Он подошел к столу и дотронулся до пишущей машинки.
— Вы знакомы с этой моделью?
— Она более современна, чем та, на которой я до сих пор работала, но, не сомневаюсь, она мне понравится. Печатать на такой — просто одно удовольствие.
Легкое удивление в его взгляде подсказало, что он не одобряет восторженных высказываний.
— Мне нужно поговорить с вами о моей матери, — сказал он. — Она далеко не инвалид, но доктор не разрешает ей переутомляться. Он приходит два раза в неделю взглянуть на нее, и, если не считать этого, то она ведет вполне нормальный образ жизни.
— Вы имеете в виду, что она не полный инвалид? — предположила Ким.
Гидеон Фейбер не подтвердил ее предположения. Он продолжал разговор с той же легкой безучастностью в голосе, словно предмет, который они обсуждали, не имел к нему близкого отношения.
— Вы здесь для того, чтобы помочь моей матери написать мемуары. Ей, по-видимому, захотелось вновь пережить свое прошлое, и если законченная рукопись окажется достойна публикации, мы постараемся найти издателя, который осуществит самое заветное желание матери и облечет ее творение в форму книги. На данной стадии я не могу вам сказать, насколько велики шансы видеть эту книгу, так как у меня нет ясного представления, материал какого рода она собирается использовать… Разве что, я подозреваю, интересен он будет очень немногим!
Он высказал свое мнение с такой вежливой ноткой удовлетворения, что Ким с недоумением уставилась на него.
— Но если у нее была интересная жизнь… — начала она.
— У многих людей интересная жизнь, — решительно заметил он.
— Да… И многие пишут книги, — заключила она не совсем удачно.
— Даже слишком многие.
Он прошелся по ковру, остановился посредине и оттуда рассматривал Ким, поблескивая серыми глазами.
— Моей матери семьдесят два, ей нужно потакать, — объяснил он, — но как старший сын я пекусь о ее интересах. Одно дело — сентиментальная престарелая дама, выплескивающая свои сентенции, потому что, как ей кажется, она обязана это сделать, и совсем другое — сентиментальная престарелая дама, заставляющая кого-то, вроде вас, все это стенографировать. Вот почему я должен серьезно поговорить с вами, прежде чем вы приступите к работе. А начнете вы работать не сегодня… я даже не хочу, чтобы вы сегодня виделись с моей матерью.
— А вам не кажется, что если бы я заглянула к ней сегодня на несколько минут, то это могло бы ее успокоить на мой счет? — предположила Ким.
— Нет, не кажется.
— Обещаю, что не стану утомлять ее. Просто поздороваюсь.
— Я уже ясно высказался, что не желаю, чтобы вы с ней сегодня виделись, — прервал он с такой строгой холодностью, что ей пришлось позабыть о записке, доставленной Траунсер, и принять извиняющийся вид.
— Простите, мистер Фейбер.
— Пока вы здесь работаете, вы будете принимать распоряжения от меня, — холодно сообщил он. — От меня и ни кого другого. Вам понятно?
— Да, мистер Фейбер.
— И, пожалуйста, запомните, у меня нет времени — совершенно нет времени — на служащих, страдающих плохой памятью. Я плачу щедрое жалованье и ожидаю беспрекословного исполнения любого моего пожелания. Это тоже понятно?.. Надеюсь, что да, — предупредил он, — потому что вряд ли я сделаю для вас исключение. Если вы сочтете, что условия здесь вам не подходят, я оплачу ваш обратный билет в Лондон и мы позабудем о том, что агентство неправильно вас информировало.
На одну секунду соблазн поймать его на слове и согласиться на обратный билет в Лондон был настолько силен, что Ким чуть было не произнесла: «Благодарю вас, мистер Фейбер. Я так и поступлю!», но потом передумала. Сама не зная почему, хотя, возможно, ей помогла записка, спрятанная на дно сумочки.
— Я прекрасно поняла вас, мистер Фейбер, — заверила она его.
Он на секунду подобрел.
— Хорошо, — сказал он и направился к двери. — Вы долго были в пути, наверное, устали и хотели бы отдохнуть. Обед подают в восемь. Я буду ждать вас в гостиной без десяти восемь. Пока вы здесь, будете жить как член семьи.
Ким едва слышно поблагодарила за такую уступку. Внезапно он обернулся и посмотрел на собаку, которая мирно дремала в своей корзине.
