«Видно, я для тебя хуже пса шелудивого, раз ты из-за бабы наговариваешь на меня такое. Я мог предать тебя в руки Давида, но был милосерден к тебе до нынешнего дня…»
…я сделал царем одного, но могу сделать и второго…
«…То и то пусть сделает Бог Авениру и еще больше сделает ему! Как клялся Господь Давиду, так и сделаю ему: „Отниму царство от дома Саулова, и поставлю на престол Давида над Израилем и над Иудою, от Дана до Вирсавии…"“
…И не мог больше возразить Иевосфей Авениру ни единым словом, ибо сделался подобен козьему меху без вина, съежился и поник от великого страха пред Авениром…
КОПИЯ ПИСЬМА
От Сераии, писца царя Давида — Баану и Рихаву, сыновьям Реммона, верным слугам царя Иевосфея. Да умножит Господь ваши силы для благого дела.
Мой господин царь получил ваше донесение и желает, чтобы вы были столь же усердны и впредь. Однако от вас не поступило никаких сведений о Мелхоле, дочери Саула, отданной в жены моему господину за сто краеобрезаний филистимлян. Царская казна в Хевроне выписала вам для последующего получения сотню голов скота каждому, а именно — по двадцать коров, сорок овец и сорок коз. За это вам надлежит…
(Остаток текста на черепке смазан. Но вряд ли Давид отдал бы двести голов скота за незначительную услугу.)
ЗАКЛЮЧЕНИЕ СОЮЗА
Победителю Голиафа и любимцу Господа царю Давиду — от главного военачальника Авенира, сына Нира. Да умножит Господь твое потомство, да будут дни твои успешны, а ночи сладостны.
Вот мое предложение…
...ибо разве единство не лучше розни, дерево не крепче ветвей? Не затем ли дал Господь силы тебе и силы мне, чтобы исполнилась воля Его? Единый царь должен стать над Израилем и Иудой, а над объединенным войском — единый военачальник…
…заключи со мною союз, и я отниму царство у дома Саулова и отдам тебе…
…если будет на то твое согласие, мой господин, я прискачу в Хеврон с двадцатью всадниками и затрублю у ворот трубою трижды в знак мира, а когда твоя труба затрубит трижды в ответ…
МЕЛХОЛА ТОСКУЕТ
Мудрейшему из людей, щедрейшему из правителей, великодушнейшему из князей, Давиду, сыну Иессея, царю Иуды — от Баана и Рихава, сыновей Реммона. Да уничижит Господь врагов твоих и да преумножит число друзей, чтобы их было больше, чем рыб в море.
Мелхола льет слезы сутра до вечера и тоскует. Фалтий скачет вкруг нее молодым козлом, голубит, ласкает и нежит ее, так что бедняжка не знает, куда ей деться, и с охами да ахами покоряется ему. Она взяла к себе пятерых сыновей своей сестры Меровы, внуков Саула: Мерова умерла, и дети остались сиротами.
А теперь об имуществе, записанном на нас от щедрот царских в хевронской казне. Конечно, всяк человек рад и задаром потрудиться ради исполнения слова Божьего, только мы люди небогатые, а, кроме того, нам еще надо кормить, одевать и вооружать наших солдат, потому двести голов скота или же их стоимость серебром — для нас что пригоршня песка умирающему от жажды. Ведь царь Давид могуществен, ему даже тысячу голов скота или две тысячи отдать нипочем.
КОПИЯ ПИСЬМА
От царя Давида — военачальнику Авениру, сыну Нира.
Я готов заключить с тобою союз, но при одном условии; требую, чтобы, явившись ко мне, ты привез с собою Мелхолу, дочь Саула; без нее не приходи.
КОПИЯ ПИСЬМА
Моему любезному зятю Иевосфею, царю Израиля в Маханаиме — от Давида, сына Иессея. Да осыплет тебя Господь своими милостями, да дарует Он тебя здоровьем, богатством и многочисленным потомством.
Верни мне мою жену Мелхолу, за которую я заплатил сто краеобрезаний филистимских; отец же твой, царь Саул, отдал ее…
(Примечательно, что уже в это время Давид считает себя достаточно сильным, чтобы приказывать своему царствующему зятю Иевосфею. Тот же и впрямь — знал он об этом или нет — находился в отчаянном положении: доходов никаких, верность колен Израилевых сомнительна, собственный дворец полон лазутчиков, главный военачальник ведет тайные переговоры с Давидом; короче, ему противостоял решительный противник, которому, судя по всему, благоволил сам Господь.)
ДЕЛА АВЕНИРА, СЫНА НИРА
Звезде Иуды, восходящей к зениту небесному, избраннику Божьему, царю Давиду, сыну Иессея — от Баана и Рихава, сыновей Реммона. Да исполнит Господь все ваши замыслы.
