Только Датту не отступился от Реми и любил ее сильнее прежнего. Владыка Гурджана – Горный дух – предостерег его еще раз. Рассказчику доподлинно известно, что однажды он заставил Датту целую ночь напролет проплутать в снежном буране. Это была страшная ночь. Датту то слышал гневный голос владыки Гурджана: «Отступись от Реми! Реми никогда не будет твоей!», то ему чудилось, что он слышит блеяние овец и коз и что где-то рядом под тунговым деревом ярко пылает костер. Все это было делом рук Горного духа – владыки Гурджана. Всю ночь проплутал Датту в буране, когда же на другой день он вернулся домой, то все узнали, что он перестал видеть одним глазом, а большие пальцы его ног навсегда почернели. Но Датту по-прежнему страстно любил Реми.
– Ну, а потом что? – вздрагивая, спрашивает рассказчика один из пастухов.
Такие рассказы можно постоянно слышать в Гурджане. Они повествуют о любви, в них полно детской фантазии, наивностей, почтения и страха перед суровой, полной угроз, непонятной природой. В них нет ни искусных художественных приемов, ни кульминационного пункта, ни сюжета. Что придет в голову пастуху, о том. он и рассказывает. Рассказ свободно, вольно льется сам собой. Как блестящая красивая нить разматывается с шелкового кокона, так фантазия рассказчика яркими штрихами рисует какую-нибудь удивительную историю, и, таким образом, мало-помалу рождается рассказ. Рассказчик до этого никогда и ни от кого его не слышал, и ему самому не известно, «что было потом», но он продолжает рассказывать. Кругом – ночная тишина, горит костер, а в воображении занятых вязанием пастушек возникают прекрасные образы Датту и Реми.
Но Риве нет никакого дела до подобных поэтических историй, он не любит их слушать, он недоволен тем, что, оставив горные вершины, мы избрали местом стоянки этот крохотный поселок в долине. Его зоркие орлиные глаза находят большее удовольствие в выслеживании дичи среди гор. Его не интересуют ни эти женщины, похожие в отблесках костра на раскрашенных марионеток, ни пастухи, играющие на своих дудках, ни рассказы о недобрых проделках владыки Гурджана. Словно горный солдат, он нетерпеливо стремится в сражения с природой, ураганами и самой смертью. Он ничего не знает о том, какой огонь запалила в моей душе неверность Аоши, не ведает о том, что здесь, в заснеженной долине Гурджана, вспыхнуло пламя еще одного костра. Он рад хвалить только один-единственный аромат. Когда ему удается иногда подстрелить мускусного оленя, он тотчас же крепко нажимает кулаком на его мускусную железу, и тогда из мускусного мешочка исходит крепкий мускусный запах. Олень бьется в смертельной агонии, жизнь вместе с запахом мускуса уходит из его тела. Рива наклоняется над своей добычей, крепко перехватывает рукой мускусный мешочек, ножом подрезает его края и отделяет от туловища зверя. Говорят, что если, подстрелив мускусного оленя, тотчас же не перехватить рукой его мускусную железу, то мускус вскоре уходит в тело животного. От железы в таком случае не исходит никакого аромата, и мускус в ней – не мускус, а что-то вроде комочка жира. Рива готов хвалить только мускус. Острый запах сыра вызывает у него отвращение. Волосы Зи Ши, ее одежды, все ее тело пропитано этим острым запахом. Рива никак не может понять, как это такой сахиб, как Джагдиш, может любить Зи Ши. Да и сам Джагдиш, должно быть, был удивлен этой новой страстью. До этого не раз и не два оба мы влюблялись в женщин горянок, но за любовь эту мы всегда платили деньгами, одаривали женщин шелковыми платочками и называли эту любовь поэтическим увлечением или временной женитьбой. Но на деле это было всего лишь: «увидел, победил и бросил».
