Он мечтатель. Все художники мечтатели Он будет мечтать о большом выигрыше. И когда он будет все больше и больше проигрывать твои тяжело заработанные деньги, то продолжит пребывать в заблуждении, что Леди Удача уже рядом. Леди Удача примет форму любовницы, обожаемой симпатичной студентки, ласковой и сладострастной блондинки. Их будет целая орава, «всех сортов, всех размеров и цветов». Это станет дополнительным комплексом вины, который он всегда будет таскать с собой. А затем он начнет пить. Такое случается даже с лучшими из них.
К этому моменту Сьюзен и Тори громко хохотали. Они снова взялись за коньяк, причем Тори стойко его переносила и пила неразбавленным.
– Ты должна забросить свою недвижимость и подумать о карьере писательницы, – сказала Сьюзен.
Тори поморщила маленький аристократический носик. Ее глаза наполнились слезами из-за коньяка.
– Ни за что. Это никудышная дрянь. Это никогда никто не купит, – ответила она, имея в виду свой рассказ.
Что же касается коньяка, то она входила во вкус.
– Почему? Я покупаю прямо сейчас, – возразила Сьюзен – А я – интеллигентная женщина восьмидесятых. Разборчивый, преуспевающий адвокат.
– Пожалуй, – согласилась Тори, садясь рядом со Сьюзен и нежно толкая ее плечом. – О'кей, итак, ты хочешь теперь услышать заключительную часть о том, как все участники моей маленькой истории получат по заслугам? – спросила она, несомненно, стремясь довести до конца начатую историю.
– Конечно, давай, – сказала Сьюзен, заранее приветствуя еще не прозвучавший финал.
– Пейдж получает нищего, но талантливого художника-профессора, которого она украла прямо у тебя из-под носа. Но твой реванш состоит в том, что ты, в конце концов, выйдешь замуж за богатого парня, в которого влюбишься, как только придешь в себя после Марка, что не займет слишком много времени, поскольку тебя утешит великолепная русская шуба на рысьем меху, и твоя няня будет гулять в парке, с божественным карапузом в английской детской коляске, в то время как Пейдж кончит тем, что, босоногая и беременная, будет пытаться купить икру на льготные продуктовые талоны!
* * *
В середине очередной интерлюдии страсти Пейдж, наконец, решила внести полную ясность.
Возвратившись в его квартиру, которая, по иронии удьбы, была на побережье, в Венеции – необычном районе на берегу канала (романтическом, но более богемном, чем Пейдж себе воображала), после пары наиболее запоминающихся раундов любви Пейдж изложила основные принципы и рамки их взаимоотношений.
Они лежали на старинной двуспальной кровати, которая принадлежала еще его бабушке, слушая одну из поздних композиций Малера, когда Пейдж начала этот разговор. Как и предполагалось, она сняла его очки, положила их на маленький, тоже старинный столик у кровати рядом с миниатюрными медными часами Они больше не вернулись в Транкас. Пейдж была слишком мокрая, чтобы куда-нибудь идти, и, кроме того, они не были настроены на то, чтобы слушать музыку других, а хотели делать свою. Комната Марка была выкрашена в белый цвет, стены украшали несколько рисунков в рамках. Примерно так и должна выглядеть профессорская спальня. Маленькая, во французском стиле и очень поэтичная. Пальма с листьями в виде плавников росла в симпатичном глиняном горшке, стоявшем на старинной подставке в углу, на мягком двухместном кресле были собраны гобеленовые подушки, и книги сражались за место на этажерке. Но все это совершенно не подходило для художника, создававшего смелые, яркие, красочные композиции типа той, что он подарил Сьюзен.
Все еще сияя от сладострастного наслаждения, Пейдж прикоснулась губами к его бровям, готовясь произнести заготовленную речь.
Когда она выложила ему все, включая своего поклонника из Филадельфии, благотворительный вечер в особняке Ники Лумиса, на который он ее пригласил, Марк повернулся к ней лицом и начал ласкать указательным пальцем ее полную грудь до тех пор, пока сосок не стал твердым и напряженным. Наслаждаясь его прикосновением, его присутствием, чудесной насыщенной музыкой Малера, она перешла к описанию своей жизни в Нью-Йорке (выяснилось, что они росли всего в нескольких милях друг от друга), о том, что ее мать умерла, когда ей было двенадцать лет, о дружбе с Кит, той самой невестой, которая послужила толчком к охоте за богатым мужчиной, о своих отношениях с отцом, о борьбе за место под солнцем на Бродвее.
