А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

водитель сидел почти на целый фут впереди пассажира, из-за чего целоваться было крайне неудобно.
Он уехал, так и не признавшись ей в любви и не добившись близости с ней. А через полгода умер от гангрены, и только спустя два месяца его семья вспомнила о необходимости известить их. Это обстоятельство чем-то умалило горе Кэролайн: он уже лежал мертвый в могиле, в то время как она продолжала думать о нем как о своем возлюбленном на всю жизнь и развлекалась с другими молодыми людьми, вернувшимися из Франции и Пенсаколы, Бостонского технического колледжа и военно-морской учебной базы на Великих озерах. Она пользовалась большим успехом и целовалась со многими с таким же пылом, с каким целовала Джерома Уокера, только теперь она знала, как и когда остановиться. Она вела весьма светскую жизнь, не нарушая заветы Брин-Мора, в отлично проводила время с молодыми людьми из колледжей. Те снова веселились вовсю, ибо война закончилась и не надо было испытывать угрызений совести из-за того, что ты не в действующей армии. Теперь можно было развлекаться в открытую. Она собиралась провести конец недели в Истоне, где учился в колледже Джу Инглиш, когда мать прочла ей письмо из Англии, которое в основном было изъявлением благодарности семьи Джерома Уокера за гостеприимство, оказанное, как они выражались, их мальчику в Гиббсвилле. Один раз упоминалась Кэролайн: «…и если вы и ваша милая девочка приедете в Англию, мы…» Ладно. Нет, не ладно. Она знала, вернее надеялась, что он не рассказал своей матери о ней хотя бы потому, что не хотел, чтобы его мать вообразила невесть что. Тем не менее по пути в Истон она была в угнетенном состоянии. А когда человек угнетен, ему свойственно делить свою жизнь на определенные периоды, и Кэролайн позднее всегда считала поездку в Истон окончанием детства. И, пока не влюбилась в Джулиана Инглиша, думала, что, развернись события по-иному, она вышла бы замуж за своего кузена и жила бы в Англии, а потому питала к Англии нежность. Тем не менее, когда в 1925 году она побывала в Европе, то не навестила родных Джерома. Ее путешествие было рассчитано всего на два месяца, и, кроме того, к тому времени она была влюблена в живого человека.
Джо Монтгомери можно было аттестовать по-разному. Пьяница. Змей-искуситель. Состоятельный молодой человек. Модник. Любимчик барышень. Пройдоха. Приказчик из «Бонда», Ветеран войны. Отличный парень. И так далее. Все это, в общем, не противоречило одно другому. А главная же его отличительная черта состояла в том, что в Принстоне он был знаком со Скоттом Фицджеральдом, и это делало его в глазах Кэролайн пришельцем из необыкновенной страны, населенной необыкновенными людьми, которых ей так хотелось увидеть и узнать. Она, разумеется, не понимала, что и сама была представительницей того круга, который, по ее мнению, олицетворял Джо Монтгомери и описывал Фицджеральд. Она лишь знала, что Гиббсвилл — ее родной город, но никак не считала его и его жителей достойными пера мастера.
Дом Джо Монтгомери был в Рединге, который отделяет от Нью-Йорка целый штат, но в действительности расстояние между ними не больше, чем между Хартфордом или Нью-Лондоном и Нью-Йорком, о чем, по-видимому, не ведает большинство жителей Рединга, не говоря уж о нью-йоркцах, но что считал само собой разумеющимся Джо Монтгомери. Его отец был так богат, что утонул на «Титанике», и о Генри Монтгомери, как, впрочем, о почти каждом втором мужчине из списка пассажиров судна, говорили, что он а) вел себя как герой и б) что капитану пришлось застрелить его, потому что он лез в спасательные шлюпки, предназначенные для женщин и детей. Про самого Джо Кэролайн смутно припомнилось только, что у него есть «статс-бэркэт», енотовая шуба, костюмы от «Братьев Брукс» и репутация неплохого в местном масштабе игрока в гольф. Он был приятелем Уитни Хофмана, был знаком еще с несколькими людьми в Гиббсвилле, но появлялся там редко.
