бог, которому доверено сохранение права, должен принести ложную клятву, чтобы связать враждебные демонические силы.
Мананнан Мак Лир
Было бы странно, если бы ирландцы, чья жизнь во многом зависела от моря, не поклонялись морскому богу. Встречающиеся в мифах намеки позволяют предположить, что у них существовало несколько подобных божеств, но только один бог отчетливо обрисован как бог моря. Это Мананнан Мак Лир, вторая часть имени которого (Мак Лир) буквально означает «сын моря». Его имя родственно также названию острова Мэн, расположенного в Ирландском море на равном расстоянии от Шотландии, Ирландии и Уэльса. Для кельтских моряков, ходивших по Ирландскому морю, этот остров был символом удачи: они находили на нем укрытие от штормов и туманов, нередких в этих краях. У Мананнана Мак Лира в Уэльсе был тезка — бог Манауидан Фаб Ллир (мы уже знаем его как второго мужа богини Рианнон). Легко заметить, что имена Мананнан Мак Лир и Манауидан Фаб Ллир представляют близкое, хотя и не совсем точное соответствие.
В более ранних текстах Мананнан не упомянут ни при перечислении имен богов Туата Де Дананн, ни в повествованиях о двух битвах при Маг Туиред. Во второй битве при Маг Туиред принимает участие другой морской бог — загадочный Тетра, являющийся также богом Другого Мира. Он сражается на стороне врагов Туата Де Дананн.
Впервые он упоминается в саге «Путешествие Брана», текст которой окончательно сложился к концу VII в. По дороге в Страну Женщин (так в саге называется Другой Мир) Бран встретил Мананнана, едущего по морю в колеснице. Мананнан рассказал о том, что жители Другого Мира воспринимают окружающую действительность совсем не так, как обычные люди:
Чудно, прекрасно Брану
В ладье на светлом море.
Для меня же, едущего на колеснице издалека,
Цветущая долина — то море, где плывет он.
То, что светлое море для Брана,
Плывущего в ладье с кормою —
Радостная равнина с множеством цветов
Для меня, с моей двухколесной колесницы.
Бран видит множество волн,
Плещущих среди светлого моря, —
Я же вижу, на Равнине Забав,
Цветы с красными головками, без изъяна.
Кони Лера блистают летом Всюду, сколько хватает взора Брана. Реки струят свой медвяный поток В стране Мананнана, сына Лера.
Блеск зыбей, средь которых ты находишься Белизна моря, на которое глядишь ты: Это — телята, разных цветов телята, Ласковые, не бьющие друг друга.
Хоть видна тебе лишь одна колесница В Счастливой Стране, обильной цветами, — Много коней на ее пространствах, Хотя для тебя они незримы.
Вдоль вершин леса проплыла Твоя ладья через рифы. Лес с прекрасными плодами Под кормой твоего кораблика.
Лес дерев цветущих, плодовых, — Среди них лоза виноградная, — Лес невянущий, без изъяна. С листьями цвета золота...
В других повествованиях Мананнан назван «всадником вздымающихся волн моря», волны — «его скакунами». И когда море волнуется, «длинные локоны жены Мананнана поднимаются и опускаются». Дом Мананнана, остров Мэн, воспринимается скорее как Другой Мир на земле. В то же время жилищем Мананнана является волшебный остров Эмайн Аблах (Эмайн Яблок). Отзвук этого названия слышится в слове «Аваллон» — так назывался мифический остров, куда был перенесен смертельно раненный король Артур.
В более поздних текстах Мананнан Мак Лир включен в число Туата Де Дананн и связан с функцией королевской власти. В саге «Приключения Кормака в Обетованной Стране» он ведет короля Кормака в Другой Мир, за талисманами королевской власти (точно так же бог Луг некогда водил туда деда Кормака — великого короля Кона Ста Битв). Нам уже известно начало этой саги из раздела второй главы, посвященного магическим свойствам яблок в кельтских мифах. Однажды к Кормаку пришел незнакомый воин и подарил чудесную серебряную ветвь с тремя золотыми яблоками. Взамен он потребовал у Кормака три дара. Через год воин явился вновь и попросил в качестве первого дара дочь Кормака; тот вынужден был подчиниться. Через месяц воин пришел снова и на этот раз увел сына Кормака, а в третий раз он потребовал его жену. Этого Кормак уже не мог вынести. Он пустился в погоню, и все его люди устремились вслед за ним. Тут спустился густой туман, и скоро Кормак оказался один посреди голой равнины. Там он увидел крепость с бронзовой оградой. Посреди крепости стоял серебряный дом, крыша которого была наполовину покрыта перьями белых птиц. Люди с охапками белых перьев пытались закончить кровлю, но ветер постоянно уносил перья прочь.
