— Я бы на вашем месте сначала крепко подумал, дурачки вы мои.
— Может, я тебя даже убью. Но сначала хочу, чтобы ты посидел за решеткой.
Пшш втолкнула Флориана в розовую камеру.
— Иди, иди сюда, мой сладкий, — сказала Гейл. — Здесь, по крайней мере, никто из этой чокнутой семейки тебя не тронет.
— Какой семейки? — в один голос спросили Уэйд с Тедом.
— Que sera, sera...[12]
Флориан был уже в клетке, когда Дженет, словно из воздуха, выхватила откуда-то шприц размером с велосипедный насос и глубоко, внутримышечно вонзила его в бледную шею Пшш.
— Флориан, вызывайте ваших секретных агентов! — крикнула она. Ошеломленное выражение на лице Пшш — равно как и на лицах всех остальных — указывало на то, что никто не считал Дженет женщиной, способной втыкать людям шприцы в шею. Пшш копошилась, стараясь вырвать шприц, как будто это был паук, впившийся ей в сонную артерию.
— Мам, что ты?.. — сказал Брайан, но в этот момент Уэйд набросился на него сзади.
— У меня ж ожоги, ох!..
Уэйд выбил у Брайана пистолет, с лязгом отлетевший в угол. Уэйд ринулся, чтобы схватить его, но Брайан сказал:
— Он не заряжен. Не волнуйся.
— Не заряжен?
— Брайан, вытащи эту чертову штуку у меня из шеи! — завопила Пшш. Ее трясло.
Затем последовала кордебалетная сценка в трех эпизодах...
...просунув руку сквозь решетку, Гейл выхватила у Пшш пистолет, попутно выстрелив ей в ногу, — Пшш взревела, как пожарная сирена.
...Ллойд и Гейл выскочили из камеры, схватили Пшш и затолкали ее внутрь.
...Брайан забежал в клетку, чтобы помочь Пшш, как и Флориан, захлопнувший за собой дверь.
В результате Пшш, Брайан и Флориан оказались запертыми внутри. Уэйд и Дженет остались снаружи.
— Смотрите, тупицы, что вы наделали! — приговаривал Флориан, поддерживая ногу Пшш. — Где аптечка?
Аптечка стояла под койкой.
Дженет кивнула Уэйду, указывая на ключ от камеры, упавший на бетонный пол. Уэйд и Ллойд одновременно кинулись к ключу, тот подпрыгнул на полу и — плюх! — провалился в водосток. В подвале воцарилась тишина.
— Черт, черт, черт , — сказал Ллойд.
— Попробуй только скажи, что ты не сделал дубликаты, — произнесла Гейл.
— Я...
— Остолоп проклятый. Просишь его сделать какой-то пустяк, так нет, видите ли, ему лень. Только и знаешь, что пропадать целые дни на собачьих бегах — на мне и так весь дом держится.
Пшш была в полуобморочном состоянии; Брайан рыдал. Флориан накладывал антисептик, одновременно быстро пощипывая мочку уха.
— А теперь вы двое... — Гейл указала на Дженет и Уэйда. — Если мы не можем запереть вас с остальными, то придется вам отправиться с нами. Давайте наверх. Прокатимся на машине.
— Что? — начал Уэйд. — Вы хотите убить нас, а трупы выбросить? Желаю удачи. Мы нарыли на вас досье толщиной с кирпич и полное таких подробностей, что если когда-нибудь вы сдохнете в тюрьме, то и в следующей жизни будете заключенными. Даже и думать не смейте о том, чтобы хоть волос с нашей головы упал, и не дай вам Боже всадить пулю в наши рептильные мозги. Только пальцем нас троньте, и вам кранты.
— Тогда ладно, — ответила Гейл. — Но нет такого закона, где было бы записано, что мы не можем причинить вам маленькие неудобства.
— Неудобства? — переспросил Ллойд.
— Болото, — сказала Гейл. Ллойд просиял.
— Отлично! Пойду заводить машину. Он вышел.
Гейл взяла две пары наручников с родовспомогательного кресла.
— Я хочу, чтобы вы двое приковались друг к дружке — рука к руке, нога к ноге.
— Это что — так необходимо? — спросила Дженет.
— Именно, — ответила Гейл.
— А если мы не захотим?
Гейл, не глядя, наставила пистолет на клетку и выстрелила, не задев никого из находившейся внутри троицы, но продемонстрировав вескость своих аргументов. Уэйд приковал левую ногу Дженет к своей правой ноге, а ее левую руку — к своей правой.
— Почему у тебя ноги такие синюшные? — спросила Гейл.
— ВИЧ.
— Можно было догадаться. А теперь — оба в машину.
Дженет посмотрела на розовую камеру.
