— Чего должны-то?
— Ты тупой, Вики? — зло выдохнула Сиси. — Мы должны первыми дать ему наш проект, чтобы, когда интервью в эфир пойдет, все уже знали, что Маршан нам денег дал!
Виктор молча покачал головой, вздохнул и выпил.
— Да пойми же ты, Вики, — произнес Марк, — мы такой проект придумали, что Маршан зубами уцепится за него!
— Почему он должен уцепиться за каких-то колдунов?
— Да потому! Потому что мы будем снимать в его загородном доме! У него там лестница во! — Марк попытался показать руками размер лестницы. — Все в Голливуде обзавидуются! Никакого павильона строить не надо! Наймем пару-тройку каскадеров, пускай там по ней кувыркаются, а Маршанова женушка, я уверен, с удовольствием постриптизит!
— Которая на сносях? Постриптизит?
— Ну, сделаем ее Данаей или там какой еще аллегорией плодородия! Она бабенка хоть куда, постриптизит с удовольствием!
— У ней морда красивая, — добавил дядюшка Тото.
— Морда? — задохнулся Виктор. — У Жаннет морда?
— Мордочка, личико, мордашка у твоей Жаннет, — с мерзкой улыбочкой встряла администраторша. — Ты бы хоть при своей подружке не вспоминал про Жаннет. Мы-то с Сиси что, мы тебя сто лет знаем, а вот она!
— Ну-ну, девочки, мальчики. — Виктор презрительно скривил губы, а я подумала, что вообще-то мне бы следовало поревновать, но уж очень лень от сытости. — Хотите снять культовый сериал? И чтобы я в этом участвовал в обход патрона? За две-то тысячи?
— Какие две тысячи? Ты в себе, Виктор?! возмутился Марк. — Мы поехали снимать его дом для светской хроники, так в две камеры и два корреспондента, причем со звуковиком! Ты мне скажи, кому этот дом интересен? Тем более что Маршан его перестроит, вон архитекторшу твою нанял. А наш патрон вокруг него лисой! Ты что, не понимаешь почему? Потому что Маршан задумал выставить на аукцион своего Пикассо, и — вот эти деньги, это же бешеные деньги!.. — Марк воздел руки. — До последнего су вложить в культуру! Наливай, Клод.
— Я и говорю, Пикассо! — Дядюшка Тото воззрился на люстру. — Два на три!
— «Герника», что ли? — все еще не верил в известие Виктор.
— Сам ты «Герника»! Она же на стене, ее не соскоблишь, чтоб на аукцион! — Тото мелкими глоточками цедил коньяк, все тоже выпили, молча и каждый со своей скоростью. — Картина называется «Голубь в шляпе»!
— Вы имеете в виду «Девушку в шляпе, кормящую голубя»? — выпив, деликатно поинтересовалась я, чувствуя, как лица сидящих за столом начинают плыть и двоиться, а все предметы покрываются дымчатой вуалью.
— Пускай «Кормящая девушка в шляпе», дела-то не меняет. — Рюмка Тото звучно опустилась на стол, этот акт старца Клод воспринял как сигнал для себя и снова занялся общественными обязанностями.
— За кормящую!
— Чтоб она всех нас накормила!
— За тебя, Вики!
— За тебя, Марк!
Вместо одного Клода бокалы наполняло не менее трех точно таких же парней, одинаковых, как головки сыра...
— Вики, дружище, мы тебе с Гасто и Фульбером любые монологи слепим. — Марк нежно обнимал Виктора за плечо и, сняв очки, преданно заглядывал ему в глаза. — Ты только сюжетец построй и договорись с Маршаном. Натура — песня! Голливуд обзавидуется!
— Леший с ним, с Гойивадом.., с Голливудыем.., с Голливудом! — с третьей попытки произнес Виктор. — А почему именно я?
— Ну ты же с Маршаном на короткой ноге!
Ты же с ним такое дельце провернул! Все до сих пор твой «Портрет неизвестного» забыть не могут!
— Неизвестного явления природы!
— Это когда было, господа! Лет десять прошло! Я уже не тот! Да и Маршан тоже...
— Не, Маршан — о-го-го! Молодой папаша!
Он мужик авантюрный...
— А как же патрон?
— А что нам патрон?! Он в смокинге, в прямом эфире...
Они все одновременно говорили про кормящую девушку, колдунов, нетленку, портрет неизвестного и ритмично покачивались за столом, как спортивные фанаты на трибуне. И определенно их стало больше! Когда же успели прийти остальные? Неужели Виктор не замечает? Я повернулась к нему и чуть не свалилась со своего кресла — Викторов тоже было двое! Нет, глупости! Если смотреть одним глазом, например, левым, я прикрыла левый глаз рукой, то Виктор один Но двумя — двое! А если посмотреть только правым?