В доме Кормак увидел человека, поддерживавшего огонь в очаге: вместо дров клал он туда цельный дуб. Когда одно дерево полностью сгорало, человек шел за следующим. Затем увидел он еще одну крепость с четырьмя домами и сверкающий источник, окруженный девятью старыми лещинами. В водах источника плавали пять лососей. Они ели орехи с пурпурных лещин, а скорлупки пускали плыть. Источник струился пятью потоками, журчание которых было слаще любой музыки.
В доме его ждали благородный воин и прекрасная женщина. Кормак вымылся в волшебной бане, где можно было мыться без посторонней помощи.
Затем в дом вошел мужчина с топором в правой руке и поленом в левой, а на спине у него была свинья. Он убил свинью, расколол полено и бросил свинью в котел, но свинья не могла свариться, пока не будет сказана правда на каждую ее четверть. Мужчина с топором, воин и женщина стали рассказывать удивительные, но правдивые истории, и три четверти свиньи были сварены. Тогда сам Кормак рассказал об исчезновении своей жены и детей, и свинья сварилась целиком. Когда Кормаку подали его долю, он сказал, что принимается за еду только в обществе пятидесяти воинов. Услышав это, воин спел ему усыпляющую песню. Когда Кормак пробудился, его жена, сын и дочь и все пятьдесят его воинов были рядом с ним.
Во время пира Кормак поразился красоте золотой чаши, принадлежавшей хозяину. Воин ответил, что это необычная чаша: если над нею скажут три слова лжи, она тотчас же распадется на три части. Если затем сказать над нею три слова правды, части вновь соединятся и чаша вновь станет целой. Воин произнес три слова лжи, и чаша распалась на три части. Но когда он сказал, что до этого дня ни жена, ни дочь Кормака не видели лица мужчины с тех пор, как покинули Тару, а его сын не видел лица женщины, чаша вновь стала целой.
Затем воин сказал, что его зовут Мананнан Мак Лир и что он призвал Кормака к себе, чтобы показать обетованную страну. Он дал Кормаку эту чашу, чтобы тот мог отличить правду от лжи, и оставил ему навеки чудесную ветвь. Он объяснил, что люди, которые напрасно пытаются покрыть крышу белыми перьями, — это искусники Ирландии, собирающие бренное богатство; мужчина, который поддерживает огонь в очаге, — это молодой властитель; источник с пятью потоками — это Источник Мудрости, потоки же — пять чувств, через которые проникает к людям знание. «Никто не может обрести мудрость, если не выпьет хоть глоток воды из этого источника и его потоков. Люди всех искусств и ремесел пьют оттуда». Утром Кормак проснулся и увидел, что он находиться на лугу перед Тарой, а рядом с ним — его семья; ветвь и чаша тоже были при нем.
Таким образом, в Другом Мире Кормак прошел обряд королевской инициации. В его случае в качестве бога-царя, который руководит этим обрядом, выступает Мананнан Мак Лир. Он открыл Кормаку все знание и мудрость мира, научил отличать правду от лжи и умеренность от расточительности и подарил чудесную золотую чашу — источник, символ и талисман верховной власти. Здесь Мананнан вторгается в сферу деятельности бога Луга, показывая еще раз, что у кельтских богов не было такой «узкой специализации», как у римских или греческих. Даже черты, свойственные верховному богу, можно найти у самых различных божественных персонажей.