Должно быть, тот снежный буран был повинен в несчастье Джагдиша; увидав тогда Зи Ши, он так увлекся, так полюбил ее, что, кроме нее, для него перестало существовать все остальное. Джагдиша не интересовали ее приданое, образование и благовоспитанность. Да и Зи Ши, должно быть, не имела обо всем этом ни малейшего представления. Он собирался жениться на Зи Ши. Жениться! Понимаешь ли ты, друг! Джагдиш хотел жениться на этой отважной девушке горянке, которая в глаза не видала даже самой обыкновенной софы, у отца которой нет ни клочка земли и которая по своим повадкам походила на вольную дикую птицу. Наверное, никогда еще ни с кем не сыграл Горный дэв – владыка Гурджана – более злой шутки. Но Джагдиш ничего не мог поделать. Сколько раз принимался я уговаривать его: «Ты что, с ума спятил? Жизнь в Гурджане – это пастушья бездомная жизнь. Современный человек уже далеко ушел от такой дикой примитивной жизни. Он не живет под тунговыми деревьями, а строит для себя большие города. Он не довольствуется теперь одними только маслом да сыром, ему стали доступны сотни других прелестей жизни. Зи Ши – все равно что горная муха. Спустишься с ней вниз, в долины, и палящее солнце тотчас же обожжет ей крылья, ты ее тогда просто возненавидишь. Подумай, что ты делаешь! В условиях, к которым ты притерпелся, такой человек, как Зи Ши, не сумеет прожить и дня – она задохнется там. Небо городской жизни узко и ограничено. Там нет ни заснеженных горных вершин, ни зеленых лугов. Зи Ши скорее подойдет как экспонат для зоопарка, а не для того, чтобы быть твоей женой. А кроме того – принимается ли в расчет любовь в нынешних браках? Конечно, в былые времена любовь, может быть, и имела место, но разве может иметь место любовь в современной жизни, при ее теперешней организации? В обществе, в котором мы живем, вполне возможно просунуть верблюда сквозь игольное ушко, однако любовь в нем не принимается в счет. Вот вернешься из Гурджана, вспомнишь мои слова! Вспомнится тогда тебе Аоша. Ведь Зи Ши не знает даже, что такое кино. Что ты мне ведешь ребячьи речи? Все начнут потешаться над тобой. Люди станут говорить, что, мол, Джагдиш раздобыл какого-то зверя из зоопарка!»
Но Джагдиш ничего не мог поделать с собой. Может быть, впервые в жизни он полюбил по-настоящему, и любовь эту он не купил за шелковый платок. Любовь его походила на какое-то удивительное пламя, которое освещало изнутри все уголки его души. Это была болезнь, справиться с которой ему было не по силам.
Джагдиш и Зи Ши теперь не разлучались ни на минуту. Сначала Зи Ши ходила вместе со всеми на охоту. Она быстро научилась владеть ружьем и за короткий срок сделалась прекрасным охотником. Глаза ее ничуть не уступали в остроте орлиным глазам Ривы. Но потом Джагдиш и Зи Ши стали уходить на охоту вдвоем, а мы с Ривой отправлялись в другую сторону. Изредка мы случайно сталкивались с ними где-нибудь в узкой долине. Они шли, взявшись за руки, ружья были закинуты за плечи, в сумках – дневная добыча, в глазах светилась любовь друг к другу. Порой на склоне дня я замечал их на краю какого-нибудь высокого обрыва. Они стояли спиной ко мне, рука Джагдиша обнимала талию Зи Ши, а голова Зи Ши лежала на его плече. Черные стволы их ружей издалека походили на тонкие деревца, держась за которые они стояли там у обрыва. Они пристально смотрели вдаль, на долины, которые начинали уже понемногу затягиваться туманом. Расплавленное золото солнца, казалось, плавало в его белых волнах. Вокруг была разлита первозданная тишина, и в этой тишине слышалось только биение двух сердец. Я слышал песню их сердец.
Но Рива неожиданно вскидывает ружье, раздается гром выстрела, и, сраженная пулей, на землю падает снежная куропатка. Джагдиш и Зи Ши вздрагивают, словно по золотым струнам их мечтаний вдруг изо всех сил ударили молотом. Гром выстрела, многократно повторяясь в долинах, разносится далеко кругом, словно это гневный голос самого Горного духа – владыки Гурджана!
