Киоски она прошла, опустив голову, очень торопливо, и обрадовалась, когда наконец перебежала по белым полосам асфальтовый перекресток возле торгового дома «Подсолнечник». Пробежав три убогие улочки, она очутилась рядом с домом, в котором жила.
Это и впрямь был старый обветшалый трехэтажный дом с широким сквозным проездом во двор. В проезде громоздилась куча всякого строительного инструмента, кирпичи, тачка и бочка с известкой. Перед проездом стояла женщина лет пятидесяти в короткой летней юбке, а рядом – другая женщина с мальчиком-оборвышем лет двенадцати. У него был заплывший глаз, и он печально оглядывал улицу.
– Помилуйте, госпожа Моосгабр, – воскликнула женщина в короткой летней юбке, когда госпожа Моосгабр приблизилась к дому, – вы уже идете со свадьбы? Уже кончился ужин «У тибетских лам»?
– «У фей», – сказала госпожа Моосгабр, тряхнув своей небольшой черной сумкой. – «У фей». Пришлось уйти, плохо стало. Может, я переела. Сами знаете, на свадьбе по-другому никак не получается. Но в чем дело, госпожа Фабер? – Госпожа Моосгабр быстро повернулась к другой женщине и указала на мальчика. – Что с ним случилось?
– Идиот, – проговорила госпожа Фабер холодно, и на ее лице не дрогнул ни один мускул, – наглый, грубый и глупый, на месте не усидит. Полез на леса к каменщикам и чуть было не выколол глаз. Наглый, грубый и глупый – в наказание теперь пойдет к глазнику.
– А может, так обойдется, – сказала госпожа Моосгабр и, поглядела на мальчика, который стоял как овечка, – приготовлю вам, госпожа Фабер, отвар, остудите его и пару раз смочите в нем тряпочку.
– Ничего не стану мочить, – сказала госпожа Фабер холодно, и на ее лице не дрогнул ни один мускул, – пойдет к глазнику. Пускай хоть выжжет ему глаз.
– Господь с вами, госпожа Фабер, – засмеялась женщина в короткой летней юбке, – госпожа Моосгабр в этом деле собаку съела. Трудится на кладбище и в Охране, у нее и соответствующий документ есть. Госпожа Моосгабр, вы же знаете, что у вас документ есть, и вы тоже, госпожа Фабер, об этом знаете. Да и потом, – неожиданно сказала женщина, – сегодня праздник. Сегодня ни один глазник не принимает.
– Кое-кто принимает, – сказала госпожа Фабер и поглядела на карточку, которую тем временем госпожа Моосгабр вынула из сумки, – мой ведь тоже сегодня на работе.
– Никуда не ходите, – сказала госпожа Моосгабр и спрятала карточку в сумку, – я вылечу ему глаз. Пускай придет вечером. И вы, госпожа привратница, – сказала она женщине в короткой летней юбке, – вы тоже приходите… – И госпожа Моосгабр, торопливо кивнув, вошла в проезд.
Вход в квартиру госпожи Моосгабр был прямо из проезда. Эта куча строительного инструмента, кирпичи, тачка и бочка с известкой стояли как раз у ее двери. За дверью был коридор с кладовкой и шкафом, из-за которого торчал какой-то длинный шест. Из коридора можно было пройти в кухню. В кухне было матовое окно, выходившее на лестничную клетку, и дверь в комнату. В комнате окно смотрело во двор, чуть дальше от того места, где кончалась домовая лестница. Темная, бедная квартира была, однако, опрятной. Госпожа Моосгабр вошла в кухню, опустила сумку на стул и поглядела на булку, что лежала на столе. Потом открыла буфет и вытащила старую, обтрепанную сумку, в которой было несколько сбереженных грошей. Расстегнув, заглянула в нее и снова сунула в буфет. Потом пошла в комнату. Под кроватью и под зеркалом лежало тряпье, оставленное утром дочкой Набуле, когда та торопилась на свадьбу. Госпожа Моосгабр вернулась в кухню и, осмотрев стол, стул и часы у печи, села на диван.
– Выходит, выгнала меня, – сказала она сама себе, – корки сухой не подала, а пирожки, что я напекла, выкинула лошади. Перед всеми и перед студентами. И Везр, – задрожала она, – того и гляди заявится.
Госпожа Моосгабр встала, поглядела на булку, что лежала на столе, и сумку со стула спрятала в буфет. Потом сняла черно-золотой платок, кофту, длинную черную блестящую юбку, надела домашнее платье и фартук. Растопила печь дровами из ящика, поставила на плиту кастрюлю с водой и горстью каких-то трав. Потом налила воды в ведро и пошла с ним в комнату мыть пол. Домыв его до зеркала, выпрямилась – немного перевести дух – и увидала в окно, как с лестницы сходит во двор маленький оборвыш Фабер. Она обтерла руки и пошла открывать.