Вулкан — Гоибниу
То, что в свидетельстве Цезаря о галльских богах не упомянут бог моря, которого можно было бы назвать Нептуном, вполне объяснимо: с морем скорее была связана жизнь островных кельтов, а не галлов, живших на континенте. Странно то, что среди галльских богов Цезарь не назвал бога кузнечного ремесла Вулкана, ведь кузнечное ремесло в Галлии было развито весьма высоко. В традиционных цивилизациях кузнец считался сакральным персонажем: он работает с металлом и огнем, постоянно путешествует в поисках сырья и заказов. Даже народы с достаточно развитой культурой наделяли железо особыми магическими свойствами. Например, Плиний писал, что железо помогает против «вредных веществ», а также «против ночных страхов». Сакральное могущество и магические свойства приписывались не только металлам, но и магическим инструментам. Искусство изготовления орудий изначально превышает человеческие возможности, оно идет или от бога, или от демона (ведь кузнец выковывает и смертоносное оружие).
Вероятно, представления о сверхъестественных свойствах металлов уходят корнями в каменный век. Каменное орудие было наделено таинственной силой: оно ударяло, ранило, высекало искры, как это делает молния. Двойственная магия каменных орудий, смертоносных и благотворных, была передана новым металлическим орудиям. Молот, наследник каменного топора, становится атрибутом могучих громовержцев, поэтому боги грозы и плодородия изображались как кузнецы. Иногда небесный кузнец играет роль культурного героя: он приносит с неба семена «полезных» растений и обучает людей земледелию. Магическое значение кузнеца увеличивается еще и потому, что он — «хозяин огня». Более того, кузнец изготовляет оружие богов и героев и вкладывает в него магию. Именно таинственное искусство кузнеца превращает оружие в магические предметы. И наконец, ремесло кузнеца связано с космогоническим актом: нанося удары по наковальне, кузнец повторяет соответствующий жест могучего бога-творца.
В свете всего вышесказанного становится ясно, что такой «кузнечный народ», как кельты, должен был почитать бога-кузнеца. Цезарь, который ничего не говорил о галльском Вулкане, утверждал, что Вулкана почитали германцы. Но поскольку, совершая набеги на германцев, Цезарь не слишком отдалялся от Рейна, то, по-видимому, он имел в виду жителей той же долины Рейна, которые почти ничем не отличались от галлов. Другой античный автор оставил свидетельство о галльском племени инсубров, жившем в Цизальпинской Галлии, с давних пор совершавшем жертвоприношения какому-то кельтскому богу, которого этот автор называет Вулканом.
В римское время среди посвящений Вулкану, найденных в западных римских провинциях, наиболее значительную и однородную группу представляют надписи галльского происхождения. Особенно Вулкана почитали на востоке и северо-востоке. Галло-римский Вулкан ничем не напоминает прежнего кельтского бога: он во всем подобен греко-римскому Гефесту-Вулкану. Однако в Галлии римского времени Вулкан, по-видимому, стал великим богом, каковым он не являлся в римской мифологии. На рельефе из Парижа Вулкан изображен рядом со своей супругой Венерой и Марсом. Гомер, как известно, смеется над Гефестом (Вулканом), которому Афродита (Венера) изменила с богом войны Аресом (Марсом). Но парижский рельеф, возможно, наоборот, прославляет победу бога-кузнеца над неверной женой и ее возлюбленным, одержанную с помощью мастерства и хитрости (Гефест поймал Афродиту и Ареса в искусно сплетенную им сеть). Это единственное в своем роде изображение подчеркивает исключительно важную роль Вулкана в кельтских странах римской империи.
Литература и законы островных кельтов свидетельствуют о том, что кузнец в их обществе был весьма значимой фигурой, наделенной сакральным могуществом. Эти представления переняла и ирландская христианская церковь, относившаяся к кузнецам и их «магическим способностям» весьма настороженно. Недаром гимн VIII в. призывает божью помощь «против чар женщин, кузнецов и друидов». Ирландские же крестьяне, наоборот, с почтением и благоговением относились к кузнецам, которые якобы могли излечить с помощью своей магии любую болезнь. Как и в других традиционных цивилизациях, в Ирландии престиж кузнеца объяснялся не только его искусством, но и его тесной связью с магическими свойствами железа.
