Она могла бы еще подождать с этим решением, но Алексей должен был вскоре уехать. И из двоих она выбрала его. Наташа не поняла, что судьба сама подсказывает ей путь, только не надо спешить, жизнь сама расставила бы все по своим местам. А Наташа решила, наоборот, ускорить ход событий. Но как? О, молодость — глупость! Ей тогда казалось, что двадцать один год — уже солидный возраст, за чертой которого недолго остаться и в старых девах. И поэтому однажды она придумала сама объявить белый танец. Идиотский, но в то же время до сих пор весьма распространенный способ привязать к себе молодого человека с помощью самой же спровоцированной ложной или явной беременности был не в ее духе. Наташа была прямодушна. В один из приходов к ней Алексея она взяла со стола чистый лист бумаги и написала на нем размашистым, четким почерком: «Я знаю, что ты пока ко мне как к женщине равнодушен, но я хочу, чтобы ты женился на мне. Не сомневайся, я буду тебе хорошей и верной женой. Со временем ты оценишь меня и полюбишь».
Он прочитал эти строки и переменился в лице. Наташа решила идти до конца. Отступать было поздно.
— Ты пойми, — она перестала писать и говорила, глядя ему прямо в глаза, — девушки должны выходить замуж, становиться матронами и иметь детей — это незыблемый закон природы. Никто не может его изменить. Это значит, что мужчины должны выбирать себе жен. Не можешь же ты отрицать, что жениться по безумной любви — просто глупо. Влюбленность может быстро пройти.
В этот момент Наташа была похожа не на двадцатилетнюю девочку, а на умудренную жизненным опытом очкастую училку. Она продолжала:
— Выбирать жену или мужа нужно, трезво оценивая их достоинства и недостатки. К тому же я знаю, что нравлюсь тебе, хоть ты меня до конца и не знаешь. Все равно рано или поздно ты должен будешь на ком-нибудь жениться. И совершенно не факт, что другая девушка подойдет тебе больше, чем я. Отчего бы тебе не жениться сейчас? Мы были бы всегда интересны и полезны друг другу, и я не сомневаюсь, что для брака мы были бы идеальной парой. Ты учился бы в аспирантуре, а я за это время окончу институт; и, пока мы не встанем на ноги, я уверена, мои родители стали бы нам помогать, ведь они очень любят и тебя, и меня. Тебе никогда не было бы со мной скучно, а это очень ценно для брака, ведь проходить имеет обыкновение любовь, а дружба с годами, говорят, становится только крепче. Я бы всегда ценила в тебе твой деловой ум, рациональную хватку, силу и способность понимать юмор. Я уверена, что у тебя впереди большое, прекрасное будущее! Ты очень способный! Ты должен стать знаменитым конструктором, таким же блестящим, как Туполев или даже Курчатов, только в автомобилестроении. Ты должен создать свое новое конструкторское бюро, чтобы наши машины были не только не хуже, а во многом лучше, чем западные! И я всегда буду рядом с тобой, стану той женщиной, которая всегда тебя поймет, поддержит и поможет тебе. И при этом я не превращусь в мелочную и капризную безделицу, ведь я тоже займусь своим делом!
Щеки ее, обычно матовые, теперь раскраснелись от смущения, что ей пришлось выступить в такой непривычной роли. Себе в оправдание она решила, что он с его рациональным умом должен правильно оценить ее смелость. Но Алексей, хоть и тоже смутился, приглашения станцевать белый танец на празднике жизни не принял.
— Я подумаю надо всем этим. — Он неловко поднялся с кресла, сослался на срочное дело, откланялся и ушел.
Его не было около месяца. К этому времени она уже поняла — с ним все закончено. Наконец, перед самым отъездом, он зашел на пару минут попрощаться.
— Я тебе напишу из Питера, — неловко повертевшись в коридоре у зеркала и даже отказавшись пройти в комнату, сказал он.
— Конечно-конечно! — улыбнулась она. Прощание прошло быстро и холодно.
Тогда она навсегда запомнила: отрицательный результат — тоже результат. И справедливости ради нужно отметить, о самом проведенном эксперименте Наталья Васильевна впоследствии никогда не жалела. Она иногда жалела о полученном результате.
