Вот что я решил. Между нами и саксами лежат Бадонские холмы. Ты, Леодеган, и ты, Лот, со всеми моими вождями и двенадцатью тысячами пеших воинов сегодня же ночью пойдете и станете на этих высотах. Там вы остановите неприятеля. Я же вместе с Богортом и Кэем во главе четырех тысяч конных воинов пойду на соединение с Баном к месту высадки, но буду, при всем этом, держаться на достаточном удалении, чтобы саксы не смогли раскрыть наше присутствие. Стремясь одним ударом разбить королевскую армию и разрушить Камелот, они оставят как можно меньше воинов охранять свои корабли. Может быть, тысячу. Самое большее, две. После ухода их основных сил я выжду три часа. За это время они как раз успеют дойти до Бадона и вступить в бой с Леодеганом и Лотом. В этот момент я и ударю. Внезапно окружив их лагерь и перебив охрану, я сожгу их военный флот. Если их войска, втянутые в сражение у Бадона, заметят дымы пожарища, они не смогут повернуться к вам спиной и возвратиться к берегу, потому что в таком случае им грозит сокрушительное поражение. Как только я подожгу корабли, я ни минуты не медля иду к Бадону и нападаю на них с тыла, замыкая тем самым тиски окружения. До моего подхода не пытайтесь атаковать сами, берегите свои силы, потому что вы будете в значительном меньшинстве. Удерживайте холмы и отражайте их удары. Но, едва лишь завидите меня, смело бросайтесь в бой. Перебейте врагов или умрите сами. Если саксы все же выскользнут из наших клещей и сумеют добраться до берега, они найдут на месте своего гордого флота лишь несколько обгорелых досок и попадут в новую, еще более гибельную для них ловушку, поскольку тогда они окажутся уже прижатыми к морю, капкан захлопнется, и вырваться из него будет невозможно.— Сжигая их корабли, — сказал Леодеган, — ты лишаешь их всякой надежды на отступление и вынуждаешь сражаться до последнего человека. Они уже превосходят нас числом. Следует опасаться, как бы такая стратегия не усилила их воинскую доблесть, которая и без того велика, остервенением от полной безысходности и чтобы они не почерпнули в этом безнадежном положении силы, необходимые для победы. Потому что ярость и упорство в бою сдерживает всегда остающаяся возможность бежать.— Я не хочу, чтобы они смогли бежать. Я хочу устрашающим примером охладить пыл саксов и подавить в них всякое желание совершать новые набеги — если не навсегда, то, по крайней мере, надолго. А собрав такую многочисленную армию, что не в их обычаях и что не сможет скоро повториться, они дарят мне случай, которого я искал. Что же касается их воинской доблести, упорства и остервенения, я рассчитываю, что наше упорство и остервенение будут еще большими, ибо, сражаясь на своей земле, являющейся нашим последним оплотом, мы имеем еще меньше возможностей для бегства, чем они. Если мы потерпим поражение, оставшиеся в живых вожди восстановят армию из тех резервов, что движутся теперь к нам на помощь из городов, и продолжат беспощадный бой до тех пор, пока ни одного живого сакса не останется на нашей земле.На мгновение он замолчал, потом спокойно добавил:— Это значит, что мы не будем брать пленных. _21_ Тридцать тысяч мертвых воинов устилали холмы Бадона. Далеко на севере черные клубы дыма от гигантского пожарища подымались над прибрежными песками, над тем местом, где на заре полегли три тысячи саксов и где догорал вражеский флот. Саксы были истреблены все до одного, а от армии Артура оставалось не более двух тысяч пеших и несколько сотен конных воинов, из которых не было ни одного, кто остался бы невредим.Из ста пятидесяти членов Круглого Стола уцелело около двадцати, и среди них король, Бан, Богорт, Кэй и Гавейн. Все старые вожди, помнившие Утера, были мертвы. Лот погиб. Леодеган испускал дух.Артур, угрюмый и залитый кровью, бесцельно ехал по полю боя. Он подъехал туда, где стоял я, склонившись над распростертым на траве Леодеганом. Слез с коня и опустился подле него на колени.