— Флориан, Бога ради, вызовите ваших агентов.
— Уже.
— Не надо убивать и бить Брайана или Эмили — они не злые, просто идиоты.
— Обещаю, Дженет.
— И сходим как-нибудь вместе на ланч.
— О да, конечно!
Машина Ллойда оказалась большой и неуклюжей, на каких ездят флоридские пенсионеры, обитой изнутри шикарной кожей. Ллойд вел, Гейл сидела рядом с ним, наставив пистолет на мать с сыном, ее глаза скрывала тень зеленого козырька.
— Все шло прекрасно, пока не появились вы, подонки.
— Да чего уж теперь.
— Ллойд, включи какую-нибудь музыку, — попросила Гейл. Звуки образца 1981 года — Ван Хален? — наполнили салон автомобиля.
— Ллойд, мы в машине, а не на пляже. Поставь классику. — Ллойд повиновался. — Вот так, — сказала Гейл, — тихо, мило, мирно.
Они выехали за город; чем больше они удалялись от побережья, тем более отчетливо диким становился ландшафт. Машина захрустела гравием, а затем — сомнений быть не могло — покатила по деревянному мосту, на удивление длинному деревянному мосту, то и дело ухая по доскам. Уэйд прикинул, что они ехали пять минут на скорости сорок миль в час.
Ллойд затормозил. Гейл вышла, открыла заднюю дверцу, сказала Дженет и Уэйду, чтобы они выбирались, и, как только они сделали это, со словами: «Наконец-то избавились» — пнула Уэйда ногой под колени, так что он плюхнулся в болото, увлекая за собой свою мать.
— Вы можете выжить, — сказала Гейл, стоя на краю, — так что с технической точки зрения это не убийство. Но надеюсь, что вы здесь сгниете заживо.
28
Падая вслед за Уэйдом в болото, Дженет почувствовала, будто она совершает путешествие в прошлое. Она перенеслась на неделю назад, когда летела из Ванкувера в Орландо на запуск шаттла. Вид такого множества целеустремленных и деловитых людей, каждый из которых был сосредоточен на поставленной перед ним задаче, вдохновил ее. Когда самолет приземлился в Далласе, дело шло к вечеру и температура снаружи терминала перевалила за 45 градусов. Пассажиры внутри стеклянного сооружения глядели на небо так, будто ему поставили смертельный диагноз. Толпы незнакомцев сгрудились возле вентиляционных шахт, ловя пробегающую волнами прохладу. Женщина из Бомонта сказала Дженет, что после 40 градусов у многих машин отказывает зажигание; асфальт парковок таял, как шоколад; вода в водоемах испарилась, и земной шар стал зарываться в собственные недра.
Тогда Дженет решила перемещаться вместе с приливами и отливами публики: из снующих между терминалами микропоездов — к газетным киоскам, а оттуда — в туалетные комнаты. Ее рейс на Орландо задерживался; ее дочь показывали по телевизору; ее собственная мать умерла тридцать лет назад; ее отец — пятнадцать. Ее зрение и слух болезненно раздражали экраны и громкоговорители, все, как один, возвещавшие о рождении или смерти чего-нибудь священного и важного.
Наконец она оказалась в кафетерии, в очереди, с подносом в руках, дожидаясь вместе с дюжиной других пассажиров возможности купить побитое яблоко, жирную пиццу и теплый соленый кренделек. Внезапно Дженет провалилась еще дальше во времени, в другую эпоху, в итонский кафетерий — не в Торонто ее молодости, но в один из центральных кафетериев Ванкувера, когда она была уже в летах. Это было через шесть недель после той проклятой вечеринки и драки Уэйда с Тедом на лужайке. Дженет все еще верила, что Уэйд вернется домой, и выбрала кафетерий на пятом этаже одного из центральных магазинов в качестве нейтральной территории. Тогдашний «Итон» не имел никакого сходства с местом работы ее отца времен Депрессии, но само название заставило ее почувствовать внутреннюю связь. В очереди Уэйд потешался над выбором Дженет: картофельное пюре, свиные отбивные и ванильный пудинг.
— Мам, у тебя вся еда в бежевых тонах.
— Еда как еда, Уэйд.
— Но она вся одного цвета.
— Предположим. А ты-то что себе выбрал, Леонардо?
Дженет посмотрела на поднос Уэйда: фруктовые консервы в желе, томатный сок и звездная россыпь салата. Его поднос выглядел как блюдо с елочными украшениями, разложенными перед тем, как их повесить.
— Красиво, — сказала Дженет.
— Правда, нет, правда?
Они сели за столик у окна, под которым располагалось здание суда: до них доносились извечные звуки голосов — преимущественно пожилых людей, вкушавших субботний ланч в магазинном ресторане; для большинства это была самая изысканная трапеза за всю неделю. Этот звук пробудил в Дженет детские воспоминания, которые она была не в силах остановить.