Пейдж говорила. Марк слушал, то и дело задавая вопросы, поощряя ее к длинным обстоятельным ответам и вставляя свои собственные воспоминания.
Пока она говорила – более искренне, чем обычно, видимо, в ответ на его легкое, интеллигентное участие, его доброжелательный интерес, – он продолжал чувственное изучение ее кожи. Чуть касаясь, пробежал пальцами по ее рукам и продолжил ласки, массируя спину, гладя ноги и живот – плавные движения сопровождались проникновенной музыкой, которая одновременно заводила и расслабляла Пейдж.
В какой-то момент, она не поняла когда именно, их прикосновения стали более энергичными, более сексуальными, более настойчивыми. Оба они лежали на боку, бедро к бедру, грудь к груди, заигрывая пальцами ног друг с другом.
Кудрявые светлые волосы, которые росли на груди Марка как буйные шелковистые лозы, вызвали у Пейдж невероятно чувственные ощущения, когда она погрузила в них свои пальцы. Слова кончились, наступил черед поцелуев – длинных и страстных.
Музыка Малера тоже стала более напряженной, вызывая еще большую страсть, заряжавшую Пейдж энергией, похожей на электрический ток, который пробирал ее до глубины существа. Их языки переплелись, ощупывая и дразня, губы мягко прижимались друг к другу, полностью отключая все посторонние мысли.
Она представляла себя и Марка снова на пляже, чествуя влажный соленый воздух, слушая океан, который делился секретами с темным, пустынным пляжем. Под колыбельную, нашептываемую волнами, утопая в наслаждении, они уносятся в чудесное ничто, куда за ними никто не может последовать.
Пейдж уже заметила, как ему нравится, когда его гладят. Ласки кончиками пальцев заставили пробудиться его естество. Продолжая возбуждать, она обхватила пальцами его член, двигая рукой вверх-вниз, заставляя Марка стонать.
Теперь он забрался на Пейдж, вытянув ее ноги вверх к своим губам, попеременно нежно целуя их, и погружаясь глубоко внутрь нее, в то время, как ее руки скользнули вниз, массируя теплую, влажную кожу, скрывавшуюся в золотых кудряшках. Она ритмично двигала бедрами, стараясь попасть в такт с ним.
Каждый его стон проходил через нее, его возбуждение сопровождалось ее возбуждением до тех пор, пока они не слились в единое целое, стремящееся к единому движению, единому ритму, единому финалу.
Пейдж чувствовала, как партнер сдерживается, откладывая свое окончание, ведя ее все дальше и дальше, пока, наконец, ее дыхание не стало беспорядочным, а рот не начал хватать воздух, тогда она отбросила самоконтроль, выпустив на свободу свои порывы, взбираясь все выше и выше, растворяясь в примитивных инстинктах. Она начала кричать совсем как он, их фрикции усиливались, пока оба они не облились великолепным потом, распалившись и стремясь к тому, чтобы оргазм принес как можно больше удовольствия. И это удалось.
Наслаждаясь ощущением тяжести его тела на себе, по свету, проникающему через тонкие занавески, она поняла, что скоро утро. Пейдж испытывала двойственное чувство: с одной стороны она была рада, что Марк так спокойно принял ее рассказ, а с другой – именно это ее уязвило.
В любом случае это позволит ей убить двух зайцев разу. Они с Марком могли бы поддерживать интимные отношения, иметь великолепный секс, помогать друг другу и развлекаться, а она, тем временем, искала бы себе богатого мужа. Ей хотелось всего сразу: чтобы он обожал ее, желал и, тем не менее, дал ей свободу.
Пейдж вернулась около десяти часов утра. Она обнаружила Сьюзен спящей на кушетке в кабинете. Книга, которую та читала, валялась рядом на полу. Вещи Тори – туфли, льняной блейзер, сумочка и украшения – также лежали внизу, но она сама, видимо, ушла наверх в свою спальню.
Беспорядок в комнате говорил о затянувшемся вечере: бутылка коньяка была совершенно пуста, стояли коньячные рюмки, кофейные чашки со следами губной помады, опустошенная кофеварка, из переполненной хрустальной вазы на стол вывалилась кучка фисташковых скорлупок, а с четырехлитровым контейнером мороженого было покончено.
