Старик-то ведь хилый…Когда Скотт стал его благодарить, врач лишь беспомощно покачал головой; он проводил «виллис» взглядом, и ему стало грустно. На минуту югославу вдруг показалось, что он не совсем на чужбине.Атыя ждал Скотта у двери:— Я им сказал, что если они будут причитать, когда мы повезем его в больницу, я их поколочу.Роза и суданка-прислужница Еррофа нарядили старика в самый лучший костюм, и хотя они встретили Скотта спокойно, поблагодарили его и напоили чаем, обычай требовал, чтобы они поплакали, когда старик покидал свой дом. Дети играли на дворе, а когда они попытались войти в дом, Атыя выгнал их вон.Абду Эффенди лежал на тахте, опустив обвислый подбородок на раздутую водянкой грудь. Он подержал Скотта за руку и, не глядя, кивнул: старик не понимал, что с ним происходит. Скотт и Атыя погрузили его в «виллис»; Атыя поддерживал отца сзади. Скотт сел за руль, а женщины громко запричитали — видно, Атые не так легко было выиграть битву с исконными обычаями. Когда они подъехали к больнице и отыскали врача, Абду Эффенди был уже без сознания.
Пока Скотт разъезжал на «виллисе», Куотермейн одолжил мотоцикл и отыскал в шифровальном отделе Люсиль Пикеринг.— Вот хорошо, что вы пришли, Куорти! — сказала она. — Я вас целый век не видала.— Вы заняты? — спросил он.— А что?— Можете выйти на полчасика?— Конечно могу, а что? Какие-нибудь неприятности?— Да, вроде того. Мне надо с вами поговорить.— Ой, как страшно! — Она предупредила сержанта шифровального отдела, который почтительно вытянулся перед ней: — Я уйду на полчаса по важному делу.Поездка на мотоцикле показалась ей очень забавной.Она настояла на том, чтобы сесть в седло, позади Куотермейна, и по дороге махала всем мало-мальски знакомым людям. Куотермейн привез ее в «Гроппи», где швейцарское искусство приготовления сладостей и мороженого достигло совершенства.Каирские дамы умели по достоинству оценить мастерство швейцарского кондитера.— Что вам заказать? — спросил Куотермейн, изучая две страницы меню, исписанного названиями различных frappe Сладкое блюдо со взбитыми белками или сливками (франц.)
, coupes Мороженое с фруктами и взбитыми сливками (франц.)
, bombes пончики (франц.)
, сэндвичей, пива, кофе, чая, пирожных и закусок.— Пиво.— Это в угоду мне? — спросил он ее с ехидством. — Ну ладно. Я возьму кофе по-венски, миндальное мороженое и к нему порцию взбитых сливок.— Господи, Куорти!Сафраги официант (араб.)
ушел, взяв заказ, и они дожидались его, облокотясь на серый мраморный столик.— Вы ведь лучший друг бедноты, — сказала ему Люси кокетливо, — неплохое же вы нашли себе пристанище!— Лучший друг бедного человека — собака.— Зачем так искажать мои слова?— Разве это не так? — спросил он, разглаживая пальцами густые усы. — Правда, мы знаем, что лучший друг бедноты — это вы. Помните, как вы поджидали нас в Мене с ящиком апельсинов?— Ну хорошо. Не будем говорить друг другу колкости.— Что ж, не будем.— Почему вы не зовете меня Люси или хотя бы миссис Пикеринг? Вы никогда ко мне не обращаетесь прямо. Всегда проглатываете мое имя, словно оно становится у вас поперек горла.— Это от смущения. Я и на самом деле не решаюсь произнести ваше имя.— Перестаньте болтать ерунду, Куорти. Терпеть этого не могу.— И я тоже. Противно, правда?— Вы хотите меня разозлить?— Вот вам ваше пиво, — сказал он. — Вы уверены, что вам не хочется со мной поменяться? Никогда не видел, чтобы вы пили пиво. Небось, думали, что я из тех, кто его дует целыми днями? Верно. Я выпью пиво, а вы берите себе кофе по-венски. — И он пододвинул ей кофе.— О чем вы хотели со мной поговорить? — спросила Люси. Она старалась держаться с ним как можно проще, чтобы преодолеть то чувство раздражения, какое они всегда вызывали друг у друга.— О Скотте.— Да? А почему со мной?— Потому что вы теперь имеете на него влияние.— Ну что ж, давайте. А что с ним происходит?.— Беда в том, что вы, конечно, можете ему помочь и повлиять на него в хорошую сторону, но с тем же успехом вы можете забрать его в лапы и погубить.— Бедный Скотти. Такой уж он дуралей.— К черту!! — взорвался вдруг Куотермейн. — Давайте считать, что мы квиты, и подумаем лучше, как нам быть. Неужели я должен вам рассказывать, в каком положении он находится? Да и все мы тоже. А вы лучше меня знаете, что он об этом думает.Выиграв первую атаку, она как будто смягчилась и стала мило хитрить:— Ей-богу, не знаю. Я давно вас хотела спросить, что собой представлял его друг Мозес? Я ведь никогда его порядком не знала, а Пикеринг мне рассказывал, что это очень душевный, хотя и вспыльчивый парень. Вот уж не могу себе представить, кто отважится откровенничать со Скотти!Куотермейн пожал плечами:— У Мозеса для всех была душа нараспашку. А какое это имеет отношение к делу?— Почему его прозвали Мозесом? Ведь его имя было Броди.— Из-за кудрявой бороды Намек на пророка Моисея.