— А если это животное будет надоедать, выпроводите его вон, — сказал он. — Собаке шестнадцать лет, и скоро придется ее усыпить.
— О нет! — невольно воскликнула Ким и скорее почувствовала, чем увидела его высокомерную улыбку.
— Мне кажется, у вас с моей матерью найдется много общего, — заметил он. — Впрочем, Бутс немедленная опасность не грозит. Пока что она вполне здорова и не кусается. Но как только это случится, я вызову ветеринара.
Глава ТРЕТЬЯ
Ким вернулась к себе и только но чистой случайности не потерялась по дороге. Войдя в свою гостиную, она перевела дух. Ей казалось, что там, внизу, она столкнулась с чем-то холодным и безжалостным, и то, что такое впечатление производил мужчина чуть более тридцати лет, без явных физических или других недостатков, казалось еще более странным.
Насколько она могла судить по первой короткой встрече, Гидеон Фейбер был подвижен и здоров — в нем угадывалась спортивная закалка, когда он появился вместе с Макензи, весело прыгавшим впереди. По правде говоря, самое первое впечатление Ким было на удивление приятным, потому что она увидела чрезвычайно привлекательного человека, а его куртка из грубого твида и шарф яркой расцветки, замотанный вокруг шеи, очень ему шли. Приятный мужчина в твидовой куртке и в хороших отношениях с собакой мог бы укрепить это первое впечатление. Но не мистер Фейбер. Потрясение следовало за потрясением, и теперь, после встречи с ним, у Ким остался очень неприятный осадок. Весь его характер выразился в тех словах, что он произнес, прежде чем покинуть библиотеку: «Как только это случится, я вызову ветеринара!»
Гидеон Фейбер ошибок не допустит. Первая окажется последней, как он и предупредил Ким.
Пробило шесть, до обеда оставалось еще целых два часа. В душе Ким поднимался гнев, стоило ей подумать о миссис Фейбер, запрятанной где-то в этом огромном доме; она ищет возможности хотя бы мельком взглянуть на молодую женщину, которую наняли ей в секретари на ближайшие полгода — хотя, если придерживаться фактов, точный период не оговаривался, — естественно, она, должно быть, умирает от любопытства, если появление в доме секретаря так важно, как об этом говорил ее старший сын.
А как явно он презирает желание матери поведать миру о своей жизни… Как мало у него сочувствия к родному человеку, какой он суровый и черствый, по-видимому, от природы.
Неужели все сыновья миссис Фейбер слеплены из одного теста? А ее единственная дочь? Может, хотя бы у нее больше сочувствия к матери?
В агентстве упомянули замужнюю дочь миссис Фейбер, а о сыновьях почему-то умолчали. Поэтому Ким представляла себе старую женщину, одиноко живущую в роскоши — она была вдовой человека, сделавшего состояние на стали — и, конечно, не обремененную родственниками. Вдова пожелала написать мемуары, и кто-то должен был ей помочь. Все очень просто… А Ким получила это место просто потому, что случайно оказалась в агентстве сразу после того, как из Мертон-Холла пришел запрос.
Она была способным работником, даже очень способным, и ее рекомендации с последнего места работы были превосходными. Кроме того, она отвечала требованию, о котором Гидеон Фейбер, наверное, не подозревал, потому что с агентством по телефону говорила его сестра, и именно она поставила столь необычное условие:
— Пожалуйста, пришлите девушку привлекательную, с приятным характером, потому что моей маме кажется, что она не сможет ладить с женщиной, все достоинства которой ограничиваются профессионализмом. Она бы хотела видеть рядом с собой хорошенькую девушку… готовую быть не только секретарем, но и компаньонкой.
В агентстве решили, что мисс Ловатт прекрасно отвечает всем этим требованиям. Они даже гордились тем, что нашли ее.
Но расхаживая по своей комнате, Ким была далеко не уверена, что ей нужно остаться. Наверное, следовало принять обратный билет в Лондон и вычеркнуть из памяти Мертон-Холл и все, что с ним связано. Работу, не менее интересную, можно получить и в другом месте… Пусть не в таком шикарном. Но там она сможет хотя бы принадлежать самой себе и не подчиниться приказам бездушного человека.
Ким вынула из сумочки короткую приветственную записку миссис Фейбер и снова прочитала ее. После чего решила, что придется хотя бы ненадолго остаться.
