Кому сейчас нужны НИИ пищевой промышленности? И олухи вроде меня…
Для Гриши, интеллигентного, доброго и доверчивого человека, это была катастрофа. Люба даже удивилась, что он так долго скрывал от нее свои переживания.
– Подожди, Гриш, не паникуй! Придумаем что-нибудь, – с советским энтузиазмом воскликнула она. – Это временные неприятности. Вот увидишь…
– Любаша, все гораздо серьезней, чем ты представляешь! В нашем Ковригине скоро совсем не будет никакой работы, пойми. А детей кормить надо! Попробую устроиться грузчиком в пищевую промышленность. Если возьмут, конечно…
– Ну какой из тебя грузчик, золотая моя голова! Гриша, ты найдешь выход. Я в этом не сомневаюсь, только не унывай! Родители всегда говорили: главное не унывать, – обняла мужа Люба. – У меня – всегда нужная людям профессия: медсестра. Пока постараюсь взять академический отпуск. Гриш, может, нам ребеночка родить, тогда и причин для академки искать не надо…
– Люб, ну ты что, издеваешься?
– Нет, а что я такого сказала?
– Все вы, Лобовы, как не от мира сего, – с некоторым облегчением вздохнул Гриша. – За это я вас и люблю!
– Гриш, давай съездим к родителям, сегодня, а? Отец что-нибудь посоветует. Может, пасеку с ним разведете?
– Нашла пасечника… – вполне успокоенный ответил Гриша.
***
Лариса сидела на завалинке лобовского дома, на морозном воздухе полегчало.
В Бережках родительский двор был одним из самых больших. Три поколения Лобовых – прадед Мефодий, дед Глеб я отец Платон строили его и перестраивали, ломали и пристраивали – «притирали к настоящему моменту», как любит повторять дед Глеб. За домом начинался бывший колхозный, а ныне – ничейный яблоневый сад. Лариса представила, как ее ребенок будет бегать по этому саду, но тут же потекли слезы – безотцовщина. Такого у Лобовых еще не было.
– Ларик, замерзнешь! – услышала она материнский голос. – Ты почему не идешь завтракать? А ну марш!
– Я не хочу…
– Лара, что за слезы? Кто обидел мою девочку?
От этих слов Лара разрыдалась. Мама Таня совсем этого не ожидала, сказала:
– Ларик, не плачь, папа услышит. Он очень расстроен.
Лариса сорвалась с места и побежала к калитке. Мама Таня – за ней. Почти силой затолкала ее в сарай, где хранился всякий хлам, в темноте усадила на скамейку, стала утешать, не зная даже, от чего… Наконец, дочь рассказала, что Герман «уезжает насовсем за границу».
– Это плохая весть. Но ведь почти со всеми это когда-нибудь случается, – вздохнула мама Таня.
– Со всеми, кроме вас с отцом, – всхлипывала Лариса.
– Мы другой случай. Не лучше и не хуже. Просто другой. Дочь, все это надо пережить.
– Мама! Мама… Я жду ребенка от него.
Обе замолчали. Мама Таня встала, потом снова села, открыла дверь, глотнула воздуха, потом спросила:
– И он не знает?
– И никогда не узнает.
– Не узнает? И что же ты будешь делать? Одна, с ребенком на руках?
– Ничего. Ребенка не будет.
– Не делай этого, Ларочка. Если бы я думала так… папы не было бы рядом.
– Мама, но он же не бросал тебя беременную, чтобы уехать за тридевять земель.
– Лара! – запнулась мама Таня. – Ларочка… В жизни не все так просто, как кажется со стороны. Все наши грехи настигают нас, когда мы этого совсем не ждем… Не делай этого, не губи жизни.
***
Несколько семейных смерчей, зародившихся сутки назад, к вечеру потеряли всю свою мощь и рассосались в недрах лобовского дома. Приехали Жилкины – Люба, Гриша и их близнецы, Петр и Павел. Взрослых мама Таня предупредила, чтобы к Ларисе с расспросами не приставали, потому что дело серьезное и своими советами можно только все испортить. Сели за стол. Дед Глеб всех удивил – пришел в рубашке с завязанным «морским узлом» галстуком, снял свои вечные валенки с галошами, балагурил-балагурил, а потом выдал:
– Не вздумай, внученька, младенчика-то убить. Кабы твоя прабабка так думала, я бы не родился, и вас, внученьки, некому было бы на свет произвести. Думаешь, тогда легче жилось? А я был девятый сын в семье. Мать рожала – плакала, не знала, чем кормить будет.
Лариса всхлипнула, не смогла удержать слез, отбросила свой стул и убежала.
– Отец! – укорила мама Таня.
