– Но ведь на книге все равно будет стоять твое имя, – сказал я.– Ну и что? Ты, наверное, удивишься, Майкл, но, в общем и целом, мои родичи не проводят время в книжных магазинах или за чтением литературных рецензий. А если им вдруг доведется увидеть книгу с моим именем, они просто скажут: “Забавно, этого писателя зовут так же, как нашего Грегори”.– И разумеется, там будет моя фотография.– Вот именно!Грегори произнес это с ликованием, словно ему удалось донести смысл до самого тупого из своих учеников. Я же, несмотря на туман в голове, был уверен, что привел далеко не все возражения, но, черт возьми, было уже поздно, я был пьян, и мне надоело спорить. Я разложил для Грегори спальный мешок, упал на свою узкую односпальную кровать и провалился в свинцово-пьяную мглу.Когда на следующее утро я проснулся, Грегори Коллинза уже не было. Он забрал фотографию и оставил записку, пообещав пригласить меня на презентацию своей книги, если, конечно, эти сволочи устроят презентацию, во что он лично не верит ни секунды. В холодном утреннем свете меня одолели еще большие сомнения, но я сказал себе, что он передумает, когда доберется до дома. В любом случае я понимал, что связаться с Грегори не смогу. Я не знал ни его адреса, ни в какой школе он преподавал, не знал названия издательства; а самое главное – я не горел желанием заниматься его поисками. Это было бы уж слишком. Так что я просто-напросто выкинул тот случай из головы. Решил, что Грегори Коллинз – из тех людей, кто изредка мелькает в жизни, но так и не становится другом и уж точно не играет большой роли в судьбе. Это глупость или что? 3 Я так толком и не понял, о чем роман Грегори Коллинза “Восковой человек”, и, насколько мне представлялось, этого не поняли все рецензенты. Да, я его прочел, и да, его рецензировали – если и не широко, то достаточно, и хотя большинство критиков не смогли в нем разобраться, все почему-то единодушно решили, что роман весьма неплох.Если бы меня спросили заранее, какого рода книгу можно ожидать от Грегори Коллинза, я ответил бы: жесткую и бесстрастную, реалистичную и городскую; местом действия он, скорее всего, выберет какой-нибудь северный городок, а главным героем – учителя истории, преданного своему делу. Но мне уже тогда следовало бы понять, что Грегори Коллинз – человек, который опровергает любые ожидания.Книга начинается с того, что герой, у которого нет имени, положения, возраста и свойств, вдруг обнаруживает, что запаян в огромную глыбу белого воска и не может пошевелить даже пальцем. Уши у него забиты воском, и потому он не может слышать, глаза у него залеплены воском, и потому он не может видеть, а что касается запаха и вкуса, то наверняка они ему тоже недоступны, хотя в книге ничего об этом не говорится. Человек не может говорить, хотя каким-то странным образом может дышать.Делать человеку нечего, а потому он размышляет и философствует. Для начала спрашивает себя, кто он, где он и как он сюда попал. Ответов на эти вопросы у него нет, поэтому я заключил, что у человека проблемы с памятью, но человек осознает: раз он способен задавать вопросы, значит, он когда-то жил вне этой восковой глыбы и в прежней жизни у него имелись представления о бытии и языке.Такие философские, или, осмелюсь сказать, онтологические, рассуждения занимают добрую половину книги, хотя, по счастью, они разделены на сравнительно короткие главы, перемежающиеся чуть более оживленным повествованием. Читатели, которым не понравилась книга, заявляли, что нефилософские главы – самая обычная порнография: мужчина, который мог быть, а мог и не быть человеком из восковой глыбы, совершает в этих главах все мыслимые сексуальные действия с мужчинами, женщинами, животными и предметами в самых разнообразных сочетаниях. Наверное, именно из-за этих эпизодов Грегори и не хотел, чтобы его родные прочли книгу.Лично мне книга тоже не особенно понравилась, она показалась мне слишком замысловатой, причем порнографические эпизоды были не менее зубодробительны, чем философские, но тем не менее у меня осталось впечатление, что роман неглупый и даже тонкий. Пусть читался он безо всякого удовольствия, но, по-моему, в нем вполне гармонично сочетались высокое и низкое, философия и похоть, а это ведь и требуется широкой публике. Философские места были вполне серьезными, а сексуальные эпизоды производили дурманящее, галлюциногенное воздействие, которое в те времена еще являлось привлекательным.