Иевосфей послал своих слуг за Мелхолой, чтобы забрать ее от мужа Фалтия. Авенир же обратился тайно к старейшинам Израиля, а также к вениамитянам: «Вы уже давно желали, чтобы Давид был царем над вами, теперь сделайте это: ибо Господь сказал Давиду: „Рукою раба Моего Давида Я спасу народ Мой, Израиля, от руки филистимлян и от руки всех врагов его"“…
(Здесь текст таблички обрывается. Другие таблички с тем же почерком содержат отрывки из иных донесений Баана и Рихава, сыновей Реммона.)
…Авенир пришел к царю Иевосфею и сказал: плохи наши дела, воины наши голодают и разбойничают по окрестностям, либо разбегаются по домам к своим семьям. Надо заключить мир и союз с Давидом, который царствует в Хевроне, чтобы собрать силы и опять воевать против него. Я поскачу к нему с двадцатью всадниками и трубою, которая протрубит трижды…
…и уговорю Давида…
…Иевосфей позвал нас в свой дворец, где он восседает на троне меж двух деревянных херувимов, покрашенных желтой краской, потому что у него совсем нету золота. Иевосфей сказал нам: «Знаю, вы и ваши люди верно служили дому отца моего Саула и вы сделаете то, что угодно Господу. Авенир поскачет в Хеврон с двадцатью всадниками и с моей сестрой Мелхолой, которую я забрал от Фалтия; там он должен заключить с Давидом мир и союз, чтобы потом мы смогли опять воевать против него. Но пусть Бог то и то со мною сделает, если Авенир не задумал предать меня сыну Иессея, ибо была у нас ссора, мы поругались из-за Рицпы, наложницы моего отца, и Авенир грозил мне, что поставит на престол Давида над Израилем и над Иудою, от Дана до Вирсавии; он думает, я позабыл о ссоре, однако я помню каждое слово, ибо не глупее Авенира. Поэтому я велю вам, Баана и Рихав: скачите со своими отрядами следом, нападите на Авенира, поразите под пятое ребро, принесите мне его голову, а за это я сделаю вас военачальниками и откажу вам десятину от колена Ефремова; мою же сестру Мелхолу приведите ко мне в целости и сохранности…
(В архиве Сераии нашелся еще один черепок, представляющий определенный интерес. Судя по содержанию и почерку, это было еще одно донесение от Баана и Рихава.)
..что касается распоряжения царской казне отписать нам для последующего получения триста пятьдесят голов скота каждому, а именно по девяносто коров, десять быков, сто двадцать пять овец и сто двадцать пять коз, либо их стоимость серебром, то на такие условия мы согласны; сердца наши обливаются кровью от известия, что сын Иессеев находится в стесненных обстоятельствах, а потому не может вознаградить нас за оказанные услуги полной мерой.
Оценка — не мое дело. Я лишь отбираю факты и привожу их в некоторый порядок, ведь я — только скромный служитель в доме знания: моя задача — по мере сил восстановить события, понять их ход. Но у слова своя жизнь, которая противится усекновению, насилию, обузданию; слово — двусмысленно, оно скрывает истину и обнажает ее одновременно, поэтому за каждой строкой притаилась опасность.
Господи Боже мой, почему изо всех Твоих чад именно я избран для того, чтобы вернуть мертвого царя из его могилы? Чем больше я узнаю про него, тем больше сливаюсь с ним; он словно нарост, опухоль на теле моем; хочу выжечь его и не могу.
Иоав наверняка знал, что произошло, когда Авенир приехал к Давиду. Но Иоав больше ничего мне не скажет, да я и сам опасаюсь навещать его без разрешения Ваней, который относится ко мне с подозрением.
Значит, остается только принцесса Мелхола, ведь она прибыла из Маханаима в Хеврон вместе с Авениром. Ей ли не помнить тогдашних событий? Однако Мелхола меня к себе не зовет, а я — кто я такой, чтобы требовать приема у царской дочери, которая дважды была женой царя?
В конце концов я послал к Аменхотепу человека с пожеланиями долгих лет жизни и благополучия, а также с просьбой уделить мне немного своего драгоценного времени. Аменхотеп ответил, что послезавтра в полдень мог бы отобедать со мной в харчевне, которую царское ведомство по делам харчевен и гостиниц открыло для сынов Израиля, подвизающихся на художественном поприще, то есть певцов, сказителей, гусляров, трубачей, храмостроителей, мозаичников, а также для составителей ученых трактатов о том, как следует петь, рассказывать легенды, играть на гуслях и трубах, строить храмы и складывать мозаики.
К назначенному сроку я пришел в эту харчевню, меня провели во вполне просторную залу, набитую, однако, людьми, толпящимися вокруг вертела, на котором весьма неопрятный повар жарил довольно-таки старого барана; того, кто смог урвать кусок мяса, оттесняли те, кому пока ничего не досталось; раздавалась брань, слышались вопли. Среди давки я заметил Иорайю, Иаакана и Мешулама, сказителей предания о великой победе Давида над Голиафом. Каждый из них размахивал здоровенной костью с ошметками мяса и без разбора лупил ею по голове любого, кто подворачивался под руку; увидев меня, они бросились ко мне с криком: — Господин, подтверди этим обжорам, что нас, как знатоков своего ремесла, приглашали в комиссию по составлению Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д., стало быть, у нас есть полное право вкусить от сего дара Божьего, который жарится на вертеле; кое-кто из присутствующих хоть и учен, но низок в поступках, завистлив, а потому отказывается признавать нас, потому и достались нам лишь эти мослы, вчерашние объедки.