— Какой бой, Артур! — с улыбкой сказал Леодеган. — Никогда еще не видал я такого боя, даже во времена Утера. Он был бы доволен. А ты сражался лучше, чем сражался бы он, будь он здесь. Ты сражался так, как никто другой, и мир навсегда запомнит этот день. Я счастлив умереть на глазах у такого великого воина. Мое время прошло, и время таких, как я. Я отдаю тебе свою землю, страну бригантов, которую твой отец и Мерлин некогда оставили в моих руках, вопреки своим завоевательным стремлениям. Присоедини ее к Логрису. Я поручаю тебе также мою единственную дочь, пятнадцатилетнюю Гвиневеру.Он посмотрел на меня.— Мерлин, так, значит, и Лот, и все люди старого мира мертвы?— Да, Леодеган.— Тогда твой мир действительно рождается сегодня из мертвого чрева насилия, бывшего законом того, другого мира. Ты остаЈшься его единственным творением и единственным свидетелем. Ты одновременно отец — и сирота. Ты как дерево, чьи корни не сходны с плодами. Ты же словно ствол, чуждый им обоим. Какое одиночество, Мерлин! Неужели так же одиноко и после смерти, там, куда я иду? И он замер, навсегда обретя мир и покой. Тогда Артур обхватил руками страшную седую голову и прижал ее к себе. Он заплакал. Заплакал, как никогда не плакал за всю свою жизнь. И я чувствовал в этих внезапных слезах, кроме скорби, кроме ужаса от необходимости продолжать жить, в то время как повсюду вокруг воцарилась смерть, что открылась старая, назажившая рана, из которой хлынуло слишком долго копившееся страдание.Бадон. Это было в четыреста девяностом году, в первый день лета. Солнце садилось за холмами, расцвечивая небо на западе в торжественный пурпур, словно бесконечное отражение пожарищ и пролитой крови. Все было безмолвно, погружено в забвение смерти и сна, в молчание изнеможения и оцепенения. Артур плакал. _22_ Через год после сражения при Бадоне Артур женился на Гвиневере. Гвиневера была прекрасна. В свои шестнадцать лет она ничем не напоминала ребенка, являя собой все. совершенства женщины. У нее были длинные и тяжелые золотые волосы, славившиеся во всей Британии, лицо с чертами правильными и немного холодными, которое более прельщало с первого взгляда, нежели по— настоящему очаровывало, и нежная белая кожа. Лицо ее выражало смесь благородства, безразличия, своенравия и скуки, входя в противоречие с той нежностью, грацией и чувственностью, которыми были преисполнены ее движения. Все существо ее внушало мысль о наслаждении — равнодушном и недоступном. Она испытывала удовольствие — не будучи при этом настолько мелочной или простодушной, чтобы показывать это, — чувствуя себя предметом всеобщего внимания и восторженного поклонения. Выше всего она ценила власть, роскошь и богатое платье. Поэтому когда она увидала Артура, соединявшего в себе все эти достоинства и бывшего к тому же самым красивым мужем на всем западе, она полюбила его так сильно, как только вообще могла любить. Свадьбу отпраздновали в Изуриуме, столице королевства бригантов, которую Артур, в память о Леодегане, избрал одной из своих столиц. Празднества продолжались в Лондоне и наконец в Кардуэле. Здесь Артур, желая пышно завершить увеселения, задал в своем дворце большой пир. Он созвал туда всех королей, вождей и знатных людей Логриса и покоренных земель.В самый разгар праздничной трапезы в залу вошли двое гостей и приблизились к самому королевскому столу. Оба были одеты в дорожные накидки, лица их были скрыты под широкими, низко опущенными капюшонами. Тот, что был выше, откинул свой капюшон, и все узнали Моргану. Ее красота была столь ослепительна, что все присутствовавшие там замолчали, затаив дыхание. Рядом с ней другие женщины казались уродливыми, словно уничтоженные этим прекрасным сиянием, и даже великолепие Гвиневеры, которая была вдвое ее младше, тускнело в сравнении с ее завораживающей красотой. Сильно побледневший Артур поднялся, пристально глядя на нее с выражением ужаса и несказанной радости на лице. И я понял, что внезапное появление Морганы было для него мигом райского блаженства, разжегшим с новой силой адскую пытку разлуки.Моргана откинула капюшон со своего спутника. Шепот восхищения пробежал по зале. Это был ребенок лет двенадцати, и по красоте его стана и лица все догадались, что он — сын Морганы. Но я, перенесясь мыслью на двадцать лет назад, вдруг увидел перед собой маленького Артура, за тем лишь исключением, что у этого ребенка были более темные волосы и зеленые глаза, как у его матери. Он держался совершенно прямо, без какой бы то ни было робости, но и без высокомерия.