Я опустила левую руку, потому что правый глаз, естественно, следует закрывать правой рукой, Виктор опять был один, но кто же тогда тыкался чем-то влажным в мою левую руку и тоненько говорил: «у-у-у-у»? Я посмотрела вниз и влево, там был кто-то в черном. Конечно, у Виктора черный смокинг, но не мог же второй Виктор поместиться под стулом первого, даже если принять во внимание, что моя левая рука лианой достает почти до пола и этот из-под стула ее лижет? Какая я глупая! Это же Шено!
— Иди сюда, малыш, — позвала я и длинной левой рукой погладила щенка.
Он был мягко-мохнатый и, цепляясь за мое платье растопыренными когтями, неуклюже полез ко мне на колени, одновременно норовя лизнуть в лицо, а потом положил лапы на стол и принялся поглощать все, до чего мог дотянуться языком и мордой.
«Так не годится, — сказал золотой павлин с тарелки и гневно распустил хвост. — Тоже мне кормящая девушка! Два на три!»
«Она вовсе не два на три, — обиделась я, а восемьдесят сантиметров на метр двадцать, я точно знаю, потому что оформляла квартиру Маршана, а девушка была без рамы».
«Я тоже была без рамы, — сказала русская прабабушка сквозь дымку, — а теперь у меня золотая! Шла бы ты спать, милочка'«
«Я не могу, мне нужно разузнать все про сервиз и про замужнюю даму. Я же не виновата, что свет от люстры не долетает до пола, рассыпаясь по пути на палочки и зигзаги, и все тонет в вязком тумане...»
Я поняла! Они качаются нарочно, чтобы разогнать туман... А если мне просто сказать им:
«Это мой сервиз!», они же поверят, они всему верят и наивно думают, что Маршан даст денег для колдунов. А он не даст, потому что я разрушу эту лестницу! Я сейчас заберу сервиз и пойду домой работать, только сначала немножко посплю на теплой спине Шено...
Глава 12, в которой Шено жарко дышал
Шено жарко дышал и осторожно прикасался к моей груди и к плечам влажным мягким горячим носом. Это нехорошо, когда у щенка горячий нос, подумала я, придется идти к ветеринару. Но не сейчас же! Сейчас я хочу спать и еще пить, я даже не знаю, чего в данный момент я хочу больше. Нет, все-таки спать, а он все тычется своим носом.
— Отстань, Шено, — пробормотала я, чувствуя, как сильно пересохло у меня во рту. — Спи, к ветеринару мы пойдем завтра.
Он фыркнул, а я облизнула губы и попыталась перевернуться на другой бок.
— Софи, это не Шено, это я, — весело прошептал Виктор. — Пить хочешь?
— Да. — Я открыла глаза. Полная темнота! Я ослепла! — Я ничего не вижу! — От испуга я проснулась окончательно.
— Я сейчас включу свет.
Над изголовьем мягко зажглись два ажурных круглых голубоватых ночника, волосы Виктора загадочно засеребрились в их лучах, а глаза показались мне совсем черными, как и треугольник волос на его груди, мягкой дорожкой уходящий по плоскому животу вниз.
— Ты красивая, Софи.
Он провел пальцами по моему подбородку и по шее. На его руках от края тыльной части ладони примерно до локтя тоже росли редкие черные волоски. Скульптурные предплечья, сами плечи и широкая грудь на фоне темно-голубого шелка постели выглядели очень впечатляюще.
— Красивая и смешная.
— Где мы? Почему здесь нет окон? Где все?
Он смотрел на меня и улыбался уголками своих невероятных губ. Я невольно облизнулась и с отвращением вытерла рукой пересохший рот.
— Ты мне дашь пить? И вообще, почему ты голый?
— Будут еще вопросы, миледи?
Я промолчала, пытаясь разглядеть тонувшую во мраке обстановку комнаты. Он отвернулся, продемонстрировав мне не менее шикарную, чем его грудь, выпуклую сильную спину, и извлек откуда-то из темноты
бутылку минеральной.
— А сока у тебя нет?
— Нет. Пей, что есть, — Виктор усмехнулся, — мне тоже оставь.
Я сделала несколько глотков и вернула ему бутылку.
— На столе были апельсины, мог бы выжать сок из них.
Он опять усмехнулся и даже пролил на себя воду.
— Это предложение уже поступало, причем ты называла меня Анри и просила прощения!
— Правда?!
— Правда, правда, миледи. Хорошо хоть, что не при всех, а когда я укладывал тебя в постельку. Ты и без того вогнала меня в краску, заявив всем на прощание, что... Ладно. — Он махнул рукой и потянулся ко мне. — Давай снимем твое платье и займемся делом. Я ведь живой человек...