Я подтвердил, что Иорайю, Иаакана и Мешулама приглашали в царскую комиссию, где они рассказывали предания о великой победе Давида над Голиафом, причем их тексты совпали дословно; пророк Нафан назвал это чудом.
Иорайя, Иаакан и Мешулам вновь завопили:
— Вот именно! Слыхали, искусники с тонкими голосами и изысканными манерами, не желающие уступить простым сказителям народных преданий ни кусочка от дара Божьего? Слыхали, что мы совершили чудо? Погодите, настанет срок, Господь прогонит вас от котлов мясных, а царские денежки потекут в наши кошельки, ибо вам с вашими выкрутасами, цветистостью и изысками не понять, что от вас требуется, вам никогда не расположить к себе таких вельмож, как пророк Нафан.
Толпа почтительно расступилась и пропустила Иорайю, Иаакана и Мешулама к вертелу, где они отодрали себе от курдюка по куску сала, а от филейной части по куску мяса, после чего вернулись назад, примостились у моих ног и принялись жадно чавкать. В это время два охранника гаркнули с порога:
— Расступись, подонки! А ну, подхалимы, льстецы и лизоблюды, дай пройти могущественному и благородному господину Аменхотепу, главному царскому евнуху, под присмотром которого находятся жены и наложницы царя, а также вдовы отца нашего царя!
— Все низко поклонились, некоторые даже пали ниц прямо на пол среди объедков и мусора. Аменхотеп явился во всем своем великолепии. Смотритель харчевни почтительно приветствовал его; проходя через залу мимо вертела, Аменхотеп приподнял расшитый край своих дорогих одежд, покачал головой, сокрушаясь о диких нравах сынов Израиля и о вони, исторгаемой бараньей тушей; меня же он милостиво пригласил знаком следовать за собой. Нас проводили в отдельные покои с видом на тенистый садик, на столике перед нами стояли блюда с изысканными кушаньями — маринованными луковицами, свежим зеленым луком, нежнейшими анчоусами, грибами в уксусе, а главное — гордостью здешнего повара — ягнячьими глазами, глядящими на нас сквозь полупрозрачный кисель, который египтяне называют студнем. Смотритель хлопнул в ладоши, к нам подбежали три юные подавальщицы, нагие до пояса — их нежные груди подрагивали при каждом шаге; они принесли черепаший суп, превосходное белое вино из царских виноградников Ваал-Гамона, а также пропитанных маслом и запеченных в виноградных листьях неоперившихся голубков, охлажденную в колодце дыню, яблоки с сыром и чашу сладкого темного вина из сушеного винограда.
Закончив трапезу, Аменхотеп вытер губы салфеткой из тонкого биссийского полотна и проговорил:
— А обед недурен, не правда ли, Ефан?
Я поддакнул ему, сказал, что отобедал с огромным удовольствием и вообще не мог себе представить, насколько великолепно обслуживают и готовят в харчевне, принадлежащей правительственному ведомству.
Аменхотеп философски заметил:
— Значит, Ефан, далеко не все, что делают слуги правительства, бывает скверно, некачественно, не отличается выдумкой. Заимей хорошие отношения со смотрителем сего заведения, подмажь его соразмерной мздой, тогда и ты получишь изысканные яства, и приветят тебя. Если же полагаться лишь на людскую добросовестность и верность долгу, то обслуживать тебя станут в последнюю очередь, а то и вовсе не станут, в супе же у тебя окажется песок, в колбасе — волосья.
— Печально, — сказал я и отпил сладкого темного вина. — Но разве не должны люди следовать Закону, слову Божьему, заветам мудрецов и пророков?
Аменхотеп внимательно взглянул на меня из-под своих подкрашенных век:
— Удивляюсь я тебе, Ефан. Вот ты изучил события недавнего и далекого прошлого.
Разве ты не заметил, что мысль человека странно раздваивается, как раздваиваются и речи его. Кажется, будто мы одновременно живем в двух разных мирах: один — тот, который описан в учениях мудрецов, судей, пророков, а о другом вроде бы нигде не говорится, однако он не менее реален; в первом мире правит Закон и слово Божие; законы второго не писаны, но блюдутся так же строго. И подобная двойственность духа — благо, ибо иначе человек не смог бы жить так, как того требуют от него законы реального мира, одновременно следуя учениям мудрецов, судей и пророков; в отчаяние впадают лишь те, кто берет на себя постижение этой двойственности и пытается подчинить жизнь учению. Нет возврата назад в райский сад Эдемский, о котором я читал в ваших книгах, никто не может сделать несвершившимся грех вашего прародителя, вкусившего от древа познания добра и зла, люди научились жить с этим знанием.
