Разбить витрину магазина он бы. конечно, не решился, но из садово-огородного товарищества обязательно стащил бы какую-нибудь редиску и несколько картофелин. «Нет, – подумал Антон Л., – даже это нет». У Конрада Майера или Шмидта было такое мягкое и честное лицо. Такой человек не только не разобьет витрину магазина, он даже не перелезет через забор, чтобы украсть редиску и несколько морковок. Конрад Мюллер или Шмидт после того, как ему стало бы ясно, что он остался один на свете, сделал бы только одно: он бы впал в отчаяние. Все остальное показалось бы ему несправедливым. Конрад Мюллер или Шмидт умер бы от голода, потому что он был жертвой от рождения, мягкий, как овца, на которой мир, циничный до самого конца, сгоняет свое зло.
«Конечно же, – думал Антон Л., – было бы все иначе, если бы единственным оставшимся человеком стал Папа, Папа Римский…» Антон Л. в Риме бывал (правда, в основном знаком он был с римскими борделями; он бывал там именно в тот период), но о частной жизни Папы он знал так же мало, как и большинство людей. Папа жил в Ватикане. (А может, в конце июня он был уже в Кастель Кондолфо?) Говорили, что его обслуживают монахини. Антон Л. представил себе, как Его Святейшество Павел VI Монтини утром последнего вторника (вероятно, и в Риме великолепным солнечным утром) проснулся бы и тщетно бы звал монашку. Когда Папа вставал? Говорили, что он ужасно много работал на благо католического христианства и вставал рано, уже в пять часов утра. Наверное, его каждый раз будили. Скорее всего, у Папы в его скудно обставленной спальне, не имеющей никаких украшений за исключением нескольких фресок Рафаэля, будильника не было. Будильник был у дежурной монахини. Она ставила его на половину пятого и будила Его Святейшество ровно в пять, ни секундой раньше и ни секундой позже. Но в то утро 26 июня будильник напрасно звонил бы в комнате дежурной монахини, потому что ее там больше не было, Папу никто не разбудил и он, наверное, испуганно подпрыгнул бы в кровати, когда яркое римское солнце заиграло бы пробивающимися сквозь щели занавески лучами на фресках Рафаэля. Наручные часы у него, у Папы, наверное, были, и он бы на них посмотрел и увидел, что уже, скажем, четверть девятого. Чертыхаться Папа, конечно, не стал бы, но брови на его лице, конечно, нахмурились бы, и он бы нажал кнопку – что-нибудь подобное было у него наверняка, – которая включала звонок в комнате монахини… До этого места все бы происходило наверняка приблизительно так, как это нарисовал себе Антон Л. Ну а дальше? Трудно сказать. То, что Павел VI подумал бы «теперь уже все равно» и снова перевернулся бы набок, было совершенно невероятным. Он, скорее всего, встал бы и попытался по телефону, который наверняка стоял в его комнате, дозвониться до монсеньора, или секретаря, или даже какого-нибудь другого духовного служителя, который вел его домашнее хозяйство. Но телефон уже не работал. Набросил ли бы тогда двести семидесятый обладатель Престола Святого Петра на себя свой утренний халат, вскочил бы в (украшенные святым крестом?) домашние тапочки и пошел бы посмотреть, что же там случилось? Было не исключено, что Папе захотелось бы есть. Наверняка неподалеку от папских покоев находилась небольшая кухня. Туда бы – при условии, что он знал, где она располагается, – Папа бы и направился. Он метался бы в своем утреннем халате и вышитых крестами домашних тапках (белая папская шапочка на голове, без которой его совершенно нельзя себе представить; либо он не снимает ее и во сне, либо автоматически надевает, как только проснется) по гулким мраморным лабиринтам ватиканского дворца, в конце концов нашел бы кухню, там у него голод снова бы исчез, потому что на всем пути он не встретил бы ни единой живой души: ни монахини, ни кардинала, ни монсеньора, ни швейцарского гвардейца, никого. Он, конечно же, не мог бы найти этому совершенно никакого объяснения. Время от времени он выглядывал бы в какое-нибудь окно: ватиканский сад и вообще весь Ватикан всегда скорее безлюдны, чем заполнены людьми, но видеть такой пустой площадь Св. Петра Папе еще никогда не приходилось, причем это были бы еще не обеденные часы, когда солнце делает мраморную чашу площади Св. Петра невыносимо горячей.