Мальчик в кухне неуверенно огляделся, наверное, здесь никогда еще не был, посмотрел на диван и на булку, что лежала на столе, и приблизился к плите. Госпожа Моосгабр подбросила в печь еще несколько полешек.
– Твоя мама, стало быть, говорит, что ты наглый и глупый, – сказала она и намочила тряпочку в кастрюле на плите, – а раз говорит, значит, так оно и есть. Иначе бы не говорила. Зря бы не мучилась, если бы ты был хороший.
Госпожа Моосгабр, выжав тряпочку, подошла к мальчику, который стоял у плиты и, не шевелясь, глядел на булку.
– Отец, как придет с работы, удивится, – сказала госпожа Моосгабр и приложила тряпочку к глазу мальчика, – ты же ходишь за пивом к ужину. Ну-ка подержи тряпочку, а я привяжу ее. – Госпожа Моосгабр подошла к шкафу, взяла большую полосатую тряпку и завязала мальчику глаз. – Если ты такой озорник, учишься ли ты вообще в школе? – спросила она, и мальчик наконец впервые промолвил слово.
– Учусь, – прошептал он, едва заметно подрагивая.
– А что учишь? – спросила госпожа Моосгабр. – Что-нибудь про деревья?
– Биографию председателя, – прошептал он, задрожав снова.
– И ты знаешь ее? – спросила госпожа Моосгабр и села на стул.
– Да, – прошептал мальчик, стоя с завязанным глазом у плиты как овечка и глядя на булку, – мы должны были выучить ее к празднику.
– Ну, если знаешь, скажи, – кивнула госпожа Моосгабр.
– Альбин Раппельшлунд родился, родился… – испуганно затараторил мальчик, придерживая одной рукой полосатую повязку, – родился… в четырнадцать лет поступил учеником к кожевеннику, но ушел от него и поступил в военную школу, чтобы стать офицером, но ушел из нее и поступил учиться на официанта, учился тарелки носить, тарелки… но тоже ушел и поступил в протестантскую школу. Но из нее тоже ушел и поступил, поступил… – мальчик шептал, дрожал, не отрываясь смотрел на булку, – поступил в двадцать лет на службу к княгине Августе, которая тогда как раз взошла на престол. Он был произведен в камердинеры, потом в полковники и в министры, стал министром… и навел порядок. Пять раз участвовал в полете на Луну…
– Ну а дальше что? – сказала госпожа Моосгабр, когда мальчик, запнувшись, не смог продолжать. – Что дальше?
И мальчик, сдвинув немного повязку на глазу, зашептал:
– Потом он навел порядок, дал людям работу… основал музей… самый большой звездодром Альбина Раппельшлунда за городом в районе… в районе «Стадиона»… Потом, потом… – Мальчик испуганно поводил глазом, косясь в сторону булки на столе, но говорить не мог.
– Ну а что дальше? – сказала госпожа Моосгабр. – Что дальше…
– Дальше, – сказал наконец мальчик, – он уличил предателей, что хотели свергнуть княгиню Августу, отдал их под суд и стал председателем. С тех пор он правит как единственный и верховный вместе с правительницей княгиней Августой, которая между тем овдовела. Но люди говорят… – мальчик вдруг остановился и затрясся теперь всем телом, – люди говорят…
– Что же люди говорят? – спросила госпожа Моосгабр. – Ну что говорят…
– Говорят, – мальчик испуганно трясся и смотрел на булку, – что правит он один. Что княгиню заточили или давно умертвили.
– Так, – сказала госпожа Моосгабр и встала со стула, – я дам тебе кастрюлю. – Она сняла с плиты кастрюлю с отваром и дала ее мальчику. – Перед сном еще три раза намочи тряпочку и приложи – будешь как огурчик. И не озорничай, – сказала она, – твоя мама, конечно, права, когда говорит, что ты озорничаешь, без причины она бы не тревожилась. Лазаешь на леса к каменщикам, озорничаешь – ну что из тебя вырастет? Попадешь в спецшколу, потом в исправительный дом, станешь чернорабочим, поденщиком… знаешь, где ты можешь кончить? Знаешь где? – Госпожа Моосгабр кивнула: – За решеткой…
– Госпожа, – сказал вдруг мальчик просительно, словно чуть осмелел, одной рукой он держал полосатую повязку, другой – кастрюлю с отваром, – говорят, у вас… – И опять не смог продолжать.
– Что говорят? – спросила госпожа Моосгабр. – Что?..
– У вас, говорят, – мальчик осмелел еще больше и просительно поднял взгляд, – у вас, говорят, живые мыши.
