— Вы приехали забрать ее у меня? — тихо спросила женщина. Вадим изумленно уставился на нее. Он не знал, что ответить.
— Я… В какой-то степени… Наверное, можно и так сказать.
— Я потеряла мужа. Маша — это все, что у меня осталось. Вам мало было настроить ее против меня, подорвать нашу любовь, дружбу, доверие. Этого вам мало! Вы хотите увезти ее, сломать и ее жизнь, и мою.
— Я не понимаю, о чем вы говорите. Мы любим друг друга и хотим быть вместе. Что в этом дурного?
— До вашего появления мы жили совсем иначе. О Господи, как хорошо мы жили!
Вадим был поражен исступленной страстностью, прозвучавшей в ее голосе. Он постепенно начинал понимать, что происходит.
— Но рано или поздно это должно было случиться. Я имею в виду, что она все равно когда-нибудь полюбила бы и захотела иметь свою семью. Или вместо того, чтобы видеть свою дочь счастливой и нянчить внуков, вы предпочли бы намертво привязать ее к себе и засыхать в обществе друг друга? Маша слишком хороша для этого.
— Вот именно. Она слишком хороша для вас!
— Не понимаю, что вы имеете против меня. Я не алкаш и не наркоман. Я умею заработать себе на жизнь, вполне достаточно, чтобы обеспечить семью всем необходимым. Наконец, я люблю вашу дочь. Чего вам еще?
— Вы что, хотите на ней жениться? — недоверчиво спросила она.
— Я рад, что вы это поняли. А теперь, когда между нами нет больше никаких недоразумений, скажите, пожалуйста, где она.
— Ее здесь нет.
— Я вижу. Куда она ушла?
— Не знаю. Мы… мы повздорили, и она ушла, ничего не сказав.
— А где она может быть? У подруги, у знакомых?
— Вряд ли. Мы живем достаточно уединенно. У Маши не появилось здесь близких друзей, кроме одного человека, но он сейчас в больнице. Насколько я знаю, к нему не пускают, поэтому она вряд ли поехала бы туда. Если только… О Господи, как же я могла о нем забыть!
— О ком вы говорите?
— О Коле. Неужели Маша ничего не рассказывала вам о нем? — спросила она, удивленно глядя на Вадима.
— Ничего. Один лишь раз я пытался расспросить ее о прошлом, но она ясно дала мне понять, что не хочет обсуждать эту тему. Я не стал настаивать. Для меня важнее настоящее.
— Вы правы, но, к сожалению, случается так, что прошлое возвращается и хватает нас за горло. Именно так произошло и с нами.
Она вкратце рассказала ему историю их отношений с Колей, о зверском убийстве солдата, о его неожиданном появлении несколько дней назад.
— Я уверена, что Маша расскажет вам все лучше, чем я. Главное, что все произошло одновременно: появились вы, вернулся Коля, Маша не пришла домой ночевать. У меня просто Не выдержали нервы. Я бросилась воевать с ветряными мельницами и совершенно утратила чувство реальности. А между тем он, может быть…
— Не надо! — резко прервал ее Вадим. — Я найду ее.
Он быстро зашагал по дорожке, от ворот обернулся и крикнул:
— Вернется Маша, пусть никуда не уходит. Запритесь и ждите меня.
Сумерки быстро сгущались. Слишком быстро, подумал Вадим, глядя в небо. Невесть откуда взявшаяся черная туча быстро заволакивала все вокруг. Резкий, порывистый ветер взвивал бурунчики пыли на дороге, трепал буйные шевелюры деревьев, гонял сорванные листья и обрывки бумаги.
Где-то совсем рядом глухо заворчало, блеснула молния. Мощный раскат грома грянул прямо над головой Вадима. Увесистые капли забарабанили по крыше машины.
Он медленно ехал по улочкам и спрашивал о Маше у редких встречных. Гроза бушевала. Люди испуганно жались к заборам, силясь укрыться от дождя, смотрели на Вадима удивленно и пожимали плечами. И чем дальше он отъезжал от ее дома, тем яснее становилось ему, что искать ее надо в усадьбе. Ей просто некуда было больше идти.
От этой мысли ему сразу стало легче. Там Виктор со своей бригадой. Там она будет в безопасности.
Ребята уехали, и Маша осталась одна.
Когда она пришла в усадьбу, работа кипела вовсю. Каждый раз, приходя сюда. Маша поражалась тому, как быстро меняется дом. На этот раз он встретил ее сияющей белизной портика и колоннады, отчего вид у него стал праздничным и торжественным.
Она еще издали увидела Виктора и, помахав рукой, пошла к нему через лужайку.
— Здравствуйте, Маша, — поприветствовал он ее. — Каково, а?
Он широким жестом указал на дом. Лицо его сияло гордостью.
