А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Есть знаменитая икона славного иконописца Андрея Рублева, икона Свято-Троицкой Сергиевой Лавры – "Троица", явление Троицы Аврааму в виде трех странников. Не знаю, какую идею хотел вложить [в свою икону] преподобный великий художник Рублев, но мне сразу открылся следующий смысл. В центре восседает Бог Отец. Справа – Сын. Слева – Дух Святой. Решается вопрос: как поступить с грешными Содомом и Гоморрою и с бесчадием Авраама… И вот Бог Отец не Сам Один предрешает, а поворачивается ликом Своим к Сыну направо и вопрошает: "Как Тот изволит?" Сын же, ничего не отвечая, поднимает смиренно Своё лицо к сидящему на противоположной стороне Духу Святому и переносит Свою волю на Того: "Вот – как Он, Дух!" Дух же Святой, едва поднимая Свое смиреннейшее лицо и очи, и как бы не смотря ни на Кого из прочих Лиц, молчит, склонив немного голову направо: "Что – Я? Как – Bы!"Думаю, что не грешное дерзновение руководило мною при восприятии этого смысла: в нём выражается идея – единства в Троице. У Них нет самости, и своеволия, и своемыслия; наоборот, каждое Лицо отрекается от Своей воли в пользу других, от Своей мысли в пользу прочих. Поразительно это единение в смирении!Вот так бы должны были и жить люди: не для меня, а для нас; не по моей воле, а по желанию других; не я, а как – ты, как вы. Но Боже, Боже! как мы далеки от этого! У нас везде, всегда, прежде всего – я, я, я! Так пал род человеческий!Но не так было, не так должно быть. И вот Восстановитель человечества Сам благоволил возродить потерянное единство в любви: Сын Божий сделался человеком и включил Себя в человечество, наименовав Себя "Сыном Человеческим", членом человеческой семьи. И так слился с нею, что взял на Себя грехи всего мира и пострадал за них, как бы за Свои собственные. А потом послал людям Святого Духа, Который и стал объединять в любви человечество. Народилась Церковь Христова, как Тело Его, а Он – Глава её. И когда мы крестимся, то тут и совершается это включение нас во Христа, а через Христа – в Троицу: "Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся", поют слова апостола Павла. Мы, как новая ветка, «прививаемся» к древу Христу (см. Ин. 15, 4: "Я семь лоза, а вы – ветви"). И если бы мы сохранили святость крещенскую, то были бы подобны ангелам: в любви и единстве… Увы, мы грешим! И снова разрушаем своё благодатное совершенство. После нужно покаяние, чтобы опять восстанавливать потерянную святость крещения… Покаяние – второе крещение. Вот где корни слова "наш": человечество, созданное и воссозданное, должно бы жить в полном единстве и любви. В некоторой степени это осуществляется в Христовой Церкви, где объединяются все народы, все классы, всё человечество, – как этого никогда не было до Христа. А вполне объединится человечество после всеобщего воскресения в Царстве Пресвятой Троицы: "Да будет все едино, как Мы – едино".И когда подумаешь о таком единстве, то так печально становится за себя и вообще за человечество, которое живет в постоянной вражде, ссорах, самости, корыстности, войнах, разделённости… Но при всей нашей обособленности извечно живёт в человечестве идея единства рода человеческого. Все лелеют эту мечту. Все страдают от борьбы. Всегда появляются люди, которые стараются воплощать эту идею в жизнь. То цари, то философы, то политические деятели стремятся объединять человечество… Но увы! Доселе эта мечта остаётся у них мечтой… И только в истинной Церкви Христовой началось объединение: "никто ничего не называл своим; а у всех всё было общее". И то ненадолго (Деян., гл. 2 и 4). Однако в мире нет иного места и иного пути к объединению, как через Церковь во Святом Духе. Все прочие попытки были и будут тщетными. Только единством во Святой Троице возможно воспитывать единство. И то с каким трудом! С какой борьбою! Даже и от единой Церкви подразделились части, и все делятся больше и больше… Бедное человечество!Но это всё слишком покажется "возвышенным"? Тогда оставим богословствование и спустимся к более низким понятиям.