– Живые мыши? – подняла взгляд госпожа Моосгабр. – Живые мыши? У меня мышеловки, – сказала она, – мышеловки, чтобы ловить мышей.
– А где они у вас? – сказал мальчик просительно и снова посмотрел на булку.
– Вот тут, – госпожа Моосгабр обвела рукой кухню, – здесь за плитой, за шкафом, за диваном, и в комнате тоже, и в кладовке, повсюду здесь… – обвела она рукой.
– Можно мне посмотреть на такую мышеловку? – спросил мальчик тихо. – Я еще ни разу не видел ее. Видел только клетку.
Госпожа Моосгабр подошла к дивану, нагнулась и вытащила три мышеловки.
– Но мышей в них нету, – сказан мальчик разочарованно, когда госпожа Моосгабр поставила их на диван, – они пустые. В клетках хотя бы львы.
– Они пустые, потому что вчера ни одна мышь не попалась, – сказала госпожа Моосгабр, – может, нынче вечером попадется…
Мальчик на минуту поставил кастрюлю с отваром на стол и, придерживая одной рукой повязку, другой – опираясь на диван, стал разглядывать мышеловки. Казалось, что сейчас он действительно чуть осмелел.
– А как мышь туда входит? – поднял он взгляд на госпожу Моосгабр.
– Не входит, а влезает, вот в эту дверцу, – указала госпожа Моосгабр, – дверца за ней захлопывается – и готово. Мышка в ловушке.
– А что вы с ними делаете, когда они в ловушке, вы их убиваете? – Мальчик опять задрожал.
– Нет, не убиваю, они сами умирают, – сказала госпожа Моосгабр. – От яда. Видишь сало на дощечке, – указала она, – мышка съедает его, немножко побегает за этими решеточками и падает, как только начинает действовать яд.
– А где этот яд? – спросил мальчик и, придерживая рукой повязку, продолжал разглядывать мышеловку.
– Яд на этом сальце, – сказала госпожа Моосгабр, – ты же видишь там белый порошок.
– А вы это сало покупаете? – спросил мальчик и снова поглядел на булку. – Сало у мясника покупаете?
– Сало у мясника покупаю, – кивнула госпожа Моосгабр, – но без яда. Яд здесь насыпаю. Куски сала у меня на тарелке в кладовке.
Мальчик открыл в изумлении рот и растерянно посмотрел на госпожу Моосгабр. Словно не верил своим ушам. А потом вдруг спросил:
– А почему вы травите мышей?
– Почему? – сказала госпожа Моосгабр. – Потому что они приносят вред.
Мальчик опять притих; придерживая повязку, он смотрел на булку на столе, а потом снова робко сказал:
– Но вред приносят многие. Многие приносят вред, но их же не убивают. Почему убивают именно мышей? Потому, – испуганно добавил он, – что они не разговаривают?
Госпожа Моосгабр поглядела на мышеловки и кивнула.
– Если бы я не травила их, – сказала она, – их бы здесь вмиг развелось целое полчище, и нам всем тогда конец. Они смелые и наглые, сжирают все подряд – картошку, кукурузу, хлеб, сожрали бы и эту булку на столе… И мебель бы сгрызли, и перины бы прогрызли, и этот диван. Их приходится травить, иначе бы они извели нас.
– Ну, я пойду, – прошептал мальчик и, положив мышеловку на диван, взял со стола кастрюлю и еще раз посмотрел на булку. Госпожа Моосгабр проводила его до двери, что выходила в проезд, и опять сказала:
– Значит, еще три раза намочишь эту тряпочку, а завтра бодро-весело побежишь в школу. И не озорничай, маму не тревожь, небось сам знаешь, чем это может кончиться.
Когда госпожа Моосгабр вернулась в кухню, часы у печи только что пробили – эти часы отбивали и четверть, и половину, и три четверти. Госпожа Моосгабр быстро вошла в комнату, чтобы домыть там пол еще до того, как совсем стемнеет. «На вид парнишка не кажется таким уж шкодливым, – подумала она, моя пол у столика, – но, пожалуй, он просто притворяется. Залез на леса, разбил себе глаз, если мать говорит, что озорничает, значит, так оно и есть. Я и по себе это знаю». Когда госпожа Моосгабр кончила уборку, был уже вечер. Она отжала тряпки, повесила их на ведро, а ведро оставила в комнате. Потом пошла на кухню, вымыла руки и села за стол. Поглядела на булку на столе, на мышеловки на диване и хотела было подняться, чтобы снова поставить их под диван, как вдруг в испуге оцепенела. В дверь кто-то постучал. Потом женский голос спросил: «Можно войти?» – и госпожа Моосгабр вздохнула с облегчением: это была привратница.