— У меня нет слов, — совершенно искренне сказала Маша. — Откройте секрет, Виктор, как это вам удается?
— Все просто, — улыбнулся он. — Свободный труд свободных людей, заинтересованных в качестве и результатах, потому как результат, — он выразительно потер палец о палец, — напрямую зависит от качества. Вот так вот.
— Действительно просто. Тогда почему не везде так?
— Я ж говорю о свобо-одных людях. — Он сделал упор на слове «свободных», словно пытаясь втолковать ей что-то очень важное. — Им классная работа только в кайф. Пойдемте, что-то покажу.
Он повел ее в будущий зал, где и шли основные работы. На стенах высыхала штукатурка. Рабочие, балансируя на высоких стремянках, клали лепнину на потолок. Полукруглые, от пола до потолка, французские окна выходили прямо в сад. Несмотря на сгущающуюся темноту, здесь было светло, радостно, воздушно.
— Чудеса! — восторженно выдохнула Маша. — Чудеса!
— Господа! — сложив руки рупором, крикнул Виктор. Видно, он хотел произвести на Машу совсем уж убийственное впечатление. В ответ раздался нестройный смех.
— Объявляется получасовая готовность. Сбор у машины. Как говорил Высоцкий, мы славно поработали и славно отдохнем.
— Вы уезжаете? — спросила Маша..
— Да. Облюбовали кафеюху на станции, ездим туда ужинать. Ну и расслабиться после трудового дня. Хотите с нами?
— Спасибо, как-нибудь в другой раз.
Они уехали, и Маша осталась одна. В доме сразу стало тихо, лишь снаружи громыхал гром да дождь барабанил по крыше.
Маша послонялась по дому, побренчала на пианино, но звуки музыки странно подействовали на нее. Они взлетели, отдаваясь эхом в пустой комнате, и Маша почувствовала себя неуютно. Одиночество обступило ее со всех сторон.
Маша опустила крышку пианино, перебралась на диван, поджала под себя ноги и закрыла глаза.
— Вадим, — прошептала она. — Вадим, где ты?
1860 год
Записка жгла руку. «В полночь. В беседке». Он не оставил ее, он придет и будет ждать, и ничто больше не остановит их. Только бы нянюшке удалось раздобыть ключ от ее комнаты.
Маша распахнула окно. В комнату ворвался ветер, напоенный каплями дождя. Гроза бушевала, выла, как смертельно раненный зверь. Редкие всполохи молний, вспарывая тьму, на мгновение освещали сад и меркли. Деревья раскачивались и стонали.
«Тише, — шептала Маша грому, — ради Бога, тише!» — но он не слышал ее. В ушах, сливаясь с раскатами грома, звучали слова матери:
— Завтра же поутру мы отправляемся в Москву. Ты пробудешь там до самой свадьбы. И не вздумай ничего замыслить. Отец доведен до крайности. Не вынуждай его…
Она бросила фразу недосказанной. Глаза ее так и шныряли по сторонам, избегая встречаться со взглядом Маши. Как у жуликоватого купца, пытающегося сбыть с рук лежалый товар, невесело подумала Маша. Она уже не способна была чему-нибудь удивляться, доказывать, просить. Свинцовая тяжесть придавила сердце.
Зачем не осталась она с Вадимом этой ночью, зачем? Безумная надежда гнала ее домой. Объясниться с родителями, попытаться закончить дело миром. Ей так не хотелось бежать от них тайно, как воровке. Все в ней восставало против этого.
Она ошиблась. Последовавшая вслед за ее возвращением безобразная, чудовищная сцена лишила ее последних иллюзий. Отец за волосы отволок ее в комнату и собственноручно замкнул за ней дверь.
— Кокотка! Девка! — кричат он резким, неприятным фальцетом. — Бога благодари, что у тебя свадьба скоро. Изувечил бы, уничтожил своими руками! Будь ты проклята во веки веков!
Его шаги загремели по лестнице, внизу что-то с грохотом разбилось, раздался девичий визг, и все стихло. В доме будто поселился покойник. Ходили неслышно, говорили шепотом. Один лишь раз к ней, под каким-то предлогом, проникла няня, перекрестила, тишком сунула в руку записку.
Маша услышала, как часы внизу пробили полночь. От неожиданности она чуть не вскрикнула и закрыла себе рукой рот. Рука была холодна как лед. Уже время, что же няня… Уж не случилось ли чего?
Вдруг сердце рванулось и замерло. Скрип половицы, знакомые, чуть шаркающие шажки, скрежет ключа в замке.
— Нянюшка! — Маше показалось, что она закричала, хотя губы ее лишь беззвучно шевельнулись.
Она уткнулась лицом в добрые морщинистые руки, которые столько раз утешали и ласкали ее, прогоняли боль, лечили, холили, и вдруг с отчетливостью поняла, что никогда больше не увидит ее. Слезы брызнули у нее из глаз.