– А что отец? – И крикнул вдогонку внучке: – Лучше со слезами жить, чем живую душу загубить. Умела грешить, умей и расплачиваться. Вот так вот. Ну, выпьем за здоровье будущего правнука. Глебом назовите. Я-то, поди, его уж не увижу.
– Дед, ну ты всех уже достал! – строго сказала Лика. – Тебя же предупредили…
– А это еще что за пигалица? А ну цыть! Тебе кто слово давал?
***
Главные трудности начались через месяц. Районный гинеколог сказал Ларисе, что анализы у нее плохие и требуется лечение под наблюдением эндокринолога. В обычной больнице нет даже глюкозы, а ей нужны дорогие импортные лекарства… Все это, несомненно, есть в платных клиниках. Но платные клиники «для обеспеченных рожениц».
– А необеспеченным что делать? – занервничала Лариса.
Что делать и кто виноват. Два неразрешимых вопроса русской действительности, – развела руками гинеколог. – Мне очень жаль, женщина, но теперь на эти вопросы каждый отвечает сам. Хотите, выпишу вам направление на аборт. Только наркоза в больнице тоже нет. Наши женщины могут потерпеть. Вот направление.
– Не надо…
Лариса решила, что сходит в платную, но только для того, чтобы еще раз сделать анализы. Если в районной даже лекарств нет, значит, анализы – вообще неправильные. На анализы ушла вся имевшаяся у нее наличность – до зарплаты пришлось занимать. В платной поставили диагноз просто криминальный. По-научному не понять, а на человеческом языке звучит примерно так: гормональная недостаточность, дисбаланс лейкоцитов, эндокринные нарушения, отрицательный резус-фактор… На приеме в каком-то невероятно стерильном голубом кабинете улыбчивый доктор сказал ей:
– Но, бог даст, родите! Мы и не таких вытаскивали. По вопросу оплаты, пожалуйста, пройдите к менеджеру. Не переживайте! – он положил ей на плечо ласковую большую руку. – Стрессы вам сейчас не на пользу. Всего хорошего!
У этого самого менеджера по оплате Ларису ждала Люба, которая обрадовалась хорошим прогнозам. Правда, когда сестры подсчитали стоимость трехмесячного пребывания «в стационаре», разразилась буря.
– Около пяти тысяч… – сказала милая девушка.
– Это как, старыми или новыми? Что-то мало… – удивилась Люба и полезла за деньгами.
– Дама, четыре тысячи девятьсот десять долларов…
Люба занервничала, принялась шумно доказывать, что нечестно говорить: ребенка сохраним, только деньги – вперед.
– Это же вопрос жизни и смерти, понимаете?
– Дама, мы вас насильно в стационар не укладываем, – спокойно возразила милая девушка. – Ищите другие варианты. Люди вон квартиры продают, чтобы ребенка заиметь. Лечитесь у районного гинеколога.
Люба оглянулась на сестру, которая стояла ни жива ни мертва, бледная, сдерживая слезы, и заставила себя успокоиться.
– Дай бог, чтобы вам не пришлось идти к районному гинекологу, – выдавила она из себя. – Лариса, мы найдем эти деньги. Когда нужно ложиться?
– Можете завтра. Тогда сегодня, пожалуйста, оплатите хотя бы недельное пребывание…
Люба отдала все свои сбережения, которые не успела съесть инфляция – хватило на две с половиной недели.
Она довезла Ларису до дома, а сама отправилась к родителям в Бережки. Какие-то деньги у них на книжке были. Наверняка нужная сумма наберется. Ребенок у Лобовых всегда был дороже денег.
От Любиных невеселых рассказов Лобов заболел, душа заныла – не унять. Он ушел к кроликам, даже не поужинал. Про лопнувший банк рассказала мама Таня и вдруг прибавила:
– Значит, продадим дом. Иначе Ларик на грех решится, бедная моя девочка…
Ночью родители долго обсуждали семейные обстоятельства, крутили так и эдак. Лобов не заснул до утра. Дождался, когда жена откроет глаза, и сказал:
– Пойду к Гагарину. У него домина какая! Потеснится, ничего… У него поживем…
– Погоди ты, Платон. Соберусь, к Гале съезжу. Они нам тысячу долларов должны, пусть наконец отдают.
Но из-за визита к Гале в соседнюю деревню заныла душа и у Татьяны Лобовой. Деньги в долларах отдавали взаймы на шесть месяцев два года назад, еще до летнего обвала рубля, до дефолта. Двоюродная сестра и вернула ту же сумму в долларах.
– Галь, так тогда доллар в шесть раз дороже был, – попыталась объясниться Татьяна. – Получается, отдаешь только шестую часть.