— Подожди, живой человек. — Я отпихнула его, хотя мне уже очень хотелось чувствовать и целовать его лицо, губы, крепкие рельефные плечи и эту темную шелковистую дорожку на груди... — Так что такого ужасного я сказала?
— Софи, ну не упрямься. Иди ко мне!
— Нет, я должна знать!
— Ты сидела в обнимку с Шено, кормила его из своей тарелки и что-то толковала про лестницу Маршана, периодически засыпая. Я предложил тебе пойти в спальню. Ты жалобно потребовала, чтобы я отнес тебя туда на ручках, но не пожелала расстаться со щенком. Хорошо, я взял тебя на руки, несу к двери, а ты тут громко: «Вы не, думайте, я ему вовсе не любовница и никогда не буду!»
— Всего-то?
— Если бы. — Виктор обиженно почесал горбинку носа. — Все развеселились, а Сиси ехидно так спрашивает: «Это еще почему?» Тут-то ты ее и порадовала: «Потому что он несуразный, как лестница Маршана!» Чего ты смеешься? Неужели я тебе совсем не нравлюсь? Ни вот на столько? — Он показал кончик мизинца.
Мне стало даже жаль Виктора. Только зачем он напомнил про эту распроклятущую лестницу? Она опять бесцеремонно замаячила перед моими глазами, как какое-то наваждение!
— Софи, ну посмотри же на меня! Неужели я действительно такой несуразный? Ну скажи честно!
— Виктор, у тебя красивая фигура. — Я с удовольствием погладила его давно манившие меня плечи, силясь отогнать видение лестницы. — Выразительные огромные глаза...
— А нос? Тебе не нравится мой нос?
— Да нравится мне твой нос!
— Так в чем же дело? Почему мы до сих пор не стали любовниками? Я целуюсь не так?
— Виктор. — Я вздохнула. — Ты действительно хочешь предложить Маршану эту идиотскую идею про колдунов?
— Иными словами, по-твоему, я похож на идиота?
— Ты как ребенок. — Я погладила его по волосам и зарылась в них пальцами. Убирать свою руку мне не хотелось. — Я говорю не о тебе, а о вашем несуразном проекте.
— У тебя все несуразное! — Он сбросил с себя мою руку. — Все, что связано со мной! Спокойной ночи! — Виктор выключил ночник и, резко упав в кровать спиной ко мне, потянул на себя одеяло.
От мгновенно наступившей темноты лестница воодушевилась, как и подобает настоящему привидению. Меня бы не особенно удивило, вздумай она могильно захохотать или, напротив, разрыдаться.
— Виктор. — Я подобралась к нему поближе и дерзко обняла за пояс. — Ты обиделся?
— Обиделся, — довольно согласился он и прижал к себе мою руку.
Его тело было горячим и веселым. Лестница погрустнела.
— Но ведь ваша затея действительно глупая.
— Глупая. — Моей рукой он погладил себя по животу. Я почувствовала нежное прикосновение волосков и слегка пощекотала его живот пальцами. — Очень глупая. — Виктор сжал мою кисть. — Не надо, я боюсь щекотки.
— Ты ревнивый? — Я потерлась щекой о его спину и легко коснулась шеи губами. Лестница все равно занимала мои мозги, но не все, а только, скажем так, их профессиональную часть.
Приватные же регионы мозга размышляли лишь о Викторе, не мешая профессионалам делать их дело. — Чего молчишь?
— Я думаю.
— Включать или не включать свет?
— Свет?.. — Он выпустил мою ладонь, заворочался, и я почувствовала его дыхание на своем лице, а его рука легла мне на плечи. — Софи...
Понимаешь, ты, конечно, права. Проект идиотский, но ведь можно придумать что-то действительно актуальное и достойное...
— Например, поцеловать меня.
— Да, конечно, я тебя поцелую, я давно этого хочу, — сказал Виктор, но не предпринял никаких действий, а задумчиво продолжил:
— Знаешь, это потрясающая идея: продать Пикассо и вложить деньги в искусство! То есть искусство поможет родиться новому искусству. Ты меня понимаешь?
— Конечно, Виктор. Когда-то Пикассо получал за свои картины гроши, это потом он стал известным. А сначала за них практически ничего не платили, и они как бы копили в себе цену искусства.
Я не видела ни единой черточки Виктора, лишь чувствовала жар его тела. Он молчал, а я поймала себя на мысли о том, как странно в темноте заниматься разговором об искусстве, сгорая от желания! На какое-то мгновение я тоже затихла, испугавшись неуместности своих рассуждений, но по напряженному дыханию Виктора я радостно поняла, что для него в эту минуту гораздо важнее услышать от меня то, что я думаю про Пикассо и Маршана, нежели просто по-человечески внять голосу физиологии, как давно бы поступил Анри, да и любой из знакомых мне мужчин.