На привратнице сейчас была длинная блузка и, хотя был уже вечер, все та же короткая летняя юбка.
– А вот и я, – сказала она в коридоре и, войдя в кухню, весело уселась на диван возле мышеловок. – Вы испекли булку, госпожа Моосгабр, – кивнула она на стол.
– Угощайтесь, – сказала госпожа Моосгабр и пошла подложить дров в печь, – сварю вам немного кофе. Шесть часов, я как раз домыла пол в комнате.
– Вы мыли пол в комнате, – покачала привратница головой, – гляжу, на вас фартук. Ваша Набуле замуж выходит, а вы в фартуке и пол в комнате моете. Хоть бы на свадьбе отдохнули, и то бы лучше было. Ну расскажите, госпожа Моосгабр, расскажите, как вам на свадьбе-то было. Говорите, много всякой всячины подали и вы малость переели? Что же хорошенького подали? Спагетти?
– Вино, – сказала госпожа Моосгабр и закрыла дверцы печи, – ветчину, влашский салат, лимонад и под конец пирожки. Ну а стол…
– Скатертью застланный, само собой, – кивнула привратница и одернула блузку, – накрытый, украшенный…
– Накрытый, украшенный… – кивнула госпожа Моосгабр, – белая скатерть, цветы, свечи, бокалы с вином, пирожки…
– И еще ладан, – засмеялась привратница, – точно как в окнах на именинах княгини. А скажите, госпожа Моосгабр, Везра там не было? Думаете, не отпустили его?
– Нет, конечно, – сказала госпожа Моосгабр и подошла к буфету за кофе, – из тюрьмы на свадьбу не отпускают. Но скоро он явится. Три месяца как нету его. Я испугалась, когда вы постучали, думала – он. Испугалась, что он идет.
– Надо бы крысолова позвать, – сказала привратница, глядя на мышеловки возле себя на диване, – кошкам с ними не сладить, тут со двора да из проезда мыши прямым ходом к вам.
– Крысолова не дождаться, – махнула рукой госпожа Моосгабр и направилась с кофе к плите, – такой конторы в городе, пожалуй, и не существует. Крысоловы были разве что в моей юности, а сейчас все перевелись. Сейчас каждый сам должен справляться. А ведь не ровен час и на леса, что тут у нас понастроили, заберутся. К Фаберам и то влезут.
– Он приходил за отваром? – засмеялась привратница и одернула блузку.
– Приходил, – кивнула госпожа Моосгабр у плиты и заварила кофе. – Мышеловки, что на диване, показала ему. Он никогда мышеловок не видел, только льва в клетке. Хотел и на мышь посмотреть, но, как назло, вчера ни одна не попалась, я только объяснила ему, как она влезает туда и сало ест. Кстати, шкодливым он мне не показался, – госпожа Моосгабр быстро покачала головой, – но дело не во мне. Мать всегда лучше знает, и если говорит, значит, так и есть: мучится она с ним. Должно быть, послушный, только когда за пивом идет.
– Когда за пивом идет, всегда немного отхлебывает, – засмеялась привратница, – ведь домой должен только полжбана принести. Но мне, госпожа Моосгабр, иной раз кажется… – привратница внезапно запнулась и одернула блузку, – иной раз мне кажется, что, может, он пиво по дороге потому отхлебывает, что его не кормят досыта. Что он пиво с голодухи пьет. – Привратница на минуту умолкла и поглядела на булку на столе. Потом опять сказала: – Что пиво по дороге потому и пьет, что голоден. А заметили вы, в чем он ходит? Голову дам на отсечение, что на зиму у него даже пальто нет. Он ходит у Фаберихи почти как нищий. И нынче с этим глазом, – привратница тряхнула головой, – нынче с этим глазом мне тоже что-то не понравилось. Тащит его к глазнику и еще говорит ему: пускай хоть выжжет тебе глаз. Ведь бедняга из-за этого до смерти перепугался, трясся весь, я едва уговорила ее ни к какому глазнику не ходить. Ну а насчет питья… – привратница потрясла головой, – с этим всяко может быть. Не обязательно, что пьет с голодухи. Фабер, отец, – человек хороший, однако выпивает.