Естественно, что у островных кельтов имелся бог — покровитель кузнечного ремесла — двойник галльского Вулкана. В Ирландии его звали Гоибниу, а в Уэльсе Гофаннон (оба имени происходят от слов, обозначающих «кузнец»). Гоибниу был первым из триады богов-ремесленников (два других — это плотник Лухта и медник Кредне). Во время второй битвы при Маг Туиред изготовляли не знавшее промаха магическое оружие для Луга и воинов Туата Де Дананн.
Гоибниу был также связан с целительством. Мы знаем, что во время второй битвы при Маг Туиред смертельно раненный Гоибниу бросился в Источник Здоровья и исцелился; в древнем ирландском заклинании Гоибниу призывают помочь вытащить колючку. Но особенно важной была роль Гоибниу как хозяина Потустороннего Пира — «Пира Гоибниу». Участники праздника становятся неподвластны болезням и старости и смерти, отведав чудесного опьяняющего напитка, дарующего вечную жизнь. Можно вспомнить, что Гефест (греческий аналог Гоибниу) тоже разносит гостям на олимпийских пирах нектар — божественный напиток бессмертия. Отзвуком этого древнего мифа о божественном кузнеце — хозяине потустороннего пира является, может быть, странная статья в законах средневекового Уэльса, согласно которой придворному кузнецу первому подавали напитки на королевских пирах. Главенство на потустороннем пиру богов сближает Гоибниу с Дагдой и ставит его в один ряд с великими богами, но для ирландского народа он остался прежде всего божественным кузнецом.
Огмий
Мы познакомимся с образом еще одного кельтского бога, который обладает важным свойством индоевропейского верховного божества, отсутствующим в мифологии Луга, — «искусством связывания», представляющим магический образ действий верховного бога (как, например, Один на поле битвы связывает и парализует врагов «военными путами»).
Здесь мы сталкиваемся с символизмом нити, веревки, связывания и ткачества, широко распространенным в древних мифологиях и в магических практиках традиционных цивилизаций. Образ нити (веревки), которой связаны с верховным божеством (или Солнцем) Космос и человек, существовал в Древней Греции. В VIII песне «Илиады» упоминается легендарная «золотая нить», с помощью которой Зевс мог притянуть к себе любую вещь. Уже в архаические времена в этой нити видели как силу, которая связывает Вселенную в неразделимое целое, так и воплощение связи человека с высшими силами.
Позже этот образ использовал Платон, размышляя о поведении человека и о способах его совершенствования. «Рассмотрим, — писал он, — каждого из нас — одушевленное существо, как марионетку, сделанную богами: что бы ни побудило их на это — желание избавиться от нас или найти серьезное приложение своим силам, мы об этом никогда не узнаем! Однако мы знаем совершенно определенно, что то состояние, о котором я говорил, пребывает в нас наподобие внутренней веревки или нитей — потяни за них, и мы начнем действовать, а потяни в другую сторону, и нас уже влечет к прямо противоположным действиям; тут-то и надо искать разницу между добродетелью и пороком. В действительности же существует лишь одна нить, движению которой мы должны всегда подчиняться; от нее ни в коем случае нельзя освобождаться, хотя напряжение других, бывает, и желательно ослабить, и нить эта не что иное, как золотая и священная нить разума».
В шаманских практиках Индии, Тибета, Индонезии, Китая, Ирландии, Мексики и других стран использовался ритуал «чуда веревки» — попытка восхождения на небо с помощью веревки. Этот ритуал основывался на чрезвычайно распространенном архаическом мифе о дереве (веревке, горе, лестнице, мосте), которые «в начале времен» соединяли небо и землю. Хотя этот миф имел хождение не только в районах, где был распространен шаманизм, однако наиболее заметную роль он играл в шаманистских мифологиях и экстатических шаманских опытах.
Наиболее глубоко и полно символизм нити, веревки, связывания и ткачества исследовали М. Элиаде и Р. Генон. Согласно Генону, не имеет большого значения, идет ли речь о нити в собственном смысле слова, о веревке или о цепи или о графической линии или, наконец, о дороге. Важно то, что во всех этих случаях имеешь дело с непрерывной линией. Так, нить или ее эквивалент могут образовывать извивы и замкнутые фигуры, переплетения и узлы; и каждый из таких узлов представляет точку, где действуют объединяющие силы. Мироздание в целом символизировала ткань, где нити утка и основы были своеобразными «линиями силы», определяющими структуру космоса.