. Неужели вам Пикеринг ничего не рассказывал?— Нет. Мы никогда ни о ком из вас не злословили.— Странно. А я-то всегда себе представлял, как вы с Пикерингом усаживаетесь рядком и разбираете нас по косточкам.— Боже упаси, никогда! Пикеринг всегда говорил, что не любит сплетничать о людях, которые ему нравятся. Он, как и Скотти, терпеть не мог болтать, только Скотти вообще не желает разговаривать о чем бы то ни было, даже о книге, которую прочел. Иногда у него это доходит до смешного. А вот о Скотти Пикеринг рассказывал, тут он удержаться не мог. Его восхищало, как Скотти работает. Он ведь знал, что тот работает вместо него…— Слава богу хоть за это, — сказал Куотермейн.Положив взбитые сливки на мороженое, он стал есть, запивая пивом, и после каждого глотка отирал усы согнутым указательным пальцем. Люси Пикеринг скорчила гримасу и отвернулась.— А чем наш Скотти так уж хорош в пустыне?— Планиметрией и сферической тригонометрией, — ответил Куотермейн, с аппетитом доедая мороженое.— Ну, это само собой. А еще чем?— Методом вычисления расстояния по величине хорды и угла, проекциями, сеткой меридианов и параллелей. В этом деле он мастак.— А чем он хорош, кроме своей топографии? — настаивала она, словно не замечая его попытки отделаться от нее шуткой.— Абсолютной верой в то, что делает.— А вы все разве не верите?— Более или менее. Скотт — человек хоть и одержимый, но целеустремленный. Он ничего не делает сгоряча. Все, за что берется, он крепко держит в руках. Он — полный хозяин своего дела.— Да, но для этого мало быть надежным исполнителем.— Конечно мало.— Тогда что же он такое?— Вот вы куда клоните… Теперь понятно, почему Пикеринг не хотел с вами разговаривать. Не суйтесь вы, куда не следует.— Пожалуйста… Чего вы боитесь?— Боюсь, что вы и Скотта превратите в какого-то дурацкого героя. Вроде Пикеринга.— А чем это плохо?— Очень плохо. Скотт — не вашего поля ягода, имейте это в виду.— Да ну? А чьего же?— Не вашего. И не пытайтесь навязывать ему роль, которая ему не пристала. Скотти — не Пикеринг, не Гордон Гордон , Чарльз-Джордж, или «Гордон паша» (1833—1885), — английский генерал, колонизатор; участник Крымской войны, губернатор Судана, убит повстанцами при штурме Хартума.
и не Лоуренс Лоуренс , Томас-Эдуард (1888—1935); — английский разведчик в странах Ближнего и Среднего Востока; одно время — советник по арабским делам при министре колоний Черчилле.