На площади не было бы никого, даже под колоннадой Бернини, где есть тень, ни единого туриста, ни карабинера, ни сидящего там нищего. Били бы два фонтана, и за исключением этого площадь была бы безжизненной. Верховный Первосвященник побежал бы дальше. В коридоре неподалеку от часовни Николая V под какой-то фреской, изображавшей мученическую смерть Святой Амении (кисти Вазари? Пинтуриччио? Игназио Стерна?), Папа потерял бы один тапок. Так как Папа шел по коврам, он заметил бы пропажу лишь на каменной лестнице (под позднеримской копией «Дискобола» Мирона), но побежал бы дальше и попытался бы вызвать лифт – он больше не работал, – побежал бы по лестнице вниз, пробежал бы по пустым дворикам, построенным Виньолой, Балдассаре Перуччи, Браманте или Антонио Сангалло младшим, и наконец оказался бы в Соборе Св. Петра. Маленький Папа, полубосой, перевел бы дух под непостижимо монументальным куполом Микеланджело. «TU ES PETRUS…» – написано на мозаичном поясе по краю купола. «…ЕТ SUPER HANC РЕTRAM EDIFICABO ECCLESIAM МЕАМ…» Павел VI подтянул бы ногу, на которой не было тапка, вверх. Пол был холодным. «…ЕТ TIBI DABO CLAVES REGNI COELORUM». Теперь все население мира на сто процентов стало римско-католическим, но Папе показалось бы, что этот чудовищный собор буквально всей своей тяжестью навалился на него, как будто теперь ему нужно было удерживать равновесие так, словно вся иерархическая пирамида перевернулась…
Антон Л. был католиком; говоря точнее, он был римско-католического крещения, поэтому так и воспитан, и когда-то он пережил период активной и глубокой набожности (незадолго до первого алкогольного периода). Обычаи римско-католической церкви он помнил хорошо, но на службе в церкви не был уже давно.
«Если город таких размеров, – подумал Антон Л. (он имел в виду не Рим, он имел в виду город, в котором жил он сам), – становится безлюдным и при этом остается пригодным для жилья, это не может остаться незамеченным. То есть можно предположить, что весь остальной мир тоже осиротел. Так значит я Святой Петр? Апостольская преемственность, то есть непрерывная благословенная цепочка епископских рукоположений от апостолов до Павла V, который сейчас наверняка не стоит полубосой в базилике Святого Петра, а бесследно исчез так же. как и все остальные, за исключением меня, эта апостольская преемственность не была бы прервана, если бы моя конфирмация, – подумал Антон Л., – которую я принял от моего епископа, была бы в дальнейшем истолкована как рукоположение в епископы. Каноническое право, вероятно, не предусматривает такого случая, но если существует неформальное крещение, то можно представить себе и неформальное рукоположение… Но исходя из этого я принадлежу к единоспасающимся, и так как больше никто к ним не принадлежит, потому что кроме меня просто никого больше нет, то я, наверное, являюсь теперь главой этой церкви. Папа Римский Антон. Нет – уже полторы тысячи лет каждый Папа во время своего восхождения на престол, принимает новое имя. Может, мне назваться Пием XIII? Иоанном XXIV? Львом XIV? Сколько было Бенедиктов? Пятнадцать или шестнадцать? Грегоров?» Антон Л. решил при случае взять в книжном магазине историческую книгу о Папах.