Из закрытого на молнию отделения своей сумочки Пейдж достала сигарету с марихуаной. Она не могла отказать себе в удовольствии выкурить ее. Глубоко затянувшись, она наклонилась, чтобы поднять книгу, которая лежала как раз под свесившейся рукой Сьюзен.
«Как бросить вашего любовника и выжить», прочитала она знакомое название.
«О, нет, неужели и ты тоже», – подумала Пейдж в смятении.
– Сьюзен, ты глупышка, ты даже не знаешь этого человека, – произнесла она с упреком, глядя на невинное лицо Сьюзен, которая мирно посапывала во сне.
Заметив, что она ежится, обнимая себя руками, как будто ей холодно, Пейдж взяла симпатичное индийское одеяло со спинки другой кушетки и ласково накинула на Сьюзен, продолжая разглядывать ее с болезненным сожалением.
«Как я могла сделать такую вещь?» – спрашивала Пейдж, обвиняя себя и не отводя взгляда от подруги, которую предала.
Чувствуя себя все более и более неуютно, она передернула плечами и сильно затянулась, надеясь, что ощущение вины притупится.
Что сказать Сьюзен? Мне очень жаль? Мучительные попытки придумать какие-нибудь извинения или объяснения приводили к тому, что они звучали все менее убедительно. Это все равно что разбить кому-то сердце, а затем предложить пластырь.
Она вспомнила то ужасное Рождество, когда Кит подарили прекрасную фарфоровую куклу. Пейдж заела зависть, потому что все, что получила она от своих родителей, – это фломастеры, пластиковое яйцо с Силли Патти и детский фартучек, так как ее отец в то время продавал именно их. Она все еще помнила с мучительной ясностью, как тянула куклу из рук Кит.
– Позволь мне только посмотреть ее. Не будь такой свиньей, – кричала она, дергая и дергая, пока не только выдернула куклу из рук Кит, но и уронила ее на твердый, выложенный черно-белой плиткой пол в комнате родителей Кит, где стояла рождественская елка, и игрушка разлетелась на миллион мелких кусочков.
Несколько недель Пейдж неотпускало чувство вины. Ей часто это снилось. И она помнила, как они обе плакали в тот момент – навзрыд, а Пейдж, как заведенная, повторяла: «Мне очень жаль». Она помнила, какой беспомощной чувствовала себя, стоя на коленях над этими мелкими кусочками, всей душой стремясь собрать их снова вместе, хотя было совершенно очевидно, что это невозможно, и ужасно желая повернуть время вспять, чтобы не случилось того, что случилось, и прекрасная фарфоровая кукла снова оказалась бы целой. Кит была глубоко опечалена, но простила. Зато Пейдж никогда не простила себя до конца.
Вновь затянувшись сигаретой с марихуаной, все еще изучая искреннее и милое лицо Сьюзен, Пейдж упала в кресло, на спинке которого висел жакет Тори, переживая то же самое чувство пустоты и беспомощности.
Каким же ужасным человеком она была, если смогла сделать такое? Сначала сказала Сьюзен, чтобы та не ходила с Марком, затем сама не только пошла, но и закончила вечер у него в постели. Никаких сомнений, что все это лишь ради забавы, что ее первоначальная позиция насчет Марка осталась без изменений, – он не был той «добычей», за которой она охотилась. Сьюзен никогда этого не поймет. И, уж конечно, никогда не простит Пейдж.
Пейдж решила все отрицать. Сказать, что они всю ночь провели вместе, дурачась на пирсе, а затем в Транкасе, путешествуя из одного кафе в другое. Она обнаружила, что пребывает почти в панике, пытаясь склеить то, что разбила, чтобы как-то реабилитировать себя. Впервые с тех пор, как Кит переехала в Калифорнию, у Пейдж появились наконец настоящие друзья, и она отчаянно не хотела терять их.
ГЛАВА 13
Чей-то день рождения… Всего лишь Мадонны…
Весь вечер Ричард показывал различных знаменитостей, имена и лица которых ускользали от Тори. Парень в леопардовом галстуке-бабочке возглавляет «Стар Файер». Девушка в золотой парче снималась в новом фильме Вира. Парень в желтых теннисных туфлях, сочетавшихся с желтыми крапинками на «бабочке» и поясом на смокинге – как раз получил приз Эмми за роль в новом мюзикле «Наглый малютка Джеймс».