. Он мог бы стать таким, как они, в других обстоятельствах. Но не стал.— Странные вещи вы говорите, Куорти.Куотермейн доел миндальное мороженое со взбитыми сливками.— Пожалуй, закажу еще порцию. С сиропом, — сказал он. — Хотите кофе-гляссе? — спросил он ее, улыбнулся и сразу стал похож на итальянца. — Ну как, выпьете?— Нет. Меня стошнит. Как вы можете есть такую приторную дрянь?— Что поделаешь — романская кровь!— Вы и в самом деле наполовину итальянец?— Да нет, если только норманны втихомолку не произошли от римлян.— Видно ваши предки и были Les Quatres Mains Вильгельма Завоевателя?— Наоборот. Мои предки были гугенотами. Род мой совсем не такой древний. По нашей семье можно изучать историю часового мастерства. Предки мои сбежали от Екатерины Медичи и передали свое умение англичанам. Только в последние сто лет моя семья чуть было не унизилась до коммерции. Но все-таки удержалась при настоящем деле.— И Скотт, вы думаете, — вашего поля ягода?— Несомненно.— Он тоже из тех, кто всегда держится за настоящее дело?— Безусловно.— А я, по-вашему, хочу перетянуть его к тем, кто никогда не работает?— Совершенно верно, — сказал он, посасывая ложечку. — Вот не думал, что вы разбираетесь в политике!Люси подозвала сафраги и заказала масбут — турецкий кофе без сахара и сухой бисквит.— Не желаете ли пирожное, госпожа?— Нет, подайте мне сухой бисквит, понимаете — английский бисквит.— Хадер, йа ситт хорошо, госпожа (араб.)
, — поспешно ответил сафраги с такой счастливой улыбкой, словно Люси помогла ему найти истинное призвание в жизни. — Один ан-глий-ский бис-квит.— Почему бы вам не съесть санде с фруктами и толчеными фисташками ассорти, чуть-чуть политый киршем? — спросил ее, заглянув в меню, Куотермейн.— Потому что мне еще надо сегодня работать.— Или bombes по-венециански с толченым ананасом и клубничным желе в сладком миндальном соусе и мараскине?— Замолчите. Мне от одного вашего чтения становится тошно.— А вид у вас даже чересчур здоровый! Словно вы только и делаете, что играете в теннис! Но это совсем неплохо. Да вы и сами знаете, что вам идет ваш здоровый вид.— Подумать только! И вы умеете говорить комплименты… А почему бы нам не перетащить Скотта на свою сторону? Чем плохо, если он наконец займется своим делом? И будет делать его хорошо? И получит за это награду?— Вот этого именно я и боюсь.— Чего?— Ваших наград. Признания. Его-то я больше всего ненавижу!— Разве вы можете что-нибудь ненавидеть?— Ненавижу самое слово «признание», — сказал он, принимаясь за вторую порцию миндального мороженого со сливками. — Признание — самое растленное понятие в современной английской речи.— Ну вот, опять новая теория…— Но совсем не новая практика, — с трудом произнес он, так как рот его был набит мороженым. Ел он аккуратно, потому что страшно боялся запачкать кончики усов. — Мы должны признавать возражения своих противников, признавать их самих, признавать чужую точку зрения… Бр-р-р! Как только эта зараза проникла в Англию, все погибло! Вы хотите забрать в свои лапы лучших наших людей? Стоит им додуматься до чего-нибудь невиданного, необычайного, для вас опасного, как вы сразу же — хлоп! — признаете их и перетаскиваете в свою среду.— И вы предлагаете, чтобы я уберегла от этого Скотта?— Да. Он нам нужен.— Для чего?— Не знаю. Настало время кому-то сказать «нет!» Вот и все.— Пусть ваш Скотти попробует это сказать! Если сумеет…— То-то и оно… Скотти не такой человек, чтобы вспыхнуть разом, как фейерверк. Он только еще начинает всерьез задавать себе вопросы. А вы пытаетесь им завладеть прежде, чем он нащупает на них ответ.— Ай-ай-ай, как нехорошо!— Бросьте! Вот вам ваш кофе и ваш английский бисквит. И не будем больше философствовать. Мне пора в Аббасию. Однако, не говоря о Скотте, у меня к вам только одна просьба: спасите остатки дорожно-топографического отряда, пока кровавый Черч не превратил нас в противотанковую роту, отряд противохимической обороны или еще что-нибудь, столь же бесполезное. Мне кажется, вам стоит поговорить с Уорреном. Или же заставить Скотти с ним поговорить. Вы ведь умеете к ним подойти, к этому генералу Уоррену и его компании.— Разве Скотти не говорил вам, что они задумали?— Он сказал, что они еще сами толком не знают.— Да?— А что они задумали?— Почем я знаю?— Наверно, все это знают, кроме меня и Скотти.— Может быть. Но мне кажется, что теперь все зависит от Скотти.— Что именно?— Ваша судьба. И судьба дорожно-топографического отряда. Думаю, что его прикончат. Скотти, конечно, мог бы дать ему новую жизнь после того как убили Пикеринга, но он забыл обо всем, кроме своей ненависти к Черчу. А теперь уже поздно.— Вы могли бы еще что-нибудь сделать.Она с раздражением помотала головой:— Я ничего не могу сделать.— А добиться у генерала Уоррена…Она снова покачала головой.— Почему?— Потому что они, по-моему, хотят дать Скотти возможность отличиться, а я не желаю этому мешать. Генералу Уоррену кажется, что Скотти — человек стоящий. Вот и хорошо! И ему нужен сам Скотти, а не дорожно-топографический отряд. Уоррен знает, как я со всеми вами близка, и спрашивал меня, что вы об этом думаете. Я сказала, что никто из вас не обидится, если Скотт пойдет своей дорогой.— Значит, они хотят нас разлучить?Она попыталась было просто отмахнуться от ответа, но раздумала.— Ну зачем вы на меня наседаете? — прошептала она, перегнувшись через стол. — Я ничего не знаю. Оставьте Скотти в покое.Куотермейн расплатился по счету; он допил последний глоток светлого пива и снова отер усы:— Так вот какие дела…— Да, — ответила она.— Не надо забывать о его отношении к Черчу, — сказал он с надеждой.— Скотти решил на все это дело махнуть рукой.— Сомневаюсь…— А я ручаюсь, что это так.— Ну, тогда пропал наш Скотти, — сказал он, пробираясь с ней между прилавками, заставленными сладостями. — Если только мне не удастся его уговорить, а я постараюсь это сделать…— Попробуйте! — сказала она и взяла его под руку.