X
Трудно поймать Соню
Несмотря на свои дурацкие привычки и странные периоды, Антон Л. не был непрактичным. Конечно, он был непрактичным в смысле ловкости – технического дарования у него не было совершенно, но ход его мыслей время от времени принимал практическую направленность. Это происходило, наверное, из-за его склонности к самоанализу. Этот самоанализ был неотъемлемой частью, основой жизни Антона Л., причем постоянной, начиная уже с четырнадцати– или даже десятилетнего возраста. Существовали два вида самоанализа (и этот факт Антон Л. тоже подвергал анализу); он называл их спонтанным и преднамеренным. Спонтанный самоанализ у Антона Л. ничуть не отличался от самоанализа у остальных – бывших – людей, которые время от времени размышляли о самих себе. Человек по какой-то причине пытается осмыслить, почему он сделал или не сделал то или это или почему он сегодня чувствует себя хорошо, а вчера чувствовал плохо. Одной из душевных особенностей Антона Л. был преднамеренный (или сладостный) самоанализ. Он готовился предварительно. Его предмет – конечно же, всегда частный аспект, касающийся личности Антона Л., – определялся предварительно в течение нескольких дней, одновременно собирался материал. Постепенно выкристаллизовывалось подходящее время (примерно так: в воскресенье утром, в постели), и когда затем наступал этот час, Антон Л. с удовольствием погружался в созерцание своей души, что приводило к почти наркотическому, а затем к опустошенному, очищенному и приятно изможденному состоянию. Иногда Антон Л. не мог отказаться от того, чтобы после короткого отдыха снова вернуться к проведенному анализу, сжато и поэтому сконцентрированно. в ходе второй очереди мыслей, что зачастую доставляло ему еще большее удовольствие, чем в первый раз. С того времени, как Антон Л. остался один, он преднамеренным или сладострастным анализом не занимался, но, само собой разумеется, несколько раз самоанализировался спонтанно. Один из таких анализов касался состояния здоровья Антона Л. Вспоминается, что утром 26 июня Антон Л. почувствовал раскаты в своем солнечном сплетении. Обычно такие раскаты перерастали в набухание солнечного сплетения, которое могло сохраняться при условии теплой погоды восемь или четырнадцать дней. Но ничего такого не произошло. Солнечное сплетение и остальные многочисленные стаи болезней в теле Антона Л. вели себя спокойно. Касающийся всего этого анализ привел к первому сомнению, которое возникло у него тогда в отношении природы и причины его болезней. Другой спонтанный самоанализ был более важным: Антон Л. осознал, что он, если ему хотелось уберечься в своем теперешнем положении от вреда, от внутреннего одичания, должен поставить перед собой задачу. (Он сказал «Рабочий план». Финансовый служащий сидел в нем намного глубже, чем можно было себе представить.) Результат самоанализа был, несомненно, правильным и показал присутствие ранее упомянутого практического образа мыслей Антона Л., который был у него, несмотря на все его странности.
Прежде чем разработать «Рабочий план» на последующие дни, Антон Л. подсчитал: понедельник, последний день перед загадочным исчезновением остальных обитателей земли, был 25-е июня, вторник был 26-е, среду он проспал; случай с медведем был, вероятно, в четверг, это было 28-е число; 29-го он переехал сюда, это было вчера, значит сегодня была суббота, 30-е. Антон Л. вкратце обдумал и такую возможность, что он провел в забытьи два дня; тогда сегодня было бы воскресенье, 1 июля. Но он все-таки сделал выбор в пользу 30-го. Он взял огрызок карандаша, найденный среди наследия господина Пфайвестля, и прямо на стене салона, между двумя окнами, на светлом месте покрытых узорами обоев, написал дату, в пользу которой сделал выбор. Рядом он отметил: Застрелено собак. (Через несколько дней Антон Л. взял за стойкой портье большой отрывной календарь и с тех пор использовал его в качестве краткого дневника, повесив на стену. Отрывной календарь за стойкой портье показывал «26». Либо дневной портье уже к конце рабочего дня 25-го «переставил» календарь на следующий день, либо педантичный ночной портье ровно в полночь – менее чем за два часа до своей дематериализации – оторвал листок «25».)
«Рабочий план» предусматривал концентрические круги. В первую очередь Антон Л. хотел основательно обследовать гостиницу, затем улицы вокруг гостиницы, затем улицы в ближних кварталах и так далее. С необходимой осторожностью он собирался после этого – через несколько недель – с помощью дерендингеровского автомобиля осмотреть ближние и, насколько возможно, дальние окрестности города. («Рабочий план» уже очень скоро был почеркан, можно даже сказать, обогащен; концентрические круги были прорезаны радиальной деятельностью; Антон Л. долгое время не отказывался от «Рабочего плана», причем, окончательно он от него так никогда и не отказался.)
