Низкий женский или высокий мужской голос в трубке лениво произнес:
– Сейчас поищу...
Из своего американского далека Маша мгновенно глупо удивилась – почему ей ответили по-русски и почему таким сонным, совсем «неофисным» голосом.
– Как вы сказали, Мария Раевская? А название? «Питерская принцесса»?
Маша не была мнительной и никогда не подозревала подвоха. Но почему-то ей показалось, что голос на другом конце провода только сделал вид, что пошел куда-то узнавать, а сам положил трубку на стол и притаился. За ее, Машин, американский счет и ее собственные нервы!
– Мы вашу рукопись потеряли! Никаких следов! – радостно сообщил якобы вернувшийся голос. – Даже не знаю, распечатали ее или нет! Но вы не расстраивайтесь! Пишите нам еще! – вдруг проснувшись, оптимистично посоветовал голос и отсоединился.
Сигарета дымилась на юбке. Маленькая черная юбка, на все случаи жизни, и в присутствие можно, и в ресторан...
– Твою мать! – выплюнула оскорбленная этим сонным голосом Маша, рассматривая дырочку.
Юрий Сергеевич терпеть не мог просить, но Маша так дрожаще молчала о своей книжке, что он предложил поднять старые ленинградские связи в «Звезде» или московские в «Новом мире». Собственно, даже и поднимать не нужно было – всего лишь сделать несколько звонков.
– Ни за что! – гордо отказалась Маша. – Или я сама, или вообще ничего не надо!
– Тогда ты умрешь неизданной, – пошутил Юрий Сергеевич.
Не очень удачно пошутил, ему же пришлось Машу и утешать. Последний раз на его памяти дочь плакала десять лет назад.
Маша привезла в Питер несколько аккуратных зеленых папочек, на всех папочках значилось:
Мария Раевская
«ПИТЕРСКАЯ ПРИНЦЕССА»
Здесь же был записан Машин американский телефон и, для пущей солидности, университетский адрес отца, Раевского Юрия Сергеевича.
Десять лет американской жизни приучили Машу рано вставать, не расслабляться и не тратить времени зря. Поэтому уже на следующее утро после приезда с зеленой папочкой в руках она стояла перед входом в знаменитое серое здание на Моховой. В здании помещалась редакция журнала «Звезда». Знакомые, как собственное детство, белые обложки с размашистой красной надписью «Звезда» рождались здесь. Для бабушки, папы и Маши. Маша почувствовала себя почти что в заднем ряду настоящих советских писателей, и слегка причастной к Довлатову, и даже не совсем чуждой Бродскому...
По этим коридорам ходили... да кто только не ходил! А сейчас идет Маша со своей зеленой папочкой под мышкой. Ходили Зощенко и Ахматова. А теперь идет она. Отрывать занятых людей от дела. Глупостями своими. Графоманией.
Заведующий отделом прозы Сан Саныч, худой и желчный, с лицом таким, что ему страшно предложить не то что первый роман, а даже леденец на палочке, хмуро посмотрел будто сквозь нее.
– Здравствуйте... – слабо пискнула Маша, мгновенно почувствовав себя маленькой нахалкой и страстно жалея о том, что осмелилась прийти в редакцию... как дура!
– А почему вы именно к нам пришли? – спросил он без интереса. – Можно много куда отнести...
Маша молчала.
– Есть ведь и другие журналы! – В его голосе зазвучала печальная надежда.
Маша настойчиво молчала. Попробовала кинуть на Сан Саныча самый свой жалобный взгляд и мгновенно поймала ответный – скучный и неприязненный. Мол, знаю я ваши штучки, знаю и не поддаюсь!
– Ну ладно, что у вас?
– У меня... да так, романчик, – она не решилась назвать зеленую папочку романом, – я вот тут попробовала... подруги в Америке читали, им понравилось.
Сан Саныч оживился, как навостривший свое жало комар.
– Да... так, знаете ли, многие и говорят: «Я написал книгу, жена читала – плакала»...
Маша старательно улыбнулась, показывая, что она поняла шутку и послушно чувствует себя сумасшедшим графоманом.
Сан Саныч поглядел на Машину папочку, словно прикидывая ее вес, и загрустил. Похоже, папочка показалась ему отвратительно толстой.
– Все хотят сразу роман. Нет чтобы принести рассказ... небольшой... – мечтательно произнес он, глядя мимо Маши в окно. – Немаленький роман-то... и зачем вам расписываться, как Лев Толстой? Лучше бы рассказ. Поменьше... а то ведь есть еще и другие журналы, – бормотал он.