— Машенька, голубка моя, — шептала няня, гладя ее по волосам. — Не плачь. Теперь-то уж чего плакать. Ступай с Богом, кабы не хватились. А я уж помолюсь за тебя.
Маша накинула тальму и, стараясь не шуметь, спустилась в зал. Легкой тенью скользнула она к окну, прощаясь на ходу с любимыми, такими знакомыми и родными вещами, соскочила с подоконника и побежата к беседке.
Непогода обрушилась на нее со всей яростью, ветки хлестали по лицу Юбка сразу же намокла и облепила ноги, мешая идти. Будто все демоны ада вырвались на волю с одной только целью — остановить ее!
Когда она, задыхаясь и поминутно оскальзываясь на раскисшей земле, добралась до беседки, силы совсем покинули ее. Но самое страшное ждало ее впереди. Беседка была пуста.
Маша стиснула на груди насквозь промокшую тальму и огляделась. Никого. Холодный ужас заполз в душу. Он не пришел или был здесь и не дождался?
— Вадим! — позвала она. — Вадим!
Ослепительная молния разрезала небо, выхватив из темноты фигуру мужчины. Но это был не Вадим.
Он приблизился. Сатанинская улыбка кривила его рот. Маша пятилась от него, как от привидения, беспомощно прикрываясь рукой.
— Он не придет, — сказал он хрипло. — Я убил его. Маша страшно закричала и лишилась чувств. Последнее, что она услышала, был его дикий, безумный хохот.
Она не видела, как на крик ее бежали люди с фонарями, как Николай, все еще хохоча, чиркнул себя ножом по горлу, как в кустах нашли раненого Вадима. Она ничего уже не видела.
Дождь все усиливался. «Дворники» уже не справлялись с потоками воды. Сидоркин выматерился про себя и сбросил скорость. Еще не хватало самому попасть в аварию.
Вот ведь жизнь человеческая, висит на волоске и не знает, когда тот оборвется. И в каком обличье смерть придет, тоже не знает. Может, как положено, страшная, с косой, а может, с опухшей небритой рожей, как у сегодняшнего шоферюги. Гулял, сукин сын, всю ночь с дружками, а наутро, не проспавшись, за руль да по газам. «Я ведь всего на минутку и отключился, начальник». Хороша минутка! В результате два трупа, женщина, вся изломанная, в больнице, груда искореженного металла и битого стекла.
Пойдет теперь голубчик по этапу, небось неповадно будет спьяну за руль садиться. А толку? Людей-то этих все равно не вернешь.
На самом подъезде к деревне машина влетела в яму, подпрыгнула, взревела и рванула дальше, подрагивая на ухабах.
Зубы Сидоркина выбивали неровную дробь, отмечая каждую выбоину в асфальте. И куда только местные власти деньги девают? На хлеб намазывают, что ли? Ведь выделили им недавно приличную сумму на ремонт дороги и на благоустройство. И что же? Дорога как была разбитая, так и осталась. Фонарей нет как нет. Тьма, хоть глаз выколи, не знаешь, где голову свернешь.
А дождь все лил и лил. Разверзлись хляби небесные, как любила говорить его мать. На улице ни души. Оно и понятно. В такую погоду никого и насильно из дому не выгонишь. Только он один и мотается, как пес, ночь-полночь.
По обеим сторонам улицы уютно помаргивали светящиеся окна, как бы насмехаясь над ним. «Не надо было в ментуру идти, Федя, — сказал сам себе Сидоркин. — Сидел бы сейчас, как вес, в тепленьких носочках у телевизора и наливочку бы попивал. Не жизнь — малина! А кто-то другой, без обеда да без ужина, тыркался бы под дождем и обеспечивал тебе законное право отдыхать после трудового дня».
Но, как говорится, Богу Богово, а кесарю кесарево. Сам взвалил на себя этот воз, сам и вези.
«А куда я, собственно, еду? — подумал вдруг Сидоркин. — Я же адрес ее узнать забыл. Совсем заработался, старый дурак. Что ж теперь делать?»
Сидоркин совсем сбавил скорость и завертел/ головой по сторонам, высматривая случайных прохожих. Глупая, однако, затея. Кого сейчас встретишь? Если только пьяницу какого-нибудь подзаборного, которому что дождь, что снег, все едино. Да от такого хрен что узнаешь.
Да-а, впору по домам идти, невесело подумал Сидоркин. Он уже второй раз проезжал мимо местного магазина, и тут ему показалось, что где-то там вспыхнул огонек и моментально погас. Сидоркин остановил машину и всмотрелся. Точно, сквозь непрерывные потоки дождя он различил две светящиеся точки.