Таким образом, еще до обеда Антон Л. вступил в первый круг своего «Рабочего плана». Он прошел по всем коридорам, заглянул во все подсобные и служебные помещения, чайные, кухни, кладовые, время от времени заглядывал в гостиничные номера, хотя они его, конечно же, интересовали меньше. Короткий спонтанный самоанализ показал: в нем все еще поднималось отвращение, когда он натыкался на останки, то есть на предметы одежды исчезнувших постояльцев. Вещи казались ему чем-то вроде покойников. Это чувство дошло до своей наивысшей точки, когда в кабине лифта под кучей, состоявшей из смокинга, он нашел протез ноги. Но находка дала и объяснение одному из аспектов катастрофы: дематериализация произошла по-видимому в мгновение ока, потому что протез торчал в щели двери лифта, которая по этой причине не смогла закрыться полностью. По положению смокинга и трости – трости из эбенового дерева с серебряным набалдашником – можно было заключить, что обладатель протеза, по всей видимости, собирался выйти из лифта. Ногу с протезом он как раз переносил за дверь. И в этот момент, вероятно, произошла молниеносная дематериализация, потому что предметы его одежды лежали еще в лифте. Монокль валялся в некотором отдалении – он закатился под уже засохшую пальму. Монокль принадлежал, скорее всего, человеку с протезом, другой одежды в этом коридоре не было – иначе, подумал Антон Л., здесь должна была разыграться бульварная комедия и за пальмой прятался голый человек в монокле.
Другое, не ужасное, а скорее, вызывающее сочувствие открытие Антон Л. сделал уже после обеда (он сварил себе суп-гуляш и открыл в придачу банку шампиньонов; грибы он съел с уксусом и маслом; после чего снова вышвырнул посуду в окно) в полуподвальной части здания, выходящей в междворовое пространство. В большой комнате стояли добрые три десятка клеток, в которых сидели полуголодные и совершенно перепуганные зайцы. Вероятно, в меню на 26 число или на один из последующих дней было предусмотрено жаркое из зайчатины. Антон Л. открыл все клетки. Очень медленно животные решились из них выйти. Некоторые настолько ослабели, что Антону Л. пришлось вынимать их оттуда. Но ни одно животное не сдохло, более того, одна зайчиха родила зайчат. Поначалу Антон Л. подумал, что надо открыть несколько банок с морковкой и разбросать овощи здесь же, но затем его охватило сомнение. Может быть, консервированная морковь могла зайцам повредить? Он открыл дверь во двор, а оттуда – ворота в большой сад. Сад, окруженный стенами, а с одной стороны – низкими домами, которые к гостиничному комплексу не относились, был, по всей видимости, предназначен не для проживающих в гостинице, а скорее, для персонала. Большая его часть была отведена под огород. Очень скоро зайцы нашли путь на свежий воздух и попрыгали на траву, где сразу же набросились на большие головы салата. И тут Антон Л. вспомнил о Соне. Это оказалось первым радиальным пересечением концентрических кругов «Рабочего плана». Антон Л. взял ружье, надел шапку и поехал на дерендингеровском автомобиле на хоммеровскую квартиру на Фанискаштрассе, 3.
По дороге ничего неожиданного с ним не приключилось. Улицы, по которым он ехал – он выбрал самую короткую дорогу, – были, естественно, тихими и практически не изменились с того воскресного утра, с того, казалось, уже давно прошедшего времени, когда здесь еще жили люди. Время от времени на улицах, вымощенных брусчаткой, Антону Л. казалось, что он снова видит зеленый налет нежной поросли травы, пробивающейся между камнями. В некоторых местах на заасфальтированных улицах появились дыры или трещины. Животных почти не было видно. Один раз Антон Л. наткнулся на свору собак. Он остановился, но еще не успел взять с заднего сиденья ружье, как собаки уже убежали. Зато он видел множество птиц, а у моста, уже неподалеку от Фанискаштрассе. стояла косуля, которая, когда рядом остановилась машина, ненадолго замерла, а затем бросилась напролом прямо через кусты, которые росли на склоне до самой реки.