— Острота ума вашего поразительна, — сказал я. — Вы затронули самую важную проблему моей работы над Книгой царя Давида: моя мысль тоже раздвоена, ибо я знаю одно, а говорю совсем другое, или говорю то, чего не думаю, и думаю то, чего не говорю, или хочу сказать то, чего не должен думать, и хочу узнать, чего никогда не смогу сказать, а потому верчусь в кругу, как собака, которая, силясь поймать блоху, кусает себя за хвост.
Нерешительно улыбаясь, я, из опаски запутаться еще больше, изложил без обиняков мою просьбу: хочу, дескать, еще раз переговорить с принцессой Мелхолой, чтобы расспросить ее насчет некоторых событий и обстоятельств, а поскольку Аменхотеп поставлен над царскими женами и наложницами и вдовами отца царя, то я рассчитываю на его помощь. Подкрашенные веки прищурились.
— Я тебе друг, Ефан, сам знаешь. Однако принцесса Мелхола уже дважды беседовала с тобой, причем без свидетелей, и это обратило на себя внимание. Мудрейший из царей Соломон спросил, почему ты не докладываешь ему о том, что обсуждалось в ваших беседах с принцессой. В этом, видимо, нет особой нужды, объяснил я царю, ибо все, что обсуждалось в обеих беседах, будет включено в Книгу царя Давида; царь возразил, мол, еще неизвестно, куда заедет тот, кто слишком доверился ослу, а с Мелхолой неприятностей хватило и Давиду, его отцу.
Уставившись в свою пустую чашу, я со страхом подумал: о чем, интересно, говорили царь с евнухом на самом деле?
Аменхотеп сделал знак подавальщице, чтобы она наполнила мою чашу. Я вновь отпил темного сладкого вина, прислушиваясь к гортанному голосу египтянина.
— Ладно, Ефан, — говорил он, — не хмурься; может, Ангел твоего Бога еще переменит настроение Соломона, а, может, Мелхола опять захочет поделиться с тобой своими воспоминаниями. Зато у меня есть для тебя приятная неожиданность, хороший хозяин всегда прибережет гостю на сладкое самое интересное. — Аменхотеп жеманно заломил руки, загадочно улыбнулся и добавил: — Ты всегда интересовался прошлым, сдувал пыль с древних табличек, вглядывался в следы давно минувших лет. А я отведу тебя туда, где История творится сегодня, и ты, Ефан, увидишь ее собственными глазами.
….То ли вино то ли аромат цветов то ли жара то ли благовония этого кастрированного сына египетской шлюхи кружат мне голову до чего сильны его тонкие пальцы он сжимает мою руку наблюдая как творится история для этого он прильнул к просвету в живой изгороди за которой вот-вот сольется влюбленная пара интересно сколько еще похотливых глаз следят за этой парочкой Боже мой да ведь это же Адония верхней частью лица вылитый отец Давид зато губами и подбородком похожий на начальника лучников к которому некогда воспылала страстью его мать Аггифа… он стонет… Ависага… А-ви-са-га… тянется к ней будто она Ангел Божий только весь из плоти зрелой сочной плоти о эти глупые глаза этот глупый рот ну можно ли придумать что-либо более глупое чем прийти сюда на свидание к брату Соломона но глуп и Адония хорош из него был бы царь если в голове у него одна сунамитянка пожалуй тут он пошел в своего отца ведь и Давид не мог противостоять своим страстям он мог убить из похоти но никогда не стал бы так по-дурацки рисковать своей жизнью как его глупый сын который стонет А-ви-са-га срывая с нее покров за покровом а она покачивает бедрами проклятый евнух раздавит мне руку разве он способен что-либо чувствовать кроме умозрительного наслаждения а может ему доставляет извращенное удовольствие видеть как путается в своих одеждах уже немолодой любовник спеша освободиться от них о Боже неужели он Твое подобие неужели все мы выглядим так как сей узкогрудый пузатый тонконогий сын Израиля стонущий А-ви-са-га наверно это все-таки от вина от аромата цветов или от жары мне дурно меня тошнит когда творится История хорошо бы не извергнуть из себя черепаший суп пропитанных маслом и запеченных в виноградных листьях голубей дыню яблоки с сыром слава Богу он отпустил мою руку этот вонючий пес который остался жив по ошибке своих вонючих предков когда Господь поразил всех первенцев в Египте он беззвучно смеется над Ависагой над ее перламу-трово-розовой кожей полными грудями над Ависагой которую выбрали изо всех дочерей Израиля чтобы ходить за Давидом когда он уже состарился и вошел в преклонные годы и никак не мог согреться а теперь она ласкает Адонию стоя перед ним на коленях он закатывает глаза и стонет и молит и клянется принести в жертву Господу двух козлят и бычка и снова стонет и ложится на нее этот узкогрудый пузатый тонконогий сын Израиля и пытается ублажить женщину а она извивается под ним и царапает себе лицо и визжит пусть Бог то и то со мною сделает и еще больше сделает и еще и еще еще еще…
После того как Адония, сын Давида, со слезами на глазах распрощался с прекрасной сунамитянкой Ависагой и каждый из них пошел своей дорогой, Аменхотеп, главный царский евнух, обратился ко мне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
…я сделал царем одного, но могу сделать и второго…
«…То и то пусть сделает Бог Авениру и еще больше сделает ему! Как клялся Господь Давиду, так и сделаю ему: „Отниму царство от дома Саулова, и поставлю на престол Давида над Израилем и над Иудою, от Дана до Вирсавии…"“
…И не мог больше возразить Иевосфей Авениру ни единым словом, ибо сделался подобен козьему меху без вина, съежился и поник от великого страха пред Авениром…
КОПИЯ ПИСЬМА
От Сераии, писца царя Давида — Баану и Рихаву, сыновьям Реммона, верным слугам царя Иевосфея. Да умножит Господь ваши силы для благого дела.