Хампердинк разошелся вовсю. Наташа свободно владела французским, на котором писала практикум и читала лекции, но и английский понимала вполне сносно. Слова и мелодия щемили ей сердце. Она смотрела на вновь пришедшего в комнату и теперь танцующего Серова. Он так же крепко обнимал свою даму, как двумя танцами раньше ее, и хорошо смотрелся с ней. Наташа подумала, что настоящие танцоры и должны, наверное, хорошо чувствовать даму. Зачем она обошлась с ним грубо? Он ведь не сделал ей ничего плохого. Все говорили, что он отличный врач. Однажды он пригласил ее погулять по городу, но у нее были в тот день дополнительные занятия. Она отказалась. Возможно, он подумал, что это был просто предлог, и с тех пор до сегодняшнего вечера больше не подходил к ней. Нехорошо получилось. Он может подумать, что она плохо воспитана. Ей надо как-то загладить неловкость.
Она все так же сидела у стола и грустно смотрела на танцующих. И Серов через плечо своей партнерши поймал ее усталый и задумчивый взгляд. Он подумал, что доктор Нечаева сейчас похожа на нахохлившуюся маленькую пичужку. Наташа же — неизвестно, правда, почему — воображала себя утомленной жизнью женщиной-вамп.
Музыка смолкла, и танцующие пары уже собрались расходиться по местам, когда чей-то пьяненький голос отчетливо произнес слова, которые часто звучат в конце вечера:
— В заключение белый танец! Дамы приглашают кавалеров!
Наташа встала со своего места. «Надо пригласить его!» Но, томно улыбаясь, к Серову уже подплывала жена инженера горно-обогатительного комбината. Наталья Васильевна проявила активность.
— Простите. — Она быстро скользнула, ловко сделала круговое движение плечом и оставила позади конкурентку.
В глазах у Серова запрыгали чертики. Он повернулся к инженерше и приложился губами к ее руке.
— Дорогая, — сказал он ей вслух с оттенком интимности, — та дама, которая сейчас вас так бессовестно бортанула, через месяц свинчивает отсюда. И поэтому она ужасно боится, что я не успею ее клеить до скорого отъезда. Позвольте же мне, дорогая, протанцевать с ней последний танец! Ведь уезжает она, а мы с вами — остаемся!
Самого инженера в этот момент не было в комнате. Но широко раскрытый рот и округленные глаза его супруги давали понять, что слова Серова не останутся секретом для публики. Пока инженерша соображала, как ей выпутаться из этого положения, музыка поплыла, и Наташа почувствовала руки Серова на своей талии.
— Так вы не протянете здесь два года, — прошептала она, наклонившись к самому его уху. — Не боитесь, что вытурят одновременно со мной?
— Может, был бы и рад, да только деньги нужны! — Он еще секунду подумал и добавил: — Да и с клиникой расставаться было бы жалко. Эти маленькие студенты — просто чудо! Ловят каждое слово, не то что наши дураки, которых не загонишь учиться!
«Зачем он говорит здесь такие слова? Еще не хватало обвинений в аполитичности, преклонении перед Западом или, вернее, Востоком, — подумала Наташа. — Ах вот что, он пьян! Но деваться некуда, сама напросилась. Интересно, он хоть что-нибудь соображает?»
— Вы простите меня за грубость, которую я сказала вам в начале вечера, — нерешительно заговорила она, — день сегодня такой, все не клеится! — И Наташа смутилась, почувствовав, что невольно скатилась в каламбур. Она ожидала насмешки, но он молча смотрел на нее и по-доброму улыбался. Надо надеяться, что он хотя бы понял, о чем идет речь! Она про себя вздохнула.
Тут танец закончился, и она, быстро попрощавшись, ушла. В течение двух часов в своей комнате она непонятно о чем тосковала, а в двенадцать ночи раздался осторожный стук в ее дверь. Она этого будто ждала и сразу открыла.
На пороге ее квартирки стоял Вячеслав Сергеевич Серов и держал бутылку шампанского в одной руке и огромный красный цветок непонятного происхождения в другой. Наталье Васильевне показалось, что одна скула у него чуть припухла и покраснела. Она молча отошла в глубину комнаты. Он аккуратно прикрыл за собой дверь. Глаза его искрились весельем. Он, не скрываясь, оглядел ее стройную фигуру с головы до пят и, видимо, остался доволен.