– Выпивает, – вздохнула госпожа Моосгабр и поставила привратнице на стол кофе, – мальчик, может, пошел в него. Но если это с детства, то во стократ ужасней. Вырастет из него чернорабочий, поденщик, как он кончит… – Госпожа Моосгабр сокрушенно покачала головой, взяла мышеловки с дивана и опустилась на колени возле привратницы. – Поставлю их на место, – сказала она и засунула их под диван, – глядишь, ночью что и попадется. – Потом госпожа Моосгабр села на стул напротив привратницы и сказала: – Надо еще ведро вылить, оно рядом, в комнате, но можно и подождать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Это и впрямь был старый обветшалый трехэтажный дом с широким сквозным проездом во двор. В проезде громоздилась куча всякого строительного инструмента, кирпичи, тачка и бочка с известкой. Перед проездом стояла женщина лет пятидесяти в короткой летней юбке, а рядом – другая женщина с мальчиком-оборвышем лет двенадцати. У него был заплывший глаз, и он печально оглядывал улицу.
– Помилуйте, госпожа Моосгабр, – воскликнула женщина в короткой летней юбке, когда госпожа Моосгабр приблизилась к дому, – вы уже идете со свадьбы? Уже кончился ужин «У тибетских лам»?
– «У фей», – сказала госпожа Моосгабр, тряхнув своей небольшой черной сумкой. – «У фей». Пришлось уйти, плохо стало. Может, я переела. Сами знаете, на свадьбе по-другому никак не получается. Но в чем дело, госпожа Фабер? – Госпожа Моосгабр быстро повернулась к другой женщине и указала на мальчика. – Что с ним случилось?
– Идиот, – проговорила госпожа Фабер холодно, и на ее лице не дрогнул ни один мускул, – наглый, грубый и глупый, на месте не усидит. Полез на леса к каменщикам и чуть было не выколол глаз. Наглый, грубый и глупый – в наказание теперь пойдет к глазнику.
– А может, так обойдется, – сказала госпожа Моосгабр и, поглядела на мальчика, который стоял как овечка, – приготовлю вам, госпожа Фабер, отвар, остудите его и пару раз смочите в нем тряпочку.
– Ничего не стану мочить, – сказала госпожа Фабер холодно, и на ее лице не дрогнул ни один мускул, – пойдет к глазнику. Пускай хоть выжжет ему глаз.
– Господь с вами, госпожа Фабер, – засмеялась женщина в короткой летней юбке, – госпожа Моосгабр в этом деле собаку съела. Трудится на кладбище и в Охране, у нее и соответствующий документ есть. Госпожа Моосгабр, вы же знаете, что у вас документ есть, и вы тоже, госпожа Фабер, об этом знаете. Да и потом, – неожиданно сказала женщина, – сегодня праздник. Сегодня ни один глазник не принимает.
– Кое-кто принимает, – сказала госпожа Фабер и поглядела на карточку, которую тем временем госпожа Моосгабр вынула из сумки, – мой ведь тоже сегодня на работе.
– Никуда не ходите, – сказала госпожа Моосгабр и спрятала карточку в сумку, – я вылечу ему глаз. Пускай придет вечером. И вы, госпожа привратница, – сказала она женщине в короткой летней юбке, – вы тоже приходите… – И госпожа Моосгабр, торопливо кивнув, вошла в проезд.
Вход в квартиру госпожи Моосгабр был прямо из проезда. Эта куча строительного инструмента, кирпичи, тачка и бочка с известкой стояли как раз у ее двери. За дверью был коридор с кладовкой и шкафом, из-за которого торчал какой-то длинный шест. Из коридора можно было пройти в кухню. В кухне было матовое окно, выходившее на лестничную клетку, и дверь в комнату. В комнате окно смотрело во двор, чуть дальше от того места, где кончалась домовая лестница. Темная, бедная квартира была, однако, опрятной. Госпожа Моосгабр вошла в кухню, опустила сумку на стул и поглядела на булку, что лежала на столе. Потом открыла буфет и вытащила старую, обтрепанную сумку, в которой было несколько сбереженных грошей. Расстегнув, заглянула в нее и снова сунула в буфет. Потом пошла в комнату. Под кроватью и под зеркалом лежало тряпье, оставленное утром дочкой Набуле, когда та торопилась на свадьбу. Госпожа Моосгабр вернулась в кухню и, осмотрев стол, стул и часы у печи, села на диван.
– Выходит, выгнала меня, – сказала она сама себе, – корки сухой не подала, а пирожки, что я напекла, выкинула лошади. Перед всеми и перед студентами. И Везр, – задрожала она, – того и гляди заявится.
Госпожа Моосгабр встала, поглядела на булку, что лежала на столе, и сумку со стула спрятала в буфет. Потом сняла черно-золотой платок, кофту, длинную черную блестящую юбку, надела домашнее платье и фартук. Растопила печь дровами из ящика, поставила на плиту кастрюлю с водой и горстью каких-то трав. Потом налила воды в ведро и пошла с ним в комнату мыть пол. Домыв его до зеркала, выпрямилась – немного перевести дух – и увидала в окно, как с лестницы сходит во двор маленький оборвыш Фабер. Она обтерла руки и пошла открывать.