Однако день рождения Мадонны, которая куролесила, совсем «не похожая на девственницу», с настоящим кадансом звезды и которую упросили экспромтом дать представление, внушил Тори благоговение.
Вечер, на который Ричард ее привел, проходил в «Неоне» – элитарном, в который пускали строго по приглашениям, частном клубе, который не похож ни на один из тех, в которых она была раньше и в котором все были убийственна экстравагантно одеты. Прически сверхъестественные, буквально ослепленные и залитые лаком, чтобы сохранить смелость форм. Наряды и украшения также экстравагантны: иные – превосходны на вид, иные – уникальны, но слишком причудливы, а иные кричащие и дешевые.
Наряд Тори попадал в категорию превосходных благодаря Пейдж, которая настояла, чтобы Тори надела ее новое, потрясающее красное платье от Валентино, которое купил «мистер Филадельфия». Это было смелое предложение, учитывая, что прием у Ники Лумиса, на который Пейдж должна была пойти в нем, планировался на следующий вечер. Тори колебалась, опасаясь что-нибудь пролить на него или порвать тонкую ткань, но Пейдж, которая все еще жаждала загладить вину перед Сьюзен, не стала даже слушать никаких возражений.
Первые несколько дней, после того как Пейдж провела с Марком целую ночь, в доме чувствовалась напряженность, если не сказать хуже. Сьюзен была задумчиво молчалива, Пейдж – нервозно говорлива, а Тори, не зная, как себя вести, чувствовала себя между ними неловко. После того как Пейдж извинилась в сотый раз, Сьюзен взорвалась и крикнула, чтобы та, наконец, заткнулась. Пейдж предложила помочь как-то восстановить отношения Сьюзен и Марка, решив больше не встречаться с ним, но Сьюзен сказала, что все это ее уже не интересует.
В воскресенье они вчетвером – Пейдж, Марк, Сьюзен и Тори – отправились в юридическую фирму Сьюзен повесить шедевр, подаренный Марком. Пейдж и Марк обменивались интимными взглядами, Сьюзен пыталась вести себя так, как будто ее ничего не беспокоит, а Тори, все так же между ними, старалась сохранить легкость и думала, что этот поход – большая ошибка.
После того как они закончили в кабинете у Сьюзен, Марк пригласил их в свой любимый кафетерий в Венеции на завтрак, и они поплыли на лодке его друга, которая явно была слишком мала для четверых.
Теснота только усиливала напряженность, каждый раз, как ветер менял направление, они чуть не стукались головами о гик и проделывали невероятные трюки, пытаясь от него увернуться. К вечеру они попали в некий гипотетический мир, все в состоянии шока от столь долгого пребывания на солнце. Покачивание волн действовало успокаивающе, навевая сон, так что все, на удивление, расслабились и повеселились, замечательно проведя время.
Сьюзен расплакалась позже, когда они вернулись домой.
– Я просто вымываю все это из себя, – сказала она Тори, совершенно расстроенная – Может быть, в любом случае ничего бы не вышло. Я не думаю, что у нас много общего. Я всегда предпочитала смуглых, темноволосых мужчин.
Снизу доносилась музыка, которую включили Пейдж и Марк. Они обедали вчетвером, с Марком, и Сьюзен заверила Тори, что сможет с этим справиться.
В течение недели Пейдж и Марк продолжали оставаться в центре внимания.
«Просто друзья», – говорила Пейдж, но Тори сомневалась.
Очевидно, Пейдж спала с ним и увлеклась им больше, чем хотела сама. Но опять же, возможно, Марк сообразительнее, чем они. Не исключено, что он заметил в Пейдж нечто такое, чего они не увидели. Возможно, его не убедил ее дерзкий вид, и он понимал, что лучшей стратегией для него является спокойствие. Какой иронией было бы, думала Тори, если бы осуществилось ее предсказание, объявленное в шутку, насчет того, что Сьюзен достанется миллионер, а Пейдж профессор без гроша в кармане.