В доме было совершенно тихо. Антон Л. осторожно зашел внутрь, держа ружье наизготовку, но здесь явно никого не было. Уходя в последний раз, Антон Л. запер хоммеровскую квартиру на ключ. Теперь ему пришлось ее отпирать. В нос ударил глухой и пыльный запах, даже несколько гниловатый. (Вероятно, подгнило что-то из запасов, которые сложил здесь Антон Л.) Соня была еще жива. Она неподвижно сидела на своем камне и по касательной смотрела мимо головы Антона Л.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
«Конечно же, – думал Антон Л., – было бы все иначе, если бы единственным оставшимся человеком стал Папа, Папа Римский…» Антон Л. в Риме бывал (правда, в основном знаком он был с римскими борделями; он бывал там именно в тот период), но о частной жизни Папы он знал так же мало, как и большинство людей. Папа жил в Ватикане. (А может, в конце июня он был уже в Кастель Кондолфо?) Говорили, что его обслуживают монахини. Антон Л. представил себе, как Его Святейшество Павел VI Монтини утром последнего вторника (вероятно, и в Риме великолепным солнечным утром) проснулся бы и тщетно бы звал монашку. Когда Папа вставал? Говорили, что он ужасно много работал на благо католического христианства и вставал рано, уже в пять часов утра. Наверное, его каждый раз будили. Скорее всего, у Папы в его скудно обставленной спальне, не имеющей никаких украшений за исключением нескольких фресок Рафаэля, будильника не было. Будильник был у дежурной монахини. Она ставила его на половину пятого и будила Его Святейшество ровно в пять, ни секундой раньше и ни секундой позже. Но в то утро 26 июня будильник напрасно звонил бы в комнате дежурной монахини, потому что ее там больше не было, Папу никто не разбудил и он, наверное, испуганно подпрыгнул бы в кровати, когда яркое римское солнце заиграло бы пробивающимися сквозь щели занавески лучами на фресках Рафаэля. Наручные часы у него, у Папы, наверное, были, и он бы на них посмотрел и увидел, что уже, скажем, четверть девятого. Чертыхаться Папа, конечно, не стал бы, но брови на его лице, конечно, нахмурились бы, и он бы нажал кнопку – что-нибудь подобное было у него наверняка, – которая включала звонок в комнате монахини… До этого места все бы происходило наверняка приблизительно так, как это нарисовал себе Антон Л. Ну а дальше? Трудно сказать. То, что Павел VI подумал бы «теперь уже все равно» и снова перевернулся бы набок, было совершенно невероятным. Он, скорее всего, встал бы и попытался по телефону, который наверняка стоял в его комнате, дозвониться до монсеньора, или секретаря, или даже какого-нибудь другого духовного служителя, который вел его домашнее хозяйство. Но телефон уже не работал. Набросил ли бы тогда двести семидесятый обладатель Престола Святого Петра на себя свой утренний халат, вскочил бы в (украшенные святым крестом?) домашние тапочки и пошел бы посмотреть, что же там случилось? Было не исключено, что Папе захотелось бы есть. Наверняка неподалеку от папских покоев находилась небольшая кухня. Туда бы – при условии, что он знал, где она располагается, – Папа бы и направился. Он метался бы в своем утреннем халате и вышитых крестами домашних тапках (белая папская шапочка на голове, без которой его совершенно нельзя себе представить; либо он не снимает ее и во сне, либо автоматически надевает, как только проснется) по гулким мраморным лабиринтам ватиканского дворца, в конце концов нашел бы кухню, там у него голод снова бы исчез, потому что на всем пути он не встретил бы ни единой живой души: ни монахини, ни кардинала, ни монсеньора, ни швейцарского гвардейца, никого. Он, конечно же, не мог бы найти этому совершенно никакого объяснения. Время от времени он выглядывал бы в какое-нибудь окно: ватиканский сад и вообще весь Ватикан всегда скорее безлюдны, чем заполнены людьми, но видеть такой пустой площадь Св. Петра Папе еще никогда не приходилось, причем это были бы еще не обеденные часы, когда солнце делает мраморную чашу площади Св. Петра невыносимо горячей.