Я в этих валютах ничего не кумекаю, – прикинулась сестра. – Вот как брали, так и отдаем… И не зыркай на меня так! Я тебе сколько раз говорила: забери деньги, а ты…
– Первый раз слышу…
– Вот и неправда твоя, я как Зинку-то замуж отдала, сразу и сказала: бери назад свои доллары. А ты вон чего дождалась…
– Так значит, Галя, все понимаешь, – покачала головой Татьяна. – А у нас горе…
– Дак, а у кого его нет? Чаю-то попьешь?
– Эх, Галя-Галя! Не ожидала от тебя!
– Запричитала!.. Какое горе-то? Мужик, что ль, твой запил? Нет? Ну, так тогда и горя-то нет. Все придумываешь себе горе, смотри, как бы взаправду не случалось…
Вот от этих слов и заболела душа у Татьяны Лобовой. Почувствовало материнское сердце недоброе. С Галей больше отношений выяснять не стала, побежала на автобус, приехала в Бережки и сразу затормошила Платона, чтобы в Москву вез, к Ларисе.
***
Втроем с Любой сели в свою старенькую «Ниву» и уже к полудню пересекли Московскую кольцевую. Лобов так поехал, чтобы на «Бизнес-банк» хоть одним глазком взглянуть. Издали показалось, что толпа около него поредела.
– Эх, народ!.. – выругался он. – Еперный театр!
– А вон Лариса! Папа, тормози! – вдруг закричала Люба и первой выскочила из машины.
Уже открывая дверь женской консультации, Лариса услышала пронзительное:
– Ларик, стой!
Обернувшись, Лариса смутилась, захотела спрятаться, но Люба вцепилась в ее дубленку:
– Сестренка!
– Люба, ну зачем ты… – отдернула руку Лариса. – Господи, стыдно-то как!
– Ты не знаешь, что делаешь, – тормошила Люба сестру.
– Знаю, только выхода другого нет, – безжизненно ответила Лариса.
Народ оглядывался: женщины вроде приличные, что за шум?
– Проходите, проходите, – подоспел Лобов.
– Доченька, ну что ты? Не надо, – совершенно уже закрыла проход в консультацию мама Таня.
– Мама, молчи! Мне и так тяжело. Пустите, – вырывалась Лариса. – Пустите меня, будет только хуже.
– Да сойдите же вы с крыльца! – воскликнул Лобов. – Люба, Татьяна! Отойдите от двери! Это не наша дверь…
– Папа, только не говори ничего, – всхлипывала Лариса.
Она стояла в плотном кольце своих родных и плакала. Лобов молча прижал к себе среднюю дочь и сказал:
– Не делай этого, дочка. Что-нибудь придумаем. Где наша не пропадала…
Ларису посадили в машину и отвезли в платную клинику. Улыбчивый доктор накапал ей из темного пузырька успокоительного и вызвал каталку. Ларису поместили в двухместную палату с телевизором. Оплачено было ее пятинедельное лечение.
– Значит, так, – по дороге в Бережки проскрежетал Лобов. – Продаем дом.
– Папа, ну а куда же вы, дед, Лика, наконец? – спросила Люба. – Пожалуйста, забрось меня в Ковригин. Нет, дом продавать нельзя.
– А тебя никто не спрашивает! – ответил Лобов. Мать с дочерью знали, что переупрямить его невозможно.
Дед Глеб, когда услышал эту новость, показал сыну Платону большой кукиш.
– Вот, видел? Чего захотел! Дом продать… Дома и солома едома. Ты что, рехнулся? – он не находил слов, хотелось матом припечатать такую перестройку быта. – Не бывать тому, покуда я жив. Когда меня вперед ногами вынесут из этого дома, тогда уж и продавайте! Недолго ждать.
– Угомонись, отец. Не от хорошей жизни на такое идем…
– А ты все хорошей жизни ждешь? Хорошую жизнь своими руками делать надо.
– Твоей внучке плохо…
– С чего бы ей было сладко, без венца-то всегда нехорошо!
– Заладил… – махнул рукой Лобов. – Пережиток ты прошлого!
– Ах так… я пережиток? Тогда объявляю голодовку! – стукнул своим кулачищем по столу дед.
И объявил-таки. Перебрался в баню, пищи ни от кого не принимал. Только от младшей внучки Лики – то сала кусок, то варенье. Как-то пришли покупатели, так он выскочил из бани со своей двустволкой и закричал им:
– Прошу удалиться с моей, извиняюсь за выражение, территории. Считаю до трех: раз, два… – курок взвел и на них направил.
Покупатели и ретировались. Грозились к ответственности привлечь. Обошлось.