Мальчик в кухне неуверенно огляделся, наверное, здесь никогда еще не был, посмотрел на диван и на булку, что лежала на столе, и приблизился к плите. Госпожа Моосгабр подбросила в печь еще несколько полешек.
– Твоя мама, стало быть, говорит, что ты наглый и глупый, – сказала она и намочила тряпочку в кастрюле на плите, – а раз говорит, значит, так оно и есть. Иначе бы не говорила. Зря бы не мучилась, если бы ты был хороший.
Госпожа Моосгабр, выжав тряпочку, подошла к мальчику, который стоял у плиты и, не шевелясь, глядел на булку.
– Отец, как придет с работы, удивится, – сказала госпожа Моосгабр и приложила тряпочку к глазу мальчика, – ты же ходишь за пивом к ужину. Ну-ка подержи тряпочку, а я привяжу ее. – Госпожа Моосгабр подошла к шкафу, взяла большую полосатую тряпку и завязала мальчику глаз. – Если ты такой озорник, учишься ли ты вообще в школе? – спросила она, и мальчик наконец впервые промолвил слово.
– Учусь, – прошептал он, едва заметно подрагивая.
– А что учишь? – спросила госпожа Моосгабр. – Что-нибудь про деревья?
– Биографию председателя, – прошептал он, задрожав снова.
– И ты знаешь ее? – спросила госпожа Моосгабр и села на стул.
– Да, – прошептал мальчик, стоя с завязанным глазом у плиты как овечка и глядя на булку, – мы должны были выучить ее к празднику.
– Ну, если знаешь, скажи, – кивнула госпожа Моосгабр.
– Альбин Раппельшлунд родился, родился… – испуганно затараторил мальчик, придерживая одной рукой полосатую повязку, – родился… в четырнадцать лет поступил учеником к кожевеннику, но ушел от него и поступил в военную школу, чтобы стать офицером, но ушел из нее и поступил учиться на официанта, учился тарелки носить, тарелки… но тоже ушел и поступил в протестантскую школу. Но из нее тоже ушел и поступил, поступил… – мальчик шептал, дрожал, не отрываясь смотрел на булку, – поступил в двадцать лет на службу к княгине Августе, которая тогда как раз взошла на престол. Он был произведен в камердинеры, потом в полковники и в министры, стал министром… и навел порядок. Пять раз участвовал в полете на Луну…
– Ну а дальше что? – сказала госпожа Моосгабр, когда мальчик, запнувшись, не смог продолжать. – Что дальше?
И мальчик, сдвинув немного повязку на глазу, зашептал:
– Потом он навел порядок, дал людям работу… основал музей… самый большой звездодром Альбина Раппельшлунда за городом в районе… в районе «Стадиона»… Потом, потом… – Мальчик испуганно поводил глазом, косясь в сторону булки на столе, но говорить не мог.
– Ну а что дальше? – сказала госпожа Моосгабр. – Что дальше…
– Дальше, – сказал наконец мальчик, – он уличил предателей, что хотели свергнуть княгиню Августу, отдал их под суд и стал председателем. С тех пор он правит как единственный и верховный вместе с правительницей княгиней Августой, которая между тем овдовела. Но люди говорят… – мальчик вдруг остановился и затрясся теперь всем телом, – люди говорят…
– Что же люди говорят? – спросила госпожа Моосгабр. – Ну что говорят…
– Говорят, – мальчик испуганно трясся и смотрел на булку, – что правит он один. Что княгиню заточили или давно умертвили.
– Так, – сказала госпожа Моосгабр и встала со стула, – я дам тебе кастрюлю. – Она сняла с плиты кастрюлю с отваром и дала ее мальчику. – Перед сном еще три раза намочи тряпочку и приложи – будешь как огурчик. И не озорничай, – сказала она, – твоя мама, конечно, права, когда говорит, что ты озорничаешь, без причины она бы не тревожилась. Лазаешь на леса к каменщикам, озорничаешь – ну что из тебя вырастет? Попадешь в спецшколу, потом в исправительный дом, станешь чернорабочим, поденщиком… знаешь, где ты можешь кончить? Знаешь где? – Госпожа Моосгабр кивнула: – За решеткой…
– Госпожа, – сказал вдруг мальчик просительно, словно чуть осмелел, одной рукой он держал полосатую повязку, другой – кастрюлю с отваром, – говорят, у вас… – И опять не смог продолжать.
– Что говорят? – спросила госпожа Моосгабр. – Что?..
– У вас, говорят, – мальчик осмелел еще больше и просительно поднял взгляд, – у вас, говорят, живые мыши.