Наташа уже сняла свое парадное платье и была в светлых брюках и легком джемпере. С шеи спускалась на грудь тонюсенькая серебряная цепочка, а на ней изящный резной кулон в виде перевернутого тюльпана. С ироничным полупоклоном Серов протянул ей цветок, и Наташа показалось, что он вовсе не так пьян, каким хочет казаться.
— Это вам вместо пролетарской гвоздики! — сказал он с порога. — Я бы не чувствовал себя мужчиной, если бы не явился к вам этой ночью!
Наталья Васильевна не нашлась что ответить и, закусив губу, молча смотрела на него.
«Сама напросилась, терпи», — сказала она себе и, пожав плечами, сдержанно ответила:
— Входите, я еще не спала.
Ему очень понравилась обстановка. Мебель стандартная, такая же, как у всех, но в комнате чувствовалась индивидуальность. Без всяких псевдорусских и псевдовосточных влияний. На столе возле лампы под шелковым абажуром лежала раскрытая книга. Он взглянул на обложку и с удовлетворением прочитал: «Immunology».
— Может, присядете? — Она закрыла книгу и сама села в небольшое кресло возле стола.
— А я думал, вы вечерами «Плейбой» читаете, в Москве его не достать, а журнал любопытный! — сказал он, передвигая на столе книги с жирными медицинскими заголовками. Он все так же мягко улыбался, глядя на нее. Она пока еще не знала, как ей себя вести, и чувствовала себя не в своей тарелке.
— Вы шампанское пить принесли? — наконец спросила она и мысленно опять ужаснулась: «Зачем я навязываюсь?»
А Серов очень обрадовался:
— Конечно, пить! Выпьем шампанского, у вас сразу голова перестанет болеть и поясницу отпустит!
— А вы откуда знаете про мою поясницу? — удивилась Наталья Васильевна.
— Да вы же, моя птичка, танцевали как на ходулях! Повернуть вас было возможно, лишь оторвав от земли на полметра! Прямо как Железного Дровосека. А ведь в обычной жизни такая скованность вам не присуща! Я же прекрасно помню, как вы свободно поплыли от меня переодеваться в первый день после моего приезда!
Наталья Васильевна от досады залилась краской. «Боже мой, а я-то, дура, воображала себя чуть не Айседорой Дункан! Как все-таки не совпадают чужие и собственные оценки! Я не должна сердиться на него за эту прямоту».
И она ни одним движением мускула не показала, что эти слова ее огорчили. Наоборот, она улыбнулась как можно приятнее:
— А вы, оказывается, способны понимать ближнего, как никто другой! Несмотря на то что мы с вами едва знакомы!
— Давайте же познакомимся лучше! — с готовностью произнес он и оглянулся: — Ну, где тут у вас бокалы?
Она на минуту замялась.
— Есть стакан и вот еще чашка.
— Подставляйте скорей!
Пробка ударилась в оконную раму. Пенистая струя залила часть листов на столе. Наталья Васильевна глазом не моргнула и вышла за тряпкой. Серов посмотрел на нее.
— Другая женщина на вашем месте непременно бы завизжала, — с удовлетворением заметил он.
— Я в жизни видела гораздо более впечатляющие картины, чем разлитое вино и подмоченные бумаги.
Она унесла тряпку назад и, вернувшись, взяла в руку чашку.
— За что же мы выпьем?
— За меня, естественно. Вы не представляете, как я волнуюсь!
— Чего это вдруг?
— Ну как же! Ведь по законам жанра мне надо сейчас заваливать вас на постель, а мне больше хочется с вами поговорить!
Наташа перевела взгляд вниз, на журналы. Вот какая судьба! Все хотят теперь с ней только поговорить! Ей стало и весело и досадно. Она залпом выпила шампанское и сказала:
— Ну ладно, я выпила за вас! Но, пожалуйста, не надо заваливать меня на постель! Давайте действительно лучше поговорим. Я ведь, кстати, до сих пор наивно убеждена, что, теоретически, у мужчин могут быть и кое-какие другие достоинства, кроме тех, что отличают их по половым признакам.
— Встречаются иногда, — ухмыльнулся он. — Но мы с вами просто потеряли полгода с той самой минуты, как я увидел вас, мокрую, всю облепленную вашим дурацким платьем и вот на таких каблуках! — И он развел руки минимум на полметра. — Я еще тогда подумал, как вы на них ходите-то? Представляете, как мы могли бы уже с вами наговориться за эти полгода?