Мой господин царь получил ваше донесение и желает, чтобы вы были столь же усердны и впредь. Однако от вас не поступило никаких сведений о Мелхоле, дочери Саула, отданной в жены моему господину за сто краеобрезаний филистимлян. Царская казна в Хевроне выписала вам для последующего получения сотню голов скота каждому, а именно — по двадцать коров, сорок овец и сорок коз. За это вам надлежит…
(Остаток текста на черепке смазан. Но вряд ли Давид отдал бы двести голов скота за незначительную услугу.)
ЗАКЛЮЧЕНИЕ СОЮЗА
Победителю Голиафа и любимцу Господа царю Давиду — от главного военачальника Авенира, сына Нира. Да умножит Господь твое потомство, да будут дни твои успешны, а ночи сладостны.
Вот мое предложение…
...ибо разве единство не лучше розни, дерево не крепче ветвей? Не затем ли дал Господь силы тебе и силы мне, чтобы исполнилась воля Его? Единый царь должен стать над Израилем и Иудой, а над объединенным войском — единый военачальник…
…заключи со мною союз, и я отниму царство у дома Саулова и отдам тебе…
…если будет на то твое согласие, мой господин, я прискачу в Хеврон с двадцатью всадниками и затрублю у ворот трубою трижды в знак мира, а когда твоя труба затрубит трижды в ответ…
МЕЛХОЛА ТОСКУЕТ
Мудрейшему из людей, щедрейшему из правителей, великодушнейшему из князей, Давиду, сыну Иессея, царю Иуды — от Баана и Рихава, сыновей Реммона. Да уничижит Господь врагов твоих и да преумножит число друзей, чтобы их было больше, чем рыб в море.
Мелхола льет слезы сутра до вечера и тоскует. Фалтий скачет вкруг нее молодым козлом, голубит, ласкает и нежит ее, так что бедняжка не знает, куда ей деться, и с охами да ахами покоряется ему. Она взяла к себе пятерых сыновей своей сестры Меровы, внуков Саула: Мерова умерла, и дети остались сиротами.
А теперь об имуществе, записанном на нас от щедрот царских в хевронской казне. Конечно, всяк человек рад и задаром потрудиться ради исполнения слова Божьего, только мы люди небогатые, а, кроме того, нам еще надо кормить, одевать и вооружать наших солдат, потому двести голов скота или же их стоимость серебром — для нас что пригоршня песка умирающему от жажды. Ведь царь Давид могуществен, ему даже тысячу голов скота или две тысячи отдать нипочем.
КОПИЯ ПИСЬМА
От царя Давида — военачальнику Авениру, сыну Нира.
Я готов заключить с тобою союз, но при одном условии; требую, чтобы, явившись ко мне, ты привез с собою Мелхолу, дочь Саула; без нее не приходи.
КОПИЯ ПИСЬМА
Моему любезному зятю Иевосфею, царю Израиля в Маханаиме — от Давида, сына Иессея. Да осыплет тебя Господь своими милостями, да дарует Он тебя здоровьем, богатством и многочисленным потомством.
Верни мне мою жену Мелхолу, за которую я заплатил сто краеобрезаний филистимских; отец же твой, царь Саул, отдал ее…
(Примечательно, что уже в это время Давид считает себя достаточно сильным, чтобы приказывать своему царствующему зятю Иевосфею. Тот же и впрямь — знал он об этом или нет — находился в отчаянном положении: доходов никаких, верность колен Израилевых сомнительна, собственный дворец полон лазутчиков, главный военачальник ведет тайные переговоры с Давидом; короче, ему противостоял решительный противник, которому, судя по всему, благоволил сам Господь.)
ДЕЛА АВЕНИРА, СЫНА НИРА
Звезде Иуды, восходящей к зениту небесному, избраннику Божьему, царю Давиду, сыну Иессея — от Баана и Рихава, сыновей Реммона. Да исполнит Господь все ваши замыслы.
Иевосфей послал своих слуг за Мелхолой, чтобы забрать ее от мужа Фалтия. Авенир же обратился тайно к старейшинам Израиля, а также к вениамитянам: «Вы уже давно желали, чтобы Давид был царем над вами, теперь сделайте это: ибо Господь сказал Давиду: „Рукою раба Моего Давида Я спасу народ Мой, Израиля, от руки филистимлян и от руки всех врагов его"“…
(Здесь текст таблички обрывается. Другие таблички с тем же почерком содержат отрывки из иных донесений Баана и Рихава, сыновей Реммона.)