На площади не было бы никого, даже под колоннадой Бернини, где есть тень, ни единого туриста, ни карабинера, ни сидящего там нищего. Били бы два фонтана, и за исключением этого площадь была бы безжизненной. Верховный Первосвященник побежал бы дальше. В коридоре неподалеку от часовни Николая V под какой-то фреской, изображавшей мученическую смерть Святой Амении (кисти Вазари? Пинтуриччио? Игназио Стерна?), Папа потерял бы один тапок. Так как Папа шел по коврам, он заметил бы пропажу лишь на каменной лестнице (под позднеримской копией «Дискобола» Мирона), но побежал бы дальше и попытался бы вызвать лифт – он больше не работал, – побежал бы по лестнице вниз, пробежал бы по пустым дворикам, построенным Виньолой, Балдассаре Перуччи, Браманте или Антонио Сангалло младшим, и наконец оказался бы в Соборе Св. Петра. Маленький Папа, полубосой, перевел бы дух под непостижимо монументальным куполом Микеланджело. «TU ES PETRUS…» – написано на мозаичном поясе по краю купола. «…ЕТ SUPER HANC РЕTRAM EDIFICABO ECCLESIAM МЕАМ…» Павел VI подтянул бы ногу, на которой не было тапка, вверх. Пол был холодным. «…ЕТ TIBI DABO CLAVES REGNI COELORUM». Теперь все население мира на сто процентов стало римско-католическим, но Папе показалось бы, что этот чудовищный собор буквально всей своей тяжестью навалился на него, как будто теперь ему нужно было удерживать равновесие так, словно вся иерархическая пирамида перевернулась…
Антон Л. был католиком; говоря точнее, он был римско-католического крещения, поэтому так и воспитан, и когда-то он пережил период активной и глубокой набожности (незадолго до первого алкогольного периода). Обычаи римско-католической церкви он помнил хорошо, но на службе в церкви не был уже давно.
«Если город таких размеров, – подумал Антон Л. (он имел в виду не Рим, он имел в виду город, в котором жил он сам), – становится безлюдным и при этом остается пригодным для жилья, это не может остаться незамеченным. То есть можно предположить, что весь остальной мир тоже осиротел. Так значит я Святой Петр? Апостольская преемственность, то есть непрерывная благословенная цепочка епископских рукоположений от апостолов до Павла V, который сейчас наверняка не стоит полубосой в базилике Святого Петра, а бесследно исчез так же. как и все остальные, за исключением меня, эта апостольская преемственность не была бы прервана, если бы моя конфирмация, – подумал Антон Л., – которую я принял от моего епископа, была бы в дальнейшем истолкована как рукоположение в епископы. Каноническое право, вероятно, не предусматривает такого случая, но если существует неформальное крещение, то можно представить себе и неформальное рукоположение… Но исходя из этого я принадлежу к единоспасающимся, и так как больше никто к ним не принадлежит, потому что кроме меня просто никого больше нет, то я, наверное, являюсь теперь главой этой церкви. Папа Римский Антон. Нет – уже полторы тысячи лет каждый Папа во время своего восхождения на престол, принимает новое имя. Может, мне назваться Пием XIII? Иоанном XXIV? Львом XIV? Сколько было Бенедиктов? Пятнадцать или шестнадцать? Грегоров?» Антон Л. решил при случае взять в книжном магазине историческую книгу о Папах.