Тем временем полтора месяца пребывания Ларисы в клинике подходили к концу. Лобовы продали свою старенькую «Ниву» – еще на две недели лечения. Но и доктора обрадовали – продлили трехмесячный срок на пять недель. Лобов измучился, не спал ночами, все думал, где бы еще денег раздобыть: продал кое-что по мелочи, но в их деревне кто что мог теперь купить? Да и во врачах стал сильно сомневаться – правильно ли лечат. Говорил частенько супруге:
– Рвачи какие-то, только деньги тянут. Кто их проверит-то…
Татьяна старалась отмалчиваться.
И вдруг дед Глеб преставился. Среди дня обнаружили его неподвижно сидящим на лавочке около бани – солнце уже стало пригревать по-весеннему. Когда умер, какие слова последние произнес – никто не знал. Такую трудную и извилистую судьбу перетерпел. Праведником, в общем, был и так как-то не по-человечески помер…
Лика в первый день больше всех плакала, жалея, что дед из бани уходить не хотел, как она его ни упрашивала. Татьяна украдкой – будто бы за продуктами на поминки в Москву ездила, заочное отпевание заказала, привезла освященной земли, которую так же тайком в гробу спрятала.
– Дед мне в тот день утром сказал, что согласен продать дом… – вспомнила вдруг на девятинах Лика. – Это у него разрыв сердца был. Точно!
– Господи! – заплакала Татьяна.
– Да, геройский был батя мужик, – прослезился и Платон, разливая по рюмкам водку. – Помянем, что ли, еще… Теперь я глава рода, эх, батя… Леня, как служится-то? Ты ведь теперь мой заместитель.
– Как служится… Как все, так и я, – угрюмо отозвался приехавший домой на побывку единственный сын Лобовых Леня. Служить ему оставалось целых восемь месяцев. – Покажи медали-то дедовы, последний раз, помню, пацаном перебирал, в классе седьмом, что ли…
Лобов достал из шкафа большую жестяную коробку, поставил на поминальный стол. Медалей в ней было, как в музее.
– Вот… «За взятие Будапешта» особенно ценил. Говорил, тяжелей всего досталась.
Леня вытащил из коробки замусоленную фотографию молодого деда в белой рубашке, долго ее разглядывал…
– Вот в кого я весь такой! – вдруг воскликнул он одобрительно.
– Все вы, Лобовы, одинаковые, – печально улыбнулась мама Таня.
Эх, Ленька! Ты его после войны не видел! – вступила в разговор бойкая Фоминична, ровесница покойного Лобова. – Помню, как с баяном по улице шел. Он и еще семеро. Все, кто вернулись.
– Да, – перебил Гагарин. – Он на этого киноартиста был похож, как его… Ну который в «Высоте» играл. Вот память…
– Не, не похож! – возразила Фоминична. И начали они с Гагариным спорить.
Татьяна наклонилась к мужу:
– Ты завтра к Ларисе в больницу поедешь?
– Не смогу. У меня дела, – ответил Лобов.
– Мам, я тоже не смогу, – опередила ее вопрос к себе Люба. – Сменщица заболела, я за нее дежурю.
– Хорошо, – обрадовалась мама Таня. – Тогда я поеду.
И все почему-то вдруг повеселели. Вот они, Лобовы, собрались вместе – по причине, конечно, печальной. Но смерть не страшна, потому что у них есть надежда на другую жизнь. У Ларисы в животе маленький уже шевелится – мальчик, которого в честь прадеда решили назвать Глебом. Это какое поколение Лобовых-то будет?.. И ради неродившегося еще наследника его сродники лезли вон из кожи, желая, чтобы он вступил-таки в эту жизнь.
Повод для тихой радости у каждого был свой. Глава семьи Лобов вдруг получил заказ от «нового русского» на сооружение камина в его загородном доме. Особняк этот располагался недалеко от Бережков. Что удивительно: в день похорон, прямо на кладбище, услышал Лобов подобный шелесту голос почившего. Дед Глеб как выдохнул: «Погуляй, сын…» Под впечатлением этого звука Лобов находился до следующего вечера. Вечером пошел прогуляться и забрел далеко – туда, где отстраивался поселок неведомых «новых русских». Вдруг увидел объявление: требуется печник. Зашел в новострой, хозяин был на месте. И как-то очень быстро они обо всем договорились. Деньги бизнесмен обещал приличные, дал задаток, с которого подростку Лике выделили приличную сумму на покупку атласов растений; она хоть и жалела деда, но теперь только и ждала радостного момента, когда сможет подробно рассмотреть купленное сокровище.
И вот как странно вышло. Когда Лобов пришел к своему бизнесмену в третий раз, обнаружил у него в доме старшую дочь. Оказалось, что Люба второй уже месяц работала у этого «нового русского» горничной. Лобов сначала, конечно, в штыки, мол, зачем я только тебя растил, мечтал, что будет в семье свой доктор… Тогда и Люба ему:
1 2 3 4 5
Для Гриши, интеллигентного, доброго и доверчивого человека, это была катастрофа. Люба даже удивилась, что он так долго скрывал от нее свои переживания.