Кэролайн знала его лишь понаслышке, когда в 1925 году, как раз перед ее поездкой за границу, они случайно столкнулись на свадьбе в Ист-Ориндж, где празднества длились целую неделю. Она была подружкой невесты, а он шафером, и у нее сразу поднялось настроение, когда он сказал: «Господи боже мой, меня вовсе не надо представлять Кэролайн Уокер. Мы с ней старые друзья. Правда, Кэролайн?» Самое лучшее из всего празднества был он, и она целовала его чаще и более пылко, чем других шаферов. Должно быть, и он это приметил, ибо провел в Нью-Йорке всю неделю перед ее отъездом в Европу. Свадебная суета закончилась в последнее воскресенье мая, а в следующую субботу ей предстояло отплыть на «Париже». Он попытался завладеть всем ее оставшимся временем, и это ему почти удалось. Он водил ее на спектакли — «Леди следует вести себя хорошо» с четой Астеров и Уолтером Кэтлетом, который она уже видела в Филадельфии, «Цена славы», «Роз-Мари», «Они знали, чего хотят» с Ричардом Бенетом и Полин Лорд, и на «Гарриковские вечера». Стояла удушливая жара, хотя шла всего первая неделя июня. Вся страна, казалось, жаждала умереть, и под водительством бывшего вице-президента, который однажды высказался по поводу того, чего Америке не хватает, многие действительно отправились на тот свет. Джо не мог примириться с жарой и то и дело взывал: «Господи!» — и после первого акта «Цены славы» без особого труда уговорил ее уйти. У него был с собой в городе автомобиль, красный спортивный «джордан», и он предложил ей поехать на Лонг-Айленд, в Уэстчестер, куда угодно.
— Я буду выкрикивать ругательства и расскажу несколько истории про войну, — сказал он, — и тебе будет казаться, что ты все еще на спектакле.
У него хватило ума или интуиции помалкивать, пока они не миновали черту города. Жара была страшной, нечем было дышать, и на лицах людей, встречавшихся с Кэролайн взглядом, играла глупая улыбка, словно они извинялись за погоду. Она догадывалась, что и сама расплывается в такой же улыбке.
Наконец они добрались до места на Лонг-Айленде, которое, по словам Джо, называлось «Джонс бич».
— Что на тебе надето внизу?
— Боже! О чем ты говоришь?
— Как о чем? Я полезу в воду только вместе с тобой.
Сердце ее стучало, колени дрожали, но она сказала: «Ладно». Ей ни разу не приходилось видеть взрослого мужчину обнаженным, поэтому, когда он вышел из-за машины со своей стороны и направился к воде, она с облегчением вздохнула, заметив, что на нем надеты трусы. «Входи, не жди меня», — сказала она. Ей хотелось, чтобы он был уже в воде, когда она выйдет из-за машины в лифчике и панталонах. Он понял ее и не смотрел в ее сторону, пока она не отплыла на расстояние в несколько метров.
— Что теперь будет с моей прической?! — сказала она.
— Теперь уж ничего не поделаешь, — ответил он. — Тебе не холодно?
— Сейчас нет.
— Жаль, что мы не развели костер. Я не сообразил.
— Ни в коем случае. Чтобы люди увидели костер и со всех сторон сбежались к нему. Слава богу, что ты этого не сделал.
Он вышел из воды первым.
— Не сиди в воде слишком долго, — посоветовал он. — Вытрешься моей нижней рубашкой. — Он пошел к машине, включил зажигание и подержал свою влажную от пота нижнюю рубашку возле мотора. — Выходи, — позвал он.
Она вышла, оттягивая, чтобы соблюсти максимум приличия, прилипшие к телу панталоны. Лифчик совсем не держал, и она была до слез зла на свою колышущуюся грудь. Как ни мило он ведет себя, наверняка он заметит ее «бюст».
— Брось стесняться, — сказал он. — Что я, никогда не видел голой женщины?
— Ну все-таки, — промямлила она, — ведь меня ты не видел.
— Чепуха. А то пропадет все удовольствие от купания. Иди поплавай еще, а потом вылезай без всякого стеснения. Или, по крайней мере, без стыда. Иди.
Она последовала его совету, и ей стало легче. Она вдруг почувствовала себя четырнадцатилетней девочкой. Или даже еще моложе. Смущение ее не покинуло, но страх исчез. Она вытерлась его теплой рубашкой.
— Не знаю, что делать с волосами, — пожаловалась она.
— Возьми. — Он бросил ей чистый носовой платок. — Может, это пригодится. — Но от платка толку было мало.
Он заставил ее надеть поверх вечернего платья свой смокинг. А потом они закурили и почти забыли про все неудобства.
— Если бы мы поехали на настоящий пляж или в бассейн, там, наверное, все было бы проще, — сказал он.
— Нет, хорошо, что не поехали, — ответила она.
— Хорошо? Мне так хотелось, чтобы именно это ты сказала.
— Да? Значит, хорошо, что сказала.
Он обнял ее и попытался поцеловать.
— Нет, — сказала она.
— Как хочешь, — согласился он.
— Не порть вечера, — сказала она.
