– Делала.
– Правильно.
– Посоли.
– А где соль?
– Неужели не достала?
– Ты понимаешь, какое дело, соль теперь стала вредна мне.
– Ну, немножко можно. Я сейчас найду.
– Не утруждайся, я перетерплю. Я в последнее время привык есть натурально все без соли.
– Но без соли не вкусно, – ни яйца, ни помидоры не вкусны. Бери помидоры.
– Спасибо. У тебя припасен нож?
– Конечно.
– Нет, я таким не хочу, у меня есть складной. Я давно его беру в дорогу.
– Кушай еще яичко, что ты одно только взял?
– Он у меня в каких не бывал переделках. Вот я его салфеткой протру. Салфетки еще есть? Ага, вот, кажется, несут чай. Молодой человек, а нам? Мы заказывали.
– Да, мы заказывали. Три, или нет, четыре.
– Ты расплатишься? Ах, после? Ну, не ищи, не ищи, после. Как это он мимо нас вознамерился пронести?
– Он невнимателен. Что хотят, то и творят. Картошка в этой коробочке.
– Ну, у тебя, Галочка, целый пир развернулся.
– Да что ты, всего понемногу.
– У меня глаза разбегаются.
– Делай бутерброды. Сыр намазывай плавленый, масло.
– А масло где ты брала, в универсаме?
– Не в нашем, а в том, в другом, на перекрестке с Вербицкого.
– Это в мою сторону?
– Да ты его знаешь, соседний.
– Хлеб что-то крошится.
– Значит, свежий.
– Да что ты?
– Он даже еще теплый. Видишь, крошки мягкие. Ты не смахивай их на пол, не сори.
– Я люблю, когда корочка не рыхлая или влажная, а хрустящая, и знаешь, дух такой, как если каким-то маслом растительным пропитали.
– Этот хлеб вкусный.
– Дарницкий?
– Нет, не дарницкий, бородинский что ли.
– Бородинский, если мне память не изменяет, из отрубей и с тмином всегда продавался.
– С тмином таллинский.
– И бородинский.
– Нет, бородинский нормальный, я это хорошо знаю, потому что тмина и запаха не выношу. Вынимай картошку. Она в маслице, осторожно.
– У тебя такие специальные коробочки.
– У меня в каждой свое. Вот тебе обязательно съесть вот это.
– Но послушай, от одного вида уже слюнки побежали. Это жареное?
– Конечно.
– Я ведь его очень люблю.
– Кушай.
– А ты? Бери тоже, огурчики, кабачки.
– Я так, укушу чего-нибудь. Мне видеть тебя отрадно. Когда кормишь, уже одним видом сыт. Ешь кабачковую икру. Осторожно, вот, ложечкой.
– Помидоры ароматнейшие, кожица не толстая, цвет глаз режет, и сладкие, ты не поверишь.
– Если капнешь, вытри салфеткой.
– Ну что ты, я осторожно.
– А здесь немного колбаски.
– Ты посмотри, какая душистая. Это сырокопченая?
– Это из нашего универсама. Там, знаешь, отдельный человек выделен на порезку. Раньше по просьбе продавцы резали, но на машине не справлялись, и теперь специальная девушка обучена. Это на машине порезано.
– Очень тонко.
– А как ты думаешь, можно так порезать вручную?
– Никогда. Это невозможно. Посмотри, она же светится! Мясная часть красненькая, а кусочки сала прозрачные. Это просто невероятно порезать вручную.
– Вот я так и говорю: девушка специальная на порезке.
– Нет, нет, нет, это руками ни в коем случае нельзя порезать.
– Еще есть сыр пошехонский, возьми ломтик.
– Ты меня даже удивила.
– Что такое?
– Сказать, что она порезана вручную.
– Ох, ты, господи. Кушай. Скоро тебе достану курицу.
– У тебя и курица есть?
– Без курицы никак в поезде нельзя.