В спальне уже побывала горничная и распаковала вещи, аккуратно разложив их по ящичкам и развесив в гардеробе. Ким распахнула дверцы шкафа, выбрала себе наряд — долго раздумывать не пришлось, так как у нее было всего два вечерних платья — и затем наполнила водой ванну в прекрасно оборудованной ванной комнате. После купания она почувствовала себя куда веселее. Черное кружевное платье, разложенное на кровати, было новое и чрезвычайно ей шло. Черные кружева гармонировали с шелковистыми волосами, завившимися колечками на лбу, и, покончив с макияжем, Ким подумала, что миссис Фейбер — если бы им действительно удалось встретиться сегодня — не пришла бы к выводу, что агентство ее подвело. Без лишнего тщеславия или нескромности она знала, что по праву может считаться привлекательной. Не прибегая к помощи обильной косметики, она сумела сделать глаза на удивление большими, и их цвет напоминал скорее голубизну ирисов, чем лаванды. Цвет лица у нее был почти идеален — один влюбленный поклонник сравнил его с белоснежной розой, — и она использовала губную помаду ровно настолько, чтобы сделать губы мягкими, зовущими и чуть блестящими в приглушенном свете электрических ламп.
Под конец она обернула нитку жемчуга вокруг стройной шеи, подобной цветку, чуть побрызгала на себя туалетной водой — сильные духи не подходили к обстоятельствам, — затем переложила письмо миссис Фейбер в маленькую парчовую сумочку и, покинув комнату, начала разведку на своем этаже.
Это был второй этаж, и наверняка спальня миссис Фейбер располагалась тоже здесь. При мысли о миссис Фейбер Ким ощутила легкое чувство вины, но тут же отмахнулась от него, сказав самой себе, что она всего лишь знакомится с расположением дома.
Здание имело форму буквы Е, позади дома располагались два двора с множеством хозяйственных построек и конюшен. Часы на конюшне отбили половину восьмого, и этот звук, казалось, повис, как по волшебству, в суровой тишине ясного холодного январского вечера в этом отдаленном месте, на краю земли, где луна рассматривает свое отражение в окаймленном камышом озере. Ким разглядела и луну, и озеро, проходя по коридору и бросив взгляд в сводчатое окно. Над ней было еще два этажа и, возможно, мансарда. Здание походило на огромный запутанный муравейник, в стенах которого вдруг совершенно неожиданно возникали лесенки, а в конце каждого крыла начинались новые коридоры. Ким, насколько она могла судить, находилась в западном крыле, более щедро застланном коврами, чем то, где ее поселили. Здесь стояла давящая тишина, словно шаги никогда не раздавались и голоса редко звучали громче осторожного шепота, уносившегося в окна, когда те были открыты. Внезапно Ким разглядела фигуру, притаившуюся возле одной двери.
Передник в оборочках и чепчик смотрелись нелепо на огромной женщине, и хоть она была в тени, Ким знала, что она с тревогой вглядывается в глубину коридора, пытаясь разглядеть только что появившуюся худенькую незнакомку в черном кружеве. Женщина держалась за ручку кремовой двери, а когда Ким инстинктивно ускорила шаги, она повернула ручку и чуть приоткрыла дверь внутрь комнаты, так что в коридор проник лучик мягкого золотого света.
Траунсер — конечно же, это была она — поднесла палец к губам и кивком подала девушке знак, чтобы та поскорей проскользнула в комнату, после чего дверь была закрыта и заперта на ключ, а Ким оказалась на пороге комнаты, напоминавшей театральную декорацию.
На стенах висели лампы в кремовых абажурах, на окнах переливались блеском кремовые атласные занавеси. Перед белым мраморным камином, в котором с мягким шипением горели громадные поленья, лежал белый коврик, каминная полка была заставлена фотографиями в серебряных резных рамочках. Всю комнату застилал багряный ковер, Огромная кровать была убрана атласом, отделанным белым пенистым кружевом, а посреди кровати, в кружевных подушках сидела пожилая дама, похожая на взволнованную седую фею.
Ким слегка удивилась, когда, повинуясь повелительному жесту пальца, подошла поближе и разглядела, что пожилая дама одета в чрезмерно декольтированную ночную сорочку, совершенно не в тон с убранством комнаты, и что ребра грудной клетки выпирают, как маленькие дверные ручка, а лицо густо намазано кремом и блестит на свету. Ее волосы — среди седины проглядывало яркое золото — были накручены на бигуди и убраны в сеточку. А сеточка украшена атласными бантиками, да и вся комната, казалось, украшена атласными бантиками.