Роман не стал бестселлером и не имел шумного успеха, а Грегори Коллинз не стал звездой на литературном небосклоне, но о книге говорили как об увлекательном и актуальном феномене нового интересного писателя. Можно ли требовать чего-то большего от первого произведения?Свой экземпляр я получил непосредственно от автора – за несколько недель до публикации. Грегори оказался прав по поводу презентации и в прилагаемой записке приносил свои извинения. Я немного удивился, что он знает мой адрес; впрочем, он ведь побывал у меня в комнатенке. К сожалению, жил я все там же. В моей жизни вообще ничего не изменилось: та же работа, та же подружка, та же неудовлетворенность. Грегори подписал книгу: “Майклу, в благодарность за помощь в улучшении моего имиджа”. Понятное дело, на задней стороне обложки красовалась моя фотография, хотя и попорченная излишним контрастом и зерном.Странно было видеть себя на книжной обложке. Конечно, я удивился, что Грегори решился на такое, но в целом я для себя заключил, что ничего страшного не случилось. Литературные и всякие такие мистификации – вещь довольно безобидная. Если это и называется обманом публики, такой обман – далеко не самый жестокий и опасный. И все же забавно было видеть, как невзрачный Грегори Коллинз обратился в угрюмого красавца с тонкими чертами.Никаких неприятностей я не предвидел. В конце концов, это же только книга. Сколько экземпляров удастся продать? Сколько человек обратят внимание на мое лицо? Ведь вряд ли на меня нападет толпа обезумевших фанатов Грегори Коллинза. И если когда-нибудь обман вскроется, мы всегда сможем сознаться и сказать, что хотели устроить розыгрыш, – может, не слишком смешной и слишком глупый. Но он же не заслуживает виселицы, правда?Зато Никола восприняла новость совсем в ином свете. В университете она Грегори не знала. В каком-то смысле Кембридж – не маленькая деревня, а Грегори – не самый общительный человек.– Ты с ума сошел! – воскликнула Никола, когда я показал ей “Воскового человека”. – Тебя использовали.– Думаешь?– Конечно. Этот Коллинз воспользовался твоим лицом, чтобы набрать побольше очков. Это гнусно.Похоже, Никола считала Грегори чем-то вроде сподвижника сатаны. Хорошо бы им познакомиться, усмехнулся я про себя.– Но это же просто шутка.– Не самая остроумная, – упорствовала Никола. – Все равно что невзрачная писательница средних лет воспользуется фотографией хорошенькой юной манекенщицы, чтобы ее книги лучше продавались. Что бы ты сказал тогда?– Ну, я бы сказал, что это тоже шутка.– И ты бы не назвал эту выходку потворством фашистской системе ценностей, основанной на физической красоте?– Ой, нет, вряд ли, – признался я.– А если ты решишь сам написать книгу?– Никола, обещаю. Нет – клянусь никогда не писать книг.А затем она принялась листать книгу. Столь бурной реакции я не ожидал.– Дрянь, – сказала она. – Дрянь и ерничество. Знаю я эту книгу. Я ее читала. В рукописи читала. Она была в моей “отстойной папке”. Я отвергла ее сразу. Редкостная чушь.– Может, оно и так, – сказал я.Литературный гений Грегори обсуждать не хотелось.– Но это по крайней мере чушь, которую можно публиковать. Чтобы стать издателем, мне надо бы научиться отличать чушь, которую можно публиковать, от чуши, которую публиковать нельзя. И скорее всего мне это не удастся.От этой мысли Никола помрачнела, и я понимал почему. Вечер был испорчен. Мы договорились никогда больше не упоминать ни Грегори, ни его книгу. Условие не показалось мне обременительным.Мы с Николой продолжали вести нашу довольно пустую жизнь и поддерживать довольно пустые отношения. Каждому требовалось что-то иное, и хотя мы прекрасно понимали, как можно изменить жизнь к лучшему, до рискованных и неприятных шагов мы еще не дозрели. Мы знали, что довольствуемся малым, но все же это было намного-намного больше, чем ничего.А потом вдруг объявился Грегори. В конторе раздался звонок, я снял трубку и, услышав “Привет, Майкл, как дела?”, даже не понял, кто это. Грегори начисто выветрился из моей памяти. Я решил, что это просто фамильярный клиент. Но затем все разъяснилось, и я спросил, как продается книга.