– Живые мыши? – подняла взгляд госпожа Моосгабр. – Живые мыши? У меня мышеловки, – сказала она, – мышеловки, чтобы ловить мышей.
– А где они у вас? – сказал мальчик просительно и снова посмотрел на булку.
– Вот тут, – госпожа Моосгабр обвела рукой кухню, – здесь за плитой, за шкафом, за диваном, и в комнате тоже, и в кладовке, повсюду здесь… – обвела она рукой.
– Можно мне посмотреть на такую мышеловку? – спросил мальчик тихо. – Я еще ни разу не видел ее. Видел только клетку.
Госпожа Моосгабр подошла к дивану, нагнулась и вытащила три мышеловки.
– Но мышей в них нету, – сказан мальчик разочарованно, когда госпожа Моосгабр поставила их на диван, – они пустые. В клетках хотя бы львы.
– Они пустые, потому что вчера ни одна мышь не попалась, – сказала госпожа Моосгабр, – может, нынче вечером попадется…
Мальчик на минуту поставил кастрюлю с отваром на стол и, придерживая одной рукой повязку, другой – опираясь на диван, стал разглядывать мышеловки. Казалось, что сейчас он действительно чуть осмелел.
– А как мышь туда входит? – поднял он взгляд на госпожу Моосгабр.
– Не входит, а влезает, вот в эту дверцу, – указала госпожа Моосгабр, – дверца за ней захлопывается – и готово. Мышка в ловушке.
– А что вы с ними делаете, когда они в ловушке, вы их убиваете? – Мальчик опять задрожал.
– Нет, не убиваю, они сами умирают, – сказала госпожа Моосгабр. – От яда. Видишь сало на дощечке, – указала она, – мышка съедает его, немножко побегает за этими решеточками и падает, как только начинает действовать яд.
– А где этот яд? – спросил мальчик и, придерживая рукой повязку, продолжал разглядывать мышеловку.
– Яд на этом сальце, – сказала госпожа Моосгабр, – ты же видишь там белый порошок.
– А вы это сало покупаете? – спросил мальчик и снова поглядел на булку. – Сало у мясника покупаете?
– Сало у мясника покупаю, – кивнула госпожа Моосгабр, – но без яда. Яд здесь насыпаю. Куски сала у меня на тарелке в кладовке.
Мальчик открыл в изумлении рот и растерянно посмотрел на госпожу Моосгабр. Словно не верил своим ушам. А потом вдруг спросил:
– А почему вы травите мышей?
– Почему? – сказала госпожа Моосгабр. – Потому что они приносят вред.
Мальчик опять притих; придерживая повязку, он смотрел на булку на столе, а потом снова робко сказал:
– Но вред приносят многие. Многие приносят вред, но их же не убивают. Почему убивают именно мышей? Потому, – испуганно добавил он, – что они не разговаривают?
Госпожа Моосгабр поглядела на мышеловки и кивнула.
– Если бы я не травила их, – сказала она, – их бы здесь вмиг развелось целое полчище, и нам всем тогда конец. Они смелые и наглые, сжирают все подряд – картошку, кукурузу, хлеб, сожрали бы и эту булку на столе… И мебель бы сгрызли, и перины бы прогрызли, и этот диван. Их приходится травить, иначе бы они извели нас.
– Ну, я пойду, – прошептал мальчик и, положив мышеловку на диван, взял со стола кастрюлю и еще раз посмотрел на булку. Госпожа Моосгабр проводила его до двери, что выходила в проезд, и опять сказала:
– Значит, еще три раза намочишь эту тряпочку, а завтра бодро-весело побежишь в школу. И не озорничай, маму не тревожь, небось сам знаешь, чем это может кончиться.
Когда госпожа Моосгабр вернулась в кухню, часы у печи только что пробили – эти часы отбивали и четверть, и половину, и три четверти. Госпожа Моосгабр быстро вошла в комнату, чтобы домыть там пол еще до того, как совсем стемнеет. «На вид парнишка не кажется таким уж шкодливым, – подумала она, моя пол у столика, – но, пожалуй, он просто притворяется. Залез на леса, разбил себе глаз, если мать говорит, что озорничает, значит, так оно и есть. Я и по себе это знаю». Когда госпожа Моосгабр кончила уборку, был уже вечер. Она отжала тряпки, повесила их на ведро, а ведро оставила в комнате. Потом пошла на кухню, вымыла руки и села за стол. Поглядела на булку на столе, на мышеловки на диване и хотела было подняться, чтобы снова поставить их под диван, как вдруг в испуге оцепенела. В дверь кто-то постучал. Потом женский голос спросил: «Можно войти?» – и госпожа Моосгабр вздохнула с облегчением: это была привратница.
На привратнице сейчас была длинная блузка и, хотя был уже вечер, все та же короткая летняя юбка.