X
Трудно поймать Соню
Несмотря на свои дурацкие привычки и странные периоды, Антон Л. не был непрактичным. Конечно, он был непрактичным в смысле ловкости – технического дарования у него не было совершенно, но ход его мыслей время от времени принимал практическую направленность. Это происходило, наверное, из-за его склонности к самоанализу. Этот самоанализ был неотъемлемой частью, основой жизни Антона Л., причем постоянной, начиная уже с четырнадцати– или даже десятилетнего возраста. Существовали два вида самоанализа (и этот факт Антон Л. тоже подвергал анализу); он называл их спонтанным и преднамеренным. Спонтанный самоанализ у Антона Л. ничуть не отличался от самоанализа у остальных – бывших – людей, которые время от времени размышляли о самих себе. Человек по какой-то причине пытается осмыслить, почему он сделал или не сделал то или это или почему он сегодня чувствует себя хорошо, а вчера чувствовал плохо. Одной из душевных особенностей Антона Л. был преднамеренный (или сладостный) самоанализ. Он готовился предварительно. Его предмет – конечно же, всегда частный аспект, касающийся личности Антона Л., – определялся предварительно в течение нескольких дней, одновременно собирался материал. Постепенно выкристаллизовывалось подходящее время (примерно так: в воскресенье утром, в постели), и когда затем наступал этот час, Антон Л. с удовольствием погружался в созерцание своей души, что приводило к почти наркотическому, а затем к опустошенному, очищенному и приятно изможденному состоянию. Иногда Антон Л. не мог отказаться от того, чтобы после короткого отдыха снова вернуться к проведенному анализу, сжато и поэтому сконцентрированно. в ходе второй очереди мыслей, что зачастую доставляло ему еще большее удовольствие, чем в первый раз. С того времени, как Антон Л. остался один, он преднамеренным или сладострастным анализом не занимался, но, само собой разумеется, несколько раз самоанализировался спонтанно. Один из таких анализов касался состояния здоровья Антона Л. Вспоминается, что утром 26 июня Антон Л. почувствовал раскаты в своем солнечном сплетении. Обычно такие раскаты перерастали в набухание солнечного сплетения, которое могло сохраняться при условии теплой погоды восемь или четырнадцать дней. Но ничего такого не произошло. Солнечное сплетение и остальные многочисленные стаи болезней в теле Антона Л. вели себя спокойно. Касающийся всего этого анализ привел к первому сомнению, которое возникло у него тогда в отношении природы и причины его болезней. Другой спонтанный самоанализ был более важным: Антон Л. осознал, что он, если ему хотелось уберечься в своем теперешнем положении от вреда, от внутреннего одичания, должен поставить перед собой задачу. (Он сказал «Рабочий план». Финансовый служащий сидел в нем намного глубже, чем можно было себе представить.) Результат самоанализа был, несомненно, правильным и показал присутствие ранее упомянутого практического образа мыслей Антона Л., который был у него, несмотря на все его странности.
Прежде чем разработать «Рабочий план» на последующие дни, Антон Л. подсчитал: понедельник, последний день перед загадочным исчезновением остальных обитателей земли, был 25-е июня, вторник был 26-е, среду он проспал; случай с медведем был, вероятно, в четверг, это было 28-е число; 29-го он переехал сюда, это было вчера, значит сегодня была суббота, 30-е. Антон Л. вкратце обдумал и такую возможность, что он провел в забытьи два дня; тогда сегодня было бы воскресенье, 1 июля. Но он все-таки сделал выбор в пользу 30-го. Он взял огрызок карандаша, найденный среди наследия господина Пфайвестля, и прямо на стене салона, между двумя окнами, на светлом месте покрытых узорами обоев, написал дату, в пользу которой сделал выбор. Рядом он отметил: Застрелено собак. (Через несколько дней Антон Л. взял за стойкой портье большой отрывной календарь и с тех пор использовал его в качестве краткого дневника, повесив на стену. Отрывной календарь за стойкой портье показывал «26». Либо дневной портье уже к конце рабочего дня 25-го «переставил» календарь на следующий день, либо педантичный ночной портье ровно в полночь – менее чем за два часа до своей дематериализации – оторвал листок «25».)
«Рабочий план» предусматривал концентрические круги. В первую очередь Антон Л. хотел основательно обследовать гостиницу, затем улицы вокруг гостиницы, затем улицы в ближних кварталах и так далее. С необходимой осторожностью он собирался после этого – через несколько недель – с помощью дерендингеровского автомобиля осмотреть ближние и, насколько возможно, дальние окрестности города. («Рабочий план» уже очень скоро был почеркан, можно даже сказать, обогащен; концентрические круги были прорезаны радиальной деятельностью; Антон Л. долгое время не отказывался от «Рабочего плана», причем, окончательно он от него так никогда и не отказался.)