Абду Эффенди сразу же сделали операцию, потому что Скотт энергично взялся за дело и довел его до конца. Ласковый врач египтянин заверил Скотта: «Хорошо! Хорошо! Мы сделаем все, что нужно!», вскрыл на спине старика болячку, выкачал оттуда целый кувшин засахаренной лимфы и вырезал куски водянистого мяса. Во время этой процедуры старик умер, так и не придя в сознание.— Видите, до чего доводит невежество! — говорил Атыя, проливая слезы. — Видите, как все безотрадно.— Он был старый человек, — утешал его Скотт. — Невежество тут ни при чем.— Во всем виновата наша темнота! — плача, настаивал Атыя.Скотт отправил его на «виллисе» домой сообщить матери и стал прохаживаться по тесным коридорам Каср-эль-Айни, дожидаясь, чтобы обмыли тело. Старика надо было немедленно похоронить, и Скотт договорился с больничным казначеем насчет деревянного гроба и катафалка с четырьмя черными помпонами на стеклянном ящике, запряженного четверкой лошадей. Абду Эффенди был коптом, и его надо было хоронить на коптском кладбище. Казначей заказал катафалк по телефону в бюро похоронных процессий с такими же бодрыми заверениями, какими потчевал Скотта врач.Когда Атыя вернулся в больницу, было уже темно, и Скотт ждал его на улице.— Надо перевезти отца домой, — сказал Атыя. — Нельзя хоронить его прямо из больницы.— По-моему, брать тело домой запрещается, — сказал Скотт.— Конечно. Но хоронить его прямо из больницы — это позор.Глаза у Атыи были большие, даже больше, чем обычно, и совсем сухие. Скотт чувствовал, что они сейчас засверкают от бешенства. Ему очень хотелось избавить Атыю от унижения — от необходимости скандалить из-за тела старика-отца. Скотт пошел к казначею, но тот отказал наотрез. Тогда он разыскал врача, делавшего операцию. Хирург хитро улыбнулся, дружески похлопал его по плечу и сказал:— Если сумеете его вынести, валяйте!— А вы мне помогите, — попросил его Скотт.Доктор покачал головой:— Строжайше запрещено. Ну, вот что. Ступайте в мертвецкую и захватите с собой его одежду. Это я вам устрою. Потом оденьте его, вынесите, а я подпишу справку о том, что он выписывается по случаю полного выздоровления. Это все, что я могу сделать.— А если нас задержат?— Значит — вам не повезло.Им не сразу удалось найти одежду, а потом получить ее. Атыя вырвал платье из рук санитара и бросился бежать. Скотт с помощью пятидесяти пиастров удержал санитара от погони и пошел следом за Атыей. Наконец они отыскали мертвецкую, где на мраморных скамьях лежали голые покойники, прикрытые простынями. Им выдали останки Абду Эффенди, — старик уже совершенно усох: не было больше ни лица, ни глаз, ни губ, ни носа — лежал один скелет. Он все еще был туго забинтован от шеи до пояса, и когда труп стали одевать, Скотту и Атые пришлось его посадить, разогнуть ему ноги, а потом поставить на пол, чтобы натянуть брюки. Скотт держал мертвеца, а сын, едва не теряя сознание и стараясь не дышать, надевал на покойника пиджак.— Воровать родного отца! — воскликнул он с негодованием. — Родного отца!Они взяли его с двух сторон под руки, но покойник ничего не весил, и нести было, в сущности, нечего. У выхода санитар, карауливший мертвецкую, дал им белый талончик, и они пошли сначала по коридору, а потом по лестнице, мимо конторки, где Скотт вручил свой талончик, сквозь толпу нетерпеливых посетителей и деловитых санитаров в белых халатах и больших стоптанных сапогах; вытащили босого Абду Эффенди за дверь, пронесли его по великолепным аллеям на улицу, где Атыя оставил «виллис».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Пока Скотт разъезжал на «виллисе», Куотермейн одолжил мотоцикл и отыскал в шифровальном отделе Люсиль Пикеринг.