…Авенир пришел к царю Иевосфею и сказал: плохи наши дела, воины наши голодают и разбойничают по окрестностям, либо разбегаются по домам к своим семьям. Надо заключить мир и союз с Давидом, который царствует в Хевроне, чтобы собрать силы и опять воевать против него. Я поскачу к нему с двадцатью всадниками и трубою, которая протрубит трижды…
…и уговорю Давида…
…Иевосфей позвал нас в свой дворец, где он восседает на троне меж двух деревянных херувимов, покрашенных желтой краской, потому что у него совсем нету золота. Иевосфей сказал нам: «Знаю, вы и ваши люди верно служили дому отца моего Саула и вы сделаете то, что угодно Господу. Авенир поскачет в Хеврон с двадцатью всадниками и с моей сестрой Мелхолой, которую я забрал от Фалтия; там он должен заключить с Давидом мир и союз, чтобы потом мы смогли опять воевать против него. Но пусть Бог то и то со мною сделает, если Авенир не задумал предать меня сыну Иессея, ибо была у нас ссора, мы поругались из-за Рицпы, наложницы моего отца, и Авенир грозил мне, что поставит на престол Давида над Израилем и над Иудою, от Дана до Вирсавии; он думает, я позабыл о ссоре, однако я помню каждое слово, ибо не глупее Авенира. Поэтому я велю вам, Баана и Рихав: скачите со своими отрядами следом, нападите на Авенира, поразите под пятое ребро, принесите мне его голову, а за это я сделаю вас военачальниками и откажу вам десятину от колена Ефремова; мою же сестру Мелхолу приведите ко мне в целости и сохранности…
(В архиве Сераии нашелся еще один черепок, представляющий определенный интерес. Судя по содержанию и почерку, это было еще одно донесение от Баана и Рихава.)
..что касается распоряжения царской казне отписать нам для последующего получения триста пятьдесят голов скота каждому, а именно по девяносто коров, десять быков, сто двадцать пять овец и сто двадцать пять коз, либо их стоимость серебром, то на такие условия мы согласны; сердца наши обливаются кровью от известия, что сын Иессеев находится в стесненных обстоятельствах, а потому не может вознаградить нас за оказанные услуги полной мерой.
Оценка — не мое дело. Я лишь отбираю факты и привожу их в некоторый порядок, ведь я — только скромный служитель в доме знания: моя задача — по мере сил восстановить события, понять их ход. Но у слова своя жизнь, которая противится усекновению, насилию, обузданию; слово — двусмысленно, оно скрывает истину и обнажает ее одновременно, поэтому за каждой строкой притаилась опасность.
Господи Боже мой, почему изо всех Твоих чад именно я избран для того, чтобы вернуть мертвого царя из его могилы? Чем больше я узнаю про него, тем больше сливаюсь с ним; он словно нарост, опухоль на теле моем; хочу выжечь его и не могу.
Иоав наверняка знал, что произошло, когда Авенир приехал к Давиду. Но Иоав больше ничего мне не скажет, да я и сам опасаюсь навещать его без разрешения Ваней, который относится ко мне с подозрением.
Значит, остается только принцесса Мелхола, ведь она прибыла из Маханаима в Хеврон вместе с Авениром. Ей ли не помнить тогдашних событий? Однако Мелхола меня к себе не зовет, а я — кто я такой, чтобы требовать приема у царской дочери, которая дважды была женой царя?
В конце концов я послал к Аменхотепу человека с пожеланиями долгих лет жизни и благополучия, а также с просьбой уделить мне немного своего драгоценного времени. Аменхотеп ответил, что послезавтра в полдень мог бы отобедать со мной в харчевне, которую царское ведомство по делам харчевен и гостиниц открыло для сынов Израиля, подвизающихся на художественном поприще, то есть певцов, сказителей, гусляров, трубачей, храмостроителей, мозаичников, а также для составителей ученых трактатов о том, как следует петь, рассказывать легенды, играть на гуслях и трубах, строить храмы и складывать мозаики.
К назначенному сроку я пришел в эту харчевню, меня провели во вполне просторную залу, набитую, однако, людьми, толпящимися вокруг вертела, на котором весьма неопрятный повар жарил довольно-таки старого барана; того, кто смог урвать кусок мяса, оттесняли те, кому пока ничего не досталось; раздавалась брань, слышались вопли. Среди давки я заметил Иорайю, Иаакана и Мешулама, сказителей предания о великой победе Давида над Голиафом. Каждый из них размахивал здоровенной костью с ошметками мяса и без разбора лупил ею по голове любого, кто подворачивался под руку; увидев меня, они бросились ко мне с криком: — Господин, подтверди этим обжорам, что нас, как знатоков своего ремесла, приглашали в комиссию по составлению Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д., стало быть, у нас есть полное право вкусить от сего дара Божьего, который жарится на вертеле; кое-кто из присутствующих хоть и учен, но низок в поступках, завистлив, а потому отказывается признавать нас, потому и достались нам лишь эти мослы, вчерашние объедки.