– Подожди, Гриш, не паникуй! Придумаем что-нибудь, – с советским энтузиазмом воскликнула она. – Это временные неприятности. Вот увидишь…
– Любаша, все гораздо серьезней, чем ты представляешь! В нашем Ковригине скоро совсем не будет никакой работы, пойми. А детей кормить надо! Попробую устроиться грузчиком в пищевую промышленность. Если возьмут, конечно…
– Ну какой из тебя грузчик, золотая моя голова! Гриша, ты найдешь выход. Я в этом не сомневаюсь, только не унывай! Родители всегда говорили: главное не унывать, – обняла мужа Люба. – У меня – всегда нужная людям профессия: медсестра. Пока постараюсь взять академический отпуск. Гриш, может, нам ребеночка родить, тогда и причин для академки искать не надо…
– Люб, ну ты что, издеваешься?
– Нет, а что я такого сказала?
– Все вы, Лобовы, как не от мира сего, – с некоторым облегчением вздохнул Гриша. – За это я вас и люблю!
– Гриш, давай съездим к родителям, сегодня, а? Отец что-нибудь посоветует. Может, пасеку с ним разведете?
– Нашла пасечника… – вполне успокоенный ответил Гриша.
***
Лариса сидела на завалинке лобовского дома, на морозном воздухе полегчало.
В Бережках родительский двор был одним из самых больших. Три поколения Лобовых – прадед Мефодий, дед Глеб я отец Платон строили его и перестраивали, ломали и пристраивали – «притирали к настоящему моменту», как любит повторять дед Глеб. За домом начинался бывший колхозный, а ныне – ничейный яблоневый сад. Лариса представила, как ее ребенок будет бегать по этому саду, но тут же потекли слезы – безотцовщина. Такого у Лобовых еще не было.
– Ларик, замерзнешь! – услышала она материнский голос. – Ты почему не идешь завтракать? А ну марш!
– Я не хочу…
– Лара, что за слезы? Кто обидел мою девочку?
От этих слов Лара разрыдалась. Мама Таня совсем этого не ожидала, сказала:
– Ларик, не плачь, папа услышит. Он очень расстроен.
Лариса сорвалась с места и побежала к калитке. Мама Таня – за ней. Почти силой затолкала ее в сарай, где хранился всякий хлам, в темноте усадила на скамейку, стала утешать, не зная даже, от чего… Наконец, дочь рассказала, что Герман «уезжает насовсем за границу».
– Это плохая весть. Но ведь почти со всеми это когда-нибудь случается, – вздохнула мама Таня.
– Со всеми, кроме вас с отцом, – всхлипывала Лариса.
– Мы другой случай. Не лучше и не хуже. Просто другой. Дочь, все это надо пережить.
– Мама! Мама… Я жду ребенка от него.
Обе замолчали. Мама Таня встала, потом снова села, открыла дверь, глотнула воздуха, потом спросила:
– И он не знает?
– И никогда не узнает.
– Не узнает? И что же ты будешь делать? Одна, с ребенком на руках?
– Ничего. Ребенка не будет.
– Не делай этого, Ларочка. Если бы я думала так… папы не было бы рядом.
– Мама, но он же не бросал тебя беременную, чтобы уехать за тридевять земель.
– Лара! – запнулась мама Таня. – Ларочка… В жизни не все так просто, как кажется со стороны. Все наши грехи настигают нас, когда мы этого совсем не ждем… Не делай этого, не губи жизни.
***
Несколько семейных смерчей, зародившихся сутки назад, к вечеру потеряли всю свою мощь и рассосались в недрах лобовского дома. Приехали Жилкины – Люба, Гриша и их близнецы, Петр и Павел. Взрослых мама Таня предупредила, чтобы к Ларисе с расспросами не приставали, потому что дело серьезное и своими советами можно только все испортить. Сели за стол. Дед Глеб всех удивил – пришел в рубашке с завязанным «морским узлом» галстуком, снял свои вечные валенки с галошами, балагурил-балагурил, а потом выдал:
– Не вздумай, внученька, младенчика-то убить. Кабы твоя прабабка так думала, я бы не родился, и вас, внученьки, некому было бы на свет произвести. Думаешь, тогда легче жилось? А я был девятый сын в семье. Мать рожала – плакала, не знала, чем кормить будет.
Лариса всхлипнула, не смогла удержать слез, отбросила свой стул и убежала.
– Отец! – укорила мама Таня.
