Эта оговорка лишает смысла все рассуждение, ибо преступники возникают именно потому, что в пространстве присутствует внеэкономическое принуждение в виде запретов (законов). Человек становится преступником не потому, что совершил невыгодное действие (нарушил норму экономического принуждения). Он преступил закон, за которым стоит неподкупная сила.Мысль, будто “свобода никогда не может перестать быть высшей ценностью для человека”, банальна до пошлости и очевидно неразумна, тем более в устах юриста. Мало того, что человечество пережило тысячелетние периоды прямых несвобод типа рабства, и эти несвободы были общепризнанной нормой и образом жизни. И в новейшее время массы людей шли и идут в тюрьму и на каторгу, то есть жертвуют свободой ради иных ценностей — и благородных, и низменных. Кстати, в те же годы, когда проходили подобные круглые столы, единомышленники Л.С.Мамута любили повторять, что “Россия — тысячелетняя раба”, что “в глубине души каждого русского пульсирует ментальность раба” и пр. Выходит, в России изначально поселился особый биологический вид нелюдей , внешне напоминающих человека?Наконец, тезис о том, что “свобода неделима”, просто нелеп. Все рассуждение теряет смысл. В любом обществе в любой исторический момент существует конкретная система неразрывно связанных “свобод и запретов”, и система эта очень подвижна. Более того, в истории ХХ века мы в разных обличьях видели общую закономерность: освобождение неминуемо сопряжено с каким-то новым угнетением. Как сказал Блок,И если лик свободы явлен,То прежде явлен лик змеи...М.Фуко высказал очевидную вещь, которая начиная с Канта на все лады обсуждалась множеством философов: «Антиномия права и порядка лежит в основе современной политической рациональности». Свобода (право) и порядок (принуждение) находятся в неразрывной диалектической связи. Иными словами, свобода — очень широкая категория, которая в реальности представлена динамической системой множества “делимых” свобод, которые в то же время выворачиваются в “несвободы” как само условие существования свобод. И в ходе развития общества как раз то одна, то иная свобода ставятся под вопрос, а затем и подавляются, давая место новым свободам. Сам же Кант, стараясь кратко объяснить суть Просвещения как обретения человечеством совершеннолетия и свободы разума, дал такую формулу: «Повинуйтесь, и Вы сможете рассуждать сколько угодно»36. В сознании наших интеллектуалов, похоже, произошел откат к безответственному отрочеству в обеих частях формулы — они отвергают повиновение и одновременно отказываются рассуждать.Другой оратор, философ Э.Я.Баталов, на том круглом столе тоже подтверждает неделимость и абсолютный характер свободы: “Нет свободы американской, китайской, русской или французской. Свобода едина по природе и сути, хотя продвинуться по пути свободы то или иное общество или индивид могут на неодинаковую глубину… Или она есть как сущность, или же ее нет совсем”.Ну разве можно считать это тоталитарное, манихейское суждение разумным! Ведь оно ликвидирует всякую основу для рационального представления проблемы и рационального поведения. Если следовать этой логике, то или свобода есть и она есть вся целиком , так что и говорить не о чем — “или же ее нет совсем”, так что тоже говорить не о чем.Явно несуразно и утверждение, будто “свобода едина по природе и сути”, независимо от места и времени. Даже непонятно, как такое могло придти в голову образованному человеку37. Ведь это противоречит очевидности! Представление о свободе, а значит, и ее облик, есть продукт культуры, “по природе и сути” этот продукт изменяется со временем, иногда очень быстро, даже в лоне одной культуры, не говоря уж о разных обществах и цивилизациях. Индейцы не могли приспособиться к ограничениям их свободы передвижения и потому не годились для работы на плантациях, просто умирали. А африканцы с их навыками жизни в деревенской общине и пластичной психикой смогли жить, иметь потомство и интенсивно работать в тяжелых условиях рабства — и миллионы их были насильно завезены в США.