Таким образом, Космос так же, как и космогонический акт, символизируется процессом ткачества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Мананнан Мак Лир
Было бы странно, если бы ирландцы, чья жизнь во многом зависела от моря, не поклонялись морскому богу. Встречающиеся в мифах намеки позволяют предположить, что у них существовало несколько подобных божеств, но только один бог отчетливо обрисован как бог моря. Это Мананнан Мак Лир, вторая часть имени которого (Мак Лир) буквально означает «сын моря». Его имя родственно также названию острова Мэн, расположенного в Ирландском море на равном расстоянии от Шотландии, Ирландии и Уэльса. Для кельтских моряков, ходивших по Ирландскому морю, этот остров был символом удачи: они находили на нем укрытие от штормов и туманов, нередких в этих краях. У Мананнана Мак Лира в Уэльсе был тезка — бог Манауидан Фаб Ллир (мы уже знаем его как второго мужа богини Рианнон). Легко заметить, что имена Мананнан Мак Лир и Манауидан Фаб Ллир представляют близкое, хотя и не совсем точное соответствие.
В более ранних текстах Мананнан не упомянут ни при перечислении имен богов Туата Де Дананн, ни в повествованиях о двух битвах при Маг Туиред. Во второй битве при Маг Туиред принимает участие другой морской бог — загадочный Тетра, являющийся также богом Другого Мира. Он сражается на стороне врагов Туата Де Дананн.
Впервые он упоминается в саге «Путешествие Брана», текст которой окончательно сложился к концу VII в. По дороге в Страну Женщин (так в саге называется Другой Мир) Бран встретил Мананнана, едущего по морю в колеснице. Мананнан рассказал о том, что жители Другого Мира воспринимают окружающую действительность совсем не так, как обычные люди:
Чудно, прекрасно Брану
В ладье на светлом море.
Для меня же, едущего на колеснице издалека,
Цветущая долина — то море, где плывет он.
То, что светлое море для Брана,
Плывущего в ладье с кормою —
Радостная равнина с множеством цветов
Для меня, с моей двухколесной колесницы.
Бран видит множество волн,
Плещущих среди светлого моря, —
Я же вижу, на Равнине Забав,
Цветы с красными головками, без изъяна.
Кони Лера блистают летом Всюду, сколько хватает взора Брана. Реки струят свой медвяный поток В стране Мананнана, сына Лера.
Блеск зыбей, средь которых ты находишься Белизна моря, на которое глядишь ты: Это — телята, разных цветов телята, Ласковые, не бьющие друг друга.
Хоть видна тебе лишь одна колесница В Счастливой Стране, обильной цветами, — Много коней на ее пространствах, Хотя для тебя они незримы.
Вдоль вершин леса проплыла Твоя ладья через рифы. Лес с прекрасными плодами Под кормой твоего кораблика.
Лес дерев цветущих, плодовых, — Среди них лоза виноградная, — Лес невянущий, без изъяна. С листьями цвета золота...
В других повествованиях Мананнан назван «всадником вздымающихся волн моря», волны — «его скакунами». И когда море волнуется, «длинные локоны жены Мананнана поднимаются и опускаются». Дом Мананнана, остров Мэн, воспринимается скорее как Другой Мир на земле. В то же время жилищем Мананнана является волшебный остров Эмайн Аблах (Эмайн Яблок). Отзвук этого названия слышится в слове «Аваллон» — так назывался мифический остров, куда был перенесен смертельно раненный король Артур.
В более поздних текстах Мананнан Мак Лир включен в число Туата Де Дананн и связан с функцией королевской власти. В саге «Приключения Кормака в Обетованной Стране» он ведет короля Кормака в Другой Мир, за талисманами королевской власти (точно так же бог Луг некогда водил туда деда Кормака — великого короля Кона Ста Битв). Нам уже известно начало этой саги из раздела второй главы, посвященного магическим свойствам яблок в кельтских мифах. Однажды к Кормаку пришел незнакомый воин и подарил чудесную серебряную ветвь с тремя золотыми яблоками. Взамен он потребовал у Кормака три дара. Через год воин явился вновь и попросил в качестве первого дара дочь Кормака; тот вынужден был подчиниться. Через месяц воин пришел снова и на этот раз увел сына Кормака, а в третий раз он потребовал его жену. Этого Кормак уже не мог вынести. Он пустился в погоню, и все его люди устремились вслед за ним. Тут спустился густой туман, и скоро Кормак оказался один посреди голой равнины. Там он увидел крепость с бронзовой оградой. Посреди крепости стоял серебряный дом, крыша которого была наполовину покрыта перьями белых птиц. Люди с охапками белых перьев пытались закончить кровлю, но ветер постоянно уносил перья прочь.
