После еды Агнес сказала, чтобы я сел рядом с ней за письменный стол. Она включила компьютер и открыла текстовый файл.
— Читай, — сказала она.
Я начал читать, но едва успел пробежать первые фразы, как она прервала меня словами:
— Видишь, я тоже написала рассказ. Я хотела бы писать еще. Тебе нравится?
— Дай мне сначала дочитать, — сказал я. Но она была слишком возбуждена, чтобы спокойно сидеть рядом со мной.
— Я пойду сварю кофе.
Я читал.
* * *
Мне пора идти. Я встаю. Я выхожу из дома. Я еду на поезде. Какой-то мужчина пялится на меня. Он садится рядом со мной. Он встает, когда я встаю. Он идет за мной, когда я выхожу. Когда я оборачиваюсь, мне его не рассмотреть, так близко он от меня. Но он не касается меня. Он следует за мной. Он не говорит. Он всегда рядом, днем и ночью. Он спит со мной, не касаясь меня. Он во мне, он наполняет меня. Когда я смотрю в зеркало, я вижу только его. Я уже не узнаю своих рук, своих ног. Платья мои слишком малы, туфли жмут, волосы мои стали светлее, голос глуше. Мне пора идти. Я встаю. Я выхожу из дома.
* * *
Я прочитал написанное быстро и поверхностно. Я был нетерпелив. Агнес вернулась из кухни со смущенной улыбкой. Мы снова сели за обеденный стол. Свечи уже почти догорели.
— Ну как? — спросила она.
— Как насчет кофе? — переспросил я.
Мне совсем не хотелось оценивать ее сочинение, и я был раздражен, что она меня к этому принуждала. Когда она извинилась и налила мне кофе, мне стало стыдно.
— Видишь ли, — начал я и, не выдержав ее полного ожидания взгляда, взял чашку и отошел к окну. — Видишь ли, нельзя так вот просто сесть за стол и написать за неделю роман. Я вот ведь не пишу компьютерные программы.
— Но ведь это всего лишь короткий рассказ, — защищалась Агнес.
— Я не могу ничего о нем сказать, — сказал я, — не хочу. Я не писатель.
Агнес молчала, а я смотрел на улицу.
— Ты и не должен, — проговорила она.
— Он для меня как математическая формула, — продолжил я, — как будто где-то в голове — неизвестная величина «икс», которую надо найти. Текст все время сужается, как воронка. И в конце концов результатом окажется ноль.
Я проговорил еще какое-то время в том же духе, при этом я даже вполне верил в то, что произносил. Дело было совсем не в этом рассказе. Он был, может быть, и не так хорош, но уж точно лучше всего того, что я написал за последние десять лет.
— Ты ведь ничего не читаешь, — закончил я, — у тебя и книг нет. Как ты собираешься писать, если не читаешь?
Агнес молча нарезала яблочный пирог, который она испекла для меня.
— Хочешь с мороженым? — спросила она, не глядя на меня.
Мы поели.
— Пирог вкусный, — сказал я.
Агнес встала и подошла к компьютеру. На мониторе были звезды, светящиеся точки, летевшие из центра экрана. Когда Агнес коснулась мыши, снова появился ее рассказ. Она нажала две клавиши, и текст исчез.
— Что ты делаешь? — спросил я.
— Я его стерла, — ответила она, — забыли об этом. Пойдем погуляем?
Мы прошлись по кварталу. Дождь кончился, но улицы были еще мокрыми. Агнес показала мне магазин, где она покупает продукты, прачечную, ресторан, где часто ужинает. Я пытался представить себе, каково это — жить среди этих улиц, но у меня не получалось.
Агнес сказала, что ей нравится район, она себя хорошо здесь чувствует, хотя почти никого не знает. Когда мы вернулись в ее квартиру, она вытащила из шкафа стопку темных стеклянных пластинок.
— Это моя работа, — сказала она.
На первый взгляд казалось, что пластинки просто темные, но когда я присмотрелся повнимательнее, то разглядел в сером тумане крохотные точки на равных расстояниях друг от друга.
— Это рентгеновские снимки кристаллических решеток, — пояснила Агнес. — Реальное расположение атомов. Почти все таит в самой глубине симметрию.
Я вернул ей пластинки. Она подошла к окну и стала рассматривать их одну за другой на просвет.
— Самое загадочное — пустота в середине, — сказала она, — то, что остается невидимым, оси симметрии.
— Но какое это имеет отношение к нам? — спросил я. — К жизни, к тебе и ко мне? Мы асимметричны.