Она промолчала. Они пили шампанское и исподволь изучали лица друг друга.
«Глаза у него серые, симпатичные», — успела подумать она, когда он подхватил ее на руки. Сопротивляться ей не хотелось.
В жизни до этого у нее не было такой замечательной ночи. Он ее ласкал, будто баюкал. Как баюкал в детстве отец. В нем не было агрессивности, не было самолюбования, не было ни настороженности, ни осторожности. Его любовь была естественна и медлительна, как у туземца с юго-восточных островов. Он любил как читал — спокойно, уверенно, безмятежно.
Наталья Васильевна такой любви раньше не знала. Ее мальчик-муж, занимаясь любовью, принимал картинные позы и старался всеми силами доказать свою опытность и неутомимость, чем вначале смешил, а потом постоянно ее раздражал. Сами собой улетучились куда-то ее наивные мысли о том, что если выбор был сделан правильно, то счастье должно быть обеспечено. Во время ее беременности мальчик вовсю занимался театром, а не медициной, и домой ночевать возвращался под утро. Поскольку утром и ей и ему еще надо было ходить на занятия, она не высыпалась из-за его то ли поздних, то ли слишком ранних приходов и как-то сказала ему, что приходить он вовсе не обязан. Мальчик не обиделся, а очень обрадовался. На родившуюся дочку он смотрел скорее с недоумением, чем с нежностью, и поскольку учиться, ухаживать за новорожденной дочуркой да еще и требовавшим почти такого же ухода мужем оказалось очень тяжело, Наташа его перевела жить к родителям. А через некоторое время его родители переехали в другой город. Наташа посоветовалась с матерью и с отцом, и все трое пришли к одному выводу: изменить характер ее мужа практически невозможно. Его планы стать высококлассным врачом были забыты, он объяснил, что ошибался, что врачебная работа ему не нравится и он не хочет на нее тратить время. Он стал планировать, окончив все-таки институт, посвятить всю жизнь театру. Оставалось либо смириться с его ночными репетициями, сопровождавшимися чаепитиями, выпивками и времяпрепровождением с девушками, либо недвусмысленно дать ему понять, что для всех будет лучше, если он уедет вместе с родителями. Наташа выбрала второе, и никто, включая и мальчика-мужа не стал возражать. Его родители тоже понимали, что для отцовства он, видимо, еще не созрел, и больше были обеспокоены его будущим, чем будущим новорожденной внучки. Кроме того, театральная жизнь мало способствует тому, чтобы молодые еще бабушка и дедушка, озабоченные собственной карьерой и сами еще ведущие полукочевую жизнь, могли много времени уделять внучке. Так или иначе, мальчик-муж очень быстро исчез с Наташиного горизонта. Думала она о нем чрезвычайно редко, а о его исчезновении с облегчением — он ей только мешал, принося лишние хлопоты. А однажды, уже спустя много лет, она поймала себя на мысли, что никак не может вспомнить, как же его звали. Она вспомнила, только произнеся вслух имя и отчество дочери — Екатерина Сергеевна.
— Господи, я ведь звала его Сережей… — Она ужаснулась, насколько — все, что было связано с ним, стало ей безразлично.
Зато Катя осталась с ней, наполняя жизнь новым смыслом. И поскольку теперь у Наташи оказалось два всепоглощающих дела в жизни — ее работа и ее дочка, — к другим романам она не стремилась, других Любовей не искала. Так они и жили дружно вчетвером — мама, папа, Наташа и маленькая Катя. И Наташа видела, что теперь внучка вместо нее, Наташи, завладела любовью ее отца. И ей это тоже приносило грусть, но не из-за ревности, а из-за печального чувства, что детство прошло и добрые сильные руки лелеют теперь другое маленькое существо.