– А скажи на милость, жареная или тушеная?
– Жареная.
– И корочка зарумяненная?
– Корочка была очень аппетитная, и сок на ней запекся, но может, теперь немного полежала и уже не такая ломкая, а слегка размякла.
– Это все равно. Доставай ее скорей. Если корочка при готовке была румяной, а местами и полопалась, то уже не страшно хранение, она останется вкусной.
– Но уж ты все доешь: огурец, буженинку. Вот этот кусочек: на нем много сала, оно размазывается и мягкое, как мороженое.
– Ты тоже кушай.
– Я буду.
– Угощайся чем-нибудь.
– Ты на меня не обращай внимания. Наедайся. Положи это на хлеб, горошек из банки бери, и с укропом.
– Да, я, признаться, малость проголодался.
– А ты знаешь, в поезде голод, почему-то, всегда преследует.
– Да, это необъяснимо.
– Вроде бы и поел, и не делал ничего, а снова кушать хочется. Но лучше, несомненно, есть фрукты.
– А у меня от них изжога.
– Ты мало ешь их, и не привык.
– Я больше мясо люблю.
– Нет, фрукты очень полезны. Чтобы сохранить красоту и молодость, необходимо съедать хотя бы по два яблока в день, один апельсин, персик, гранат, миндальные орехи о пол ананаса.
– Да что ты!
– Так все красавицы поступают. Это даже за проверкой далеко не следует ходить. Я читала всякие журналы.
– И бананы нужно есть?
– Ты знаешь, оказывается, они бесполезны.
– Они мне вообще противны.
– Нет, на вкус они привлекательны, и раньше поговаривали, что в них много калия, а теперь выяснилось, что ничего толкового в них нет.
– Да меня от бананов мутит.
– А калия много в фейхоа. Или нет, там много йода.
– Ну что ты у меня за разумница!
– Я постоянно за собой слежу, иначе разонравлюсь тебе.
– Нет, нет, ты мне не разонравишься.
– Это тебе так кажется. Ты не замечаешь, как я тружусь, ты все воспринимаешь естественно. Это правильно.
– Но какие тут хрящики! Сразу не раскусишь, с зубов соскальзывают.
– Наверное, я не додержала.
– Наоборот, это еще вкуснее.
– Только, ради бога, не высасывай из костей мозги.
– Я их люблю, они сочные.
– В них все вредные элементы скапливаются.
– Ты думаешь?
– Я уверена. Кур чем только не кормят. Это же не домашние куры. Когда приедешь, попробуешь, каковы домашние куры.
– Ну, эта тоже ничего. А там что у тебя? Ради бога!
– Это сюрприз.
– Я всегда знал, что ты великая искусница.
– Я даже сделала двух сортов, ну случай, если один тебе придется не по вкусу.
– Что ты, я всегда этому обрадован. Осторожно! Сыпется.
– Я отрежу кусочек.
– Разрезай сразу все. Дай-ка возьму. Что за объедение. Очень вкусно.
– Правда?
– Бесподобно.
– А еще есть, ты, правда, теперь не захочешь, вот такие. Сейчас открою коробочку.
– Ты меня поражаешь. Я снова и снова удивляюсь твоему умению.
– Да они и не получились.
– Не наговаривай на себя, я уверен, они вкуснее прежнего. И чай здесь удачный. Послушай, Галочка, нам очень повезло, мы едем с тобой как в купейном вагоне. Нам несравненно повезло с соседями. Они попрятались к себе наверх и места не занимают, и мы можем беспрепятственно с тобой беседовать и принимать какие угодно позы.
– Да, мы как хозяева тут. Будешь еще чего-нибудь?
– Я больше не могу.
– Есть маленький арбуз и дынька.
– Помилуй, пожалей меня.
– Может, оставим на утро?
– Я бы с радостью, но сил нет. Я чрезвычайно сыт.
– Тогда буду убирать.