– Рассказа у меня нет, – пригорюнилась Маша, – роман только...
Расслышав наконец ее хрипловатый, с интимно-нежными интонациями голос, Сан Саныч на секунду подобрел, безнадежно вздохнул и прибрал папочку куда-то вниз, за себя. Наверное, на пол.
Маша с извиняющейся улыбкой начала отступать к двери, повернулась и свисающим с плеча рюкзачком задела высокую стопку рукописей на столе... О боже! Она прикрыла глаза... Рукописи прыснули со стола. Листы на полу перемешались... «Нет! Не может быть, это происходит не со мной!» – успела подумать Маша. Это не она, распластавшись на полу, суетливо ползает, собирая бумаги, заискивающе-дебильно поглядывая снизу в глаза Сан Санычу. «Я – преданный дебил, не вредный и не опасный», – из-под стола внушала взглядом Маша.
Час спустя, слегка потрепанная Сан Санычем, она стояла в вестибюле рассеянного издательства, пару месяцев назад потерявшего ее рукопись. Став американкой, Маша научилась использовать все возможности до донышка. Она надеялась, что к рукописи, то есть к живой зеленой папочке, отнесутся не столь небрежно, как к электронной почте.
По внутреннему телефону Машу спросили полупроснувшимся голосом:
– У вас детектив? – Голос выражал вялую надежду.
– Нет, не детектив. Просто... роман, – робко пояснила Маша.
– Оставьте швейцару, я потом заберу, – велел голос, явно потерявший к ней всяческий интерес.
Голос немного набрал силу, словно проснувшись от укуса, закричал назойливому насекомому «отстань!».
Маша скорчила швейцару извиняющуюся гримаску: мол, вы не думайте, что претендую на писателя. Я так, случайно, сама над своим нахальством потешаюсь... тем более что у меня и не детектив вовсе...
В книжном магазине напротив дома Маша с горестным любопытством проглядела книги, на обложках которых простодушно значились все атрибуты жанра – пистолет, ножницы, бутылек со словом «яд», красавица брюнетка со злым лицом дамы пик, красавица блондинка с порочным лицом дамы червей. Часто встречались кружевные чулки. Девушки носили чулки то на голове, то на двухметровых ногах. Шансов у ее романа нет, вконец расстроилась Маша. Не детектив, не постмодернизм, не сопливый женский роман про любовь-морковь, не чернуха... не, не, не... Ну, еще и не шедевр, конечно, это надо признать.
На последней странице одной явно некоммерческой книжечки она заметила телефон и адрес издательства «Приоритет». Метро «Петроградская», улица Зверинская. В соседнем доме! Маша, ни на что не надеясь, занесла туда рукопись, как заносят домой пакет с продуктами по дороге в театр или в гости.
Издательство со строгой вывеской «Приоритет» занимало небольшую комнатку в длинном полутемном коридоре и выглядело сиротой среди пышных соседей – брачного агентства «Сказка» и «Проката шляп». В комнате за маленьким столом сидела девушка-секретарь, пухлощекая, голубоглазая и светлокудрая, похожая на рубенсовских ангелов – толстых и веселых. Когда толстушка извинилась за то, что редактор отсутствует и не может поговорить с автором прямо сейчас, она показалась Маше уже совершенным ангелом. Ангел взял зеленую папочку, нежно улыбнулся на прощание, и Маша почувствовала себя так сладко, будто ангел посвятил ее в писатели.
Воровато оглядевшись по сторонам, она проскользнула в «Прокат шляп», перемерила все шляпы, береты и цилиндры, пообещав зайти вскоре за черной бархатной шляпкой с широкими полями и желтой розой сбоку.
– Эту шляпу я надену на встречу с читателями, – жарким шепотом призналась она скучающей шляпной выдавальщице. – Как думаете, мне пойдет черная шляпа? Мне, самой светлой голове нашей с вами современности, – произнесла она блеющим голосом недотепы Андрея Мягкова из фильма «Служебный роман». – Мы, писатели... э-э-э... вообще эксцентричные люди...
– Прикалываетесь? – с пониманием отнеслась к посетительнице шляпная девушка.
– Прикалываюсь, – с готовностью призналась Ма-ша. – Хорошо на Родине! В Америке я за десять лет ни разу... как правильно сказать? Не прикололась? – Девушка, похоже, сомневалась. – Или так не говорят? Тогда по-другому: в Америке я никогда не прикалывалась.
– Бедная вы, – вздохнула девушка.
– Зато мне шляпа идет.
– Ее, ит из, – подтвердила девушка.
– Мы с вами могли быть подругами, – задумчиво произнесла Маша.
