Они пожали друг другу руки. Провожая брата до дверей, Эдуард вручил ему небольшой конверт.– Это может показаться тебе интересным, – заметил он. – Прочти в самолете. Или уже в Алжире, когда вернешься…Жан-Поль летел первым классом. Мартини он начал пить еще на земле. Над Средиземным морем, когда стюардесса непонятно почему оставила его заигрывания без внимания, он вскрыл конверт.Там были материалы об учреждении новой детской больницы в парижском пригороде, которую построят на деньги компании де Шавиньи; компания же будет ежегодно выделять на ее содержание суммы из своих благотворительных фондов. Жан-Поль листал страницы, не в силах уразуметь, с какой стати Эдуард подсунул ему эти документы. Насколько он понимал, у де Шавиньи сейчас несколько подобных проектов, призванных снизить налоги на прибыль.Он перевернул очередную страницу. Отделение инфекционных заболеваний учреждается лично его братом. Жан-Поль уставился на цифры: десять миллионов долларов на благотворительные пустяки – однако не слишком ли? И. тут до него дошло: отделение будет носить имя его сына, Грегуара.
Весной следующего, 1957 года Мари-Од Руссе, старшая секретарша Эдуарда де Шавиньи, молодая женщина выдающихся способностей, известная тем, что ее ничто никогда не заставало врасплох, связалась с Эдуардом по интеркому. На сей раз она таки утратила самообладание.– Тысяча извинений, мсье де Шавиньи, но тут одна дама упорно добивается личного разговора с вами. Она… м-м… не вешает трубку. Я ей объяснила, что вас нет, но…– Кто это?– Она называет себя графиней Сфорца-Беллини, сэр.– Меня для нее нет. Впервые слышу это имя. – Эдуард потянулся отключить интерком, но замер с поднятым пальцем. – Погодите. У нее английский акцент?– Да, мсье де Шавиньи. Ярко выраженный.– Соедините. И отмените назначенные на вечер встречи.Старшая секретарша на секунду утратила дар речи.– Отменить, мсье де Шавиньи? Но в семь вас принимает посол Саудовской Аравии, в восемь вы встречаетесь с заместителем министра внутренних дел Соединенных Штатов по вопросу о нефтепроводе в Литтл Биг Инч, в девять к вам в Сен-Клу прибывает Саймон Шер, а в десять вы обещали быть на приеме у герцогини Кин-сак-Плессан…– Я сказал: отменить. А сейчас соедините.– Слушаюсь, мсье де Шавиньи.Мари-Од неприязненно взглянула на телефон. Откуда она взялась, эта дамочка?– Соединяю, графиня. Эдуард поднял трубку:– Изобел! Где ты? В «Ритце»? Выезжаю.
Из всех великих отелей Парижа «Ритц» выделяется одним неоспоримым достоинством: он расположен на Вандомской площади, а площадь – в двух шагах от самой соблазнительной торговой улицы на свете, Фобур-Сент-Оноре.Изобел воспользовалась этим соседством – успела побывать в салоне де Шавиньи на этой улице; поскольку она волновалась, то и вырядилась экстравагантней обычного. Она ждала Эдуарда за столиком в роскошном jardin interieur Зимний сад (фр.)
. На ней было ее любимое узкое платье от Диора из шелкового крепа цвета violette de Parme Пармская фиалка (фр.)