– Говорят, средне, – сварливо ответил Грегори.– Что ж, если моя фотография дала хотя бы небольшой вклад в эту среднюю продаваемость, то я очень рад.– Знаешь, было много прецедентов, – сказал Грегори оправдывающимся тоном, что, на мой взгляд, было совершенно лишним. – Томас Пинчон послал комика получать вместо себя литературную премию, а Энди Уорхол отправил своего пародиста читать лекции по стране.Я прекрасно понимал, что Грегори пытается оправдаться или объясниться, но, по мне, так никаких оправданий или объяснений не требовалось.– Да не переживай, – ответил я, – все в порядке.Но я чувствовал, что Грегори клонит к чему-то важному и зловещему, с его точки зрения.– Нет, далеко не все в порядке, Майкл, и мне позарез нужен совет и твоя помощь.Да, заявление и впрямь прозвучало зловеще. До сих пор Грегори прекрасно обходился без моих советов.– Меня пригласили выступить с чтением, – сказал он. – В Брайтоне. Читать отрывки из книги и подписывать экземпляры читателям. Ну, ты понимаешь?– Похоже, что пора во всем признаться. Или можно просто отклонить приглашение.– Но я не хочу его отклонять. Это же реклама.– Тогда лучше признаться.– Но я не хочу признаваться.– А тогда что?– Ты можешь выступить вместо меня.– Не говори глупостей.– Постой. Это не так глупо, как кажется, – серьезно сказал он. – Тебе только нужно прочесть небольшой отрывок, затем, быть может, ответить на пару-тройку идиотских вопросов и подписать несколько книг. Ты справишься. Легкие деньги.– Деньги? – сказал я.– Ну не совсем деньги, но проезд оплачивают, а хозяйка книжного магазина может, если потребуется, устроить тебя на ночлег. И давай начистоту: я знаю, что ты любишь играть на публику.– Разве?И только я произнес это слово, как понял – отрицать нелепо. Возможно, Грегори знал меня лучше, чем я сам. Хотя тяга к сцене меня и не жгла, потребность покрасоваться, сказать “посмотрите на меня” никуда не делась – она даже усилилась после того, как я занялся работой, которая требовала оставаться в тени.– Я буду очень тебе благодарен, – сказал Грегори.– Ну да… Наверное, будешь.Я отлично сознавал, что следует отказаться. Хотя бы потому, что Никола наверняка разъярится, но идея показалась мне заманчивой, и заманчивость отчасти объяснялась именно тем, что Никола разъярится.– И как именно все будет проходить? – спросил я, понимая, что на самом деле не имеет никакого значения, как все будет проходить. Неважно, какие предлагаются условия, будут или не будут платить, предоставят мне ночлег или нет, – я хочу поехать. Я сознавал, что это, наверное, не самое здоровое желание. Возможно, я мог бы сделать вид, что эта поездка – своего рода вызов, пощечина литературному истеблишменту (и какая разница, что под этим подразумевается), но на самом деле я хотел поехать потому, что моя жизнь мне наскучила. Скука – вот настоящий враг. Она могла свести с ума, довести до пьянства или наркотиков, до саморазрушения или преступления, просто до безумия. Потому я и ухватился за возможность выдать себя за подающего надежды писателя.Однако я понимал, что не перевоплощусь в другого человека. Верно, я назовусь Грегори Коллинзом, но я им не стану. Я не превращусь в сурового учителя истории с севера. Напротив, останусь самим собой, просто под другим именем, хоть и буду делать вид, будто я – человек, написавший роман. Мне казалось, что я вполне к такому готов. Я считал, что запросто справлюсь с чтением отрывков – не хуже любого другого автора и уж точно не хуже Грегори; я прочел и прослушал немало литературной болтовни, чтобы без сучка без задоринки ответить на любой вопрос. И я определенно смогу отвечать остроумно и забавно – гораздо остроумней и забавней, чем Грегори. Я был готов. Я рвался в бой.Грегори, похоже, удивился моей восторженной готовности – он ведь наверняка собирался выкручивать мне руки; я даже думаю, он счел себя обманутым, поскольку его лишили удовольствия продемонстрировать свой талант к убеждению. Мы условились, что ближе к делу обсудим все подробнее, но сам я, едва положив трубку, принял твердое и безоговорочное решение.