— У асимметрии всегда есть причина, — ответила Агнес. — Жизнь вообще возможна только благодаря асимметрии. Различию между полами. Тому обстоятельству, что время идет только в одну сторону. У асимметрии всегда есть причина и следствие.
Я еще никогда не слышал, чтобы Агнес говорила с таким воодушевлением. Я обнял ее. Она подняла диапозитивы вверх, защищая, и воскликнула:
— Осторожно, они легко бьются!
Несмотря на ее предостережения, я поднял ее на руки и отнес на матрас. Она все-таки встала, чтобы убрать снимки на место, а потом вернулась, разделась и легла рядом со мной. Мы отдались любви, а за окном тем временем стемнело. Я остался ночевать у Агнес.
Под утро меня разбудил гул в батареях отопления. Я приподнялся и увидел, что Агнес тоже не спит.
— Кто-то подает сигналы, стучит по трубе, — сказал я.
— Это паровое отопление, здесь нет кондиционера, как в твоей квартире. От жары трубы расширяются и издают такие вот звуки.
— Тебе это не мешает? Ведь при таком шуме не уснешь.
— Почему же, совсем наоборот, — отвечала Агнес. — Когда я просыпаюсь ночью, то чувствую, что я не одна.
— Ты и так не одна.
— Верно, — кивнула она, — сейчас не одна.
9
— Я много размышляла, — сказала Агнес, когда мы снова встретились несколько дней спустя. Это было вечером третьего июля, и мы гуляли по берегу озера Мичиган. Празднование Дня независимости начинается в Чикаго уже вечером накануне фейерверком и музыкой. В парке Гранта было полно народу, но здесь, немного подальше к северу, набережная пустынна. Мы уселись на парапет и стали смотреть на озеро.
— Почему ты бросил писать, — спросила Агнес, — писать по-настоящему?
— Не знаю. Мне нечего было сказать. Или мне чего-то не хватало. Просто в какой-то момент перестал.
— А ты не хочешь попробовать снова?
— Хочу ли я? Хотения мало… Почему ты спрашиваешь? Ты хочешь, чтобы у тебя был знаменитый приятель?
— Приятель, — проговорила Агнес, — звучит странно. — Она подтянула ноги и уперлась коленями в подбородок. — У меня было чувство, что ты ревновал, когда я показала тебе свой рассказ.
— Мне очень жаль, правда, я был несправедлив. Я был в раздражении.
— Да ладно. Но ты мне показывал ту книгу маленьких рассказов.
— Эту книгу купило целых сто восемьдесят семь человек…
— Это не имеет значения. Зато ты умеешь писать истории. Давай вернемся домой.
Когда мы встали и пошли назад, начало смеркаться. Небоскребы в центре города сливались в одно целое и казались одним огромным зданием, темной горой.
Внизу на берегу группа латиноамериканцев, должно быть семья, развела костер и веселилась. Агнес взяла меня за руку.
— А не мог бы ты написать историю обо мне? — спросила она.
Я засмеялся, и она засмеялась вместе со мной.
— Если хочешь стать бессмертной, тебе надо выбрать кого-нибудь познаменитей.
— Двух сотен экземпляров достаточно. Даже если она не будет напечатана. Это как портрет. Ты видел мои фотографии. У меня нет ни одного хорошего снимка. На котором я была бы такой, какая я в самом деле.
— Может, мне написать о тебе стихотворение? — спросил я. — So long as men can breathe, or eyes can see, so long lives this, and this gives life to theenote 4.
— Не надо стихов, — ответила Агнес, — напиши историю.
Мы дошли до моего дома. Магазинчик внизу был закрыт.
— Ты когда-нибудь поднимался к себе по лестнице? — спросила Агнес.
— Нет, — ответил я, — а зачем?
— А откуда ты тогда знаешь, что и в самом деле живешь на двадцать восьмом этаже?
Мы шагали по пожарной лестнице и считали этажи. Лестничная клетка была узкой и выкрашенной в желтый цвет. Когда мы остановились на двадцатом этаже, чтобы перевести дух, вдали послышались шаги. Мы затаили дыхание, но шаги вдруг прекратились, хлопнула дверь, и снова настала тишина.
— Я не люблю лифты, — сказала Агнес, — в них теряешь почву под ногами.
— По-моему, они очень даже практичны, — заметил я, двинувшись дальше, — представь себе…
— Я не хотела бы жить так высоко, — прервала меня Агнес, следуя за мной, — это не полезно.
Как и можно было предположить, моя квартира действительно находилась на двадцать восьмом этаже. Я в изнеможении упал на тахту. Агнес налила себе стакан воды, а мне принесла пива.