Я подтвердил, что Иорайю, Иаакана и Мешулама приглашали в царскую комиссию, где они рассказывали предания о великой победе Давида над Голиафом, причем их тексты совпали дословно; пророк Нафан назвал это чудом.
Иорайя, Иаакан и Мешулам вновь завопили:
— Вот именно! Слыхали, искусники с тонкими голосами и изысканными манерами, не желающие уступить простым сказителям народных преданий ни кусочка от дара Божьего? Слыхали, что мы совершили чудо? Погодите, настанет срок, Господь прогонит вас от котлов мясных, а царские денежки потекут в наши кошельки, ибо вам с вашими выкрутасами, цветистостью и изысками не понять, что от вас требуется, вам никогда не расположить к себе таких вельмож, как пророк Нафан.
Толпа почтительно расступилась и пропустила Иорайю, Иаакана и Мешулама к вертелу, где они отодрали себе от курдюка по куску сала, а от филейной части по куску мяса, после чего вернулись назад, примостились у моих ног и принялись жадно чавкать. В это время два охранника гаркнули с порога:
— Расступись, подонки! А ну, подхалимы, льстецы и лизоблюды, дай пройти могущественному и благородному господину Аменхотепу, главному царскому евнуху, под присмотром которого находятся жены и наложницы царя, а также вдовы отца нашего царя!
— Все низко поклонились, некоторые даже пали ниц прямо на пол среди объедков и мусора. Аменхотеп явился во всем своем великолепии. Смотритель харчевни почтительно приветствовал его; проходя через залу мимо вертела, Аменхотеп приподнял расшитый край своих дорогих одежд, покачал головой, сокрушаясь о диких нравах сынов Израиля и о вони, исторгаемой бараньей тушей; меня же он милостиво пригласил знаком следовать за собой. Нас проводили в отдельные покои с видом на тенистый садик, на столике перед нами стояли блюда с изысканными кушаньями — маринованными луковицами, свежим зеленым луком, нежнейшими анчоусами, грибами в уксусе, а главное — гордостью здешнего повара — ягнячьими глазами, глядящими на нас сквозь полупрозрачный кисель, который египтяне называют студнем. Смотритель хлопнул в ладоши, к нам подбежали три юные подавальщицы, нагие до пояса — их нежные груди подрагивали при каждом шаге; они принесли черепаший суп, превосходное белое вино из царских виноградников Ваал-Гамона, а также пропитанных маслом и запеченных в виноградных листьях неоперившихся голубков, охлажденную в колодце дыню, яблоки с сыром и чашу сладкого темного вина из сушеного винограда.
Закончив трапезу, Аменхотеп вытер губы салфеткой из тонкого биссийского полотна и проговорил:
— А обед недурен, не правда ли, Ефан?
Я поддакнул ему, сказал, что отобедал с огромным удовольствием и вообще не мог себе представить, насколько великолепно обслуживают и готовят в харчевне, принадлежащей правительственному ведомству.
Аменхотеп философски заметил:
— Значит, Ефан, далеко не все, что делают слуги правительства, бывает скверно, некачественно, не отличается выдумкой. Заимей хорошие отношения со смотрителем сего заведения, подмажь его соразмерной мздой, тогда и ты получишь изысканные яства, и приветят тебя. Если же полагаться лишь на людскую добросовестность и верность долгу, то обслуживать тебя станут в последнюю очередь, а то и вовсе не станут, в супе же у тебя окажется песок, в колбасе — волосья.
— Печально, — сказал я и отпил сладкого темного вина. — Но разве не должны люди следовать Закону, слову Божьему, заветам мудрецов и пророков?
Аменхотеп внимательно взглянул на меня из-под своих подкрашенных век:
— Удивляюсь я тебе, Ефан. Вот ты изучил события недавнего и далекого прошлого.
Разве ты не заметил, что мысль человека странно раздваивается, как раздваиваются и речи его. Кажется, будто мы одновременно живем в двух разных мирах: один — тот, который описан в учениях мудрецов, судей, пророков, а о другом вроде бы нигде не говорится, однако он не менее реален; в первом мире правит Закон и слово Божие; законы второго не писаны, но блюдутся так же строго. И подобная двойственность духа — благо, ибо иначе человек не смог бы жить так, как того требуют от него законы реального мира, одновременно следуя учениям мудрецов, судей и пророков; в отчаяние впадают лишь те, кто берет на себя постижение этой двойственности и пытается подчинить жизнь учению. Нет возврата назад в райский сад Эдемский, о котором я читал в ваших книгах, никто не может сделать несвершившимся грех вашего прародителя, вкусившего от древа познания добра и зла, люди научились жить с этим знанием.