— Этим не испортишь. Сейчас, по крайней мере. Я ведь подождал, пока ты оделась.
— И хорошо сделал. Поэтому ты мне и нравишься, Джо. Но даже сейчас не надо. И ты знаешь почему?
— Честно говоря, не знаю. Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Нет, понимаешь. Ты… Черт побери!
— Ты хочешь сказать, потому что я видел тебя раздетой?
— Ага, — ответила она, хотя до этой минуты считала, что в общем-то он не видел ее совсем раздетой. Теперь она жалела, что не разделась донага. Рано или поздно застенчивость нужно преодолеть, и с Джо случай был как раз подходящий!
— Ладно, — сказал он и убрал руку.
Они заговорили про ее путешествие в Европу. Это была ее первая поездка. Он сказал, что хотел бы поехать с ней, мог бы поехать через некоторое время, поводить ее по Парижу и так далее, но сейчас не может: должен быть примерным мальчиком, потому что пора добиваться чего-то и зарабатывать деньги. Жулик адвокат и глупость его матери значительно уменьшили состояние, оставленное его отцом. Поэтому он работает в отделении «Нэшнел Сити» в Рединге, получая такое жалованье, которое лишь демонстрирует ему его ничтожество. Но она не могла испытывать к нему большой жалости: она видела их дом и «роллс» миссис Монтгомери.
— Все это очень мило, — сказала она, — но нам, наверное, пора возвращаться в город. Далеко до него?
— Недалеко. Точно не знаю сколько. У нас еще есть время. Давай побудем здесь подольше. Ты ведь скоро уезжаешь и надолго.
— Но у меня еще масса дел, — сказала она. — Ты даже не представляешь сколько.
— Представляю. Полдюжины банных полотенец, шесть пар толстого шерстяного белья, дюжина носовых платков, два свитера. Школа обеспечивает постельным бельем, но мы рекомендуем — и так далее. И все это пометить несмываемым чернильным карандашом либо вышить метки.
— Но мне надо… Мне еще…
— Родителей настоятельно просят ограничивать детей в отношении карманных денег. Полтора доллара в неделю достаточно для удовлетворения основных нужд.
— Ах, Джо!
— Пользоваться мотоциклами категорически запрещается.
— Как насчет сигарет?
— Учащимся предпоследних и последних классов позволяется пользоваться табаком при наличии письменного разрешения от одного или обоих родителей.
— А я могла бы процитировать тебе правила, которые ты не знаешь, — сказала она.
— Какие, например?
— Женской школы.
— Ерунда. В случае если ученица в течение учебного года регулярно пропускает занятия или внеклассные мероприятия, следует представить справку от семейного врача на имя школьной сестры…
— Хватит, — сказала она. Она была смущена и рассердилась на себя. Сидит и болтает о самом сокровенном с мужчиной, которого она в действительности не знает. Второй раз за этот вечер он оказался для нее «первым»: он первым увидел ее раздетой (она имела серьезные и небезосновательные подозрения по поводу того, насколько непрозрачными были ее панталоны) и с ним первым она заговорила про «это». Она ненавидела все эвфемизмы, которые были в ходу, и вспоминала обычно принятый в терминологии Брин-Мора: «освобождена от занятий спортом».
Он вновь обнял ее и приблизил свое лицо к ее лицу. Он решил, что она сердится на него, и на мгновенье он действительно был ей безразличен. Но потом она прижалась к его плечу, протянула губы для поцелуя и откинулась на спинку сиденья. Он спустил с ее плеч бретельки платья и принялся целовать ее грудь, а она гладила его по голове. Она спокойно ждала, как он поступит дальше, догадываясь, что будет, и приготовилась не сопротивляться. Но она ошиблась. Внезапно он натянул бретельки обратно ей на плечи. Дыхание у него стало ровнее и глубже, как у бегуна, закончившего дистанцию несколько минут назад.
— У тебя еще не было мужчины? — спросил он.
— Нет, — ответила она.
— Правда? Прошу тебя, не лги.
— Правда.
— Ты любишь меня? — спросил он.
— Мне кажется, да.
— Сколько тебе лет? — спросил он.
— Двадцать пять. Двадцать шестой. Нет, уже двадцать шесть.
— Значит, ты решила, пока не выйдешь замуж, ни с кем не спать? Поэтому у тебя никого и не было?
— Наверное, — ответила она. — Не знаю. — И, прикусив нижнюю губу, добавила: — У меня ничего подобного еще не было.
Она обвила его шею руками. Он целовал ее.
— Хочешь ли ты выйти за меня замуж? — спросил он. — Или у тебя есть кто-нибудь?
— Нет, по-настоящему нет.