и ожерелье из аметистов и бриллиантов от де Шавиньи. Тонкой кожи перчатки по локоть были окрашены в тон платью. Изобел надумала явиться в своей самой умопомрачительной шляпе с черной шелковой вуалью. Она трижды надевала и снимала шляпу; сейчас та лежала рядом на стуле. В результате Изобел слегка растрепала прическу, против света ее волосы смотрелись огненным ореолом. Она с огромным удовольствием отметила, что к ней прикованы взоры всех мужчин в помещении. В этот день ей исполнилось тридцать шесть лет, так что эти взгляды придавали ей уверенности.Она села так, чтобы первой увидеть Эдуарда, – и увидела: высокий брюнет в черном костюме шел по вестибюлю быстрым шагом.Он приблизился, посмотрел на нее с высоты своего роста, и у нее на миг перехватило дыхание. Изобел знала, что он изменился, что ему уже тридцать два года, что он преуспевает, приобрел огромную власть и, вероятно, окажется непохожим на молодого человека, которого она помнила. Она читала о нем в газетах, раза два видела по телевизору, встречала снимки в журналах. И все же действительность застала ее врасплох.Лицо его утратило мягкость, на нем не осталось и следа былой ранимости. Перед ней стоял мужчина поразительной красоты, но внушающий легкий страх. Когда его высокая гибкая фигура появилась в дверях, она разом приковала взоры всех женщин. От крыльев носа к уголкам губ залегли складки, рот сурово сжат; она заметила, как, войдя в помещение, он одним холодным цепким взглядом вобрал все – кто, как и с кем.Она подумала: «Господи, я, кажется, дуру сваляла». Но тут он медленно улыбнулся, улыбка зажгла его темно-голубые глаза, озарила лицо, и она поняла, что все в порядке, что в конечном счете она не сваляла дуру.– Эдуард, милый, – произнесла она. Он поднес к губам ее руку, продолжая смотреть ей в глаза. На миг ее охватили сомнения и робость – она знала, что тоже изменилась, что вокруг ее изумрудных глаз появились морщинки, которых не было в их последнюю встречу.– Восемь лет. Почти восемь лет. – Она нерешительно замолкла, и Эдуард подумал: «Она изменилась, раньше нерешительность была ей чужда; она стала прекрасней, чем когда бы то ни было».– Они сгинули, – сказал он и сел рядом, не выпуская ее руки из своей.– Два бокала мартини.Официант бросился исполнять заказ. Эдуард даже не повернул головы. Он смотрел только на Изобел; она догадалась – он вспоминает, как они в прошлый раз пили мартини и что она тогда ему говорила. Она уловила в его глазах радость и вопрос, который он из деликатности и осторожности не решался задать.– Да, – сказала она. – А ведь сейчас мартини еще и не принесли.
Они разговаривали, сперва легко, потом с меньшей раскованностью. Изобел глядела на него, изучала его выразительные живые черты, очарование которых теперь все превозносили, и думала: «Он изменился; в его сердце настороженность, он не способен от нее отрешиться». Сможет ли вообще? – задалась она вопросом. Она ощущала, что, как бы плавно ни лилась его речь, как бы внимательно он ни слушал – а слушал он крайне внимательно, – его разум одновременно занят другими делами. Наконец, отклонив предложение выпить еще по бокалу, она тронула его за руку.– Эдуард, милый, какая же я эгоистка. Из-за меня ты наверняка пропускаешь миллион деловых встреч. Он искренне удивился.– Нет. Разумеется, нет. Я веду тебя ужинать. – Он помолчал. – Если, понятно, не отрываю тебя от миллиона других свиданий. – Нет, никоим образом.Они обменялись улыбками, он поднялся и помог ей встать.– Прекрасно. Так идем? Куда бы тебе хотелось? Можно к Максиму. Можно в «Гран Вефур». Выбирай.– Что-нибудь поскромнее. – Изобел отбросила назад волну золотых с рыжинкой волос и взяла шляпу. – Что-нибудь другое. Попроще. Где мы не встретим знакомых. Отвези меня туда, где я еще не бывала. Удиви меня.– Отлично.Она заметила, как кончики его губ дрогнули в улыбке. Они вышли в огромный вестибюль с мраморным полом. У самых дверей он остановился, словно внезапно принял решение.– После ужина я приглашаю тебя в Сен-Клу. Мне бы хотелось показать тебе дом.– Эдуард, милый, с превеликим удовольствием…– В таком случае… – он замялся, – возможно, ты предупредишь горничную?Изобел на него уставилась, потом рассмеялась, подхватила под руку и увлекла к дверям.– Эдуард, милый, ты очаровательный идиот. Я уже и забыла, когда в последний раз путешествовала с горничной. Перед тобой женщина, которая умудрилась выжить в Европе, Южной Америке и Восточной Африке – без горничной. Ты поражен?– Глубоко. – Он помог ей сесть в свой «Бентли Континентал», тронул машину с места и, улыбнувшись, заметил: – В Восточной Африке? Что ты там делала?Изобел сладко потянулась, закинула свою умопомрачительную черную шляпу на заднее откидное сиденье и небрежно бросила:– Скупала львов.Он отвез ее в маленькое кафе в одном из рабочих пригородов – в этой части Парижа Изобел никогда не бывала. Она предположила, что он выбрал кафе «Уникум» чисто случайно, но, к ее удивлению, хозяин и его полная круглолицая жена встретили Эдуарда как сына, вернувшегося после долгой разлуки: расцеловали в обе щеки, сердечно обняли, наградили Изобел долгим придирчивым взглядом и, видимо, остались ею довольны.Посетителей не было. Их усадили за маленький столик, набросили поверх красной клетчатой скатерти свежую, накрахмаленную, белого полотна, разложили два прибора, поставили два стакана для вина и корзиночку с восхитительным, только что из печи хлебом. В стеклянном графине подали отменное крепкое vin ordinaire Столовое (не марочное) вино (фр.)