— Острота ума вашего поразительна, — сказал я. — Вы затронули самую важную проблему моей работы над Книгой царя Давида: моя мысль тоже раздвоена, ибо я знаю одно, а говорю совсем другое, или говорю то, чего не думаю, и думаю то, чего не говорю, или хочу сказать то, чего не должен думать, и хочу узнать, чего никогда не смогу сказать, а потому верчусь в кругу, как собака, которая, силясь поймать блоху, кусает себя за хвост.
Нерешительно улыбаясь, я, из опаски запутаться еще больше, изложил без обиняков мою просьбу: хочу, дескать, еще раз переговорить с принцессой Мелхолой, чтобы расспросить ее насчет некоторых событий и обстоятельств, а поскольку Аменхотеп поставлен над царскими женами и наложницами и вдовами отца царя, то я рассчитываю на его помощь. Подкрашенные веки прищурились.
— Я тебе друг, Ефан, сам знаешь. Однако принцесса Мелхола уже дважды беседовала с тобой, причем без свидетелей, и это обратило на себя внимание. Мудрейший из царей Соломон спросил, почему ты не докладываешь ему о том, что обсуждалось в ваших беседах с принцессой. В этом, видимо, нет особой нужды, объяснил я царю, ибо все, что обсуждалось в обеих беседах, будет включено в Книгу царя Давида; царь возразил, мол, еще неизвестно, куда заедет тот, кто слишком доверился ослу, а с Мелхолой неприятностей хватило и Давиду, его отцу.
Уставившись в свою пустую чашу, я со страхом подумал: о чем, интересно, говорили царь с евнухом на самом деле?
Аменхотеп сделал знак подавальщице, чтобы она наполнила мою чашу. Я вновь отпил темного сладкого вина, прислушиваясь к гортанному голосу египтянина.
— Ладно, Ефан, — говорил он, — не хмурься; может, Ангел твоего Бога еще переменит настроение Соломона, а, может, Мелхола опять захочет поделиться с тобой своими воспоминаниями. Зато у меня есть для тебя приятная неожиданность, хороший хозяин всегда прибережет гостю на сладкое самое интересное. — Аменхотеп жеманно заломил руки, загадочно улыбнулся и добавил: — Ты всегда интересовался прошлым, сдувал пыль с древних табличек, вглядывался в следы давно минувших лет. А я отведу тебя туда, где История творится сегодня, и ты, Ефан, увидишь ее собственными глазами.
….То ли вино то ли аромат цветов то ли жара то ли благовония этого кастрированного сына египетской шлюхи кружат мне голову до чего сильны его тонкие пальцы он сжимает мою руку наблюдая как творится история для этого он прильнул к просвету в живой изгороди за которой вот-вот сольется влюбленная пара интересно сколько еще похотливых глаз следят за этой парочкой Боже мой да ведь это же Адония верхней частью лица вылитый отец Давид зато губами и подбородком похожий на начальника лучников к которому некогда воспылала страстью его мать Аггифа… он стонет… Ависага… А-ви-са-га… тянется к ней будто она Ангел Божий только весь из плоти зрелой сочной плоти о эти глупые глаза этот глупый рот ну можно ли придумать что-либо более глупое чем прийти сюда на свидание к брату Соломона но глуп и Адония хорош из него был бы царь если в голове у него одна сунамитянка пожалуй тут он пошел в своего отца ведь и Давид не мог противостоять своим страстям он мог убить из похоти но никогда не стал бы так по-дурацки рисковать своей жизнью как его глупый сын который стонет А-ви-са-га срывая с нее покров за покровом а она покачивает бедрами проклятый евнух раздавит мне руку разве он способен что-либо чувствовать кроме умозрительного наслаждения а может ему доставляет извращенное удовольствие видеть как путается в своих одеждах уже немолодой любовник спеша освободиться от них о Боже неужели он Твое подобие неужели все мы выглядим так как сей узкогрудый пузатый тонконогий сын Израиля стонущий А-ви-са-га наверно это все-таки от вина от аромата цветов или от жары мне дурно меня тошнит когда творится История хорошо бы не извергнуть из себя черепаший суп пропитанных маслом и запеченных в виноградных листьях голубей дыню яблоки с сыром слава Богу он отпустил мою руку этот вонючий пес который остался жив по ошибке своих вонючих предков когда Господь поразил всех первенцев в Египте он беззвучно смеется над Ависагой над ее перламу-трово-розовой кожей полными грудями над Ависагой которую выбрали изо всех дочерей Израиля чтобы ходить за Давидом когда он уже состарился и вошел в преклонные годы и никак не мог согреться а теперь она ласкает Адонию стоя перед ним на коленях он закатывает глаза и стонет и молит и клянется принести в жертву Господу двух козлят и бычка и снова стонет и ложится на нее этот узкогрудый пузатый тонконогий сын Израиля и пытается ублажить женщину а она извивается под ним и царапает себе лицо и визжит пусть Бог то и то со мною сделает и еще больше сделает и еще и еще еще еще…
После того как Адония, сын Давида, со слезами на глазах распрощался с прекрасной сунамитянкой Ависагой и каждый из них пошел своей дорогой, Аменхотеп, главный царский евнух, обратился ко мне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28