Таким образом, еще до обеда Антон Л. вступил в первый круг своего «Рабочего плана». Он прошел по всем коридорам, заглянул во все подсобные и служебные помещения, чайные, кухни, кладовые, время от времени заглядывал в гостиничные номера, хотя они его, конечно же, интересовали меньше. Короткий спонтанный самоанализ показал: в нем все еще поднималось отвращение, когда он натыкался на останки, то есть на предметы одежды исчезнувших постояльцев. Вещи казались ему чем-то вроде покойников. Это чувство дошло до своей наивысшей точки, когда в кабине лифта под кучей, состоявшей из смокинга, он нашел протез ноги. Но находка дала и объяснение одному из аспектов катастрофы: дематериализация произошла по-видимому в мгновение ока, потому что протез торчал в щели двери лифта, которая по этой причине не смогла закрыться полностью. По положению смокинга и трости – трости из эбенового дерева с серебряным набалдашником – можно было заключить, что обладатель протеза, по всей видимости, собирался выйти из лифта. Ногу с протезом он как раз переносил за дверь. И в этот момент, вероятно, произошла молниеносная дематериализация, потому что предметы его одежды лежали еще в лифте. Монокль валялся в некотором отдалении – он закатился под уже засохшую пальму. Монокль принадлежал, скорее всего, человеку с протезом, другой одежды в этом коридоре не было – иначе, подумал Антон Л., здесь должна была разыграться бульварная комедия и за пальмой прятался голый человек в монокле.
Другое, не ужасное, а скорее, вызывающее сочувствие открытие Антон Л. сделал уже после обеда (он сварил себе суп-гуляш и открыл в придачу банку шампиньонов; грибы он съел с уксусом и маслом; после чего снова вышвырнул посуду в окно) в полуподвальной части здания, выходящей в междворовое пространство. В большой комнате стояли добрые три десятка клеток, в которых сидели полуголодные и совершенно перепуганные зайцы. Вероятно, в меню на 26 число или на один из последующих дней было предусмотрено жаркое из зайчатины. Антон Л. открыл все клетки. Очень медленно животные решились из них выйти. Некоторые настолько ослабели, что Антону Л. пришлось вынимать их оттуда. Но ни одно животное не сдохло, более того, одна зайчиха родила зайчат. Поначалу Антон Л. подумал, что надо открыть несколько банок с морковкой и разбросать овощи здесь же, но затем его охватило сомнение. Может быть, консервированная морковь могла зайцам повредить? Он открыл дверь во двор, а оттуда – ворота в большой сад. Сад, окруженный стенами, а с одной стороны – низкими домами, которые к гостиничному комплексу не относились, был, по всей видимости, предназначен не для проживающих в гостинице, а скорее, для персонала. Большая его часть была отведена под огород. Очень скоро зайцы нашли путь на свежий воздух и попрыгали на траву, где сразу же набросились на большие головы салата. И тут Антон Л. вспомнил о Соне. Это оказалось первым радиальным пересечением концентрических кругов «Рабочего плана». Антон Л. взял ружье, надел шапку и поехал на дерендингеровском автомобиле на хоммеровскую квартиру на Фанискаштрассе, 3.
По дороге ничего неожиданного с ним не приключилось. Улицы, по которым он ехал – он выбрал самую короткую дорогу, – были, естественно, тихими и практически не изменились с того воскресного утра, с того, казалось, уже давно прошедшего времени, когда здесь еще жили люди. Время от времени на улицах, вымощенных брусчаткой, Антону Л. казалось, что он снова видит зеленый налет нежной поросли травы, пробивающейся между камнями. В некоторых местах на заасфальтированных улицах появились дыры или трещины. Животных почти не было видно. Один раз Антон Л. наткнулся на свору собак. Он остановился, но еще не успел взять с заднего сиденья ружье, как собаки уже убежали. Зато он видел множество птиц, а у моста, уже неподалеку от Фанискаштрассе. стояла косуля, которая, когда рядом остановилась машина, ненадолго замерла, а затем бросилась напролом прямо через кусты, которые росли на склоне до самой реки.
В доме было совершенно тихо. Антон Л. осторожно зашел внутрь, держа ружье наизготовку, но здесь явно никого не было. Уходя в последний раз, Антон Л. запер хоммеровскую квартиру на ключ. Теперь ему пришлось ее отпирать. В нос ударил глухой и пыльный запах, даже несколько гниловатый. (Вероятно, подгнило что-то из запасов, которые сложил здесь Антон Л.) Соня была еще жива. Она неподвижно сидела на своем камне и по касательной смотрела мимо головы Антона Л.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29