– Постой, я помогу.
– Ничего, я сама, к тому же, ты не знаешь, что и куда прятать.
– Но дай, я хоть вынесу мусор. Эту газету можно рвать?
– Она не понадобится нам больше. Вся пропиталась маслом.
– Тогда я в нее соберу кости.
– Да, и очистки возьми.
– Там у туалета должен существовать помойный ящик. Я сейчас вернусь. Ты не стели сама.
– Хорошо, хорошо.
…
– А знаешь, давай покуда не будем стелиться.
– Давай.
– Полежим так.
– Без расстилания?
– Без расстилания. Это где же мы едем?
– Да не понятно.
– Постой, постой, что же это за область? Как ты полагаешь? Что там должно быть по времени? Ведь уже поздно.
– Я совершенно не представляю.
– А какие у нас по пути были станции?
– Да я и не знаю.
– Видишь ли, я этим маршрутом практически никогда не ездил. Кроме Ромодана и не помню ничего.
– Ромодану еще рановато.
– Ты считаешь?
– Ромодан ночью.
– А который теперь час? Постой-ка, ничего не разберу. Девять? Десять?
– Мне сдается, десять.
– Да послушай, все одиннадцать! Я нарочно вынес часы на свет, – одиннадцать.
– Не может быть, светло еще.
– Но уже темнеет. Замечаешь?
– Темнеет, значит, – одиннадцатый час. Ты часы заводил?
– У меня часы, я тебе доложу, с пятьдесят четвертого года. Так вот. Надежные. Но бог с ними. Хорошо.
…
– Правильно мы с тобой поехали.
– Правильно.
– А самолетом было бы не интересно, да и дорого
– И опасно.
– Не думаю, чтобы опасно. Не часто же случается.
– Очень опасно. Мы могли бы упасть и разбиться.
– Не надо говорить напрасно. О плохом лучше не вспоминать. Когда предполагаешь худшее, оно и случается.
– Ты понимаешь, какое дело, мы ведь можем попасть в аварию и на поезде.
– Да господь с тобой, мы благополучно доедем.
– Дай-то бог. Но мне сейчас что-то не по себе стало.
– Что такое?
– Нам теперь хорошо?
– Хорошо.
– Никто не мешает, мы вместе. И, кажется, так всегда будет. Но через какой-нибудь час или даже минуту может произойти чрезвычайно ужасное, и мы неожиданно умрем.
– Что ты говоришь такое.
– Всякое бывает.
– Постучи по дереву.
– Мы все потеряем: и разнообразие это, и приятности общения, и тепло, и свежий ночной ветер.
– Нет, этого не должно быть.
– Например, на переезде мы столкнемся с автобусом. Тепловоз сойдет с рельс и опрокинет за собой вагоны: они как домино повалятся с насыпи. Мы со своих мест слетим, и все.
– Что все?
– Все закончится. Я ударюсь, к примеру, виском об угол столика, а тебе распорет печень.
– Перестань, Володя.
– Или пожар. Умирать от дыма, наверняка, мучительнее.
– Зачем ты этот разговор завел?
– Видишь, какое дело, мы же можем в любой момент потерять друг друга. Навсегда. Мы ведь когда-нибудь расстанемся навечно. Мы об этом не вспоминаем, а так будет. А вдруг, это произойдет сегодня ночью, в поезде? Я вдруг испугался этого.
– Я знаю твердо, что Бог каждому свой срок отмерил. Сколько положено, столько человек и живет. Это по божеской части, а не по нашей, сроки блюсти. И нечего преждевременно в будущее заглядывать. Давай стелиться и спать. Что ты молчишь? Что опять задумал?
– Всего хуже, что нас могут запросто убить.
– Час от часу не легче. Кому же мы помешали?
– Да просто так, из нечего делать. Меня, тебя, соседей за стенкой. Как раз плюнуть. Мы же ничего не успеем предпринять.