— Я никогда не писал историй о живых людях, — заговорил я, — вначале я, быть может, и отталкивался от какого-нибудь знакомого мне человека. Но внутри истории надо быть свободным. Все остальное — журналистика.
Агнес уселась рядом со мной.
— А истории, которые ты писал, действительно не имели ничего общего с людьми, которые натолкнули тебя на них?
— Да нет, — ответил я, — они были связаны с тем образом, который у меня сложился. Может быть, даже слишком связаны. Моя тогдашняя подруга ушла от меня, потому что узнала себя в одной из историй.
— Правда? — оживилась Агнес.
— Нет, — ответил я, — просто мы договорились, что будем объяснять это таким вот образом.
Агнес задумалась.
— Напиши обо мне историю, — сказала она некоторое время спустя, — чтобы я знала, что ты обо мне думаешь.
— Я никогда не знаю, чем дело кончится, — заметил я, — просто не распоряжаюсь сюжетом. Может получиться, что мы оба будем разочарованы.
— Под мою ответственность, — сказала Агнес, — твое дело писать.
Я был влюблен и ничего не имел против того, чтобы потратить пару дней на написание рассказа. Энтузиазм Агнес породил во мне любопытство, мне было интересно, чем окончится эксперимент, в состоянии ли я еще сочинять истории.
— Давай прямо сейчас и начнем, — предложила Агнес, — историю любви про тебя и меня.
— Нет, — возразил я, — писать буду все-таки я. Но сначала я бы хотел посмотреть фейерверк.
Агнес заявила, что ей фейерверк не интересен и что она хотела бы, чтобы я сразу начал писать. Я взял лист бумаги и стал писать.
* * *
Вечером третьего июля мы поднялись на террасу, расположенную на крыше, и стали вместе смотреть фейерверк.
* * *
Лифт шел до тридцать пятого этажа, дальше надо было подниматься по узкой лестнице. Терраса на крыше была покрыта деревянными планками, которые от солнца и дождей стали почти черными. Мы подошли к перилам и огляделись. Далеко внизу ехали машины и двигались люди, заполнявшие вечерние улицы. Мы могли видеть и озеро, и парк Гранта, где горело множество костров.
— Все эти люди, — проговорила Агнес, — не знают, что мы на них смотрим.
— Какая разница, знают или не знают.
— Они могли бы спрятаться, — возразила Агнес. — А когда начнется фейерверк?
— Когда станет достаточно темно. Тебе холодно?
— Нет, — ответила она и улеглась на одну из деревянных скамей, стоявших на террасе. — Ты часто бываешь здесь наверху?
Я сел рядом с ней.
— Вначале я приходил сюда почти каждый день, а теперь не часто. Вернее, перестал ходить совсем.
— Почему? — спросила Агнес. — Здесь можно смотреть на звезды.
Потом начался фейерверк. Агнес встала, и мы снова подошли к перилам, хотя ракеты разрывались высоко вверху над нами, так что мы могли смотреть на них и с середины крыши.
— А как давно Швейцария — независимое государство? — спросила Агнес.
— Не знаю, — ответил я, — трудно сказать.
10
В квартиру мы вернулись продрогшие.
— Теперь ты должен начать писать историю, — сказала Агнес.
— Хорошо, — согласился я, — но ты будешь мне позировать.
Мы пошли в кабинет. Агнес уселась в плетеное кресло у окна и стала убирать волосы с лица, поправлять воротник и улыбаться, словно ее собираются фотографировать. Я сел к компьютеру и посмотрел на нее. Меня снова поразило, что, несмотря на улыбку, ее лицо было серьезным, а взгляд говорил что-то на языке, которого я не понимал.
— Как бы ты хотела выглядеть? — спросил я.
— Главное, чтобы было похоже, — ответила она. — Но это должно быть симпатично. Ты ведь все-таки в меня влюбился, правда?
Я стал писать.
* * *
Впервые я увидел Агнес в Чикагской публичной библиотеке в апреле этого года.
* * *
— Что ты написал? — поинтересовалась она. Я прочел, и она осталась довольна.
— Тебе не обязательно позировать, — сказал я, — просто мне хотелось еще раз спокойно рассмотреть тебя.
— Мне совсем не трудно, — ответила Агнес.
— Но я просто не могу писать, когда ты вот так сидишь и наблюдаешь за мной. Может, сваришь пока нам кофе?
Агнес пошла в кухню. Когда она вернулась, я прочитал ей то, что успел написать.