Джагдиш не мог ничего поделать с собой. Конечно, он сознавал, что любовь его не сможет процветать там внизу, и он хотел продолжить до бесконечности свой прекрасный сон. Но сновиденья в конце концов остаются сновиденьями. Это особый абстрактный мир. Когда сновиденья сталкиваются с реальным миром, в котором мы живем, то они лопаются, словно дождевые пузыри, и даже не слышно, как они лопаются. Некоторые, живя в этом мире, делают попытки вечно продлить свои золотые сны. Истинная любовь, истинная гуманность, истинное братство, истинное равенство… дождевые пузыри, столкнувшись с каменной скалой общества, в котором мы живем, разлетаются в прах. Эти люди не отдают себе отчета в том, что подобные явления не могут иметь места, не могут развиваться в отравленной атмосфере нашего общества. Для них необходима иная, чистая, атмосфера. Для того чтобы они могли жить, нам нужно стереть, вычеркнуть, словно неверно написанную букву, весь этот старый мир и построить на его месте новый. Джагдиш знал, что сказать это легко, но очень нелегко сделать!
Иногда мне начинает казаться, что Джагдишу и на самом деле удалось на века продлить свой прекрасный сон. Никогда не забыть мне той бурной ночи, когда, сидя под тунговым деревом, я, Рива и старик гном всю ночь напролет ожидали возвращения Джагдиша и Зи Ши. Удары бешеного ветра тесно сбили в одну кучу стадо, животные лежали, спрятав морды под брюхо друг другу, и стонали. А над тунговым деревом ревел ураган, и изогнутые стрелы молний, словно огненные смерчи, двигались по земле. Это было страшное зрелище, от которого леденела душа. Исступленно гремел гром, безумствовал ветер, слышался адский грохот низвергающихся с высот снежных лавин. В тот день Рива ранним утром предупредил всех нас, что надвигается снежная буря, однако Джагдиш и Зи Ши со смехом отклонили все наши уговоры. Зи Ши не боялась снежных бурь, а кроме того, она хотела подстрелить мускусного оленя. Мускусные олени бродили по горным вершинам Гурджана. Привязав за спиной котомки с едой, Джагдиш и Зи Ши ранним утром отправились на охоту к тем самым грозным высотам, где раньше был наш охотничий лагерь, а я и Рива попрощались с ними и на прощанье помахали им платками.
Это было наше последнее прощанье. В ту ночь ужасный Горный дух – хозяин Гурджана – навеки привлек к ледяной груди свою возлюбленную, а соперника поразил прямо в грудь одной из молний, которые всю ночь, словно гигантские огненные метлы, мели землю. Это была месть Горного духа – владыки Гурджана! Когда на следующий день, взяв с собой нескольких пастухов, мы отправились на поиски Джагдиша и Зи Ши, мы нашли их в расселине одной из гор Гурджана. Оба они были мертвы и обледенели. Глаза обоих были открыты, – они умерли, глядя друг на друга. Зи Ши лежала на снегу. Джагдиш положил ее голову себе на колени. С краев ресселины всю ночь текла вода и, замерзая, образовала вокруг них что-то вроде ледяного саркофага. Глаза Зи Ши были темноси-ние, словно воды Нандан Сара, а у Джагдиша глаза запали глубоко внутрь. Вокруг них полегли темные круги. Нагнувшись, я заглянул вглубь его глаз. В них были страдание и боль, словно это были глаза раненой, беспомощно трепещущей газели. Когда наши золотые сны сталкиваются с реальным миром, то они лопаются, словно дождевые пузыри в лужах…
Непроглядная тьма обступила тунговое дерево. В узком пространстве, которое отвоевал у нее огонь костра, видно спящее стадо. Пастушки прядут и что-то вяжут из шерсти. Пастухи сидят у костра, подперев подбородки руками, и, затаив дыхание, слушают очередную историю. Один из них рассказывает: «Много дней тому назад под этим тунговым деревом жил-был старик горец, похожий на горного карлика. Дочь его была очень красива. Звали ее Зи Ши. Зи Ши полюбил Горный дух – владыка Гурджана. И случилось так, что в один прекрасный день пришли к этому тунговому дереву три охотника…»
Какой-то пастух, затаив дыхание слушавший рассказчика, спрашивает:
– Что ж было потом?

1 2 3