. Еда была выше всяких похвал – все блюда приготовил и не без законной гордости подал на стол сам хозяин: крохотные moules marinieres Съедобные морские ракушки (фр.)
, такие вкусные, будто их только этим утром собрали на скалах; бифштекс под хрустящей коричневой корочкой, но с кровью внутри; большое блюдо хрустящего, обжигающего язык картофеля, зажаренного «соломкой»; чудесный салат в простой белой миске. А такого камамбера Семейство мягких нежных сыров с острым запахом.
Изобел в жизни не пробовала – хозяин с гордостью сообщил, что сыр ему поставляет брат со своей фермы в Нормандии, где, заверил он, производят единственные сорта камамбера, которые стоит покупать.Оба поели с большим аппетитом и, покончив с едой, перешли к черному кофе и чудесной терпкой виноградной водке. Изобел откинулась на спинку стула и улыбнулась.– Так вкусно я еще никогда не ела. Много лучше, чем у Максима. Спасибо, Эдуард.– Я надеялся, что тебе здесь понравится. А теперь расскажи про львов.Изобел подумала и начала, тщательно выбирая слова:– Значит, два года назад я овдовела – тебе это известно. Ты мне писал.– Да. – Он поднял темно-голубые глаза и встретился с нею взглядом.– А после… Я, видимо, растерялась. Ты не представляешь, Эдуард, какую безалаберную жизнь я вела. Носилась по автогонкам, вечно то поезд, то самолет. И вдруг этому пришел конец. Все это время, все эти годы я вертелась как белка в колесе, так что недосуг было сесть и подумать – очередной билет, очередная гостиница. А быть может, я сама не хотела задумываться. Не знаю. Как бы там ни было, этому пришел внезапный конец, и я подумала… – Она замолчала и взяла его за руку. – Эдуард, милый, ты меня поймешь, я знаю. Я подумала – хочу сделать что-то полезное. Приносить пользу. Кому-нибудь. В чем-нибудь. – Она отвела глаза. – А это было трудно. Меня не научили приносить пользу. Мне дали идиотское женское образование. Никаких навыков полезного труда. Даже в войну, если вспомнить, много людей – женщин – занимались делом. Водили машины «Скорой помощи». Служили в ВТС Вспомогательная территориальная служба (женская); существовала в годы Второй мировой войны.
. Работали на фермах. Я ничем таким в жизни не занималась. – Она пожала плечами. – Вероятно, мне стало стыдно – с опозданием на десять лет.– И что же ты сделала, чтобы приносить пользу? – мягко спросил он, выказывая понимание.Изобел вздохнула.– Вернулась домой. В Англию. К папе. Ох, Эдуард, не описать, какое это было грустное возвращение. Я столько лет не бывала дома, только приезжала на несколько дней, когда умерла мама. А в этот раз… Наш лондонский особняк продали за три года до того. Его снесли, теперь на этом месте отель. Поэтому, вероятно, до меня не сразу дошел весь ужас. Впрочем, ждать оставалось недолго. Я отправилась в наше загородное имение и нашла там отца – живет один в громадном доме, комнат не перечесть, слуг не хватает, тоскует по маме и такой одинокий, такой одинокий. Уильям все время в Лондоне, он теперь работает в Сити. Помнишь Уилли, это мой старший брат? Ну так вот, он сейчас в торговом банке, лезет из кожи вон, чтобы восстановить семейные капиталы. А папа прозябает в этой огромной усыпальнице, сходит с ума из-за счетов. – Она передернулась. – Жуткий дом. В него сколько ни вкладывай, все впустую. Одних комнат сто семьдесят пять, крыши – два акра 0, 81 га
, представляешь? Конечно, представляешь. Но главное, он с 1934 года не ремонтировался, а в войну часть дома реквизировало военное командование. Короче, полный развал. Папа не знал, как к этому подступиться, потом посоветовался со старыми приятелями и придумал Великий План. Открыть дом для туристов. Брать за вход. Пусть они ходят и любуются на полотна Рубенса и Гейнсборо – которые остались. Самые луч шие папе пришлось продать. Конечно, в семейную часовню, библиотеку Эдама и Красную гостиную посетителям доступ будет закрыт, и, если повезет, так они заглядятся на чиппендейл и хепплуайт Стили мебели XVIII в., названные по именам мастеров-краснодеревщиков Томаса Чиппендейла и Джорджа Хепплуайта.