— Это Мордред — мой сын, — сказала Моргана Артуру. — Он вырос и был воспитан в Беноике, в стране короля Бана, посреди леса Броселианд, в уединенном замке, который мне дал Мерлин и который народ в страхе называет Замком В Долине Откуда Нет Возврата, потому что из всех, кто заблудился в тех местах либо отправился туда по своей воле — из похвальбы, любопытства, надеясь предаться сладострастию или страдая от любви, — ни один, кроме разве что Мерлина, не вернулся оттуда. Между тем именно в этом проклятом месте Мордред узнал от меня все то, что ум возвышенный и могучий может только пожелать узнать, и даже то, чего он, может быть, совсем и не желает знать, ибо истина нераздельна, она включает в себя в равной мере добро и зло, а знать наполовину — невозможно. Теперь настало время ему закалить свое тело и — поскольку он тебе родня — научиться у тебя боевым искусствам, равно как искусству войны и искусству власти. Я хочу, чтобы он служил тебе и стал членом Круглого Стола.— Почему же отец не научил его всему этому? — надменно и гневно спросил ее один из вождей. — Рожден ли он в согласии с нашим законом или же тот, кто его породил, — одна из бесчисленных жертв, навсегда сгинувших в твоем волчьем логове? Этот вопрос не должен смутить тебя, раз ты пришла сюда прилюдно похваляться своими преступлениями — как если бы стояла над законом. Но берегись — хотя бы ты и была королевской крови. Никто в Логрисе, даже король, не стоит выше закона — так постановили Мерлин и члены Круглого Стола. Артур взялся было за рукоять меча, но я удержал его и подошел к Моргане и Мордреду. И обратился к тому, кто только что говорил:— Отец Мордреда и Моргана были связаны узами родства, если это известие может успокоить твою потревоженную добродетель. Я самолично пожелал разрушить эти узы и осудить этого человека на вечное забвение. Это означает, что его имя не будет произнесено. Тебе придется удовольствоваться тем, что сказано. Что же до того, что ты сказал о законе Логриса, — это вполне справедливо, и ты прав, пусть ты и кажешься мне взбесившимся псом, который вдруг набрасывается на своих хозяев. Вот мое решение. Мордред будет принят при дворе, с ним обойдутся в соответствии с его положением и воспитают так, как хочет его мать. И он станет впоследствии пэром Круглого Стола, если окажется достойным этого. Ты, Моргана, пренебрегавшая вот уже более десяти лет законом Логриса и испытывавшая терпение короля, равно как и Бана, который по своему благородству и из особого расположения к роду Артура считал тебя неприкосновенным гостем на своей земле, — ты навсегда отправишься в изгнание.Я даю тебе Авалон, цветущий вечнозеленый остров Яблонь, близ северных берегов Беноика. Отныне остров этот не является более частью Логриса, но переходит в твое полное владение и будет подвластен лишь твоему закону. Таким образом ты будешь защищена от правосудия Логриса, потому как не следует допускать, чтобы с сестрой короля обходились как с простой преступницей, а Логрис будет избавлен от твоих злодеяний и от позора, который ты навлекаешь на него. Но у тебя не будет больше права покидать это место, под страхом немедленной смерти без суда, потому что, когда ты, движимая дерзновенным и греховным желанием, приняла на себя одну всю ответственность за совершенные тобой дела, — ты уже сама вынесла себе приговор. Что же касается тех, кто, может быть, падет жертвой твоей беспричинной и безумной ненависти к человеческому роду, то они должны знать, что с тех самых пор, как они ступят в твои владения, они лишаются покровительства и защиты законов Логриса, а их семьи — последнего законного оплота в борьбе с тобой, в лице короля. Так что если в очерченных тебе границах посреди королевства Круглого Стола ты захочешь создать ад — ты вольна сделать это, но гореть в нем люди будут по доброй воле.— Я принимаю твое решение, — сказала Моргана.— Да будет так, — сказал Артур, и я едва узнал его голос. После этого, не говоря больше ни слова, он внезапно встал и вышел вон. _23_ — Говорила ли тебе что-нибудь обо мне твоя мать, Мордред?