Катя была очаровательна. Лицом и фигуркой походившая на Наташу, веселым непринужденным характером, природным артистизмом она напоминала отца, и все это вместе создавало сплав прелестного ангела и бесенка одновременно. Чего же удивляться, что девочка стала любимицей бабушки и дедушки. Наташа с головой окунулась в работу. Кроме ощущения своей востребованности, ей теперь нужно было заботиться и о деньгах. Родители старели, мама собиралась на пенсию, чтобы больше времени проводить с Катей, Наташа не могла допустить, чтобы ее семья стала в чем-то нуждаться. Кандидатскую диссертацию она защитила быстро и с блеском. После ее утверждения последовала и прибавка к зарплате, но пока это было все, на что Наташа могла рассчитывать в будущем. Она взвесила свои шансы и решила заниматься докторской. Но это оказалось вовсе не просто. Те, кто раньше поощрял ее как молодого специалиста, теперь стали ставить практически непреодолимые препятствия ее работе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Он прочитал эти строки и переменился в лице. Наташа решила идти до конца. Отступать было поздно.
— Ты пойми, — она перестала писать и говорила, глядя ему прямо в глаза, — девушки должны выходить замуж, становиться матронами и иметь детей — это незыблемый закон природы. Никто не может его изменить. Это значит, что мужчины должны выбирать себе жен. Не можешь же ты отрицать, что жениться по безумной любви — просто глупо. Влюбленность может быстро пройти.
В этот момент Наташа была похожа не на двадцатилетнюю девочку, а на умудренную жизненным опытом очкастую училку. Она продолжала:
— Выбирать жену или мужа нужно, трезво оценивая их достоинства и недостатки. К тому же я знаю, что нравлюсь тебе, хоть ты меня до конца и не знаешь. Все равно рано или поздно ты должен будешь на ком-нибудь жениться. И совершенно не факт, что другая девушка подойдет тебе больше, чем я. Отчего бы тебе не жениться сейчас? Мы были бы всегда интересны и полезны друг другу, и я не сомневаюсь, что для брака мы были бы идеальной парой. Ты учился бы в аспирантуре, а я за это время окончу институт; и, пока мы не встанем на ноги, я уверена, мои родители стали бы нам помогать, ведь они очень любят и тебя, и меня. Тебе никогда не было бы со мной скучно, а это очень ценно для брака, ведь проходить имеет обыкновение любовь, а дружба с годами, говорят, становится только крепче. Я бы всегда ценила в тебе твой деловой ум, рациональную хватку, силу и способность понимать юмор. Я уверена, что у тебя впереди большое, прекрасное будущее! Ты очень способный! Ты должен стать знаменитым конструктором, таким же блестящим, как Туполев или даже Курчатов, только в автомобилестроении. Ты должен создать свое новое конструкторское бюро, чтобы наши машины были не только не хуже, а во многом лучше, чем западные! И я всегда буду рядом с тобой, стану той женщиной, которая всегда тебя поймет, поддержит и поможет тебе. И при этом я не превращусь в мелочную и капризную безделицу, ведь я тоже займусь своим делом!
Щеки ее, обычно матовые, теперь раскраснелись от смущения, что ей пришлось выступить в такой непривычной роли. Себе в оправдание она решила, что он с его рациональным умом должен правильно оценить ее смелость. Но Алексей, хоть и тоже смутился, приглашения станцевать белый танец на празднике жизни не принял.
— Я подумаю надо всем этим. — Он неловко поднялся с кресла, сослался на срочное дело, откланялся и ушел.
Его не было около месяца. К этому времени она уже поняла — с ним все закончено. Наконец, перед самым отъездом, он зашел на пару минут попрощаться.
— Я тебе напишу из Питера, — неловко повертевшись в коридоре у зеркала и даже отказавшись пройти в комнату, сказал он.
— Конечно-конечно! — улыбнулась она. Прощание прошло быстро и холодно.
Тогда она навсегда запомнила: отрицательный результат — тоже результат. И справедливости ради нужно отметить, о самом проведенном эксперименте Наталья Васильевна впоследствии никогда не жалела. Она иногда жалела о полученном результате.
Хампердинк разошелся вовсю. Наташа свободно владела французским, на котором писала практикум и читала лекции, но и английский понимала вполне сносно. Слова и мелодия щемили ей сердце. Она смотрела на вновь пришедшего в комнату и теперь танцующего Серова. Он так же крепко обнимал свою даму, как двумя танцами раньше ее, и хорошо смотрелся с ней. Наташа подумала, что настоящие танцоры и должны, наверное, хорошо чувствовать даму. Зачем она обошлась с ним грубо? Он ведь не сделал ей ничего плохого. Все говорили, что он отличный врач. Однажды он пригласил ее погулять по городу, но у нее были в тот день дополнительные занятия. Она отказалась. Возможно, он подумал, что это был просто предлог, и с тех пор до сегодняшнего вечера больше не подходил к ней. Нехорошо получилось. Он может подумать, что она плохо воспитана. Ей надо как-то загладить неловкость.