В то время как Тори одевалась, в дверях появилась Пейдж, бережно неся весь свой рубиново-красный комплект: платье, перчатки, жакет, сумочку, туфли и вдобавок к тому серьги, ожерелье и браслет, которые с комплиментами были присланы из Филадельфии. Она постояла несколько минут, осматривая представшую перед ней картину. До появления Ричарда оставалось минут двадцать, и комната Тори выглядела так, будто давно ожидаемое «большое калифорнийское» землетрясение наконец разразилось, причем эпицентр пришелся на спальню Тори. Повсюду были разбросаны одежда, белье, украшения, туфли, сумочки и косметика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
К этому моменту Сьюзен и Тори громко хохотали. Они снова взялись за коньяк, причем Тори стойко его переносила и пила неразбавленным.
– Ты должна забросить свою недвижимость и подумать о карьере писательницы, – сказала Сьюзен.
Тори поморщила маленький аристократический носик. Ее глаза наполнились слезами из-за коньяка.
– Ни за что. Это никудышная дрянь. Это никогда никто не купит, – ответила она, имея в виду свой рассказ.
Что же касается коньяка, то она входила во вкус.
– Почему? Я покупаю прямо сейчас, – возразила Сьюзен – А я – интеллигентная женщина восьмидесятых. Разборчивый, преуспевающий адвокат.
– Пожалуй, – согласилась Тори, садясь рядом со Сьюзен и нежно толкая ее плечом. – О'кей, итак, ты хочешь теперь услышать заключительную часть о том, как все участники моей маленькой истории получат по заслугам? – спросила она, несомненно, стремясь довести до конца начатую историю.
– Конечно, давай, – сказала Сьюзен, заранее приветствуя еще не прозвучавший финал.
– Пейдж получает нищего, но талантливого художника-профессора, которого она украла прямо у тебя из-под носа. Но твой реванш состоит в том, что ты, в конце концов, выйдешь замуж за богатого парня, в которого влюбишься, как только придешь в себя после Марка, что не займет слишком много времени, поскольку тебя утешит великолепная русская шуба на рысьем меху, и твоя няня будет гулять в парке, с божественным карапузом в английской детской коляске, в то время как Пейдж кончит тем, что, босоногая и беременная, будет пытаться купить икру на льготные продуктовые талоны!
* * *
В середине очередной интерлюдии страсти Пейдж, наконец, решила внести полную ясность.
Возвратившись в его квартиру, которая, по иронии удьбы, была на побережье, в Венеции – необычном районе на берегу канала (романтическом, но более богемном, чем Пейдж себе воображала), после пары наиболее запоминающихся раундов любви Пейдж изложила основные принципы и рамки их взаимоотношений.
Они лежали на старинной двуспальной кровати, которая принадлежала еще его бабушке, слушая одну из поздних композиций Малера, когда Пейдж начала этот разговор. Как и предполагалось, она сняла его очки, положила их на маленький, тоже старинный столик у кровати рядом с миниатюрными медными часами Они больше не вернулись в Транкас. Пейдж была слишком мокрая, чтобы куда-нибудь идти, и, кроме того, они не были настроены на то, чтобы слушать музыку других, а хотели делать свою. Комната Марка была выкрашена в белый цвет, стены украшали несколько рисунков в рамках. Примерно так и должна выглядеть профессорская спальня. Маленькая, во французском стиле и очень поэтичная. Пальма с листьями в виде плавников росла в симпатичном глиняном горшке, стоявшем на старинной подставке в углу, на мягком двухместном кресле были собраны гобеленовые подушки, и книги сражались за место на этажерке. Но все это совершенно не подходило для художника, создававшего смелые, яркие, красочные композиции типа той, что он подарил Сьюзен.
Все еще сияя от сладострастного наслаждения, Пейдж прикоснулась губами к его бровям, готовясь произнести заготовленную речь.
Когда она выложила ему все, включая своего поклонника из Филадельфии, благотворительный вечер в особняке Ники Лумиса, на который он ее пригласил, Марк повернулся к ней лицом и начал ласкать указательным пальцем ее полную грудь до тех пор, пока сосок не стал твердым и напряженным. Наслаждаясь его прикосновением, его присутствием, чудесной насыщенной музыкой Малера, она перешла к описанию своей жизни в Нью-Йорке (выяснилось, что они росли всего в нескольких милях друг от друга), о том, что ее мать умерла, когда ей было двенадцать лет, о дружбе с Кит, той самой невестой, которая послужила толчком к охоте за богатым мужчиной, о своих отношениях с отцом, о борьбе за место под солнцем на Бродвее.
Пейдж говорила. Марк слушал, то и дело задавая вопросы, поощряя ее к длинным обстоятельным ответам и вставляя свои собственные воспоминания.