, что не заметят дырок в коврах. – Изобел вздохнула. – Хороший был план, но не сработал. За вход решили брать по пять с половиной шиллингов, и сколько же нужно посетителей, чтоб залатать два акра крыши! Так-то вот. И папа надумал устроить заповедник для диких зверей.– Заповедник для диких зверей? – Эдуард удивленно поднял брови, и Изобел мрачно кивнула.– Именно. Заповедник для диких зверей. Львы, жирафы и прочая экзотика. Бродят себе на воле по угодьям. Звучит, конечно, чистым безумием, но вообще-то мысль оказалась довольно дельной. – Она озорно улыбнулась. – Честное слово, они выглядят очень мило, Общество охраны животных и то не могло бы придраться. Самое удивительное – они, похоже, не боятся дождя. Папа их обожает. Каждый день выезжает утром поговорить со львами – из своего «Лендровера». У них у всех теперь имена, как у молочных коров в нашем детстве. Только, понятно, не Маргаритка, Кашка или Гвоздика, а африканские – Нгумбе, Банда и в том же духе. Папа несколько недель рылся в справочниках.– И много народа приезжает поглядеть на львов?– Толпы. Буквально толпы. Это куда интересней, чем глазеть на Рубенса, и, должна признаться, я с ними согласна. Вот так и получилось, что я поехала в Кению покупать львов. А поскольку я не мужчина, то более полезного занятия не могла для себя найти.И она стрельнула в него зелеными глазами – поддразнивая, но в то же время и чуть опасливо, словно боялась, что он начнет над ней подтрунивать. Эдуард, понимавший, что она особенно уязвима в те минуты. когда кажется особенно легкомысленной, сжал ее руку. Она вырвала руку, внезапно на него рассердившись.– Нет, Эдуард, не надо. Не нужно меня жалеть. Я знаю, что это смешно. Я презираю саму себя. Порой мне хочется… о господи, не знаю… Так хочется быть мужчиной, только и всего. Вот тогда бы…Он снова взял ее руку и осторожно поднес к губам.– Ты красивейшая из женщин, что я встречал. А также одна из умнейших, как бы ни притворялась глупенькой. Я очень счастлив, что ты не мужчина. Ну, ладно. – Он встал. – Едем в Сен-Клу.Они подъехали к особняку в поздний час, но стояло полнолуние, ночь была теплая и тихая. По просьбе Изобел Эдуард устроил ей генеральный осмотр поместья. Они миновали парк, через аллеи подстриженных грабов и тисов вышли к розарию, а оттуда – в цветник, засаженный травами и – по весне – лакфиолью. Изобел вздохнула.– В Англии их издавна называли левкоями. Я их люблю, люблю их аромат.Она сорвала цветок, поднесла к лицу, и в свете, падающем из высоких окон особняка, Эдуард заметил, что густой, насыщенный, с примесью золота багрянец левкоя и есть оттенок ее волос. Они помолчали и пошли дальше.Он повел Изобел на конюшни, где старая кобыла ткнулась ей в ладонь нежными бархатными губами; потом они побывали в длинном строении с плоской крышей, напоминающем небольшой ангар. Эдуард включил освещение; Изобел, большая любительница автомобилей, восторженно вскрикнула. Там стояли двадцать – нет, больше, не менее трех десятков – автомобилей, каждый само совершенство, лучший образчик своей модели. Она завороженно прошла вдоль рядов: «Бугатти», «Йенсен», «Бристоль», один из великих «Маллинер-Бентли», легендарный «Порш-356», «Роллс-Ройс Сил-вер Гост» с подножками.Изобел перебегала от машины к машине, гладила отливающие лаком корпуса, сверкающий хром. Эдуард, стоя в дверях, наблюдал за ней со странным отрешенным выражением. Изобел обернулась к нему.– Эдуард, они прекрасны. Сказочно прекрасны. «Бугатти», должно быть, просто уникален – их было сделано всего семь, верно? Я думала, ни одного уже не осталось… – Она помолчала. – Не знала, что ты так сильно увлекаешься автомобилями.Он пожал плечами:– Я люблю быструю езду. В одиночестве. Порой сажусь ночью за руль, когда нужно сосредоточиться.– Но столько машин…– Да. – Он еще раз пожал плечами. – Вообще-то я покупал их не для себя. Для одного человека, которого интересовали машины. – Он повернулся к дверям. – Вероятно, сейчас держать такую коллекцию немного смешно.Он выключил свет и направился к выходу. Изобел глядела ему в спину. Она слышала о мальчике, Грегуаре, по слухам, сыне Жан-Поля. Слышала, что Эдуард был очень привязан к ребенку Ее пронзила жалость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Весной следующего, 1957 года Мари-Од Руссе, старшая секретарша Эдуарда де Шавиньи, молодая женщина выдающихся способностей, известная тем, что ее ничто никогда не заставало врасплох, связалась с Эдуардом по интеркому. На сей раз она таки утратила самообладание.