Возьмите любой класс свобод, и сразу видны различия в их толковании в разных культурах. Вот, например, свобода слова . Гоголь говорит: «Обращаться с словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку… Опасно шутить писателю со словом. Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших!»38 Здесь свобода слова определена ответственностью — «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». А вот формула культуры общества свободных индивидов, которую дал Андре Жид (вслед за Эрнестом Ренаном): «Чтобы иметь возможность свободно мыслить, надо иметь гарантию, что написанное не будет иметь последствий». Можно ли сказать, что «нет свободы русской или французской»? Нет, это было бы глупо.Это же касается и других классов свободы. Неужели не читали наши философы одного из последних стихотворений Пушкина — «Недорого ценю я громкие права, от коих не одна кружится голова»? Ведь это почти философский трактат. Н.Бердяев, этот «философ свободы», уделяет много места тому представлению о свободе, которое сложилось в русской культуре. Он подчеркивает, что эту свободу русский народ “никогда не уступит ни за какие блага мира”, не предпочтет “внутренней несвободе западных народов, их порабощенности внешним», и что речь идет именно о свободе , а не о «дикости», «анархии» и «воле», о которых так любили говорить во времена перестройки39.О какой же свободе речь? Бердяев пишет: «В русском народе поистине есть свобода духа, которая дается лишь тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного благоустройства… Россия — страна бытовой свободы, неведомой народам Запада, закрепощенным мещанскими нормами. Только в России нет давящей власти буржуазных условностей… Россия — страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей”40.А как обстояло дело с «бытовой свободой» на Западе, в историческом разрезе? Вот, например, под каким надзором жили французы. После 1680 г. каждый человек старше семи лет мог потребить в год 7 фунтов соли — но только для варки пищи. На другие цели использовать соль запрещалось — для этого на особом складе надо было покупать другую соль, получать на нее справку и при первом требовании предъявлять ее соляным инспекторам. Если приставы находили, что какой-то крестьянин засолил на зиму сало или свинину солью из положенных 7 фунтов, мясо конфисковывалось, а на хозяина налагался огромный штраф в 300 ливров. И эти приставы постоянно шныряли по домам, открывали бочонки с солониной и измеряли крепость рассола, пробовали соль в солонке и арестовывали хозяев41. Надо думать, отвязаться от них без мзды было непросто.Таким образом, свобода, как одна из «исторически своеобразных форм нашего отношения к вещам, к другим людям и к самим себе», обладает большим разнообразием и по-разному воплощается в разное время в разных культурах. Более того, разные воплощения свободы в одном месте и в один и тот же момент могут находиться в противоречии, причем нередко неразрешимом, трагическом. Даже не верится, что целый синклит ведущих философов Москвы, который собрался за этим столом, мог не видеть такой элементарной вещи — но ведь он благосклонно поддакивал Л.С.Мамуту и другим корифеям, которые несли аналогичную чушь42.Дело в том, что интеллигенция мечтала о свободе червяка, не ограниченного никаким скелетом. Она отошла от рациональности Просвещения, которая, по выражению М.Фуко, есть «терпеливый труд, оформляющий нетерпение свободы». В статье “Патология цивилизации и свобода культуры” (1974) Конрад Лоренц писал: “Функция всех структур — сохранять форму и служить опорой — требует, по определению, в известной мере пожертвовать свободой . Можно привести такой пример: червяк может согнуть свое тело в любом месте, где пожелает, в то время как мы, люди, можем совершать движения только в суставах. Но мы можем выпрямиться, встав на ноги — а червяк не может”43.Скептицизм людей в отношении всей этой “свободы без берегов” вызывал у архитекторов перестройки очень болезненную реакцию. Они клеймили консерватизм рассудительной части общества, выходя при этом за рамки разумного. М.С.