Она все так же сидела у стола и грустно смотрела на танцующих. И Серов через плечо своей партнерши поймал ее усталый и задумчивый взгляд. Он подумал, что доктор Нечаева сейчас похожа на нахохлившуюся маленькую пичужку. Наташа же — неизвестно, правда, почему — воображала себя утомленной жизнью женщиной-вамп.
Музыка смолкла, и танцующие пары уже собрались расходиться по местам, когда чей-то пьяненький голос отчетливо произнес слова, которые часто звучат в конце вечера:
— В заключение белый танец! Дамы приглашают кавалеров!
Наташа встала со своего места. «Надо пригласить его!» Но, томно улыбаясь, к Серову уже подплывала жена инженера горно-обогатительного комбината. Наталья Васильевна проявила активность.
— Простите. — Она быстро скользнула, ловко сделала круговое движение плечом и оставила позади конкурентку.
В глазах у Серова запрыгали чертики. Он повернулся к инженерше и приложился губами к ее руке.
— Дорогая, — сказал он ей вслух с оттенком интимности, — та дама, которая сейчас вас так бессовестно бортанула, через месяц свинчивает отсюда. И поэтому она ужасно боится, что я не успею ее клеить до скорого отъезда. Позвольте же мне, дорогая, протанцевать с ней последний танец! Ведь уезжает она, а мы с вами — остаемся!
Самого инженера в этот момент не было в комнате. Но широко раскрытый рот и округленные глаза его супруги давали понять, что слова Серова не останутся секретом для публики. Пока инженерша соображала, как ей выпутаться из этого положения, музыка поплыла, и Наташа почувствовала руки Серова на своей талии.
— Так вы не протянете здесь два года, — прошептала она, наклонившись к самому его уху. — Не боитесь, что вытурят одновременно со мной?
— Может, был бы и рад, да только деньги нужны! — Он еще секунду подумал и добавил: — Да и с клиникой расставаться было бы жалко. Эти маленькие студенты — просто чудо! Ловят каждое слово, не то что наши дураки, которых не загонишь учиться!
«Зачем он говорит здесь такие слова? Еще не хватало обвинений в аполитичности, преклонении перед Западом или, вернее, Востоком, — подумала Наташа. — Ах вот что, он пьян! Но деваться некуда, сама напросилась. Интересно, он хоть что-нибудь соображает?»
— Вы простите меня за грубость, которую я сказала вам в начале вечера, — нерешительно заговорила она, — день сегодня такой, все не клеится! — И Наташа смутилась, почувствовав, что невольно скатилась в каламбур. Она ожидала насмешки, но он молча смотрел на нее и по-доброму улыбался. Надо надеяться, что он хотя бы понял, о чем идет речь! Она про себя вздохнула.
Тут танец закончился, и она, быстро попрощавшись, ушла. В течение двух часов в своей комнате она непонятно о чем тосковала, а в двенадцать ночи раздался осторожный стук в ее дверь. Она этого будто ждала и сразу открыла.
На пороге ее квартирки стоял Вячеслав Сергеевич Серов и держал бутылку шампанского в одной руке и огромный красный цветок непонятного происхождения в другой. Наталье Васильевне показалось, что одна скула у него чуть припухла и покраснела. Она молча отошла в глубину комнаты. Он аккуратно прикрыл за собой дверь. Глаза его искрились весельем. Он, не скрываясь, оглядел ее стройную фигуру с головы до пят и, видимо, остался доволен.
Наташа уже сняла свое парадное платье и была в светлых брюках и легком джемпере. С шеи спускалась на грудь тонюсенькая серебряная цепочка, а на ней изящный резной кулон в виде перевернутого тюльпана. С ироничным полупоклоном Серов протянул ей цветок, и Наташа показалось, что он вовсе не так пьян, каким хочет казаться.
— Это вам вместо пролетарской гвоздики! — сказал он с порога. — Я бы не чувствовал себя мужчиной, если бы не явился к вам этой ночью!
Наталья Васильевна не нашлась что ответить и, закусив губу, молча смотрела на него.