* * *
Впервые я увидел Агнес в Чикагской публичной библиотеке в апреле этого года. Она сразу же привлекла мое внимание, как только села в зале напротив меня. Ее неловкие движения как-то не сочетались с утонченным, почти хрупким телом. Лицо ее было узким и бледным, волосы темными волнами падали на плечи. Наши взгляды встретились на мгновение, и я увидел ее удивленные голубые глаза. Когда она вышла из зала, я последовал за ней. На лестнице перед входом в библиотеку мы столкнулись снова, и я предложил ей выпить кофе.
Мы разговорились удивительно быстро. Мы успели поговорить о любви и смерти, прежде чем я узнал ее имя. Она придерживалась строгих взглядов. Мой цинизм вызывал у нее бурную реакцию, а когда она волновалась, то краснела и производила еще более ранимое впечатление, чем обычно.
* * *
Агнес разозлилась:
— Писать такое и в самом деле не стоит.
— Так писать мне или не писать? Это была твоя идея.
— Ребенком я всегда краснела. И в школе из-за этого надо мной смеялись и дразнили меня. Мой отец терпеть не мог, что надо мной смеялись.
— А ты?
— К этому привыкаешь. Я много читала. И я хорошо училась.
— Так что мне, все это выкинуть?
— Да, пожалуйста. Разве так уж необходимо писать о моем детстве? Это ведь только история. Разве я не могу просто появиться в библиотеке, такой, как я есть? Такой, какая я сейчас?
— Хорошо, — согласился я, — ты будешь заново рождена из моей головы, как Афина из головы Зевса, мудрой, прекрасной и недоступной.
— Я не хочу быть недоступной, — возразила Агнес и поцеловала меня.
11
В следующие недели я забросил свои железнодорожные вагоны. Теперь я писал историю Агнес, писал, как все было, а когда мы встречались, я читай ей новые главы.
Я был удивлен, как много мы с Агнес пережили вместе и как по-разному все это отразилось в нашей памяти. Часто мы не могли договориться, как именно происходило что-нибудь, и, хотя мне чаще всего удавалось настоять на своей версии события, я не всегда был уверен, что Агнес не права.
Например, мы долгое время не могли прийти к согласию по поводу того, в каком ресторане мы впервые побывали вместе. Агнес утверждала, что это был индийский ресторан, я же настаивал, что мы были в китайском ресторане напротив. Мне казалось даже, будто я помню, что я там ел. Наконец Агнес вспомнила, что записала место и время свидания в свой ежедневник, и эта запись доказала: я был не прав.
Кое-что из описанного мной подробно было для нее несущественно. Другие же вещи, для нее важные, в историю не попадали вовсе или только упоминались, вроде мертвой женщины, найденной нами в тот вечер у ресторана. Я рассказал о самом случае, но не о том, как, например, мы потом узнали, что же с ней случилось, и даже были на ее похоронах. Агнес отнеслась к ней с большим участием и несколько раз писала ее родственникам.
Герберта я в истории не упоминал, и Агнес полагала, что я ревную, было похоже, что это доставляло ей удовольствие. Те несколько раз, когда мы о нем заговаривали, она уходила от моих вопросов или отвечала очень неопределенно. О своем детстве она говорить не любила, только изредка рассказывала — когда была в хорошем настроении — тот или иной эпизод, обрывая рассказ так же неожиданно, как и начиная его. Мой текст был уже достаточно длинным, когда я в конце августа наконец нагнал настоящее. Долго стояла дождливая погода, и вот в начале сентября над озером поднялся холодный, зато сухой ветер, пришедший с севера, и разогнал облака. Мы решили провести день на природе. Агнес пошла домой, чтобы переодеться, а когда вернулась, то позвонила мне снизу из вестибюля, чтобы не терять времени. Она ждала, сидя в одном из черных кожаных кресел, и вид у нее был до странности чужой. На ней были синие бриджи, белая футболка и тяжелые ботинки, по-видимому совсем новые.
— Мы собрались в парк, а не в горы, — удивился я.
— Это лес, а не парк, — возразила Агнес, — и мы, кажется, собирались как следует побродить.
— Ну да, — ответил я и, когда Агнес скептически глянула на мои полуботинки, добавил: — Я могу часами ходить в этих ботинках.
В парке было много каналов и озер, так что мы то и дело присаживались у воды и беседовали. Я сказал Агнес, что она выглядит сегодня иначе, чем обычно, и она ответила, что подстригла свою челку. Потом мне пришлось держать ее, пока она наклонялась над водой маленького озера, чтобы посмотреть на свое отражение в воде.
— Разве плохо? — спросила она.
— Я не думаю, что дело в этом.
Мы взяли с собой одеяло и бутерброды, ближе к вечеру мы улеглись на солнце на маленькой полянке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9