— Вот хорошо, что вы пришли, Куорти! — сказала она. — Я вас целый век не видала.— Вы заняты? — спросил он.— А что?— Можете выйти на полчасика?— Конечно могу, а что? Какие-нибудь неприятности?— Да, вроде того. Мне надо с вами поговорить.— Ой, как страшно! — Она предупредила сержанта шифровального отдела, который почтительно вытянулся перед ней: — Я уйду на полчаса по важному делу.Поездка на мотоцикле показалась ей очень забавной.Она настояла на том, чтобы сесть в седло, позади Куотермейна, и по дороге махала всем мало-мальски знакомым людям. Куотермейн привез ее в «Гроппи», где швейцарское искусство приготовления сладостей и мороженого достигло совершенства.Каирские дамы умели по достоинству оценить мастерство швейцарского кондитера.— Что вам заказать? — спросил Куотермейн, изучая две страницы меню, исписанного названиями различных frappe Сладкое блюдо со взбитыми белками или сливками (франц.)
, coupes Мороженое с фруктами и взбитыми сливками (франц.)
, bombes пончики (франц.)
, сэндвичей, пива, кофе, чая, пирожных и закусок.— Пиво.— Это в угоду мне? — спросил он ее с ехидством. — Ну ладно. Я возьму кофе по-венски, миндальное мороженое и к нему порцию взбитых сливок.— Господи, Куорти!Сафраги официант (араб.)
ушел, взяв заказ, и они дожидались его, облокотясь на серый мраморный столик.— Вы ведь лучший друг бедноты, — сказала ему Люси кокетливо, — неплохое же вы нашли себе пристанище!— Лучший друг бедного человека — собака.— Зачем так искажать мои слова?— Разве это не так? — спросил он, разглаживая пальцами густые усы. — Правда, мы знаем, что лучший друг бедноты — это вы. Помните, как вы поджидали нас в Мене с ящиком апельсинов?— Ну хорошо. Не будем говорить друг другу колкости.— Что ж, не будем.— Почему вы не зовете меня Люси или хотя бы миссис Пикеринг? Вы никогда ко мне не обращаетесь прямо. Всегда проглатываете мое имя, словно оно становится у вас поперек горла.— Это от смущения. Я и на самом деле не решаюсь произнести ваше имя.— Перестаньте болтать ерунду, Куорти. Терпеть этого не могу.— И я тоже. Противно, правда?— Вы хотите меня разозлить?— Вот вам ваше пиво, — сказал он. — Вы уверены, что вам не хочется со мной поменяться? Никогда не видел, чтобы вы пили пиво. Небось, думали, что я из тех, кто его дует целыми днями? Верно. Я выпью пиво, а вы берите себе кофе по-венски. — И он пододвинул ей кофе.— О чем вы хотели со мной поговорить? — спросила Люси. Она старалась держаться с ним как можно проще, чтобы преодолеть то чувство раздражения, какое они всегда вызывали друг у друга.— О Скотте.— Да? А почему со мной?— Потому что вы теперь имеете на него влияние.— Ну что ж, давайте. А что с ним происходит?.— Беда в том, что вы, конечно, можете ему помочь и повлиять на него в хорошую сторону, но с тем же успехом вы можете забрать его в лапы и погубить.— Бедный Скотти. Такой уж он дуралей.— К черту!! — взорвался вдруг Куотермейн. — Давайте считать, что мы квиты, и подумаем лучше, как нам быть. Неужели я должен вам рассказывать, в каком положении он находится? Да и все мы тоже. А вы лучше меня знаете, что он об этом думает.Выиграв первую атаку, она как будто смягчилась и стала мило хитрить:— Ей-богу, не знаю. Я давно вас хотела спросить, что собой представлял его друг Мозес? Я ведь никогда его порядком не знала, а Пикеринг мне рассказывал, что это очень душевный, хотя и вспыльчивый парень. Вот уж не могу себе представить, кто отважится откровенничать со Скотти!Куотермейн пожал плечами:— У Мозеса для всех была душа нараспашку. А какое это имеет отношение к делу?— Почему его прозвали Мозесом? Ведь его имя было Броди.— Из-за кудрявой бороды Намек на пророка Моисея.