Сидоркин подрулил поближе. Под козырьком у бокового входа сидели двое и мирно курили.
— Давай, Вася, еще по одной, — услышал он. — За Клаву.
— Ну чё ты все, Миха, за Клаву да за Клаву. Надоело уже, — ответил другой голос, побасистее.
— Да ладно, не ерепенься. Тебе ж без разницы, за кого пить, а мне приятно.
— Уговорил. Поехали.
Раздался стук стекла о стекло, равномерное бульканье.
— А-а-а, хорошо пошла. Ой, гляди, мент! По нашу душу, что ль?
— Типун тебе на язык!
Сидоркин приблизился. Под козырьком на ящиках пристроились два мужика. Под ногами у них стояло несколько бутылок. Знакомые лица, подумал Сидоркин. Грузчики из магазина.
— Здорово, ребята! Что не дома?
— Твоими молитвами, Федор Иванович, — ответил тот, которого звали Васей. — У меня теперь дома такой матриархат, что ни сесть, ни встать.
Сидоркин усмехнулся в усы. Пару месяцев назад он самолично разбирал заявление его жены: бузеж по пьянке, разгром теплицы, нанесение телесных повреждений в виде синяка под глазом. Тогда Сидоркин ограничился внушением, но строго-настрого предупредил, что в следующий раз посадит за хулиганство как миленького. Видно, подействовало, да только, как всегда, своеобразно.
— Садись с нами, Федор Иванович, — пригласил второй, по имени Миша. — Выпьем за Клаву.
— Так я ж за рулем. Не положено. — Сидоркин вытащил сигарету и закурил. — А что за Клава такая?
— Артистка, — с готовностью ответил Вася. — Миха от нее балдеет. Фамилия у нее только странная, никак запомнить не могу. Чем крышу кроют. Рубероид, что ли?
— Шифер, балда, — беззлобно поправил его Миха. — Клавдия Шифер. Иностранка. И не артистка она вовсе, а су-пер-мо-дель. Одежки показывает.
— Во-во! — хохотнул Вася. — Ходит туда-сюда по доске, будто без нее не ясно, что нормальная баба такое ни в жисть не наденет. Срамотень одна. Ерундой, в общем, занимается, так ее и разтак.
Говорил он, впрочем, лениво, без агрессии. Сидоркин понял, что это для них привычный разговор.
— Ерундой не ерундой, а кучу денег с этого имеет. И по-красивше будет всякой артистки, — резонно заметил Миха и, повернувшись к Сидоркину, пояснил: — Передача по телику была «Наша Клава». Ну, я и запал на нее. На телевидение письмо написал, имею, мол, серьезное намерение познакомиться. Теперь ответа жду.
— Ты про жену, про жену-то расскажи, — напомнил Вася. «Так он еще и женат. Ну и дела!» — подумал Сидоркин.
— Я фотографию ее из журнала вырезал и над кроватью повесил, — продолжал между тем Миха. — Моя поскандалила, поплакала, а потом в желтый цвет выкрасилась и не ест ничего. Худеет.
— Чума! — простонал Вася. Сидоркин хохотал до слез.
— Ну, мужики, с вами не соскучишься! Так у тебя скоро своя Клава будет.
— А что? — важно ответил Миха. — Она — баба славная.
— Вы мне вот что скажите, — опомнился Сидоркин. — Где Мария Антонова живет?
— Это учителка, что ли?
— Она самая.
— На Пушкина, пятнадцать. Только ее уже спрашивал сегодня один, со старой усадьбы. Она с ним которую неделю хороводится. Тачка у него — опупеть!
— Куда он поехал?
— Туда, наверное, куда ж еще.
— Ладно, мужики, я погнал. А вы не увлекайтесь тут, а то как бы новое заявление разбирать не пришлось.
— Небось пуганые, — ответил Вася. Сидоркин пошел к машине.
— Ну, Вась, вздрогнули. За Клаву, — донеслось до него.
— За Клаву.
Не прошло и четверти часа, как он, насилу отбившись от взволнованных расспросов Машиной матери, гнал машину к усадьбе.
Маша проснулась как от толчка. Страшные видения еще клубились в ее мозгу, стирая грань между сном и явью. Мощный удар грома потряс дом. Маша вздрогнула, открыла глаза и от неожиданности вскрикнула.
Перед ней стоял Коля. Неподвижный и страшный, будто вышедший из ее кошмарного сна. Белые глаза его не мигая смотрели на нее. Мокрые волосы облепили череп. На ковер под его ногами набегала темная лужица.
Холодный ужас шевельнулся в сердце Маши, сдавил, стиснул горло. Она вжалась спиной в диванные подушки и кинула отчаянный взгляд на полуприкрытую дверь. Ни звука. Маша вспомнила, что, кроме них, в доме никого нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15