– А что отец? – И крикнул вдогонку внучке: – Лучше со слезами жить, чем живую душу загубить. Умела грешить, умей и расплачиваться. Вот так вот. Ну, выпьем за здоровье будущего правнука. Глебом назовите. Я-то, поди, его уж не увижу.
– Дед, ну ты всех уже достал! – строго сказала Лика. – Тебя же предупредили…
– А это еще что за пигалица? А ну цыть! Тебе кто слово давал?
***
Главные трудности начались через месяц. Районный гинеколог сказал Ларисе, что анализы у нее плохие и требуется лечение под наблюдением эндокринолога. В обычной больнице нет даже глюкозы, а ей нужны дорогие импортные лекарства… Все это, несомненно, есть в платных клиниках. Но платные клиники «для обеспеченных рожениц».
– А необеспеченным что делать? – занервничала Лариса.
Что делать и кто виноват. Два неразрешимых вопроса русской действительности, – развела руками гинеколог. – Мне очень жаль, женщина, но теперь на эти вопросы каждый отвечает сам. Хотите, выпишу вам направление на аборт. Только наркоза в больнице тоже нет. Наши женщины могут потерпеть. Вот направление.
– Не надо…
Лариса решила, что сходит в платную, но только для того, чтобы еще раз сделать анализы. Если в районной даже лекарств нет, значит, анализы – вообще неправильные. На анализы ушла вся имевшаяся у нее наличность – до зарплаты пришлось занимать. В платной поставили диагноз просто криминальный. По-научному не понять, а на человеческом языке звучит примерно так: гормональная недостаточность, дисбаланс лейкоцитов, эндокринные нарушения, отрицательный резус-фактор… На приеме в каком-то невероятно стерильном голубом кабинете улыбчивый доктор сказал ей:
– Но, бог даст, родите! Мы и не таких вытаскивали. По вопросу оплаты, пожалуйста, пройдите к менеджеру. Не переживайте! – он положил ей на плечо ласковую большую руку. – Стрессы вам сейчас не на пользу. Всего хорошего!
У этого самого менеджера по оплате Ларису ждала Люба, которая обрадовалась хорошим прогнозам. Правда, когда сестры подсчитали стоимость трехмесячного пребывания «в стационаре», разразилась буря.
– Около пяти тысяч… – сказала милая девушка.
– Это как, старыми или новыми? Что-то мало… – удивилась Люба и полезла за деньгами.
– Дама, четыре тысячи девятьсот десять долларов…
Люба занервничала, принялась шумно доказывать, что нечестно говорить: ребенка сохраним, только деньги – вперед.
– Это же вопрос жизни и смерти, понимаете?
– Дама, мы вас насильно в стационар не укладываем, – спокойно возразила милая девушка. – Ищите другие варианты. Люди вон квартиры продают, чтобы ребенка заиметь. Лечитесь у районного гинеколога.
Люба оглянулась на сестру, которая стояла ни жива ни мертва, бледная, сдерживая слезы, и заставила себя успокоиться.
– Дай бог, чтобы вам не пришлось идти к районному гинекологу, – выдавила она из себя. – Лариса, мы найдем эти деньги. Когда нужно ложиться?
– Можете завтра. Тогда сегодня, пожалуйста, оплатите хотя бы недельное пребывание…
Люба отдала все свои сбережения, которые не успела съесть инфляция – хватило на две с половиной недели.
Она довезла Ларису до дома, а сама отправилась к родителям в Бережки. Какие-то деньги у них на книжке были. Наверняка нужная сумма наберется. Ребенок у Лобовых всегда был дороже денег.
От Любиных невеселых рассказов Лобов заболел, душа заныла – не унять. Он ушел к кроликам, даже не поужинал. Про лопнувший банк рассказала мама Таня и вдруг прибавила:
– Значит, продадим дом. Иначе Ларик на грех решится, бедная моя девочка…
Ночью родители долго обсуждали семейные обстоятельства, крутили так и эдак. Лобов не заснул до утра. Дождался, когда жена откроет глаза, и сказал:
– Пойду к Гагарину. У него домина какая! Потеснится, ничего… У него поживем…
– Погоди ты, Платон. Соберусь, к Гале съезжу. Они нам тысячу долларов должны, пусть наконец отдают.
Но из-за визита к Гале в соседнюю деревню заныла душа и у Татьяны Лобовой. Деньги в долларах отдавали взаймы на шесть месяцев два года назад, еще до летнего обвала рубля, до дефолта. Двоюродная сестра и вернула ту же сумму в долларах.
– Галь, так тогда доллар в шесть раз дороже был, – попыталась объясниться Татьяна. – Получается, отдаешь только шестую часть.