Пока она говорила – более искренне, чем обычно, видимо, в ответ на его легкое, интеллигентное участие, его доброжелательный интерес, – он продолжал чувственное изучение ее кожи. Чуть касаясь, пробежал пальцами по ее рукам и продолжил ласки, массируя спину, гладя ноги и живот – плавные движения сопровождались проникновенной музыкой, которая одновременно заводила и расслабляла Пейдж.
В какой-то момент, она не поняла когда именно, их прикосновения стали более энергичными, более сексуальными, более настойчивыми. Оба они лежали на боку, бедро к бедру, грудь к груди, заигрывая пальцами ног друг с другом.
Кудрявые светлые волосы, которые росли на груди Марка как буйные шелковистые лозы, вызвали у Пейдж невероятно чувственные ощущения, когда она погрузила в них свои пальцы. Слова кончились, наступил черед поцелуев – длинных и страстных.
Музыка Малера тоже стала более напряженной, вызывая еще большую страсть, заряжавшую Пейдж энергией, похожей на электрический ток, который пробирал ее до глубины существа. Их языки переплелись, ощупывая и дразня, губы мягко прижимались друг к другу, полностью отключая все посторонние мысли.
Она представляла себя и Марка снова на пляже, чествуя влажный соленый воздух, слушая океан, который делился секретами с темным, пустынным пляжем. Под колыбельную, нашептываемую волнами, утопая в наслаждении, они уносятся в чудесное ничто, куда за ними никто не может последовать.
Пейдж уже заметила, как ему нравится, когда его гладят. Ласки кончиками пальцев заставили пробудиться его естество. Продолжая возбуждать, она обхватила пальцами его член, двигая рукой вверх-вниз, заставляя Марка стонать.
Теперь он забрался на Пейдж, вытянув ее ноги вверх к своим губам, попеременно нежно целуя их, и погружаясь глубоко внутрь нее, в то время, как ее руки скользнули вниз, массируя теплую, влажную кожу, скрывавшуюся в золотых кудряшках. Она ритмично двигала бедрами, стараясь попасть в такт с ним.
Каждый его стон проходил через нее, его возбуждение сопровождалось ее возбуждением до тех пор, пока они не слились в единое целое, стремящееся к единому движению, единому ритму, единому финалу.
Пейдж чувствовала, как партнер сдерживается, откладывая свое окончание, ведя ее все дальше и дальше, пока, наконец, ее дыхание не стало беспорядочным, а рот не начал хватать воздух, тогда она отбросила самоконтроль, выпустив на свободу свои порывы, взбираясь все выше и выше, растворяясь в примитивных инстинктах. Она начала кричать совсем как он, их фрикции усиливались, пока оба они не облились великолепным потом, распалившись и стремясь к тому, чтобы оргазм принес как можно больше удовольствия. И это удалось.
Наслаждаясь ощущением тяжести его тела на себе, по свету, проникающему через тонкие занавески, она поняла, что скоро утро. Пейдж испытывала двойственное чувство: с одной стороны она была рада, что Марк так спокойно принял ее рассказ, а с другой – именно это ее уязвило.
В любом случае это позволит ей убить двух зайцев разу. Они с Марком могли бы поддерживать интимные отношения, иметь великолепный секс, помогать друг другу и развлекаться, а она, тем временем, искала бы себе богатого мужа. Ей хотелось всего сразу: чтобы он обожал ее, желал и, тем не менее, дал ей свободу.
Пейдж вернулась около десяти часов утра. Она обнаружила Сьюзен спящей на кушетке в кабинете. Книга, которую та читала, валялась рядом на полу. Вещи Тори – туфли, льняной блейзер, сумочка и украшения – также лежали внизу, но она сама, видимо, ушла наверх в свою спальню.
Беспорядок в комнате говорил о затянувшемся вечере: бутылка коньяка была совершенно пуста, стояли коньячные рюмки, кофейные чашки со следами губной помады, опустошенная кофеварка, из переполненной хрустальной вазы на стол вывалилась кучка фисташковых скорлупок, а с четырехлитровым контейнером мороженого было покончено.
Из закрытого на молнию отделения своей сумочки Пейдж достала сигарету с марихуаной. Она не могла отказать себе в удовольствии выкурить ее. Глубоко затянувшись, она наклонилась, чтобы поднять книгу, которая лежала как раз под свесившейся рукой Сьюзен.