— Дорогая, я в восторге! — пара когтистых лапок чуть потянулась к Ким, но тут же поспешно была убрана, как бы в признание того факта, что на девушке надето тонкое кружево. — Даже если бы я сама предприняла поиски, я бы не сумела найти никого милее. Траунсер сказала, что на ее взгляд, вы выглядите нормально. Как же она недооценила вас! Вы красивы, как картинка, и так мило одеваетесь… — Миссис Фейбер склонила голову набок, разглядывая жемчуг, а затем одобрительно кивнула. — Бриллианты всегда старят молоденьких, а такой вещи, как сапфировое ожерелье, думаю, у вас нет. Сапфиры идеально подошли бы к вашим глазам, но жемчуг — всегда правильный выбор…
— Миссис Фейбер, — заторопилась Ким, перебивая ее, — мне не следовало приходить сюда, потому что мистер Фейбер настоятельно желал, чтобы я не пыталась увидеться с вами сегодня вечером. Но, получив вашу записку, я решила, что вы хотите познакомиться.
— Конечно, конечно, — миссис Фейбер любезно улыбнулась ей, хотя Траунсер, посчитавшая необходимым охранять доступ в комнату, явно подавала признаки беспокойства. — Естественно, я должна была познакомиться с вами… Я бы не заснула, если бы вы приняли всерьез слова Гидеона и решили, что должны во всем его слушаться. В конце концов, вы же мой секретарь, а не Гидеона!
— Да, но…
— Гидеон вечно чем-то недоволен, — призналась его мать, хотя лицо ее по-прежнему выражало полное дружелюбие, и Ким решила, что она, конечно, не в претензии на сына. — Совеем не то, что Чарлз, мой второй сын… Вы знаете, он женат и такой хороший семьянин! Я вижу его только дважды в год. А что касается Тони…
— Мне кажется, молодой леди пора идти, — неожиданно объявила Траунсер, с каждой секундой все больше волнуясь: — По-моему, я слышу шаги в коридоре, но возможно, мне только кажется.
— Тебе всегда что-то кажется, Траунсер, — заметила хозяйка с необычайно благодушной улыбкой. — Иногда я думаю, в один прекрасный день ты дашь волю своему воображению, но, наверное, вам все равно уже пора идти, — добавила она, похлопывая Ким по руке и улыбаясь ей с той же чарующей любезностью. У миссис Фейбер были огромные серые глаза, которые когда-то, вероятно, поражали своей красотой. — Благодарю, что зашли повидаться со мной, и, пожалуйста, загляните ко мне утром пораньше. Неважно, если я буду еще в постели. Завтрак мне подают в кровать, знаете ли, а встаю я около одиннадцати…
— Мисс Ловатт, — взволнованно позвала Траунсер пронзительным шепотом, — мне действительно кажется, что вам следует идти.
— Да, да — откликнулись Ким. — Уже иду!
Они улыбнулась маленькой фигурке в кровати, получила воздушный поцелуй, посланный кончиками болезненно-белых пальцев, а затем присоединилась к горничной, стоящей в дверях. Траунсер осторожно приоткрыла дверь, выглянула в коридор и только тогда кивнула.
— Путь свободен, — объявила она.
Но не успела Ким повернуть за угол в главный коридор, как тут же убедилась, что путь был далеко не свободен. Ее поджидал, задумчиво куря сигарету, сам Гидеон Фейбер. Ким только заметила, что он выглядит чрезвычайно импозантно в темном смокинге и что его каштановые волосы, расчесанные до блеска, чуть пламенеют при свете бра, под которым он стоял, и ее тут же обуял неподдельный ужас.
В первый же вечер она провинилась, нарушив его строгие инструкции. А ведь он ее предупреждал… Ким прижала руку ко рту, словно испуганный ребенок, и ждала, что на ее голову вот-вот обрушится хозяйский гнев.
Но Гидеон Фейбер стоял, оглядывая ее с ног до головы безучастными серыми глазами, а потом вдруг повернулся на каблуках и зашагал по коридору. Единственное, что ей оставалось — последовать за ним.
— С минуты на минуту Пиблз ударит в гонг, — сообщил он. — Полагаю, вы не откажетесь от рюмочки хереса перед обедом.
Глава ЧЕТВЕРТАЯ
На следующее утро Ким проснулась и обнаружила, что комната залита солнечным светом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15