Я в этих валютах ничего не кумекаю, – прикинулась сестра. – Вот как брали, так и отдаем… И не зыркай на меня так! Я тебе сколько раз говорила: забери деньги, а ты…
– Первый раз слышу…
– Вот и неправда твоя, я как Зинку-то замуж отдала, сразу и сказала: бери назад свои доллары. А ты вон чего дождалась…
– Так значит, Галя, все понимаешь, – покачала головой Татьяна. – А у нас горе…
– Дак, а у кого его нет? Чаю-то попьешь?
– Эх, Галя-Галя! Не ожидала от тебя!
– Запричитала!.. Какое горе-то? Мужик, что ль, твой запил? Нет? Ну, так тогда и горя-то нет. Все придумываешь себе горе, смотри, как бы взаправду не случалось…
Вот от этих слов и заболела душа у Татьяны Лобовой. Почувствовало материнское сердце недоброе. С Галей больше отношений выяснять не стала, побежала на автобус, приехала в Бережки и сразу затормошила Платона, чтобы в Москву вез, к Ларисе.
***
Втроем с Любой сели в свою старенькую «Ниву» и уже к полудню пересекли Московскую кольцевую. Лобов так поехал, чтобы на «Бизнес-банк» хоть одним глазком взглянуть. Издали показалось, что толпа около него поредела.
– Эх, народ!.. – выругался он. – Еперный театр!
– А вон Лариса! Папа, тормози! – вдруг закричала Люба и первой выскочила из машины.
Уже открывая дверь женской консультации, Лариса услышала пронзительное:
– Ларик, стой!
Обернувшись, Лариса смутилась, захотела спрятаться, но Люба вцепилась в ее дубленку:
– Сестренка!
– Люба, ну зачем ты… – отдернула руку Лариса. – Господи, стыдно-то как!
– Ты не знаешь, что делаешь, – тормошила Люба сестру.
– Знаю, только выхода другого нет, – безжизненно ответила Лариса.
Народ оглядывался: женщины вроде приличные, что за шум?
– Проходите, проходите, – подоспел Лобов.
– Доченька, ну что ты? Не надо, – совершенно уже закрыла проход в консультацию мама Таня.
– Мама, молчи! Мне и так тяжело. Пустите, – вырывалась Лариса. – Пустите меня, будет только хуже.
– Да сойдите же вы с крыльца! – воскликнул Лобов. – Люба, Татьяна! Отойдите от двери! Это не наша дверь…
– Папа, только не говори ничего, – всхлипывала Лариса.
Она стояла в плотном кольце своих родных и плакала. Лобов молча прижал к себе среднюю дочь и сказал:
– Не делай этого, дочка. Что-нибудь придумаем. Где наша не пропадала…
Ларису посадили в машину и отвезли в платную клинику. Улыбчивый доктор накапал ей из темного пузырька успокоительного и вызвал каталку. Ларису поместили в двухместную палату с телевизором. Оплачено было ее пятинедельное лечение.
– Значит, так, – по дороге в Бережки проскрежетал Лобов. – Продаем дом.
– Папа, ну а куда же вы, дед, Лика, наконец? – спросила Люба. – Пожалуйста, забрось меня в Ковригин. Нет, дом продавать нельзя.
– А тебя никто не спрашивает! – ответил Лобов. Мать с дочерью знали, что переупрямить его невозможно.
Дед Глеб, когда услышал эту новость, показал сыну Платону большой кукиш.
– Вот, видел? Чего захотел! Дом продать… Дома и солома едома. Ты что, рехнулся? – он не находил слов, хотелось матом припечатать такую перестройку быта. – Не бывать тому, покуда я жив. Когда меня вперед ногами вынесут из этого дома, тогда уж и продавайте! Недолго ждать.
– Угомонись, отец. Не от хорошей жизни на такое идем…
– А ты все хорошей жизни ждешь? Хорошую жизнь своими руками делать надо.
– Твоей внучке плохо…
– С чего бы ей было сладко, без венца-то всегда нехорошо!
– Заладил… – махнул рукой Лобов. – Пережиток ты прошлого!
– Ах так… я пережиток? Тогда объявляю голодовку! – стукнул своим кулачищем по столу дед.
И объявил-таки. Перебрался в баню, пищи ни от кого не принимал. Только от младшей внучки Лики – то сала кусок, то варенье. Как-то пришли покупатели, так он выскочил из бани со своей двустволкой и закричал им:
– Прошу удалиться с моей, извиняюсь за выражение, территории. Считаю до трех: раз, два… – курок взвел и на них направил.
Покупатели и ретировались. Грозились к ответственности привлечь. Обошлось.