– Тысяча извинений, мсье де Шавиньи, но тут одна дама упорно добивается личного разговора с вами. Она… м-м… не вешает трубку. Я ей объяснила, что вас нет, но…– Кто это?– Она называет себя графиней Сфорца-Беллини, сэр.– Меня для нее нет. Впервые слышу это имя. – Эдуард потянулся отключить интерком, но замер с поднятым пальцем. – Погодите. У нее английский акцент?– Да, мсье де Шавиньи. Ярко выраженный.– Соедините. И отмените назначенные на вечер встречи.Старшая секретарша на секунду утратила дар речи.– Отменить, мсье де Шавиньи? Но в семь вас принимает посол Саудовской Аравии, в восемь вы встречаетесь с заместителем министра внутренних дел Соединенных Штатов по вопросу о нефтепроводе в Литтл Биг Инч, в девять к вам в Сен-Клу прибывает Саймон Шер, а в десять вы обещали быть на приеме у герцогини Кин-сак-Плессан…– Я сказал: отменить. А сейчас соедините.– Слушаюсь, мсье де Шавиньи.Мари-Од неприязненно взглянула на телефон. Откуда она взялась, эта дамочка?– Соединяю, графиня. Эдуард поднял трубку:– Изобел! Где ты? В «Ритце»? Выезжаю.
Из всех великих отелей Парижа «Ритц» выделяется одним неоспоримым достоинством: он расположен на Вандомской площади, а площадь – в двух шагах от самой соблазнительной торговой улицы на свете, Фобур-Сент-Оноре.Изобел воспользовалась этим соседством – успела побывать в салоне де Шавиньи на этой улице; поскольку она волновалась, то и вырядилась экстравагантней обычного. Она ждала Эдуарда за столиком в роскошном jardin interieur Зимний сад (фр.)
. На ней было ее любимое узкое платье от Диора из шелкового крепа цвета violette de Parme Пармская фиалка (фр.)
и ожерелье из аметистов и бриллиантов от де Шавиньи. Тонкой кожи перчатки по локоть были окрашены в тон платью. Изобел надумала явиться в своей самой умопомрачительной шляпе с черной шелковой вуалью. Она трижды надевала и снимала шляпу; сейчас та лежала рядом на стуле. В результате Изобел слегка растрепала прическу, против света ее волосы смотрелись огненным ореолом. Она с огромным удовольствием отметила, что к ней прикованы взоры всех мужчин в помещении. В этот день ей исполнилось тридцать шесть лет, так что эти взгляды придавали ей уверенности.Она села так, чтобы первой увидеть Эдуарда, – и увидела: высокий брюнет в черном костюме шел по вестибюлю быстрым шагом.Он приблизился, посмотрел на нее с высоты своего роста, и у нее на миг перехватило дыхание. Изобел знала, что он изменился, что ему уже тридцать два года, что он преуспевает, приобрел огромную власть и, вероятно, окажется непохожим на молодого человека, которого она помнила. Она читала о нем в газетах, раза два видела по телевизору, встречала снимки в журналах. И все же действительность застала ее врасплох.Лицо его утратило мягкость, на нем не осталось и следа былой ранимости. Перед ней стоял мужчина поразительной красоты, но внушающий легкий страх. Когда его высокая гибкая фигура появилась в дверях, она разом приковала взоры всех женщин. От крыльев носа к уголкам губ залегли складки, рот сурово сжат; она заметила, как, войдя в помещение, он одним холодным цепким взглядом вобрал все – кто, как и с кем.Она подумала: «Господи, я, кажется, дуру сваляла». Но тут он медленно улыбнулся, улыбка зажгла его темно-голубые глаза, озарила лицо, и она поняла, что все в порядке, что в конечном счете она не сваляла дуру.– Эдуард, милый, – произнесла она. Он поднес к губам ее руку, продолжая смотреть ей в глаза. На миг ее охватили сомнения и робость – она знала, что тоже изменилась, что вокруг ее изумрудных глаз появились морщинки, которых не было в их последнюю встречу.– Восемь лет. Почти восемь лет. – Она нерешительно замолкла, и Эдуард подумал: «Она изменилась, раньше нерешительность была ей чужда; она стала прекрасней, чем когда бы то ни было».– Они сгинули, – сказал он и сел рядом, не выпуская ее руки из своей.– Два бокала мартини.Официант бросился исполнять заказ. Эдуард даже не повернул головы. Он смотрел только на Изобел; она догадалась – он вспоминает, как они в прошлый раз пили мартини и что она тогда ему говорила. Она уловила в его глазах радость и вопрос, который он из деликатности и осторожности не решался задать.– Да, – сказала она. – А ведь сейчас мартини еще и не принесли.