– Не-а. Вы в Америке живете.
Это прозвучало так, будто Маша коротала жизнь червяком под кустиком на захудалой даче.
Придя домой, Маша сделала себе строгое, но непродолжительное внушение: даже если книжку никогда не издадут, это не причина для уныния! Уныние – самый страшный грех, а у нее, слава богу, все живы-здоровы! Издать свое произведение – просто прихоть, а неисполнение прихотей чрезвычайно полезно для самосознания и духовного развития. Ведь всем известно, что именно неудачами человек поливает и удобряет это самое свое духовное развитие и самосознание. И тогда оно дорастает до размеров большой тыквы...
– Не хочу самосознание размером с тыкву! Хочу книжку! – Маша продолжала психотерапевтическую беседу с собой звонким голосом радиодиктора: – Мы прочитали, нам очень понравилось! Мы будем вас издавать огромным тиражом! Чтобы вашей книгой смогла насладиться каждая доярка Советского Союза! – Маша скромно поклонилась себе в зеркало. – Ах, черт, Советского Союза больше нет! Ну, тогда извините, ничего не получится!
Телефон зазвонил через час.
– Можно поговорить с Марией Раевской, автором рукописи «Питерская принцесса»? Я из издательства «Приоритет».
– Это я, – просипела Маша, лихорадочно прокручивая в голове варианты: всенародная слава... престижная литературная премия... известность в кругах знатоков... Позвонили в тот же день! «Не гениальное ли произведение я написала?» Маша представила, как дает интервью, скромно и чуть устало.
– Маша, это ты? – радостно вскрикнул голос. – Это я, Нина.
Маша с Ниной сидели в «Кофе Марко» у метро «Петроградская», исподтишка рассматривали друг друга, изо всех сил демонстрируя обязательное после десятилетнего перерыва дружелюбие зеркальными, подчеркнуто светскими улыбками.
«Нина похожа на постаревшего немецкого пупса», – размышляла Маша.
В бедном Нинином детстве не было немецких кукол, а у Маши было целых две: одна – добрый блондинистый пупс, «хорошая девочка», и вторая – темненькая, надменная, порочная – «плохая девочка». В играх Маша всегда выбирала быть «плохой», а Нина «хорошей».
«В тридцать с небольшим уже поплыла, разрыхлилась, а щеки смешные, пухлые, как в детстве» – так думала Маша.
«Машка еще лучше стала, чем в юности. В нашем возрасте темные прямые волосы старят, а ее вот ни капельки... И ни морщинки! А какая тоненькая... и что только они там, в Америке, с собой делают!» – так думала Нина.
– Это же просто бразильский сериал, – так встретиться! Мне твою рукопись сегодня принесли, у нас такой бардак, она могла бы два месяца проваляться у секретаря, – от легкого смущения затараторила Нина. – Да я и не смотрю никогда сразу, а тут – будто кто-то под локоть толкнул – читай, мол. Представь, открываю, и на первой же странице Маша Раевская! Живет на Зверинской, родители в точности твои! Я читаю и не понимаю ничего. Просто какое-то типичное деважю. Знаешь, есть такое чувство, деважю называется?
– Дежа-вю знаю. Кто же его не знает, дежа-вю-то! – кивнула Маша без улыбки.
– А когда про подругу Нину прочитала, которая на нижнем этаже живет, будто что-то к горлу подступило. Не понимаю почему, даже валокордин выпила... И вдруг меня как ударило! Это же ты, Машка, ты написала!!! Обо всех нас. А ты такая же хорошенькая... мы лет десять не виделись... обо всех, кто уехал, хоть что-нибудь знаю, только о тебе ничего. Ты прямо как испарилась... Нам апельсиновый сок, – махнула Нина официантке. – Естественно, свежевыжатый! Машка, тебе здесь нравится? Это кафе довольно простое, а у нас теперь есть и другие, очень манерные!
«Манерное кафе, – подумала Маша, – это хорошо или плохо?»
Нина производила впечатление деловой дамы и тяжеловатым, чуть от вчерашней моды серым пиджаком в стиле «депутат Балтики», и особенно целым набором разложенных на столе предметов – ключи от машины, диктофон, ежедневник в черном переплете... На шее, перепутавшись цепочками, висели телефон и очки.
– Машка, а мне сегодня приснилось, что я в каком-то чужом доме вешаю занавески... Знаешь, что это значит? – Нина торжествующе улыбнулась, как фокусник, наполовину вытянувший кролика из шляпы. – Ждите гостей, вот что! Почему же ты не позвонила? А где остановилась?