«Как бросить вашего любовника и выжить», прочитала она знакомое название.
«О, нет, неужели и ты тоже», – подумала Пейдж в смятении.
– Сьюзен, ты глупышка, ты даже не знаешь этого человека, – произнесла она с упреком, глядя на невинное лицо Сьюзен, которая мирно посапывала во сне.
Заметив, что она ежится, обнимая себя руками, как будто ей холодно, Пейдж взяла симпатичное индийское одеяло со спинки другой кушетки и ласково накинула на Сьюзен, продолжая разглядывать ее с болезненным сожалением.
«Как я могла сделать такую вещь?» – спрашивала Пейдж, обвиняя себя и не отводя взгляда от подруги, которую предала.
Чувствуя себя все более и более неуютно, она передернула плечами и сильно затянулась, надеясь, что ощущение вины притупится.
Что сказать Сьюзен? Мне очень жаль? Мучительные попытки придумать какие-нибудь извинения или объяснения приводили к тому, что они звучали все менее убедительно. Это все равно что разбить кому-то сердце, а затем предложить пластырь.
Она вспомнила то ужасное Рождество, когда Кит подарили прекрасную фарфоровую куклу. Пейдж заела зависть, потому что все, что получила она от своих родителей, – это фломастеры, пластиковое яйцо с Силли Патти и детский фартучек, так как ее отец в то время продавал именно их. Она все еще помнила с мучительной ясностью, как тянула куклу из рук Кит.
– Позволь мне только посмотреть ее. Не будь такой свиньей, – кричала она, дергая и дергая, пока не только выдернула куклу из рук Кит, но и уронила ее на твердый, выложенный черно-белой плиткой пол в комнате родителей Кит, где стояла рождественская елка, и игрушка разлетелась на миллион мелких кусочков.
Несколько недель Пейдж неотпускало чувство вины. Ей часто это снилось. И она помнила, как они обе плакали в тот момент – навзрыд, а Пейдж, как заведенная, повторяла: «Мне очень жаль». Она помнила, какой беспомощной чувствовала себя, стоя на коленях над этими мелкими кусочками, всей душой стремясь собрать их снова вместе, хотя было совершенно очевидно, что это невозможно, и ужасно желая повернуть время вспять, чтобы не случилось того, что случилось, и прекрасная фарфоровая кукла снова оказалась бы целой. Кит была глубоко опечалена, но простила. Зато Пейдж никогда не простила себя до конца.
Вновь затянувшись сигаретой с марихуаной, все еще изучая искреннее и милое лицо Сьюзен, Пейдж упала в кресло, на спинке которого висел жакет Тори, переживая то же самое чувство пустоты и беспомощности.
Каким же ужасным человеком она была, если смогла сделать такое? Сначала сказала Сьюзен, чтобы та не ходила с Марком, затем сама не только пошла, но и закончила вечер у него в постели. Никаких сомнений, что все это лишь ради забавы, что ее первоначальная позиция насчет Марка осталась без изменений, – он не был той «добычей», за которой она охотилась. Сьюзен никогда этого не поймет. И, уж конечно, никогда не простит Пейдж.
Пейдж решила все отрицать. Сказать, что они всю ночь провели вместе, дурачась на пирсе, а затем в Транкасе, путешествуя из одного кафе в другое. Она обнаружила, что пребывает почти в панике, пытаясь склеить то, что разбила, чтобы как-то реабилитировать себя. Впервые с тех пор, как Кит переехала в Калифорнию, у Пейдж появились наконец настоящие друзья, и она отчаянно не хотела терять их.
ГЛАВА 13
Чей-то день рождения… Всего лишь Мадонны…
Весь вечер Ричард показывал различных знаменитостей, имена и лица которых ускользали от Тори. Парень в леопардовом галстуке-бабочке возглавляет «Стар Файер». Девушка в золотой парче снималась в новом фильме Вира. Парень в желтых теннисных туфлях, сочетавшихся с желтыми крапинками на «бабочке» и поясом на смокинге – как раз получил приз Эмми за роль в новом мюзикле «Наглый малютка Джеймс».
Однако день рождения Мадонны, которая куролесила, совсем «не похожая на девственницу», с настоящим кадансом звезды и которую упросили экспромтом дать представление, внушил Тори благоговение.