— Мама, мама... прием...
— Извини, дорогой. Воспоминания. Когда-нибудь ты поймешь.
— Я никогда не состарюсь. Мне нужны переживания, а не воспоминания.
— Глупый ты, Уэйд, — улыбнулась Дженет. — К тому же ты из породы долгожителей.
— Неужели?
— Ешь.
Они принялись радостно обсуждать перемены — преимущественно в жизни Уэйда. Он поселился вместе с Колином, своим приятелем, который работал в музыкальном магазине. «Да, пока приходится мыкаться по углам, но не успеете вы и глазом моргнуть, как я обзаведусь собственными апартаментами». Пока же он зарабатывал на жизнь, развозя ковры, и его планы относительно собственных апартаментов оставались довольно туманными.
Дженет порылась в сумочке в поисках сигарет, но сигареты кончились.
— Проклятье...
— Возьми у меня.
— Так мы теперь курим?
— Уже много лет. Ты не могла не знать.
— Ну конечно, я знала.
Дженет взяла у Уэйда сигарету, прикурила и закашлялась.
— Уэйд, это ж настоящие сигары. У меня даже голова закружилась.
— Привыкнешь.
На несколько мгновений солнце пробилось сквозь завесу мелкого дождя. Уэйд внимательно прищурился.
— Уфф! Вон тот желтый шар, там, наверху, — он меня слепит. Что это?
— Пора увидеть хоть кусочек солнца, — сказала Дженет.
— Солнце. Значит, вы называете этот золотой шар «солнцем»? Что еще знают люди, чего не знаю я?
Дженет хихикнула, и оба блаженно подставили лица солнечному свету.
— Мам, какой был самый счастливый момент в твоей жизни? — спросил Уэйд.
— Что? Ох, Уэйд, я не могу на это ответить.
— Почему?
И правда, почему? Не вижу никаких причин.
— Что ж, пожалуй, я могу сказать тебе.
— Скажи.
Чтобы вспомнить этот момент, Дженет потребовалось время.
— Я была тогда не намного старше тебя. В восемнадцать я еще оставалась такой глупышкой. Отец на месяц отправил меня в Европу — летом, за год до того, как я встретилась с твоим родителем. Папа тогда начал зарабатывать большие деньги, а доллар — ты и представить не можешь, как он тогда ценился в Европе.
Дженет заметила, что Уэйд прихлебывает кофе. О, Уэйд и кофе теперь пьет.
— У меня был чудесный загар, и я выбросила всю эту безвкусную одежду, в какой ходят канадские туристки, и накупила себе в Италии чудных легких летних платьев. Как на женщине с коробки с изюмом «Солнечная красавица». А как мне нравилось, когда на меня обращали внимание и свистели мне вслед. Я ездила с двумя девчонками из Альберты, которые ничего на свете не боялись, и, знаешь, я тоже прониклась их духом. Я была тогда такой смелой.
— Ты красивая женщина, мам. С фактами не спорят. Но как все-таки насчет самого счастливого момента?
— Ах да. Это было в Париже уже под конец поездки. Несколько парней-американцев заигрывали с нами, и вот как-то мы вместе поужинали, а потом отправились танцевать в ночной клуб.
— Американцев?
— С ними было так весело! В конце концов, может, именно поэтому я и вышла за твоего отца. Он был американцем, а американцы всегда предпочитают действовать, а не говорить, а мне нравятся такие люди.
— Итак, ты говорила...
— Пожалуй, осталось добавить совсем немного. Было три часа утра, и я шла вдоль Сены, рядом с собором Нотр-Дам, вместе с Донни Макдональдом, который пел для меня песни из «Карусели», и я чувствовала, что сердце у меня вот-вот разорвется! А потом задул пронзительный ветер, такой холодный, что я вся покрылась гусиной кожей, хотя вечером было жарко, даже душно. У меня возникло предчувствие, что моя молодость и беспечные деньки скоро кончатся, и это переполнило меня печалью и смирением, то есть я хочу сказать, я тогда только-только ощутила себя новорожденной, которой открыты все жизненные пути или, по крайней мере, те, что были открыты для девушки в пятидесятых. Таким был мой краткий миг счастья. Прежде чем я успела что-либо сообразить, я снова оказалась в школе, потом вышла за твоего отца, и у меня появились вы, и как будто целая вселенная возможностей, которыми я могла бы воспользоваться, закончилась именно там, на набережной Сены, с Донни Макдональдом.
Дженет вытерла глаза бумажной салфеткой.
— А у тебя он был, Уэйд? Самый счастливый момент?