Если Бог – Отец, и Отец, конечно, не мой, а общий, то ясно, что мы все братья по Отцу. Мы должны помнить, что Бог не «меня» лишь одного любит, не мне одному лишь Отец, а всем нам… Какая это новая и чрезвычайная идея была для еврейского народа. Ведь евреи были воспитаны в совершенно другом воззрении: лишь они – единственный народ, любимый Богом и избранный Им. Они весь мир разделяли на два лишь лагеря: мы и прочие, иудеи и язычники… И вдруг Господь говорит: молитесь: не Отец мой, а Отец наш… Правда, здесь ещё нельзя непременно и сразу усмотреть единство иудейского и не-иудейского миров, но уже несомненно очевидно, что этим словом «наш» разрывается та самостная, эгоистическая преграда, которая до Христа отделяла «меня» от "не меня", от "них". Отныне дается этим словом сознание, что человечество, люди – едины; сначала – среди одного общества, племени, народа, а потом – и среди всего человечества. Отныне никто не чужой мне, и я никому. Уже нет "я", а есть "мы". Достойно примечания это сознание единства в русском простом народе. Если мы, интеллигенты, всегда говорим о себе в терминах "я", "меня", "мой", и если также именно говорит крестьянский люд о высших классах ("ты", "барин"), то о себе крестьяне часто говорят "мы", как о каком-то едином, единомысленном коллективе. Не результат ли это христианского воспитания Церкви?Но лучше обратимся каждый к себе! Что я должен чувствовать, когда теперь произношу слово "наш"?Я знаю теперь, что должен молиться за всех: сначала хотя бы за самых близких мне – родных, знакомых. Но и это ещё не высоко: это всё же опять "мои". Поэтому я обязан молиться и за "чужих", за тех, кого мы привыкли называть этим холодным именем и считать их такими, и действительно не носить их в сердце своём. Отныне и «чужие» – мне не чужие, а свои. Мало того, я теперь должен молиться и за врагов. Ведь они тоже люди, Бог и им Отец, как и мне. Отец Небесный "повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных" (Мф. 5, 45). Поэтому если мы, по-язычески и по-иудейски, любим лишь "любящих нас", то это не высоко. Но когда "любим врагов", "молимся за обижающих нас", вот тогда только мы начинаем любить по-настоящему. И таким сказано Спасителем: "Да будете сынами Отца вашего Небесного" (Мф. 5, 45). Вот когда лишь христианин становится чадом Отцу!Бог есть Любовь, и от нас, особенно в молитве, требует любви друг ко другу. Иначе и молитва наша Ему неугодна будет. "Если ты принесёшь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя… пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда прииди и принеси дар твой" (Мф. 5, 23–24). И наоборот: Господь очень любит, когда мы не за себя лишь молимся, но и за других. А самая угодная молитва Ему, когда мы молимся за врагов наших: тогда мы уподобляемся Ему в любви.И удивительное дело! Как только человек начнёт молиться за кого-нибудь, тотчас же этот человек станет уже не «чужим» ему. Опыт всякому из нас показывает это. Стоит лишь начать упоминать, хотя бы только упоминать умом и языком, имя человека, как он начинает нам быть уже близким. Больше того: если мы хотим выбросить из сердца своего яд злобы к «врагу» нашему, то нужно молиться за него. И почти в то же самое время, и уже во всяком случае скоро, мы увидим, как вражда исчезает. А если больше молиться, то не только сам почувствуешь мир ко "врагу", но и тот переменится к тебе. Господь сотворит чудо любви.Но если бы «враг» и не переменился к тебе, то на тебе, на каждом из нас лежит этот святой долг молиться и за него, а его уже предоставь Промыслу Божию. Думай о себе сначала, о своем расположении к нему, или хоть бы «поминай» его в молитве, и для тебя будет благо. И уже тебе-то несомненно будет милость от Отца за такую молитву. Но молись искренно. А если нет расположения в сердце, то принудь себя насильно поминать его, и то будет для Бога угодно, а для тебя довольно. Дальнейшее Сам Бог даст: ты лишь начни, что можешь.А если ты не брат другим, то и тебе Бог не Отец.