В доме Кормак увидел человека, поддерживавшего огонь в очаге: вместо дров клал он туда цельный дуб. Когда одно дерево полностью сгорало, человек шел за следующим. Затем увидел он еще одну крепость с четырьмя домами и сверкающий источник, окруженный девятью старыми лещинами. В водах источника плавали пять лососей. Они ели орехи с пурпурных лещин, а скорлупки пускали плыть. Источник струился пятью потоками, журчание которых было слаще любой музыки.
В доме его ждали благородный воин и прекрасная женщина. Кормак вымылся в волшебной бане, где можно было мыться без посторонней помощи.
Затем в дом вошел мужчина с топором в правой руке и поленом в левой, а на спине у него была свинья. Он убил свинью, расколол полено и бросил свинью в котел, но свинья не могла свариться, пока не будет сказана правда на каждую ее четверть. Мужчина с топором, воин и женщина стали рассказывать удивительные, но правдивые истории, и три четверти свиньи были сварены. Тогда сам Кормак рассказал об исчезновении своей жены и детей, и свинья сварилась целиком. Когда Кормаку подали его долю, он сказал, что принимается за еду только в обществе пятидесяти воинов. Услышав это, воин спел ему усыпляющую песню. Когда Кормак пробудился, его жена, сын и дочь и все пятьдесят его воинов были рядом с ним.
Во время пира Кормак поразился красоте золотой чаши, принадлежавшей хозяину. Воин ответил, что это необычная чаша: если над нею скажут три слова лжи, она тотчас же распадется на три части. Если затем сказать над нею три слова правды, части вновь соединятся и чаша вновь станет целой. Воин произнес три слова лжи, и чаша распалась на три части. Но когда он сказал, что до этого дня ни жена, ни дочь Кормака не видели лица мужчины с тех пор, как покинули Тару, а его сын не видел лица женщины, чаша вновь стала целой.
Затем воин сказал, что его зовут Мананнан Мак Лир и что он призвал Кормака к себе, чтобы показать обетованную страну. Он дал Кормаку эту чашу, чтобы тот мог отличить правду от лжи, и оставил ему навеки чудесную ветвь. Он объяснил, что люди, которые напрасно пытаются покрыть крышу белыми перьями, — это искусники Ирландии, собирающие бренное богатство; мужчина, который поддерживает огонь в очаге, — это молодой властитель; источник с пятью потоками — это Источник Мудрости, потоки же — пять чувств, через которые проникает к людям знание. «Никто не может обрести мудрость, если не выпьет хоть глоток воды из этого источника и его потоков. Люди всех искусств и ремесел пьют оттуда». Утром Кормак проснулся и увидел, что он находиться на лугу перед Тарой, а рядом с ним — его семья; ветвь и чаша тоже были при нем.
Таким образом, в Другом Мире Кормак прошел обряд королевской инициации. В его случае в качестве бога-царя, который руководит этим обрядом, выступает Мананнан Мак Лир. Он открыл Кормаку все знание и мудрость мира, научил отличать правду от лжи и умеренность от расточительности и подарил чудесную золотую чашу — источник, символ и талисман верховной власти. Здесь Мананнан вторгается в сферу деятельности бога Луга, показывая еще раз, что у кельтских богов не было такой «узкой специализации», как у римских или греческих. Даже черты, свойственные верховному богу, можно найти у самых различных божественных персонажей.