. Неужели вам Пикеринг ничего не рассказывал?— Нет. Мы никогда ни о ком из вас не злословили.— Странно. А я-то всегда себе представлял, как вы с Пикерингом усаживаетесь рядком и разбираете нас по косточкам.— Боже упаси, никогда! Пикеринг всегда говорил, что не любит сплетничать о людях, которые ему нравятся. Он, как и Скотти, терпеть не мог болтать, только Скотти вообще не желает разговаривать о чем бы то ни было, даже о книге, которую прочел. Иногда у него это доходит до смешного. А вот о Скотти Пикеринг рассказывал, тут он удержаться не мог. Его восхищало, как Скотти работает. Он ведь знал, что тот работает вместо него…— Слава богу хоть за это, — сказал Куотермейн.Положив взбитые сливки на мороженое, он стал есть, запивая пивом, и после каждого глотка отирал усы согнутым указательным пальцем. Люси Пикеринг скорчила гримасу и отвернулась.— А чем наш Скотти так уж хорош в пустыне?— Планиметрией и сферической тригонометрией, — ответил Куотермейн, с аппетитом доедая мороженое.— Ну, это само собой. А еще чем?— Методом вычисления расстояния по величине хорды и угла, проекциями, сеткой меридианов и параллелей. В этом деле он мастак.— А чем он хорош, кроме своей топографии? — настаивала она, словно не замечая его попытки отделаться от нее шуткой.— Абсолютной верой в то, что делает.— А вы все разве не верите?— Более или менее. Скотт — человек хоть и одержимый, но целеустремленный. Он ничего не делает сгоряча. Все, за что берется, он крепко держит в руках. Он — полный хозяин своего дела.— Да, но для этого мало быть надежным исполнителем.— Конечно мало.— Тогда что же он такое?— Вот вы куда клоните… Теперь понятно, почему Пикеринг не хотел с вами разговаривать. Не суйтесь вы, куда не следует.— Пожалуйста… Чего вы боитесь?— Боюсь, что вы и Скотта превратите в какого-то дурацкого героя. Вроде Пикеринга.— А чем это плохо?— Очень плохо. Скотт — не вашего поля ягода, имейте это в виду.— Да ну? А чьего же?— Не вашего. И не пытайтесь навязывать ему роль, которая ему не пристала. Скотти — не Пикеринг, не Гордон Гордон , Чарльз-Джордж, или «Гордон паша» (1833—1885), — английский генерал, колонизатор; участник Крымской войны, губернатор Судана, убит повстанцами при штурме Хартума.
и не Лоуренс Лоуренс , Томас-Эдуард (1888—1935); — английский разведчик в странах Ближнего и Среднего Востока; одно время — советник по арабским делам при министре колоний Черчилле.
. Он мог бы стать таким, как они, в других обстоятельствах. Но не стал.— Странные вещи вы говорите, Куорти.Куотермейн доел миндальное мороженое со взбитыми сливками.— Пожалуй, закажу еще порцию. С сиропом, — сказал он. — Хотите кофе-гляссе? — спросил он ее, улыбнулся и сразу стал похож на итальянца. — Ну как, выпьете?— Нет. Меня стошнит. Как вы можете есть такую приторную дрянь?— Что поделаешь — романская кровь!— Вы и в самом деле наполовину итальянец?— Да нет, если только норманны втихомолку не произошли от римлян.— Видно ваши предки и были Les Quatres Mains Вильгельма Завоевателя?— Наоборот. Мои предки были гугенотами. Род мой совсем не такой древний. По нашей семье можно изучать историю часового мастерства. Предки мои сбежали от Екатерины Медичи и передали свое умение англичанам. Только в последние сто лет моя семья чуть было не унизилась до коммерции. Но все-таки удержалась при настоящем деле.— И Скотт, вы думаете, — вашего поля ягода?— Несомненно.— Он тоже из тех, кто всегда держится за настоящее дело?— Безусловно.— А я, по-вашему, хочу перетянуть его к тем, кто никогда не работает?— Совершенно верно, — сказал он, посасывая ложечку. — Вот не думал, что вы разбираетесь в политике!Люси подозвала сафраги и заказала масбут — турецкий кофе без сахара и сухой бисквит.— Не желаете ли пирожное, госпожа?— Нет, подайте мне сухой бисквит, понимаете — английский бисквит.— Хадер, йа ситт хорошо, госпожа (араб.)