«Сама напросилась, терпи», — сказала она себе и, пожав плечами, сдержанно ответила:
— Входите, я еще не спала.
Ему очень понравилась обстановка. Мебель стандартная, такая же, как у всех, но в комнате чувствовалась индивидуальность. Без всяких псевдорусских и псевдовосточных влияний. На столе возле лампы под шелковым абажуром лежала раскрытая книга. Он взглянул на обложку и с удовлетворением прочитал: «Immunology».
— Может, присядете? — Она закрыла книгу и сама села в небольшое кресло возле стола.
— А я думал, вы вечерами «Плейбой» читаете, в Москве его не достать, а журнал любопытный! — сказал он, передвигая на столе книги с жирными медицинскими заголовками. Он все так же мягко улыбался, глядя на нее. Она пока еще не знала, как ей себя вести, и чувствовала себя не в своей тарелке.
— Вы шампанское пить принесли? — наконец спросила она и мысленно опять ужаснулась: «Зачем я навязываюсь?»
А Серов очень обрадовался:
— Конечно, пить! Выпьем шампанского, у вас сразу голова перестанет болеть и поясницу отпустит!
— А вы откуда знаете про мою поясницу? — удивилась Наталья Васильевна.
— Да вы же, моя птичка, танцевали как на ходулях! Повернуть вас было возможно, лишь оторвав от земли на полметра! Прямо как Железного Дровосека. А ведь в обычной жизни такая скованность вам не присуща! Я же прекрасно помню, как вы свободно поплыли от меня переодеваться в первый день после моего приезда!
Наталья Васильевна от досады залилась краской. «Боже мой, а я-то, дура, воображала себя чуть не Айседорой Дункан! Как все-таки не совпадают чужие и собственные оценки! Я не должна сердиться на него за эту прямоту».
И она ни одним движением мускула не показала, что эти слова ее огорчили. Наоборот, она улыбнулась как можно приятнее:
— А вы, оказывается, способны понимать ближнего, как никто другой! Несмотря на то что мы с вами едва знакомы!
— Давайте же познакомимся лучше! — с готовностью произнес он и оглянулся: — Ну, где тут у вас бокалы?
Она на минуту замялась.
— Есть стакан и вот еще чашка.
— Подставляйте скорей!
Пробка ударилась в оконную раму. Пенистая струя залила часть листов на столе. Наталья Васильевна глазом не моргнула и вышла за тряпкой. Серов посмотрел на нее.
— Другая женщина на вашем месте непременно бы завизжала, — с удовлетворением заметил он.
— Я в жизни видела гораздо более впечатляющие картины, чем разлитое вино и подмоченные бумаги.
Она унесла тряпку назад и, вернувшись, взяла в руку чашку.
— За что же мы выпьем?
— За меня, естественно. Вы не представляете, как я волнуюсь!
— Чего это вдруг?
— Ну как же! Ведь по законам жанра мне надо сейчас заваливать вас на постель, а мне больше хочется с вами поговорить!
Наташа перевела взгляд вниз, на журналы. Вот какая судьба! Все хотят теперь с ней только поговорить! Ей стало и весело и досадно. Она залпом выпила шампанское и сказала:
— Ну ладно, я выпила за вас! Но, пожалуйста, не надо заваливать меня на постель! Давайте действительно лучше поговорим. Я ведь, кстати, до сих пор наивно убеждена, что, теоретически, у мужчин могут быть и кое-какие другие достоинства, кроме тех, что отличают их по половым признакам.
— Встречаются иногда, — ухмыльнулся он. — Но мы с вами просто потеряли полгода с той самой минуты, как я увидел вас, мокрую, всю облепленную вашим дурацким платьем и вот на таких каблуках! — И он развел руки минимум на полметра. — Я еще тогда подумал, как вы на них ходите-то? Представляете, как мы могли бы уже с вами наговориться за эти полгода?
Она промолчала. Они пили шампанское и исподволь изучали лица друг друга.
«Глаза у него серые, симпатичные», — успела подумать она, когда он подхватил ее на руки. Сопротивляться ей не хотелось.
В жизни до этого у нее не было такой замечательной ночи. Он ее ласкал, будто баюкал. Как баюкал в детстве отец. В нем не было агрессивности, не было самолюбования, не было ни настороженности, ни осторожности. Его любовь была естественна и медлительна, как у туземца с юго-восточных островов. Он любил как читал — спокойно, уверенно, безмятежно.