Горбачев применил такую логику: “Когда ты десятилетия живешь в таком обществе, то возникают определенные стереотипы, привычки, создается своя особая культура (если это можно назвать культурой — может быть, это антикультура), свои правила и даже традиции. Участью общества была боязнь перемен. Для многих стала характерной неприязнь к новым формам жизни, к свободе”44.Все это — глупость с примесью фанатизма. М.С.Горбачев просто обругивает культуру своей страны, а читатели должны сам факт порицания принимать за доказательство обвинения! А если вдуматься — что же плохого в том, что в “этом обществе” возникают стереотипы, привычки, своя особая культура, свои правила и даже традиции? Разве существует где-нибудь общество без всего этого? Наоборот, все это — необходимые атрибуты любого устойчивого общества. И разве “боязнь перемен” — какой-то небывалый дефект именно советского общества? Да это элементарное условие существования общества, любой сложной системы!И не должны мы прятаться от того факта, что менее образованные люди оказались более разумными — они гораздо более осторожно и скептически относились к лозунгу безграничной свободы. Какую это вызывало злобу и, главное, непонимание! А.Н.Яковлев пишет: “Да, в 1985 г. я, например, не предполагал, что у нас такой огромный запас консерватизма в обществе. Мне казалось, что стоит только провозгласить — свобода, гласность, демократия! И такое забурлит! Только б удержать энтузиазм! Но все оказалось намного сложнее, труднее. Вы видите, борются даже против демократии, а часть людей раздражена гласностью, считает, что это дело вредное”45.Нелогичным было и то представление о контексте свободы, которое накачивали в сознание идеологи перестройки и их интеллектуальные соратники. Это представление было увязано с демократией (причем определенно имелась в виду именно западная демократия). Понятия свободы и демократии считались почти синонимами. Профессор права Б.Пугачев («известный политолог») даже опубликовал в «Российской газете» (17.03.1992) статью с замечательным названием: «Демократия равна свободе. Свобода самоценна». Возражений не последовало, наша интеллектуальная элита даже не поинтересовалась, откуда взялась такая странная концепция. Ведь, что ни говори, а демократия, какая бы они ни была, есть власть . А любая власть есть принуждение, ограничение свободы.Уж если следовать за мыслью философов гражданского общества, то движение к цивилизации и возникновению общества и демократии они понимали именно как последовательное ограничение свобод «естественного» человека. Гоббс пишет: «Пpиpода дала каждому право на все. Это значит, что в чисто естественном состоянии, или до того, как люди связали дpуг дpуга какими-либо договоpами, каждому было позволено делать все, что ему угодно и пpотив кого угодно, а также владеть и пользоваться всем, что он хотел и мог обpести…» (см. 46).Представление Гоббса ошибочно, его образ «человека естественного» — чистая идеология. Но здесь это не важно, а важно то, что даже родоначальники либерализма не могли помыслить того, что вдруг начали вещать наши проваренные в историческом материализме обществоведы.А ведь во время перестройки на щит подняли Н.Бердяева! Выходит, на щит подняли, но почитать его никто не удосужился. Он писал: “Для многих русских людей, привыкших к гнету и несправедливости, демократия представлялась чем-то определенным и простым, — она должна была принести великие блага, должна освободить личность. Во имя некоторой бесспорной правды демократии мы готовы были забыть, что религия демократии, как она была провозглашена Руссо и как была осуществлена Робеспьером, не только не освобождает личности и не утверждает ее неотъемлемых прав, но совершенно подавляет личность и не хочет знать ее автономного бытия. Государственный абсолютизм в демократиях так же возможен, как в самых крайних монархиях. Такова буржуазная демократия с ее формальным абсолютизмом принципа народовластия… Инстинкты и навыки абсолютизма перешли в демократию, они господствуют во всех самых демократических революциях”.Что же касается западной демократии, то она в ходе своего исторического развития как раз и породила государство-Левиафан, которое предсказал Гоббс. А.