Все же удивительно, сколь мало нужно человеку для счастья. Сознание того, что через несколько недель я буду выступать в роли Грегори Коллинза, расцветило мои будни. Работа уже не казалась такой тоскливой, а комнатенка – такой тесной. Наверное, это внезапное ощущение счастья должно было заставить меня насторожиться. До чего же убога была моя жизнь, раз столь мелкое событие вызвало такое воодушевление, но я был рад любому лучу света и совершенно не желал ковыряться в собственной душе.Даже мои отношения с Николой перестали казаться искусственными. Конечно, я понимал, что все изменится, как только я сообщу ей о поездке. Я знал, что Никола взбесится, и потому тянул время, дожидался подходящего момента – самого последнего момента, дня накануне поездки, а когда она все же облила меня гневом и презрением, я решил, что и это тоже перемелется. Что ее злость не имеет большого значения. Что и это сойдет с меня как с гуся вода. Да, у меня было явно преувеличенное мнение о собственной защищенности.Никола сказала тогда:– Это ужасно! Это самое худшее из того, что ты когда-либо со мной делал.Мы стояли в очереди на Лестер-сквер на фильм “Рождение звезды”, и слова Николы повергли меня в недоумение. По моему убеждению, ничего ужасного я с ней никогда не делал, впрочем, как и сейчас, а если даже и делал, то уж точно не с ней.– Неужели ты не можешь найти своему обаянию другое применение? – спросила Никола. – Нельзя уважать человека, который способен на такой обман.– Но я тебя не обманываю. Я с тобой абсолютно честен.– Да. Но если ты можешь обмануть весь мир, то кто знает, в чем ты обманываешь меня?– То есть?– Кто знает, чем ты занимаешься в те вечера, когда не встречаешься со мной?– Торчу в своей каморке и читаю.– Это ты мне так говоришь, но теперь нам известно, что ты способен на все.Я поверить не мог, что Никола относится к этой истории настолько серьезно. Удивительно: случившееся почему-то значило для нее слишком много. Мне показалось, что в лучшем случае она переигрывает, в худшем – сошла с ума.– Это же такие пустяки, – сказал я. – Всего лишь розыгрыш.– Ну тогда и не делай этого. Скажи Грегори Коллинзу, что никуда не поедешь.– Но у меня нет никаких причин отказываться.– Есть – я тебя об этом прошу. Для тебя это, может, и пустяки, а для меня очень важно, понимаешь?Да, она меня загнала в угол. Никола имела полное право утверждать, что предстоящая поездка и в самом деле немало значит для меня. Мне совершенно не хотелось отказываться, и если Никола желала взвинтить ставки, я тоже готов пойти на это.– Неужели будем из-за этого ссориться? – спросил я.– Тебе решать.– Нет, не мне. Нам.– Если ты поедешь в Брайтон и выступишь с этой нелепой декламацией, мы и вправду можем поссориться.– Но можем и не поссориться, так?До этой минуты мне вовсе не хотелось ссориться с Николой, но теперь такая перспектива показалась вдруг на удивление заманчивой.– Я дам тебе знать, – ответила она. – До свидания, Майкл.Никола ушла, и я не знал, уходит она навсегда из моей жизни или нет; не знал я и того, что мне сулит наш разрыв: останусь я несчастным или, напротив, почувствую себя вполне счастливым. Мне хотелось броситься вслед за Николой, но было очевидно, что так я лишь затяну наш спор, а он в тот момент выглядел неразрешимым. Я остался в очереди и отправился в кино один. Фильм оказался полным дерьмом. Я ушел с середины. 4 В поезде до Брайтона меня изводила нервозность, но не страх. У меня было предчувствие, что все пройдет удачно. Я отобрал несколько отрывков для чтения, вполголоса отрепетировал их в тесном уединении своей жуткой комнатенки и понял, что справлюсь запросто. Так что первая часть вечера – собственно чтение отрывков из книги – совершенно не беспокоила меня. А вот с ответами на вопросы наверняка придется сложнее, тут нужна немалая доля импровизации. Ответы – по поводу писательских приемов, источников вдохновения, любимых авторов – я продумал заранее, так что в поезде ощущал душевный подъем. Я ничего не выдумывал, нет – я обратился к первоисточнику: поговорил с Грегори Коллинзом, но его взгляды оказались такими ходульными и унылыми, что мне пришлось как следует потрудиться над его ответами, дабы придать им выразительности и необычности, в то же время не искажая сути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38