Наталья Васильевна такой любви раньше не знала. Ее мальчик-муж, занимаясь любовью, принимал картинные позы и старался всеми силами доказать свою опытность и неутомимость, чем вначале смешил, а потом постоянно ее раздражал. Сами собой улетучились куда-то ее наивные мысли о том, что если выбор был сделан правильно, то счастье должно быть обеспечено. Во время ее беременности мальчик вовсю занимался театром, а не медициной, и домой ночевать возвращался под утро. Поскольку утром и ей и ему еще надо было ходить на занятия, она не высыпалась из-за его то ли поздних, то ли слишком ранних приходов и как-то сказала ему, что приходить он вовсе не обязан. Мальчик не обиделся, а очень обрадовался. На родившуюся дочку он смотрел скорее с недоумением, чем с нежностью, и поскольку учиться, ухаживать за новорожденной дочуркой да еще и требовавшим почти такого же ухода мужем оказалось очень тяжело, Наташа его перевела жить к родителям. А через некоторое время его родители переехали в другой город. Наташа посоветовалась с матерью и с отцом, и все трое пришли к одному выводу: изменить характер ее мужа практически невозможно. Его планы стать высококлассным врачом были забыты, он объяснил, что ошибался, что врачебная работа ему не нравится и он не хочет на нее тратить время. Он стал планировать, окончив все-таки институт, посвятить всю жизнь театру. Оставалось либо смириться с его ночными репетициями, сопровождавшимися чаепитиями, выпивками и времяпрепровождением с девушками, либо недвусмысленно дать ему понять, что для всех будет лучше, если он уедет вместе с родителями. Наташа выбрала второе, и никто, включая и мальчика-мужа не стал возражать. Его родители тоже понимали, что для отцовства он, видимо, еще не созрел, и больше были обеспокоены его будущим, чем будущим новорожденной внучки. Кроме того, театральная жизнь мало способствует тому, чтобы молодые еще бабушка и дедушка, озабоченные собственной карьерой и сами еще ведущие полукочевую жизнь, могли много времени уделять внучке. Так или иначе, мальчик-муж очень быстро исчез с Наташиного горизонта. Думала она о нем чрезвычайно редко, а о его исчезновении с облегчением — он ей только мешал, принося лишние хлопоты. А однажды, уже спустя много лет, она поймала себя на мысли, что никак не может вспомнить, как же его звали. Она вспомнила, только произнеся вслух имя и отчество дочери — Екатерина Сергеевна.
— Господи, я ведь звала его Сережей… — Она ужаснулась, насколько — все, что было связано с ним, стало ей безразлично.
Зато Катя осталась с ней, наполняя жизнь новым смыслом. И поскольку теперь у Наташи оказалось два всепоглощающих дела в жизни — ее работа и ее дочка, — к другим романам она не стремилась, других Любовей не искала. Так они и жили дружно вчетвером — мама, папа, Наташа и маленькая Катя. И Наташа видела, что теперь внучка вместо нее, Наташи, завладела любовью ее отца. И ей это тоже приносило грусть, но не из-за ревности, а из-за печального чувства, что детство прошло и добрые сильные руки лелеют теперь другое маленькое существо.
Катя была очаровательна. Лицом и фигуркой походившая на Наташу, веселым непринужденным характером, природным артистизмом она напоминала отца, и все это вместе создавало сплав прелестного ангела и бесенка одновременно. Чего же удивляться, что девочка стала любимицей бабушки и дедушки. Наташа с головой окунулась в работу. Кроме ощущения своей востребованности, ей теперь нужно было заботиться и о деньгах. Родители старели, мама собиралась на пенсию, чтобы больше времени проводить с Катей, Наташа не могла допустить, чтобы ее семья стала в чем-то нуждаться. Кандидатскую диссертацию она защитила быстро и с блеском. После ее утверждения последовала и прибавка к зарплате, но пока это было все, на что Наташа могла рассчитывать в будущем. Она взвесила свои шансы и решила заниматься докторской. Но это оказалось вовсе не просто. Те, кто раньше поощрял ее как молодого специалиста, теперь стали ставить практически непреодолимые препятствия ее работе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36