Тойнби в своем главном труде “Постижение истории” пишет об утверждении на Западе культа Левиафана, начиная с Рима первых веков нашей эры: “В западном миpе в конце концов последовало появление тоталитаpного типа госудаpства, сочетающего в себе западный гений оpганизации и механизации с дьявольской способностью поpабощения душ, котоpой могли позавидовать тиpаны всех вpемен и наpодов… В секуляpизованном западном миpе ХХ века симптомы духовного отставания очевидны. Возpождение поклонения Левиафану стало pелигией, и каждый житель Запада внес в этот пpоцесс свою лепту”.Более того, и в самой современной версии либерализма (неолиберализме) признается наличие противоречия между демократией и свободой. Давая философское обоснование неолиберализма, Г. Радницки подчеркивает это различие: «Идея свободного порядка легко может войти в конфликт с определенными типичными применениями демократического метода… Чем больше областей подвергается „демократизации“, тем уже круг решений, которые остаются во власти индивидуума, и тем в большей степени разрушается индивидуальная свобода»47.Но эта историческая и современная реальность была неинтересна нашей прогрессивной интеллигенции. Она построила себе утопический примитивный образ и поверила в него, как в сущность. И в него призывала втиснуть нашу реальную жизнь.Второй провал рациональности в связи с представлением о демократии вызван тем, что оно было изначально увязано с частной собственностью и рынком. Упомянутый выше Э.Я.Баталов говорил на круглом столе в “Вопросах философии”: “Не буду заниматься тщетными поисками определения демократии. Скажу только, что суть ее вижу в существовании между гражданами отношений рыночного типа — неважно, идет ли речь о демократии в политике, экономике и культуре… Словом, есть рынок — есть демократия, нет рынка — нет демократии. Третьего не дано, точнее, третье — казарма”.Ему вторит известный философ В.М.Межуев: “Какое же общество действительно нуждается в правовой демократии и способно ее защитить и сохранить? Я думаю, только то, которое состоит из собственников, независимо от того, чем они владеют, — средствами производства, денежным капиталом или только своей рабочей силой… Иными словами, это общество приватных интересов и дел, где каждому что-то принадлежит и каждый имеет право на собственное дело. По существу, это и есть гражданское общество, в котором люди связаны между собой как независимые друг от друга индивиды — самостоятельные собственники и хозяева своего частного дела”48.Впечатление такое, будто сознанием наших интеллектуалов на время и впрямь овладели идолы, образы ложных сущностей. Их рассуждения о связи собственности с демократией обнаруживают такой регресс относительно исторического знания, что их и рациональными назвать уже нельзя. Даже кадеты начала ХХ века, оказавшись несостоятельными в российской политике, все же были гораздо ближе к реальности и логике. М.Вебер, объясняя коренное отличие русской революции от буржуазных революций в Западной Европе, приводит важный довод: к моменту первой революции в России понятие “собственность” утратило свой священный ореол даже для представителей буржуазии в либеральном движении. Это понятие даже не фигурирует среди главных программных требований российских либералов. Как пишет исследователь трудов Вебера историк-эмигрант А.Кустарев, “таким образом, ценность, бывшая мотором буржуазно-демократических революций в Западной Европе, в России ассоциируется с консерватизмом, а в данных политических обстоятельствах даже просто с силами реакции”49.Вся идеологическая кампания, направленная на то, чтобы убедить граждан, будто частная собственность и основанный на ней капитализм “создают” права и свободы человека, противоречит давно установленным выводам социологии и философии. Тезис о связи капитализма с демократией отвергнут не только марксизмом, но и либеральными мыслителями. Вот что пишет М. Вебер в 1906 г.: “Было бы в высшей степени смешным приписывать сегодняшнему высокоразвитому капитализму, как он импортируется теперь в Россию и существует в Америке, — этой неизбежности нашего хозяйственного развития — избирательное сродство с “
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17