Вечер, на который Ричард ее привел, проходил в «Неоне» – элитарном, в который пускали строго по приглашениям, частном клубе, который не похож ни на один из тех, в которых она была раньше и в котором все были убийственна экстравагантно одеты. Прически сверхъестественные, буквально ослепленные и залитые лаком, чтобы сохранить смелость форм. Наряды и украшения также экстравагантны: иные – превосходны на вид, иные – уникальны, но слишком причудливы, а иные кричащие и дешевые.
Наряд Тори попадал в категорию превосходных благодаря Пейдж, которая настояла, чтобы Тори надела ее новое, потрясающее красное платье от Валентино, которое купил «мистер Филадельфия». Это было смелое предложение, учитывая, что прием у Ники Лумиса, на который Пейдж должна была пойти в нем, планировался на следующий вечер. Тори колебалась, опасаясь что-нибудь пролить на него или порвать тонкую ткань, но Пейдж, которая все еще жаждала загладить вину перед Сьюзен, не стала даже слушать никаких возражений.
Первые несколько дней, после того как Пейдж провела с Марком целую ночь, в доме чувствовалась напряженность, если не сказать хуже. Сьюзен была задумчиво молчалива, Пейдж – нервозно говорлива, а Тори, не зная, как себя вести, чувствовала себя между ними неловко. После того как Пейдж извинилась в сотый раз, Сьюзен взорвалась и крикнула, чтобы та, наконец, заткнулась. Пейдж предложила помочь как-то восстановить отношения Сьюзен и Марка, решив больше не встречаться с ним, но Сьюзен сказала, что все это ее уже не интересует.
В воскресенье они вчетвером – Пейдж, Марк, Сьюзен и Тори – отправились в юридическую фирму Сьюзен повесить шедевр, подаренный Марком. Пейдж и Марк обменивались интимными взглядами, Сьюзен пыталась вести себя так, как будто ее ничего не беспокоит, а Тори, все так же между ними, старалась сохранить легкость и думала, что этот поход – большая ошибка.
После того как они закончили в кабинете у Сьюзен, Марк пригласил их в свой любимый кафетерий в Венеции на завтрак, и они поплыли на лодке его друга, которая явно была слишком мала для четверых.
Теснота только усиливала напряженность, каждый раз, как ветер менял направление, они чуть не стукались головами о гик и проделывали невероятные трюки, пытаясь от него увернуться. К вечеру они попали в некий гипотетический мир, все в состоянии шока от столь долгого пребывания на солнце. Покачивание волн действовало успокаивающе, навевая сон, так что все, на удивление, расслабились и повеселились, замечательно проведя время.
Сьюзен расплакалась позже, когда они вернулись домой.
– Я просто вымываю все это из себя, – сказала она Тори, совершенно расстроенная – Может быть, в любом случае ничего бы не вышло. Я не думаю, что у нас много общего. Я всегда предпочитала смуглых, темноволосых мужчин.
Снизу доносилась музыка, которую включили Пейдж и Марк. Они обедали вчетвером, с Марком, и Сьюзен заверила Тори, что сможет с этим справиться.
В течение недели Пейдж и Марк продолжали оставаться в центре внимания.
«Просто друзья», – говорила Пейдж, но Тори сомневалась.
Очевидно, Пейдж спала с ним и увлеклась им больше, чем хотела сама. Но опять же, возможно, Марк сообразительнее, чем они. Не исключено, что он заметил в Пейдж нечто такое, чего они не увидели. Возможно, его не убедил ее дерзкий вид, и он понимал, что лучшей стратегией для него является спокойствие. Какой иронией было бы, думала Тори, если бы осуществилось ее предсказание, объявленное в шутку, насчет того, что Сьюзен достанется миллионер, а Пейдж профессор без гроша в кармане.
В то время как Тори одевалась, в дверях появилась Пейдж, бережно неся весь свой рубиново-красный комплект: платье, перчатки, жакет, сумочку, туфли и вдобавок к тому серьги, ожерелье и браслет, которые с комплиментами были присланы из Филадельфии. Она постояла несколько минут, осматривая представшую перед ней картину. До появления Ричарда оставалось минут двадцать, и комната Тори выглядела так, будто давно ожидаемое «большое калифорнийское» землетрясение наконец разразилось, причем эпицентр пришелся на спальню Тори. Повсюду были разбросаны одежда, белье, украшения, туфли, сумочки и косметика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52