Дженет не ожидала, что у Уэйда найдется самый счастливый момент; он был слишком молод, чтобы у него вообще могли быть хорошие или плохие моменты, но он застал Дженет врасплох.
— Это было с Дженни. Месяца два назад.
— Дженни?
— Да. Мы качались в гамаке позади ее дома. Мы оба знали, что она беременна, и думали, что сможем справиться. Я устроюсь на работу, мы подыщем квартиру и будем растить ребенка, как в настоящей семье. Она позволила мне дотронуться до ее живота, и вдруг я почувствовал, что я уже больше не Уэйд Драммонд, что я перерос самого себя, стал лучше и чем-то намного более важным, чем прежде. У нас было чувство, как будто мы перенеслись на свою собственную планету. И мы чувствовали, что это может длиться вечно.
Дженет молчала. Вот, значит, как Уэйд заполняет мои пробелы,
Внизу на улице завыли полицейские сирены. Солнце спряталось за облаками.
— Уэйд, ты не хочешь домой?
— Навестить тебя? Обязательно. Скоро зайду. Может, на следующей неделе, — зависит от графика работы.
— Нет, я имею в виду вернуться насовсем. Уверена, что твой отец жалеет о драке и сцене, которую вы устроили на вечеринке.
— Мам...
— На этот раз все может быть по-другому.
— Мам, я ушел из дома.
— Уэйд.
— Я не могу вернуться, мам. Я ушел.
И снова Дженет показалось, что она проваливается сквозь время; теперь она вернулась в очередь в техасском аэропорту, где расплачивалась в кафетерии. Она поела, сидя на поручне рядом с вентиляционным отверстием, и после этого ей оставалось убить еще час с четвертью. По другую сторону прохода она заметила киоск, в котором был платный доступ в интернет. Место только что освободилось, и Дженет заняла его. Она навела справки о Донни Макдональде и узнала, что теперь он офтальмолог и живет в Нью-Лайм, в Коннектикуте. Она подумала, не связаться ли с ним, но тут же поняла, что ни за что этого не сделает.
Потом падение сквозь время прекратилось, и Дженет с Уэйдом тяжело плюхнулись в теплое грязное месиво. Страха она не чувствовала. Увозившая Ллойда и Гейл машина просто растаяла на мосту. Дженет стукнулась об Уэйда. Воды в болоте было всего лишь по колено, но, как только они встали, их ноги провалились в топкое дно, как сваи причала.
— О Боже, — сказал Уэйд. — Прости, мам.
— Прости?
Оба исполняли какой-то неуклюжий танец, чтобы обрести устойчивость.
— Это я виновата, что мы здесь. Я всех нас в это впутала.
— Болит где? — спросил Уэйд.
— Кажется, да. Запястье и лодыжка — от наручников. Но боль не обязательно означает вывихи и переломы. А ты?
— Рука.
Они выпрямились, и глаза их мало-помалу привыкли к лунному свету. Единственный рукотворный свет находился по меньшей мере в дюжине миль от них, это светились отели на побережье, и казалось, огни только и ждут, чтобы им позволили отчалить и уплыть в поднебесье.
— Похоже, я здорово порезала руки, — сказала Дженет.
— А у меня рука сломана, мам.
— Ты уверен? Откуда ты знаешь?
— Посмотри...
Его левое, свободное от наручников предплечье было неестественно изогнуто. Из рукава что-то торчало.
— Боже мой, милый, тебе больно?
— Нет. Ерунда.
Дженет ему не поверила — но времени на раздумье не оставалось.
— Кровь капает в воду. Тут есть аллигаторы?
— Люди боятся аллигаторов, но ты не волнуйся — не такие уж они и страшные.
— Ты меня обманываешь.
— Просто хочу, чтобы ты поменьше волновалась.
Дженет посмотрела на серебристо-серые опоры моста.
— Может, попробуем забраться на мост? Похоже, не так уж высоко.
— Нет, — сказал Уэйд, посмотрев на опоры.
— Ладно, тогда как нам отсюда выбраться?
— Теоретически, если бы мы не были ранены или скованы, я мог бы отнести тебя на плечах куда пожелаешь. Но так? Нет.
— А может, попробуем докричаться до других машин?
— Каких других машин? Это частная дорога... или государственная.
— Прекрати на все отвечать «нет». Можем же мы хоть что-то предпринять. Уэйд... — Дженет заметила, что Уэйд сдерживается, чтобы не заплакать. — Ох, милый, прости, я не хотела тебя ругать. Вообще не собиралась злиться.
— Не в этом дело. Дело во мне. Всё, за что бы я ни брался, оборачивается дерьмом. Все, в чью жизнь я суюсь, оказываются в дерьме. Вся моя жизнь была никчемной. Ноль без палочки.
— А что же тогда сказать о моей жизни, милый?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28