— Так ты согласна?
— Да, — ответила она. — Но ведь ты не собираешься объявлять о нашей помолвке прямо сейчас?
— Нет. Нам, наверно, надо вести себя разумно. Отправляйся в это путешествие, а через два месяца посмотрим, не разлюбила ли ты меня.
— А ты любишь меня? — спросила она. — Ты ведь этого не сказал.
— Я люблю тебя, — ответил он. — И ты первая, кому я это говорю в течение последних — сейчас тысяча девятьсот двадцать пятый — восьми лет. Ты мне веришь?
— Пожалуй, — ответила она. — Восемь лет. Значит, с тысяча девятьсот семнадцатого года. С войны?
— Да.
— А что тогда произошло?
— Она была замужем, — ответил он.
— Вы все еще встречаетесь?
— Последние два года нет. Она сейчас на Филиппинах. Ее муж служит в армии, и у них трое детей. Все давно кончено.
— Ты женился бы на мне, если бы у меня уже был мужчина?
— Не знаю. Честно, не знаю. Я не поэтому спросил тебя. Я хотел знать, потому что… Хочешь знать правду?
— Конечно.
— Если бы у тебя уже кто-нибудь был, я предложил бы тебе провести со мною ночь.
— И тогда ты, вероятно, не предложил бы мне стать твоей женой?
— Возможно. Не знаю. Но сейчас я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Хорошо? Смотри не влюбись там в какого-нибудь француза.
— Не влюблюсь. Я даже жалею, что мне нужно ехать, но понимаю, что это необходимо. — Она говорила трагическим шепотом.
— Почему?
— По очень простой причине. У меня есть своя теория. Я всегда говорила себе, что, когда полюблю так, что мне захочется выйти за этого человека замуж, прежде чем объявлять о помолвке, я стану с ним близка, потом некоторое время мы будем помолвлены и сразу же поженимся.
— Это означает, что ты ни разу в жизни не была влюблена.
— Нет, вовсе это не так. Не совсем так. Просто я не была влюблена с тех пор, как приняла это решение. С тех пор, как узнала кое-что про любовь. Господи! Эти часы правильные?
— Спешат на несколько минут.
— На сколько?
— Не знаю.
— Господи, ты понимаешь, который сейчас час, даже если они спешат на полчаса? Нам пора возвращаться. Мне ужасно не хочется, но прошу тебя, милый.
— Хорошо, — согласился он.
На полдороге в город ей на память пришло нечто такое, что заставило ее ахнуть, съежиться, почувствовать себя глубоко несчастной. Самая беда была в том, что об атом предстояло сейчас же сказать ему.
— Джо, милый, — начала она.
— Да?
— Я только что вспомнила ужасную вещь. Черт бы все побрал. Ах, если бы люди…
— В чем дело?
— Мы не сможем встретиться завтра вечером.
— Почему? Что-нибудь уже нельзя отменить?
— Нельзя. Мне следовало предупредить тебя об этом, но я не знала, что мы… Я хотела… А мы… Из Гиббсвилла приезжают проводить меня.
— Кто? Как его зовут?
— Он не один. С ним…
— Кто? Я его знаю?
— Возможно. Джулиан Инглиш. И с ним Огдены. По-моему, ты их знаешь.
— Фрогги? Конечно. Мы и с Инглишем раза два встречались. Он учится в колледже, да?
— Нет. Уже кончил.
— А ты в него не влюблена? Нет? Он ведь малый так себе. Жульничает, когда играет в карты. Увлекается наркотиками.
— Неправда! — воскликнула она. — Ничего подобного. Вот пьет он, пожалуй, больше, чем следует.
— Неужели ты не понимаешь, что я шучу, дорогая? Я ничего про него не знаю. Встреть я его, я не уверен, узнал бы я его. Наверное, все же узнал… Надеюсь, ты не влюблена в него?
— Я влюблена в тебя. Я в самом деле люблю тебя. И поэтому-то мне так неприятно. Хорошо, если бы ты смог быть с нами завтра, в мой последний вечер перед отъездом. Но мне кажется, что этого делать не стоит.
— Конечно, не стоит. Мистеру Инглишу может не понравиться.
— Не в этом дело. Я думаю не только о нем. Джин и Фрогги едут из Гиббсвилла в Нью-Йорк, специально чтобы проводить меня, и мы собирались как следует кутнуть завтра вечером. Сейчас меня это ничуть не радует, но отменить их приезд уже поздно.
— Да, черт побери, ты права. Ты исчезаешь как призрак, которого, может, и вовсе не было.
— Будешь мне писать?
— Ежедневно. Вандомская площадь, четырнадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25