— Да, государь. Она сказала мне, что ты ее воспитал. Что ты — единственный человек, кого она когда-либо любила. Что она любит тебя как отца, мужа и учителя и что ты любишь ее — как ребенка. Что ты — настоящий владыка Логриса, возносящий и низвергающий королей, и что ты создал Круглый Стол. Она сказала также, что ты помог мне родиться и еще — что ты мой враг.Мы были одни в зале Кардуэльского дворца. Моргана привезла ко двору оружие против Логриса, которое она тщательно готовила в течение двенадцати лет. Но это оружие не сознавало само себя. Слишком умна была Моргана, чтобы ставить перед Мордредом какую-либо определенную цель, потому что тот, кто ищет какой-либо цели, рано или поздно обнаруживает себя. Несомненно, она медленно, каплю за каплей вливала в его душу смертельный и тайный яд, о котором он даже и не подозревал; она исходила из того правила, что используемые определенным образом чистые помыслы являются оружием более прочным и опасным, нежели самое коварное и обдуманное лицемерие. Поэтому Мордред должен был расположить к себе и ввести в заблуждение Артура, двор и меня самого не вопреки своим искренним чувствам, а именно благодаря им. Это была угроза гибели, которую несет в себе невинность, опасность предательства, таящаяся в самом прибежище верности. Но, с другой стороны, я смог бы расстроить все эти планы именно в силу их двойственной природы.— Мордред, а ты сам — враг мне и Логрису?— Почему ты спрашиваешь, государь? Разве я здесь не для того, чтобы показать себя достойным Круглого Стола? А если бы я и был им — к чему тебе бояться ребенка, не имеющего ни власти, ни опоры?— Знаешь ли ты, кто твой отец?— Да, — Артур Логрский, король. Я также знаю, что должен сохранять это в тайне от всех, кроме тебя, потому что мои родители являются братом и сестрой, а это преступление в глазах людей.— Ты сказал мне, что я люблю Моргану как ребенка. Ты просто повторяешь слова своей матери или ты вкладываешь в эти слова некий смысл? Он смутился и опустил голову. Какое-то время он молчал, с трудом сдерживаясь, чтобы не заплакать. Наконец ответил:— Нет, я не вижу в этом никакого смысла. Ибо моя мать любила только одного человека, — но не меня, а для моего отца, если он знает о моем существовании, я могу быть лишь предметом позора и стыда.— И ты страдаешь от этого? Он помедлил с ответом.— Да, Мерлин.— Это пройдет. И потом, страдания делают самый совершенный животный организм — немного более человечным. Теперь, Мордред, я знаю, что я не враг тебе. _24_ Перекличка и крики охотников, стук лошадиных копыт, лай собак наполняли Кардуэльский лес. Я ехал ровным шагом через густые заросли. В лесу я чувствовал себя хорошо. Двор тяготил меня, и я учащал эти прогулки, которые всегда приводили меня на ту самую поляну, где когда-то, еще ребенком, Моргана открылась мне со всей доверчивой детской непосредственностью, которая навсегда запала мне в душу. Я был совсем недалеко оттуда, когда вдруг мой конь заржал и взвился на дыбы, всем своим существом выражая сильный страх. Я спрыгнул на землю, привязал его к дереву и вышел на поляну. Под деревом, прислонившись спиной к стволу, стояла молодая девушка в охотничьем костюме, державшая в руках обломок копья, который она занесла для удара. Она была высокого роста и производила впечатление весьма искушенной во всем, что касается телесных упражнений, и по части силы и ловкости способной даже потягаться с мужчиной на его законной половине, и в то же время в очаровательных и нежных линиях ее лица и шеи, роскошных длинных волосах, в изяществе стройных и сильных членов и прелестно развившейся груди — во всем угадывалось совершенство истинной женщины, скрытое под мишурным нарядом и манерами ложной мужественности. Это была Диана в напряжении всех своих сил. Она была бледна, но держалась уверенно, не выказывая ни малейшего испуга. В нескольких шагах от нее застыл кабан, чудовищных размеров секач, вооруженный острыми клыками, с всклокоченной шерстью, испачканной в крови, хлеставшей из раны, которая только сильнее разожгла его дикую злобу, — готовый броситься на нее всей своей огромной и неуклюжей тушей. Я встал между ним и охотницей и, не делая больше ни одного движения, так заговорил со зверем:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10