И это даже хорошо, что сейчас вокруг нас темнота, потому что она убирает все лишнее, она освобождает и одновременно изолирует, лишая всего внешнего. В темноте каждый такой, какой он есть, и очень одинокий. Но сейчас, именно это-то и было самым удивительным, я была не одинока, я была с ним вместе. Подаренное темнотой уединение, а вовсе не одиночество, принадлежало нам обоим. Я никогда не думала, что «одиночество вдвоем» не литературная метафора, а оно возможно, но еще меньше я подозревала, что оно столь изысканно простодушно.
— То есть Пикассо наработал не только на себя, — уже не стесняясь показаться наивной, объяснила я, — но еще и на тех, кто сможет сделать что-то на эти как бы сэкономленные им деньги. Эти деньги с самого начала принадлежали искусству, и Маршан, если он действительно решится на такой жест, всего лишь честно вернет искусству то, что принадлежит искусству по праву.
— Потрясающе, Софи! Я чувствовал, что отталкиваться нужно именно от интересов искусства, а не от Маршана с его стремлением увековечить себя!
— Конечно, на искусстве Маршан заработал столько, что с его стороны вполне уместно вернуть хотя бы крохи.
— Вернуть, вернуть, именно вернуть...
— Виктор. — В полной темноте я на ощупь погладила его по лицу, признаться, опасаясь попасть ему в глаз.
— Ты удивительно умная, Софи. — Он ловко перехватил мою руку и поцеловал кончики пальцев. , — Кажется, кто-то пожелал мне «спокойной ночи».
— Понятия не имею, кто это был.
Виктор приподнялся на локте и зажег ночник. Я зажмурилась.
— Выключи. Нет, сначала дай мне попить, а потом выключи.
— В обмен на твое платье.
— Шантажист. Снимай. — Я подняла руки над головой. — Только расстегни на спине молнию.
— Сейчас, миледи. — Он прижал меня к себе, и, как бы несмело целуя мою шею, ловко расстегнул молнию и крючки бюстгальтера под ней, и тут же с проворностью фокусника освободил меня не только от платья, но и от всего остального. — Замечательно. — Виктор придирчиво осмотрел то, что получилось, как художник свою картину. — Очень красиво, когда на женщине только украшения и ничего лишнего.
— Ты дашь мне воды?
На свет появилась опять полная бутылка. Он открыл ее и отдал мне.
— У тебя там склад?
— Источник. Знаешь, к этим серьгам тебе бы пошло и такое же колье. Жаль, что его нет.
«Есть!» — чуть не вырвалось у меня, но я сделала еще один глоток и вернула бутылку, подумав, что такой бредовой ночи у меня не было в жизни: болтаем не пойми о чем, оба голые, оба на взводе, а «до дела» никак не доберемся!
— Выключать свет? — спросил Виктор.
— Ты любишь без света?
— Нет, при свете я люблю тебя больше. — Он придвинулся совсем близко. — Ты не рассуждаешь про лестницу Маршана и про искусство.
— Теперь будешь рассуждать ты?
— Софи, ты наговорила такого! Теперь у меня в голове вертится идея, но я никак не могу поймать ее.
— У меня который день вертится лестница Маршана... — Зачем я это сказала! Она с десятикратной энергией влезла во все мои мысли. — А я же ничего! — продекларировала я назло ей. — Давай, Виктор, быстро целуй меня!
— Хватит командовать!
Тем не менее мы наконец-то начали целоваться; бабочки забились в животе, закружилась голова, я с удовольствием закрыла глаза, а когда их открыла, чтобы перевести дыхание, вокруг опять была темнота и мое привидение...
— Зачем ты выключил свет?
— Молчи! Темнота — это тайна.
Губы Виктора были немножко шершавыми, но очень горячими и умелыми, а его руки!..
Его руки одновременно оказывались повсюду, сводя с ума каждую клеточку моего тела, и каким-то образом даже заставляли лестницу разбираться по ступенькам и одновременно утончали окружающие ее колонны, которые постепенно исчезли где-то в сияющей голубизне, а я, утратив ощущение времени, верха, низа, земного притяжения, жизни, смерти, собственного естества, забыв названия цветов и звуков, месяцев и дней, вдруг, как на экране монитора, на фоне этой сияющей голубизны увидела мастерский, точно выверенный чертеж знакомого мне до боли Маршанова дома, где на месте парадного зала было три этажа и три стройных лестницы с тонкими поблескивающими никелем перилами и прозрачными ступенями, соединяющими их!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17