О! как много обязывает это слово: "Наш"! Оно требует высоты от меня – любви! А мы так холодны… Так «чужды» друг другу… Мы даже в так называемой «любви» бываем эгоистичны: ревнивы, завистливы, раздражительны, требовательны. Истинная же любовь жертвенна: она хочет добра для другого, а не для себя, от себя же отказывается. Да, истинная любовь – дело очень высокое! Она – конец совершенства, как говорит апостол Павел. Мы же весьма часто играем этим святым словом: воображаем, что имеем любовь, когда её нет, или принимаем за истинную духовную любовь нечто иное…Однако и при всём этом нашем несовершенстве в любви всё же должно молиться и за других: и эта самая молитва – или Бог за молитвы наши – всё приведет к добру и истинной любви. «Иже еси на небесех» Эти слова, кажется, не требуют особенных размышлений… Бог всегда представляется человеку живущим "на небесах". Бог – Небесный, а не живущий на земле, не земной. Но мне желательно проникнуть лишь в мысль: почему Спаситель упомянул об этом. Кажется, это слово само собою понятно, и не требовалось непременно говорить его. Но если Господь всё же сказал его в Своей молитве, то и оно нужно было и нужным остаётся для каждого из нас и теперь. Значит, должно задуматься и над ним, над его живым смыслом, над спасительным значением его.Может быть, для евреев оно нужно было потому, что многократно они падали в склонность к идолопоклонству, к почитанию земных идолов, увлекаясь языческими верованиями и представлениями. Известно, что ещё при Моисее, в отсутствие его, [когда он был] на горе Синайской, они слили тельца золотого; потом много раз приносили жертвы «богам» "серебряным", "литым". Потому постоянно требовалось напоминать им, что идолы не суть «боги» (Исх. 20, 23; 23, 13, 24; 32, 31; 34, 17 и т. д.).Ещё больше это имя нужно было для языческого мира, для которого тоже предназначалась Молитва Господня.Но помимо этого имя «Небесный» открывало новое понятие о Боге, как о существе святом, бесстрастном, пречистом, духовном, надмирном. До Христа Спасителя не только язычники, но даже и иудеи страдали материалистическими воззрениями. Язычники представляли богов своих человекообразно, со свойственными грешному человеку страстями. Иудеи этого не имели; но и для себя искали от Бога часто преимущественно земных благ. И при таком настроении имя «Небесный» не только отрывало молящихся от идолопоклонства земным истуканам, но возвышало души их вообще от всякого земного пристрастия к духовному благу, чистому, святому, "небесному", как свят Бог Небесный.Теперь обращусь к собственным переживаниям от этого имени – ведь молитва дана всем нам и на все времена. Какие чувства вызываются им?Для меня и это имя прежде было весьма бледным, не затрагивало сердечных моих чувств и не возбуждало особых мыслей. Первое, что приходило в душу от этого слова, было как бы пространственное восприятие Бога мною: произнося его, я точно отрывался умственно от земли и… уносился далеко-далеко в "небеса", "куда-то". Так было с детства; но это истинно детское понятие долго-долго оставалось и жило в моей душе, когда я хотел «вникнуть» в слово "небесный". Но не думаю, чтобы это было правильно; "небесный", конечно, не означает "места": для Бога нет места в нашем смысле слова. Бог вездесущ и всесовершенно духовен, не подчинен понятиям пространства и времени. И потому относить Его в моём уме «куда-то» далеко было действительно детским делом, хотя по возрасту я уже был очень далёк от детского состояния. Разве одна была польза и от этого детского "понимания": «Небесный» Бог «где-то» все же действительно есть, хотя я Его и не видел, не осязал кругом себя на этой земле! И, с другой стороны, эта самая «отдалённость» Его смиряла меня, как недостойного зреть Его вот здесь, близко, "около": Бог должен был казаться мне недосягаемым, несоизмеримым, непостижимым. Для начального состояния это воззрение на Бога, как "далёкого", было и приемлемее, и полезнее даже: Он представлялся Всевысочайшим, Безграничным, столь неподобным нашей грешной земной жизни.Но после мне вскрылось, что такое понятие таило в себе не только неверность представления о Боге, но было неправильно и в смысле моего отношения к Нему. А именно: Бог, как вездесущий, никоим образом не должен быть представляем где бы то ни было пространственно, "далеко": Бог везде. Он и тут…Вот я написал это слово "и тут", – и мне показалось оно опять "новым", как и многое иное в Молитве Господней…Читатель! а как вы привыкли представлять Его прежде? Понимали ли и переживали ли вы Его так? Вот "тут", близ? Или и вами Он мыслился тоже "где-то далеко-далеко"? Если да, то мы с вами очень неверно позволяли себе мыслить о Нём. И это было нам духовно неполезно. "Он недалеко от каждого из нас!" – говорил апостол Павел философам в ареопаге афинском (Деян. 17, 27). А филиппийцам прямо сказал: "Господь близко" (Флп. 4, 5). Да и простое понятие