Они разговаривали, сперва легко, потом с меньшей раскованностью. Изобел глядела на него, изучала его выразительные живые черты, очарование которых теперь все превозносили, и думала: «Он изменился; в его сердце настороженность, он не способен от нее отрешиться». Сможет ли вообще? – задалась она вопросом. Она ощущала, что, как бы плавно ни лилась его речь, как бы внимательно он ни слушал – а слушал он крайне внимательно, – его разум одновременно занят другими делами. Наконец, отклонив предложение выпить еще по бокалу, она тронула его за руку.– Эдуард, милый, какая же я эгоистка. Из-за меня ты наверняка пропускаешь миллион деловых встреч. Он искренне удивился.– Нет. Разумеется, нет. Я веду тебя ужинать. – Он помолчал. – Если, понятно, не отрываю тебя от миллиона других свиданий. – Нет, никоим образом.Они обменялись улыбками, он поднялся и помог ей встать.– Прекрасно. Так идем? Куда бы тебе хотелось? Можно к Максиму. Можно в «Гран Вефур». Выбирай.– Что-нибудь поскромнее. – Изобел отбросила назад волну золотых с рыжинкой волос и взяла шляпу. – Что-нибудь другое. Попроще. Где мы не встретим знакомых. Отвези меня туда, где я еще не бывала. Удиви меня.– Отлично.Она заметила, как кончики его губ дрогнули в улыбке. Они вышли в огромный вестибюль с мраморным полом. У самых дверей он остановился, словно внезапно принял решение.– После ужина я приглашаю тебя в Сен-Клу. Мне бы хотелось показать тебе дом.– Эдуард, милый, с превеликим удовольствием…– В таком случае… – он замялся, – возможно, ты предупредишь горничную?Изобел на него уставилась, потом рассмеялась, подхватила под руку и увлекла к дверям.– Эдуард, милый, ты очаровательный идиот. Я уже и забыла, когда в последний раз путешествовала с горничной. Перед тобой женщина, которая умудрилась выжить в Европе, Южной Америке и Восточной Африке – без горничной. Ты поражен?– Глубоко. – Он помог ей сесть в свой «Бентли Континентал», тронул машину с места и, улыбнувшись, заметил: – В Восточной Африке? Что ты там делала?Изобел сладко потянулась, закинула свою умопомрачительную черную шляпу на заднее откидное сиденье и небрежно бросила:– Скупала львов.Он отвез ее в маленькое кафе в одном из рабочих пригородов – в этой части Парижа Изобел никогда не бывала. Она предположила, что он выбрал кафе «Уникум» чисто случайно, но, к ее удивлению, хозяин и его полная круглолицая жена встретили Эдуарда как сына, вернувшегося после долгой разлуки: расцеловали в обе щеки, сердечно обняли, наградили Изобел долгим придирчивым взглядом и, видимо, остались ею довольны.Посетителей не было. Их усадили за маленький столик, набросили поверх красной клетчатой скатерти свежую, накрахмаленную, белого полотна, разложили два прибора, поставили два стакана для вина и корзиночку с восхитительным, только что из печи хлебом. В стеклянном графине подали отменное крепкое vin ordinaire Столовое (не марочное) вино (фр.)
. Еда была выше всяких похвал – все блюда приготовил и не без законной гордости подал на стол сам хозяин: крохотные moules marinieres Съедобные морские ракушки (фр.)