– А вот и я, – сказала она в коридоре и, войдя в кухню, весело уселась на диван возле мышеловок. – Вы испекли булку, госпожа Моосгабр, – кивнула она на стол.
– Угощайтесь, – сказала госпожа Моосгабр и пошла подложить дров в печь, – сварю вам немного кофе. Шесть часов, я как раз домыла пол в комнате.
– Вы мыли пол в комнате, – покачала привратница головой, – гляжу, на вас фартук. Ваша Набуле замуж выходит, а вы в фартуке и пол в комнате моете. Хоть бы на свадьбе отдохнули, и то бы лучше было. Ну расскажите, госпожа Моосгабр, расскажите, как вам на свадьбе-то было. Говорите, много всякой всячины подали и вы малость переели? Что же хорошенького подали? Спагетти?
– Вино, – сказала госпожа Моосгабр и закрыла дверцы печи, – ветчину, влашский салат, лимонад и под конец пирожки. Ну а стол…
– Скатертью застланный, само собой, – кивнула привратница и одернула блузку, – накрытый, украшенный…
– Накрытый, украшенный… – кивнула госпожа Моосгабр, – белая скатерть, цветы, свечи, бокалы с вином, пирожки…
– И еще ладан, – засмеялась привратница, – точно как в окнах на именинах княгини. А скажите, госпожа Моосгабр, Везра там не было? Думаете, не отпустили его?
– Нет, конечно, – сказала госпожа Моосгабр и подошла к буфету за кофе, – из тюрьмы на свадьбу не отпускают. Но скоро он явится. Три месяца как нету его. Я испугалась, когда вы постучали, думала – он. Испугалась, что он идет.
– Надо бы крысолова позвать, – сказала привратница, глядя на мышеловки возле себя на диване, – кошкам с ними не сладить, тут со двора да из проезда мыши прямым ходом к вам.
– Крысолова не дождаться, – махнула рукой госпожа Моосгабр и направилась с кофе к плите, – такой конторы в городе, пожалуй, и не существует. Крысоловы были разве что в моей юности, а сейчас все перевелись. Сейчас каждый сам должен справляться. А ведь не ровен час и на леса, что тут у нас понастроили, заберутся. К Фаберам и то влезут.
– Он приходил за отваром? – засмеялась привратница и одернула блузку.
– Приходил, – кивнула госпожа Моосгабр у плиты и заварила кофе. – Мышеловки, что на диване, показала ему. Он никогда мышеловок не видел, только льва в клетке. Хотел и на мышь посмотреть, но, как назло, вчера ни одна не попалась, я только объяснила ему, как она влезает туда и сало ест. Кстати, шкодливым он мне не показался, – госпожа Моосгабр быстро покачала головой, – но дело не во мне. Мать всегда лучше знает, и если говорит, значит, так и есть: мучится она с ним. Должно быть, послушный, только когда за пивом идет.
– Когда за пивом идет, всегда немного отхлебывает, – засмеялась привратница, – ведь домой должен только полжбана принести. Но мне, госпожа Моосгабр, иной раз кажется… – привратница внезапно запнулась и одернула блузку, – иной раз мне кажется, что, может, он пиво по дороге потому отхлебывает, что его не кормят досыта. Что он пиво с голодухи пьет. – Привратница на минуту умолкла и поглядела на булку на столе. Потом опять сказала: – Что пиво по дороге потому и пьет, что голоден. А заметили вы, в чем он ходит? Голову дам на отсечение, что на зиму у него даже пальто нет. Он ходит у Фаберихи почти как нищий. И нынче с этим глазом, – привратница тряхнула головой, – нынче с этим глазом мне тоже что-то не понравилось. Тащит его к глазнику и еще говорит ему: пускай хоть выжжет тебе глаз. Ведь бедняга из-за этого до смерти перепугался, трясся весь, я едва уговорила ее ни к какому глазнику не ходить. Ну а насчет питья… – привратница потрясла головой, – с этим всяко может быть. Не обязательно, что пьет с голодухи. Фабер, отец, – человек хороший, однако выпивает.
– Выпивает, – вздохнула госпожа Моосгабр и поставила привратнице на стол кофе, – мальчик, может, пошел в него. Но если это с детства, то во стократ ужасней. Вырастет из него чернорабочий, поденщик, как он кончит… – Госпожа Моосгабр сокрушенно покачала головой, взяла мышеловки с дивана и опустилась на колени возле привратницы. – Поставлю их на место, – сказала она и засунула их под диван, – глядишь, ночью что и попадется. – Потом госпожа Моосгабр села на стул напротив привратницы и сказала: – Надо еще ведро вылить, оно рядом, в комнате, но можно и подождать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39