– Дома, на Зверинской, в собственной квартире... Нинуля, почему у тебя две сумки?
– Здесь бумаги. – Нина показала на рыжий женский портфель. – А это сумочка моя. – Она полезла за чем-то в сумку и, на секунду удивившись, вытянула оттуда мокрые детские плавки и зеленый водяной пистолет. Задумчиво оглядела все это и сунула обратно. – Позавчера в бассейн Женечку водила и забыла вынуть... Господи, да о чем мы говорим, какие сумки! Я сейчас заплачу от радости! Да, самого главного ты не знаешь! У нас же еще Венечка! Ему семь лет, он пошел в первый класс, в английскую школу. – Маша вежливо кивнула и сделала растроганное лицо. – А почему не позвонила?.. Слушай, Машка! Мы сегодня едем в гости к Бобе, поедешь со мной! Представляешь, какой будет для всех сюрприз!
– Ты не изменилась, Свининка! – Маша легонько дотронулась до руки Нины.
В детстве всегда радостно-оживленную толстушку Нину называли Нинка-свининка. Ею и правда хотелось сначала полюбоваться, а потом съесть. Или по крайней мере ущипнуть за нежно-розовые тугие щечки. Повзрослев, она уже на «Свининку» обижалась, разрешала только Маше. Вокруг Нины витали страсти и страстишки, интриги и интрижки, обиды и обидки. Но сама Нина никогда ни с кем не ссорилась, ни на кого не обижалась и ни с кем не расставалась. Правда, изредка люди пропадали из окружающего ее дружеского хоровода сами – слишком непосредственно смешивала Нина всех расставшихся и поссорившихся, не замечая, что некоторые не хотели попадать в коктейль.
– Зачем же мне меняться? Лучше я тебе про всех расскажу. В общем, конкретика такая: что я теперь редактор, ты уже поняла.
– Нина, что за слово такое странное – «конкретика»?
– Нормальное слово, так все говорят. Я знаю, я же редактор. Так вот, Женечке уже девять лет! Он такой... увидишь! Антон занимается дизайном, квартира теперь вся наша, у мамы комната, у Женечки и у нас! Только ремонт еще не сделали, очень дорого! Так, про нас в общих чертах все. Теперь про всех. Боба теперь очень успешный бизнесмен, а Гарик – гениальный писатель. Я лично не разбираюсь, но он гений. Последняя его книжка написана со средины. Представляешь? Я и так, и так вертела, и со средины, и с начала, мне это не по уму. Хоть я и редактор. Машка, а я ведь твою бабушку часто вспоминаю! Берта Семеновна, думаю, сказала бы так... – Нина замолчала, и в ее озабоченном лице вдруг на секунду беззащитно высветилась девочка, вылитая Красная Шапочка, миленькая и добренькая.
Упоминание о Берте Семеновне распустило тугую настороженность между ними, и оказалось, что можно взять и внезапно перейти к бывшим своим отношениям. Нина опять, как в детстве, была в Машу влюблена, а Маша заново уютно устроилась в Нинином восхищении. Следующие полчаса они шептались, склонившись друг к другу, одинаково подперев руками щеки и чуть заметно покачиваясь в такт.
– Я приеду в гости к Бобе! – Маша вдруг резко откинулась на спинку стула. – Сама приеду, не с тобой. Можно мне одной приехать?
Нина улыбнулась. Маша всегда так трогательно спрашивала «можно мне?» про всякую ерунду: «Можно мне здесь сесть? Можно мне взять эту чашку?» Всем становилось ужасно мило, будто они действительно могли что-то Маше запретить или позволить. Хоть и понимали – это просто манера, а все равно хотелось немедленно разрешить Маше все.
– Можно я возьму такси? И приеду! Только ты никому не говори. Пусть будет сюрприз, внезапный приз!

Часть первая

Глава 1
БОРИС ВЛАДИМИРОВИЧ

– Нап-половину новорусская г-готика, нап-по-ловину го-осподский д-дом в Псковской губернии, и обе п-половины – ху-удшие, – так, заикаясь больше обычного, оценил дом своего богатого брата Бориса Владимировича, Бобы, приглашенный для независимой родственной экспертизы Гарик Любинский, писатель, критик, эссеист и эстет. Гарик машину не водил, поэтому Боба привез его на своем «БМВ» – посмотреть почти готовое здание.
Красный кирпичный замок-монстр, весь в башенках с узкими окошками-бойницами, возглавлял вьющуюся за ним серую ленту скрюченных домишек с повисшими набекрень ржавыми крышами, уверенно обозначая, что он здесь один на всю округу хозяин.
1 2 3 4 5