Тем временем полтора месяца пребывания Ларисы в клинике подходили к концу. Лобовы продали свою старенькую «Ниву» – еще на две недели лечения. Но и доктора обрадовали – продлили трехмесячный срок на пять недель. Лобов измучился, не спал ночами, все думал, где бы еще денег раздобыть: продал кое-что по мелочи, но в их деревне кто что мог теперь купить? Да и во врачах стал сильно сомневаться – правильно ли лечат. Говорил частенько супруге:
– Рвачи какие-то, только деньги тянут. Кто их проверит-то…
Татьяна старалась отмалчиваться.
И вдруг дед Глеб преставился. Среди дня обнаружили его неподвижно сидящим на лавочке около бани – солнце уже стало пригревать по-весеннему. Когда умер, какие слова последние произнес – никто не знал. Такую трудную и извилистую судьбу перетерпел. Праведником, в общем, был и так как-то не по-человечески помер…
Лика в первый день больше всех плакала, жалея, что дед из бани уходить не хотел, как она его ни упрашивала. Татьяна украдкой – будто бы за продуктами на поминки в Москву ездила, заочное отпевание заказала, привезла освященной земли, которую так же тайком в гробу спрятала.
– Дед мне в тот день утром сказал, что согласен продать дом… – вспомнила вдруг на девятинах Лика. – Это у него разрыв сердца был. Точно!
– Господи! – заплакала Татьяна.
– Да, геройский был батя мужик, – прослезился и Платон, разливая по рюмкам водку. – Помянем, что ли, еще… Теперь я глава рода, эх, батя… Леня, как служится-то? Ты ведь теперь мой заместитель.
– Как служится… Как все, так и я, – угрюмо отозвался приехавший домой на побывку единственный сын Лобовых Леня. Служить ему оставалось целых восемь месяцев. – Покажи медали-то дедовы, последний раз, помню, пацаном перебирал, в классе седьмом, что ли…
Лобов достал из шкафа большую жестяную коробку, поставил на поминальный стол. Медалей в ней было, как в музее.
– Вот… «За взятие Будапешта» особенно ценил. Говорил, тяжелей всего досталась.
Леня вытащил из коробки замусоленную фотографию молодого деда в белой рубашке, долго ее разглядывал…
– Вот в кого я весь такой! – вдруг воскликнул он одобрительно.
– Все вы, Лобовы, одинаковые, – печально улыбнулась мама Таня.
Эх, Ленька! Ты его после войны не видел! – вступила в разговор бойкая Фоминична, ровесница покойного Лобова. – Помню, как с баяном по улице шел. Он и еще семеро. Все, кто вернулись.
– Да, – перебил Гагарин. – Он на этого киноартиста был похож, как его… Ну который в «Высоте» играл. Вот память…
– Не, не похож! – возразила Фоминична. И начали они с Гагариным спорить.
Татьяна наклонилась к мужу:
– Ты завтра к Ларисе в больницу поедешь?
– Не смогу. У меня дела, – ответил Лобов.
– Мам, я тоже не смогу, – опередила ее вопрос к себе Люба. – Сменщица заболела, я за нее дежурю.
– Хорошо, – обрадовалась мама Таня. – Тогда я поеду.
И все почему-то вдруг повеселели. Вот они, Лобовы, собрались вместе – по причине, конечно, печальной. Но смерть не страшна, потому что у них есть надежда на другую жизнь. У Ларисы в животе маленький уже шевелится – мальчик, которого в честь прадеда решили назвать Глебом. Это какое поколение Лобовых-то будет?.. И ради неродившегося еще наследника его сродники лезли вон из кожи, желая, чтобы он вступил-таки в эту жизнь.
Повод для тихой радости у каждого был свой. Глава семьи Лобов вдруг получил заказ от «нового русского» на сооружение камина в его загородном доме. Особняк этот располагался недалеко от Бережков. Что удивительно: в день похорон, прямо на кладбище, услышал Лобов подобный шелесту голос почившего. Дед Глеб как выдохнул: «Погуляй, сын…» Под впечатлением этого звука Лобов находился до следующего вечера. Вечером пошел прогуляться и забрел далеко – туда, где отстраивался поселок неведомых «новых русских». Вдруг увидел объявление: требуется печник. Зашел в новострой, хозяин был на месте. И как-то очень быстро они обо всем договорились. Деньги бизнесмен обещал приличные, дал задаток, с которого подростку Лике выделили приличную сумму на покупку атласов растений; она хоть и жалела деда, но теперь только и ждала радостного момента, когда сможет подробно рассмотреть купленное сокровище.
И вот как странно вышло. Когда Лобов пришел к своему бизнесмену в третий раз, обнаружил у него в доме старшую дочь. Оказалось, что Люба второй уже месяц работала у этого «нового русского» горничной. Лобов сначала, конечно, в штыки, мол, зачем я только тебя растил, мечтал, что будет в семье свой доктор… Тогда и Люба ему:
1 2 3 4 5