, — поспешно ответил сафраги с такой счастливой улыбкой, словно Люси помогла ему найти истинное призвание в жизни. — Один ан-глий-ский бис-квит.— Почему бы вам не съесть санде с фруктами и толчеными фисташками ассорти, чуть-чуть политый киршем? — спросил ее, заглянув в меню, Куотермейн.— Потому что мне еще надо сегодня работать.— Или bombes по-венециански с толченым ананасом и клубничным желе в сладком миндальном соусе и мараскине?— Замолчите. Мне от одного вашего чтения становится тошно.— А вид у вас даже чересчур здоровый! Словно вы только и делаете, что играете в теннис! Но это совсем неплохо. Да вы и сами знаете, что вам идет ваш здоровый вид.— Подумать только! И вы умеете говорить комплименты… А почему бы нам не перетащить Скотта на свою сторону? Чем плохо, если он наконец займется своим делом? И будет делать его хорошо? И получит за это награду?— Вот этого именно я и боюсь.— Чего?— Ваших наград. Признания. Его-то я больше всего ненавижу!— Разве вы можете что-нибудь ненавидеть?— Ненавижу самое слово «признание», — сказал он, принимаясь за вторую порцию миндального мороженого со сливками. — Признание — самое растленное понятие в современной английской речи.— Ну вот, опять новая теория…— Но совсем не новая практика, — с трудом произнес он, так как рот его был набит мороженым. Ел он аккуратно, потому что страшно боялся запачкать кончики усов. — Мы должны признавать возражения своих противников, признавать их самих, признавать чужую точку зрения… Бр-р-р! Как только эта зараза проникла в Англию, все погибло! Вы хотите забрать в свои лапы лучших наших людей? Стоит им додуматься до чего-нибудь невиданного, необычайного, для вас опасного, как вы сразу же — хлоп! — признаете их и перетаскиваете в свою среду.— И вы предлагаете, чтобы я уберегла от этого Скотта?— Да. Он нам нужен.— Для чего?— Не знаю. Настало время кому-то сказать «нет!» Вот и все.— Пусть ваш Скотти попробует это сказать! Если сумеет…— То-то и оно… Скотти не такой человек, чтобы вспыхнуть разом, как фейерверк. Он только еще начинает всерьез задавать себе вопросы. А вы пытаетесь им завладеть прежде, чем он нащупает на них ответ.— Ай-ай-ай, как нехорошо!— Бросьте! Вот вам ваш кофе и ваш английский бисквит. И не будем больше философствовать. Мне пора в Аббасию. Однако, не говоря о Скотте, у меня к вам только одна просьба: спасите остатки дорожно-топографического отряда, пока кровавый Черч не превратил нас в противотанковую роту, отряд противохимической обороны или еще что-нибудь, столь же бесполезное. Мне кажется, вам стоит поговорить с Уорреном. Или же заставить Скотти с ним поговорить. Вы ведь умеете к ним подойти, к этому генералу Уоррену и его компании.— Разве Скотти не говорил вам, что они задумали?— Он сказал, что они еще сами толком не знают.— Да?— А что они задумали?— Почем я знаю?— Наверно, все это знают, кроме меня и Скотти.— Может быть. Но мне кажется, что теперь все зависит от Скотти.— Что именно?— Ваша судьба. И судьба дорожно-топографического отряда. Думаю, что его прикончат. Скотти, конечно, мог бы дать ему новую жизнь после того как убили Пикеринга, но он забыл обо всем, кроме своей ненависти к Черчу. А теперь уже поздно.— Вы могли бы еще что-нибудь сделать.Она с раздражением помотала головой:— Я ничего не могу сделать.— А добиться у генерала Уоррена…Она снова покачала головой.— Почему?— Потому что они, по-моему, хотят дать Скотти возможность отличиться, а я не желаю этому мешать. Генералу Уоррену кажется, что Скотти — человек стоящий. Вот и хорошо! И ему нужен сам Скотти, а не дорожно-топографический отряд. Уоррен знает, как я со всеми вами близка, и спрашивал меня, что вы об этом думаете. Я сказала, что никто из вас не обидится, если Скотт пойдет своей дорогой.— Значит, они хотят нас разлучить?Она попыталась было просто отмахнуться от ответа, но раздумала.— Ну зачем вы на меня наседаете? — прошептала она, перегнувшись через стол. — Я ничего не знаю. Оставьте Скотти в покое.Куотермейн расплатился по счету; он допил последний глоток светлого пива и снова отер усы:— Так вот какие дела…— Да, — ответила она.— Не надо забывать о его отношении к Черчу, — сказал он с надеждой.— Скотти решил на все это дело махнуть рукой.— Сомневаюсь…— А я ручаюсь, что это так.— Ну, тогда пропал наш Скотти, — сказал он, пробираясь с ней между прилавками, заставленными сладостями. — Если только мне не удастся его уговорить, а я постараюсь это сделать…— Попробуйте! — сказала она и взяла его под руку.