Вулкан — Гоибниу
То, что в свидетельстве Цезаря о галльских богах не упомянут бог моря, которого можно было бы назвать Нептуном, вполне объяснимо: с морем скорее была связана жизнь островных кельтов, а не галлов, живших на континенте. Странно то, что среди галльских богов Цезарь не назвал бога кузнечного ремесла Вулкана, ведь кузнечное ремесло в Галлии было развито весьма высоко. В традиционных цивилизациях кузнец считался сакральным персонажем: он работает с металлом и огнем, постоянно путешествует в поисках сырья и заказов. Даже народы с достаточно развитой культурой наделяли железо особыми магическими свойствами. Например, Плиний писал, что железо помогает против «вредных веществ», а также «против ночных страхов». Сакральное могущество и магические свойства приписывались не только металлам, но и магическим инструментам. Искусство изготовления орудий изначально превышает человеческие возможности, оно идет или от бога, или от демона (ведь кузнец выковывает и смертоносное оружие).
Вероятно, представления о сверхъестественных свойствах металлов уходят корнями в каменный век. Каменное орудие было наделено таинственной силой: оно ударяло, ранило, высекало искры, как это делает молния. Двойственная магия каменных орудий, смертоносных и благотворных, была передана новым металлическим орудиям. Молот, наследник каменного топора, становится атрибутом могучих громовержцев, поэтому боги грозы и плодородия изображались как кузнецы. Иногда небесный кузнец играет роль культурного героя: он приносит с неба семена «полезных» растений и обучает людей земледелию. Магическое значение кузнеца увеличивается еще и потому, что он — «хозяин огня». Более того, кузнец изготовляет оружие богов и героев и вкладывает в него магию. Именно таинственное искусство кузнеца превращает оружие в магические предметы. И наконец, ремесло кузнеца связано с космогоническим актом: нанося удары по наковальне, кузнец повторяет соответствующий жест могучего бога-творца.
В свете всего вышесказанного становится ясно, что такой «кузнечный народ», как кельты, должен был почитать бога-кузнеца. Цезарь, который ничего не говорил о галльском Вулкане, утверждал, что Вулкана почитали германцы. Но поскольку, совершая набеги на германцев, Цезарь не слишком отдалялся от Рейна, то, по-видимому, он имел в виду жителей той же долины Рейна, которые почти ничем не отличались от галлов. Другой античный автор оставил свидетельство о галльском племени инсубров, жившем в Цизальпинской Галлии, с давних пор совершавшем жертвоприношения какому-то кельтскому богу, которого этот автор называет Вулканом.
В римское время среди посвящений Вулкану, найденных в западных римских провинциях, наиболее значительную и однородную группу представляют надписи галльского происхождения. Особенно Вулкана почитали на востоке и северо-востоке. Галло-римский Вулкан ничем не напоминает прежнего кельтского бога: он во всем подобен греко-римскому Гефесту-Вулкану. Однако в Галлии римского времени Вулкан, по-видимому, стал великим богом, каковым он не являлся в римской мифологии. На рельефе из Парижа Вулкан изображен рядом со своей супругой Венерой и Марсом. Гомер, как известно, смеется над Гефестом (Вулканом), которому Афродита (Венера) изменила с богом войны Аресом (Марсом). Но парижский рельеф, возможно, наоборот, прославляет победу бога-кузнеца над неверной женой и ее возлюбленным, одержанную с помощью мастерства и хитрости (Гефест поймал Афродиту и Ареса в искусно сплетенную им сеть). Это единственное в своем роде изображение подчеркивает исключительно важную роль Вулкана в кельтских странах римской империи.
Литература и законы островных кельтов свидетельствуют о том, что кузнец в их обществе был весьма значимой фигурой, наделенной сакральным могуществом. Эти представления переняла и ирландская христианская церковь, относившаяся к кузнецам и их «магическим способностям» весьма настороженно. Недаром гимн VIII в. призывает божью помощь «против чар женщин, кузнецов и друидов». Ирландские же крестьяне, наоборот, с почтением и благоговением относились к кузнецам, которые якобы могли излечить с помощью своей магии любую болезнь. Как и в других традиционных цивилизациях, в Ирландии престиж кузнеца объяснялся не только его искусством, но и его тесной связью с магическими свойствами железа.
