прочая...
В августе начались вступительные экзамены в наш институт, и я заседала в приемной комиссии. Викентий бегал злой, замученный и еще более стальной, чем раньше, потому что комиссию завалили апелляциями и надо было противостоять двоечникам. Абитуриентов и в самом деле было очень много.
Но в десятых числах стало немного легче, и он подошел ко мне.
– Помните наш последний разговор? – спросил он.
– Какой? Это когда вы посылали меня к нашему юристу?
– Да ну вас, Елизавета Аркадьевна... Когда мы говорили о научной работе, которую вы пишете!
– Ах, тогда...
– Вот-вот, – удовлетворенно кивнул он. – Мы говорили о Калугине и его романе «Бледный ангел». Он, конечно, интересный, но будет еще интереснее, если вы съездите по одному адресу. Вы что-нибудь знаете о самом авторе?
– Ничегошеньки. Умер в тридцатых или сороковых годах двадцатого века – больше никаких биографических сведений.
– Детка, я вам предлагаю немного покопаться в прошлом. Вам это будет интересно и полезно, потому что о прочих авторах уже писано-переписано и надобно нечто новенькое. Небольшое открытие...
– Да? А сами вы этим не хотите заняться?
– Нет времени, – блеснул стальным взором мой босс. – И потом... особых сенсаций я вам не обещаю. Просто говорю – будет интересно...
А я-то, наивная, поверила, будто он может поделиться со мной чем-то ценным!
– Так вот... В ближнем Подмосковье, минутах в тридцати на электричке от трех вокзалов, в собственном домике доживает свой век внучка Калугина. Презанятная старушка... У нее могут храниться какие-нибудь архивы.
– Я бы съездила, – согласилась я. – Тем более – всего тридцать минут... Но, Викентий Петрович, скажите, как вы умудряетесь обо всем знать? Тем более про какую-то старушку в Подмосковье... Признайтесь, вы – бог?
– Елизавета Аркадьевна, душенька, я ненавижу комплименты, – взмахом стальных бровей остановил меня Викентий. – Я уже начинаю подозревать вас в том, что вы нарочно изводите меня таким образом. В тихом омуте черти водятся...
– Вы посмотрите, как интересно получается – и ангелы, и бог, и даже черти в омуте... – мечтательно протянула я.
– Короче – вот вам адрес и не мучайте меня больше. У меня, между прочим, голова третий день болит...
– Но откуда у вас адрес?
– У меня племянница там живет. Все очень просто, дитя мое!
Он ушел, а ко мне подскочила Аглая.
– Как ты с ним говоришь, как говоришь! – прошептала она с ужасом и восторгом, оглядываясь по сторонам – нет ли кого поблизости. – Я так не могу... Мне кажется, он бы меня сразу же уволил! И еще мне кажется, что он к тебе неравнодушен.
– Милочка, опомнись – Викентию шестьдесят восемь лет.
– Нет, но он же тоже человек...
– Все гораздо проще: как правило, у людей, обладающих властью, есть скрытый пунктик – они немного мазохисты. Наш Викентий с утра до вечера на всех рычит, и ему хочется, чтобы и его кто-нибудь помучил. Совсем немного, в рамках дозволенного.
* * *
После вступительных экзаменов наступило небольшое затишье, и я отправилась в небольшой подмосковный городок. Ехать действительно пришлось недолго, и вот я сошла с электрички на одной из маленьких станций. Внучка Калугина, как выяснилось, жила на самой окраине. Здесь стояли одноэтажные деревянные домики, обнесенные заборами, за которыми раздраженно лаяли собаки, узкие тропинки виляли вдоль Яузы, уводя меня в высокие камыши.
1 2 3 4 5 6