Абду Эффенди сразу же сделали операцию, потому что Скотт энергично взялся за дело и довел его до конца. Ласковый врач египтянин заверил Скотта: «Хорошо! Хорошо! Мы сделаем все, что нужно!», вскрыл на спине старика болячку, выкачал оттуда целый кувшин засахаренной лимфы и вырезал куски водянистого мяса. Во время этой процедуры старик умер, так и не придя в сознание.— Видите, до чего доводит невежество! — говорил Атыя, проливая слезы. — Видите, как все безотрадно.— Он был старый человек, — утешал его Скотт. — Невежество тут ни при чем.— Во всем виновата наша темнота! — плача, настаивал Атыя.Скотт отправил его на «виллисе» домой сообщить матери и стал прохаживаться по тесным коридорам Каср-эль-Айни, дожидаясь, чтобы обмыли тело. Старика надо было немедленно похоронить, и Скотт договорился с больничным казначеем насчет деревянного гроба и катафалка с четырьмя черными помпонами на стеклянном ящике, запряженного четверкой лошадей. Абду Эффенди был коптом, и его надо было хоронить на коптском кладбище. Казначей заказал катафалк по телефону в бюро похоронных процессий с такими же бодрыми заверениями, какими потчевал Скотта врач.Когда Атыя вернулся в больницу, было уже темно, и Скотт ждал его на улице.— Надо перевезти отца домой, — сказал Атыя. — Нельзя хоронить его прямо из больницы.— По-моему, брать тело домой запрещается, — сказал Скотт.— Конечно. Но хоронить его прямо из больницы — это позор.Глаза у Атыи были большие, даже больше, чем обычно, и совсем сухие. Скотт чувствовал, что они сейчас засверкают от бешенства. Ему очень хотелось избавить Атыю от унижения — от необходимости скандалить из-за тела старика-отца. Скотт пошел к казначею, но тот отказал наотрез. Тогда он разыскал врача, делавшего операцию. Хирург хитро улыбнулся, дружески похлопал его по плечу и сказал:— Если сумеете его вынести, валяйте!— А вы мне помогите, — попросил его Скотт.Доктор покачал головой:— Строжайше запрещено. Ну, вот что. Ступайте в мертвецкую и захватите с собой его одежду. Это я вам устрою. Потом оденьте его, вынесите, а я подпишу справку о том, что он выписывается по случаю полного выздоровления. Это все, что я могу сделать.— А если нас задержат?— Значит — вам не повезло.Им не сразу удалось найти одежду, а потом получить ее. Атыя вырвал платье из рук санитара и бросился бежать. Скотт с помощью пятидесяти пиастров удержал санитара от погони и пошел следом за Атыей. Наконец они отыскали мертвецкую, где на мраморных скамьях лежали голые покойники, прикрытые простынями. Им выдали останки Абду Эффенди, — старик уже совершенно усох: не было больше ни лица, ни глаз, ни губ, ни носа — лежал один скелет. Он все еще был туго забинтован от шеи до пояса, и когда труп стали одевать, Скотту и Атые пришлось его посадить, разогнуть ему ноги, а потом поставить на пол, чтобы натянуть брюки. Скотт держал мертвеца, а сын, едва не теряя сознание и стараясь не дышать, надевал на покойника пиджак.— Воровать родного отца! — воскликнул он с негодованием. — Родного отца!Они взяли его с двух сторон под руки, но покойник ничего не весил, и нести было, в сущности, нечего. У выхода санитар, карауливший мертвецкую, дал им белый талончик, и они пошли сначала по коридору, а потом по лестнице, мимо конторки, где Скотт вручил свой талончик, сквозь толпу нетерпеливых посетителей и деловитых санитаров в белых халатах и больших стоптанных сапогах; вытащили босого Абду Эффенди за дверь, пронесли его по великолепным аллеям на улицу, где Атыя оставил «виллис».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20