, такие вкусные, будто их только этим утром собрали на скалах; бифштекс под хрустящей коричневой корочкой, но с кровью внутри; большое блюдо хрустящего, обжигающего язык картофеля, зажаренного «соломкой»; чудесный салат в простой белой миске. А такого камамбера Семейство мягких нежных сыров с острым запахом.
Изобел в жизни не пробовала – хозяин с гордостью сообщил, что сыр ему поставляет брат со своей фермы в Нормандии, где, заверил он, производят единственные сорта камамбера, которые стоит покупать.Оба поели с большим аппетитом и, покончив с едой, перешли к черному кофе и чудесной терпкой виноградной водке. Изобел откинулась на спинку стула и улыбнулась.– Так вкусно я еще никогда не ела. Много лучше, чем у Максима. Спасибо, Эдуард.– Я надеялся, что тебе здесь понравится. А теперь расскажи про львов.Изобел подумала и начала, тщательно выбирая слова:– Значит, два года назад я овдовела – тебе это известно. Ты мне писал.– Да. – Он поднял темно-голубые глаза и встретился с нею взглядом.– А после… Я, видимо, растерялась. Ты не представляешь, Эдуард, какую безалаберную жизнь я вела. Носилась по автогонкам, вечно то поезд, то самолет. И вдруг этому пришел конец. Все это время, все эти годы я вертелась как белка в колесе, так что недосуг было сесть и подумать – очередной билет, очередная гостиница. А быть может, я сама не хотела задумываться. Не знаю. Как бы там ни было, этому пришел внезапный конец, и я подумала… – Она замолчала и взяла его за руку. – Эдуард, милый, ты меня поймешь, я знаю. Я подумала – хочу сделать что-то полезное. Приносить пользу. Кому-нибудь. В чем-нибудь. – Она отвела глаза. – А это было трудно. Меня не научили приносить пользу. Мне дали идиотское женское образование. Никаких навыков полезного труда. Даже в войну, если вспомнить, много людей – женщин – занимались делом. Водили машины «Скорой помощи». Служили в ВТС Вспомогательная территориальная служба (женская); существовала в годы Второй мировой войны.
. Работали на фермах. Я ничем таким в жизни не занималась. – Она пожала плечами. – Вероятно, мне стало стыдно – с опозданием на десять лет.– И что же ты сделала, чтобы приносить пользу? – мягко спросил он, выказывая понимание.Изобел вздохнула.– Вернулась домой. В Англию. К папе. Ох, Эдуард, не описать, какое это было грустное возвращение. Я столько лет не бывала дома, только приезжала на несколько дней, когда умерла мама. А в этот раз… Наш лондонский особняк продали за три года до того. Его снесли, теперь на этом месте отель. Поэтому, вероятно, до меня не сразу дошел весь ужас. Впрочем, ждать оставалось недолго. Я отправилась в наше загородное имение и нашла там отца – живет один в громадном доме, комнат не перечесть, слуг не хватает, тоскует по маме и такой одинокий, такой одинокий. Уильям все время в Лондоне, он теперь работает в Сити. Помнишь Уилли, это мой старший брат? Ну так вот, он сейчас в торговом банке, лезет из кожи вон, чтобы восстановить семейные капиталы. А папа прозябает в этой огромной усыпальнице, сходит с ума из-за счетов. – Она передернулась. – Жуткий дом. В него сколько ни вкладывай, все впустую. Одних комнат сто семьдесят пять, крыши – два акра 0, 81 га
, представляешь? Конечно, представляешь. Но главное, он с 1934 года не ремонтировался, а в войну часть дома реквизировало военное командование. Короче, полный развал. Папа не знал, как к этому подступиться, потом посоветовался со старыми приятелями и придумал Великий План. Открыть дом для туристов. Брать за вход. Пусть они ходят и любуются на полотна Рубенса и Гейнсборо – которые остались. Самые луч шие папе пришлось продать. Конечно, в семейную часовню, библиотеку Эдама и Красную гостиную посетителям доступ будет закрыт, и, если повезет, так они заглядятся на чиппендейл и хепплуайт Стили мебели XVIII в., названные по именам мастеров-краснодеревщиков Томаса Чиппендейла и Джорджа Хепплуайта.