вездесущия требует, чтобы Господь был именно близ, везде "и тут": вот возле меня…Такое восприятие Бога "близ", и в мысли и в сердце, ощущали все святые. А из современных нам особенно ярко мы видим это в о. Иоанне Кронштадтском. В своём дневнике, а следовательно, и в душе, он постоянно настаивает, чтобы мы мыслили Бога, Богородицу, святых не "где-то далеко", а вот именно близко… Бог ближе, чем душа к телу… И такое представление – а оно истинное – придавало бы нашей вере, а потом и молитве, необыкновенную живость… Бог «тут» – через это делался как бы более «живым» для меня, более реальным… А это, в свою очередь, тотчас отражается и на всех переживаниях души: молитва становится живее как бы говориться "во уши" Господу, превращается в «беседу» с Ним или в горячую неотступную мольбу… Человек как бы хватается за «руку» Божию или, как евангельская кровоточивая, – за ризу Господню… В этом смысле мне представляется весьма образным и сильным жизненным фактом тот сон-действительность, который видел праотец Иаков около потока Иавок. Выпишу."И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари; и, увидев (Сей Некто, т. е. Бог), что не одолевает его (не может оторваться от Иакова), коснулся состава бедра его… И сказал ему: отпусти Меня, ибо взошла заря, Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня… И благословил его там. И нарек Иаков имя месту тому: Пенуэл (Вид Божий.); ибо, говорил он, я видел Бога лицем к лицу, и сохранилась душа моя. И взошло солнце, когда он проходил Пенуэл; и хромал на бедро свое. Поэтому и доныне сыны Израилевы (потомки Иакова-Израиля) не едят жилы, которые на составе бедра" (Быт. 32, 24-32).Много смыслов в этом видении. А один из них позволительно усмотреть в необыкновенной неотступности и действительности молитвы Иакова: "не отпускают" Бога от себя. В Новом Завете Сам Спаситель высказал ту же мысль в притче о неотступной вдовице, которая "не давала покоя" судье, прося его защитить её от соперника. Сказал эту притчу Господь потому, "что должно всегда молиться и не унывать". И "Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит (по Своим премудрым и полезным нам планам) защищать их?" (Лк. 18, 1-7).И другая польза есть от такого "зрения Бога одесную себя", как говорит псалмопевец Давид: "Твердость в надежде на Бога, а отсюда веселие души". "Благословлю Господа, вразумившего меня… Всегда вижу пред собою Господа: Он одесную меня; не поколеблюсь. Поэтому радуется сердце мое, веселится дух мой; даже плоть моя спокойно отдыхает… Ты покажешь мне путь жизни: обилие радостей пред лицем Творим, утехи в деснице Твоей навеки" (Пс. 15, 7-II).И про другого праотца, Еноха, тоже сказано в слове Божием: "И ходил Енох пред Богом", и за это "Бог взял его" на небо живым (Быт. 5, 24). Здесь оттеняется новая мысль: святость жизни. "Ходить пред Богом" – значит вести себя так, как если бы всякий шаг, всякую мысль и движение сердца совершать пред лицом Всевидящего, будто Он вот стоит здесь… А это «хождение» невольно побуждает такого человека быть в постоянном страхе пред Господом, Который зрит всё, до последних мельчайших изгибов души нашей… А когда "нет страха Божия пред глазами" (Пс. 35, 2) нашими, то мы погрязаем в беззакония…Вот каких благих последствий лишаемся мы, когда представляем Бога где-то далеко. Тогда вера наша как бы тоже уходит вдаль, остывает. И наоборот, когда мы зрим Его «близ» себя, тогда всё оживает… Посему я и сказал, что не вполне благоразумны наши детские представления о «небесности» Божией, как об отдалённости. Но несмотря на это наше несовершенство. Спаситель всё же благоволил научить нас в Молитве Господней именовать Бога "Небесным". Следовательно, мы обязаны усмотреть в этом слове тот смысл, который благоугодно было вложить Ему в него. Я позволяю себе допустить, что этим Он учил нас не только мысли о надмирности, премирности Бога, не только как существа духовного, не только как непостижимого уму человеческому, но и как Бытия действительного, совершенно отличного от всего тварного, земного, материального – хотя бы в самом тончайшем смысле этого слова… А если так, то оказывается, что так называемое "детское", «простое» представление наше о Боге, как о Существе "далёком", уже не так далеко от истины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18