– Володя, давай укладываться.
– Ты знаешь, мне страшно.
– Не бойся ничего. Без божьего ведома ничего не произойдет.
– Быть может, он уже идет.
– Кто?
– Убийца. Мы уляжемся, а он из-за паршивого кошелька или по извращенной своей прихоти взрежет нам животы. И будет очень больно.
– Ну что ты, Володя, прекрати.
– В мягкий беззащитный живот острым ножом, – это ужасно больно. И никак не исправить, не вылечить. Только умирать беспомощно. Мы же абсолютно, понимаешь, абсолютно не защищены. И обидно умереть от руки ничтожества какого-то, урода морального. Почему это ему разрешается?
– Это никому не разрешается.
– Но если есть такая возможность: делать больно и убивать, значит, она может использоваться. Значит, она не по оплошности оставлена. Не возможно оживить мертвеца и камень превратить в младенца. А убить живого – пожалуйста. Это что же, проверка такая?
– Нам этого не понять.
– А тому, кто убивает и мучает, приятно. Он свою силу осознает. Ведь есть такие, что убивают с легким сердцем. И ничего ему после не воздается. Например, на войне.
– Ты не суди, откуда ты можешь про всякого знать? Давай ложиться.
– Мне страшно, Галочка, за всех нас.
– Не бойся, положись на провидение и будь честен. Я рядом с тобой.
– В какие переделки не попадал, чего не повидал, но так страшно никогда не было. Не чувствовал себя никогда столь беззащитным.
– Успокойся, все будет хорошо.
– Ты думаешь?
– Я уверена.
– А я вот вспомнил случай…
– Хватит. Снимай второй матрац.
– Ты обо мне очень хорошо заботишься. Мне очень приятно.
– И мне приятно. Позволь, я постелю тебе.
– Постели.
– Мы ляжем, послушаем, как колеса стучат, и уснем.
– Ты быстро засыпаешь?
– Особенно в поездах, при равномерном покачивании. Но я тебя дождусь, прежде тебя не стану засыпать. Ты слышишь, Володя? Что ты молчишь?
– Я в окошко выглянул. Где-то едем мы.
– Устраивайся поудобнее. Ты любишь на боку засыпать или на спине?
– Я, видишь ли, на спине храплю.
– Тогда укладывайся на бок.
– Хорошо.
– Свет тебе не мешает.
– Нет, ничего. Он тусклый.
– Ну, спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
– До завтра.
– До завтра.
– Спи.
– И тебе.
…
Среди спящих, как галки на возвышениях, тополей, в безветренных, обвисших плащах, проплывал облитый фонарями полустанок и принакрытые плотными тенями – его обитатели – лавочки, заграждения, платформы. Насыпи беззвучные уходили из ярких кругов, темными окнами блестели здания. Силуэтом вот проплыл какой-то завод за тополями, с трубами, – медленное движение – с вышками и фермами. Освещенные ворота для въезда, с собаками в глубине. Пологий тротуар, где – никого. И уплыли. Набегали, не спеша, столбы и мохнатые ветви, обмотанные тенями, и увитые тенями, и – уплывали. Резкий фонарик на переезде, где – никого. И уплыли. И тянулись потом бесконечными очередями богатые на запахи – ночные мазутные благовония и ароматы лип – посадки, где в чащах мусор и железнодорожный лом, но спрятанный тьмой и крапивой, и – запахи. И тянулись бесконечное долго, но внезапно с одного края рвались и шли зазубринами, и отклонялись круто в сторону, а упругой дугой, как черной стали косой, загибалось на красном крае заката поле. Величественные мелодии: непостижимые реки под мостами, небо закатное и полоса. Величественные условия для сна. Не обнаруживаемые вербы в теплой ночи. Один огонек светился за холмами в какой-то хате, все потухли давно, а он светился. И туманы, привстающие с колен, и вольный простор.

1 2 3