, что не заметят дырок в коврах. – Изобел вздохнула. – Хороший был план, но не сработал. За вход решили брать по пять с половиной шиллингов, и сколько же нужно посетителей, чтоб залатать два акра крыши! Так-то вот. И папа надумал устроить заповедник для диких зверей.– Заповедник для диких зверей? – Эдуард удивленно поднял брови, и Изобел мрачно кивнула.– Именно. Заповедник для диких зверей. Львы, жирафы и прочая экзотика. Бродят себе на воле по угодьям. Звучит, конечно, чистым безумием, но вообще-то мысль оказалась довольно дельной. – Она озорно улыбнулась. – Честное слово, они выглядят очень мило, Общество охраны животных и то не могло бы придраться. Самое удивительное – они, похоже, не боятся дождя. Папа их обожает. Каждый день выезжает утром поговорить со львами – из своего «Лендровера». У них у всех теперь имена, как у молочных коров в нашем детстве. Только, понятно, не Маргаритка, Кашка или Гвоздика, а африканские – Нгумбе, Банда и в том же духе. Папа несколько недель рылся в справочниках.– И много народа приезжает поглядеть на львов?– Толпы. Буквально толпы. Это куда интересней, чем глазеть на Рубенса, и, должна признаться, я с ними согласна. Вот так и получилось, что я поехала в Кению покупать львов. А поскольку я не мужчина, то более полезного занятия не могла для себя найти.И она стрельнула в него зелеными глазами – поддразнивая, но в то же время и чуть опасливо, словно боялась, что он начнет над ней подтрунивать. Эдуард, понимавший, что она особенно уязвима в те минуты. когда кажется особенно легкомысленной, сжал ее руку. Она вырвала руку, внезапно на него рассердившись.– Нет, Эдуард, не надо. Не нужно меня жалеть. Я знаю, что это смешно. Я презираю саму себя. Порой мне хочется… о господи, не знаю… Так хочется быть мужчиной, только и всего. Вот тогда бы…Он снова взял ее руку и осторожно поднес к губам.– Ты красивейшая из женщин, что я встречал. А также одна из умнейших, как бы ни притворялась глупенькой. Я очень счастлив, что ты не мужчина. Ну, ладно. – Он встал. – Едем в Сен-Клу.Они подъехали к особняку в поздний час, но стояло полнолуние, ночь была теплая и тихая. По просьбе Изобел Эдуард устроил ей генеральный осмотр поместья. Они миновали парк, через аллеи подстриженных грабов и тисов вышли к розарию, а оттуда – в цветник, засаженный травами и – по весне – лакфиолью. Изобел вздохнула.– В Англии их издавна называли левкоями. Я их люблю, люблю их аромат.Она сорвала цветок, поднесла к лицу, и в свете, падающем из высоких окон особняка, Эдуард заметил, что густой, насыщенный, с примесью золота багрянец левкоя и есть оттенок ее волос. Они помолчали и пошли дальше.Он повел Изобел на конюшни, где старая кобыла ткнулась ей в ладонь нежными бархатными губами; потом они побывали в длинном строении с плоской крышей, напоминающем небольшой ангар. Эдуард включил освещение; Изобел, большая любительница автомобилей, восторженно вскрикнула. Там стояли двадцать – нет, больше, не менее трех десятков – автомобилей, каждый само совершенство, лучший образчик своей модели. Она завороженно прошла вдоль рядов: «Бугатти», «Йенсен», «Бристоль», один из великих «Маллинер-Бентли», легендарный «Порш-356», «Роллс-Ройс Сил-вер Гост» с подножками.Изобел перебегала от машины к машине, гладила отливающие лаком корпуса, сверкающий хром. Эдуард, стоя в дверях, наблюдал за ней со странным отрешенным выражением. Изобел обернулась к нему.– Эдуард, они прекрасны. Сказочно прекрасны. «Бугатти», должно быть, просто уникален – их было сделано всего семь, верно? Я думала, ни одного уже не осталось… – Она помолчала. – Не знала, что ты так сильно увлекаешься автомобилями.Он пожал плечами:– Я люблю быструю езду. В одиночестве. Порой сажусь ночью за руль, когда нужно сосредоточиться.– Но столько машин…– Да. – Он еще раз пожал плечами. – Вообще-то я покупал их не для себя. Для одного человека, которого интересовали машины. – Он повернулся к дверям. – Вероятно, сейчас держать такую коллекцию немного смешно.Он выключил свет и направился к выходу. Изобел глядела ему в спину. Она слышала о мальчике, Грегуаре, по слухам, сыне Жан-Поля. Слышала, что Эдуард был очень привязан к ребенку Ее пронзила жалость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31