Естественно, что у островных кельтов имелся бог — покровитель кузнечного ремесла — двойник галльского Вулкана. В Ирландии его звали Гоибниу, а в Уэльсе Гофаннон (оба имени происходят от слов, обозначающих «кузнец»). Гоибниу был первым из триады богов-ремесленников (два других — это плотник Лухта и медник Кредне). Во время второй битвы при Маг Туиред изготовляли не знавшее промаха магическое оружие для Луга и воинов Туата Де Дананн.
Гоибниу был также связан с целительством. Мы знаем, что во время второй битвы при Маг Туиред смертельно раненный Гоибниу бросился в Источник Здоровья и исцелился; в древнем ирландском заклинании Гоибниу призывают помочь вытащить колючку. Но особенно важной была роль Гоибниу как хозяина Потустороннего Пира — «Пира Гоибниу». Участники праздника становятся неподвластны болезням и старости и смерти, отведав чудесного опьяняющего напитка, дарующего вечную жизнь. Можно вспомнить, что Гефест (греческий аналог Гоибниу) тоже разносит гостям на олимпийских пирах нектар — божественный напиток бессмертия. Отзвуком этого древнего мифа о божественном кузнеце — хозяине потустороннего пира является, может быть, странная статья в законах средневекового Уэльса, согласно которой придворному кузнецу первому подавали напитки на королевских пирах. Главенство на потустороннем пиру богов сближает Гоибниу с Дагдой и ставит его в один ряд с великими богами, но для ирландского народа он остался прежде всего божественным кузнецом.
Огмий
Мы познакомимся с образом еще одного кельтского бога, который обладает важным свойством индоевропейского верховного божества, отсутствующим в мифологии Луга, — «искусством связывания», представляющим магический образ действий верховного бога (как, например, Один на поле битвы связывает и парализует врагов «военными путами»).
Здесь мы сталкиваемся с символизмом нити, веревки, связывания и ткачества, широко распространенным в древних мифологиях и в магических практиках традиционных цивилизаций. Образ нити (веревки), которой связаны с верховным божеством (или Солнцем) Космос и человек, существовал в Древней Греции. В VIII песне «Илиады» упоминается легендарная «золотая нить», с помощью которой Зевс мог притянуть к себе любую вещь. Уже в архаические времена в этой нити видели как силу, которая связывает Вселенную в неразделимое целое, так и воплощение связи человека с высшими силами.
Позже этот образ использовал Платон, размышляя о поведении человека и о способах его совершенствования. «Рассмотрим, — писал он, — каждого из нас — одушевленное существо, как марионетку, сделанную богами: что бы ни побудило их на это — желание избавиться от нас или найти серьезное приложение своим силам, мы об этом никогда не узнаем! Однако мы знаем совершенно определенно, что то состояние, о котором я говорил, пребывает в нас наподобие внутренней веревки или нитей — потяни за них, и мы начнем действовать, а потяни в другую сторону, и нас уже влечет к прямо противоположным действиям; тут-то и надо искать разницу между добродетелью и пороком. В действительности же существует лишь одна нить, движению которой мы должны всегда подчиняться; от нее ни в коем случае нельзя освобождаться, хотя напряжение других, бывает, и желательно ослабить, и нить эта не что иное, как золотая и священная нить разума».
В шаманских практиках Индии, Тибета, Индонезии, Китая, Ирландии, Мексики и других стран использовался ритуал «чуда веревки» — попытка восхождения на небо с помощью веревки. Этот ритуал основывался на чрезвычайно распространенном архаическом мифе о дереве (веревке, горе, лестнице, мосте), которые «в начале времен» соединяли небо и землю. Хотя этот миф имел хождение не только в районах, где был распространен шаманизм, однако наиболее заметную роль он играл в шаманистских мифологиях и экстатических шаманских опытах.
Наиболее глубоко и полно символизм нити, веревки, связывания и ткачества исследовали М. Элиаде и Р. Генон. Согласно Генону, не имеет большого значения, идет ли речь о нити в собственном смысле слова, о веревке или о цепи или о графической линии или, наконец, о дороге. Важно то, что во всех этих случаях имеешь дело с непрерывной линией. Так, нить или ее эквивалент могут образовывать извивы и замкнутые фигуры, переплетения и узлы; и каждый из таких узлов представляет точку, где действуют объединяющие силы. Мироздание в целом символизировала ткань, где нити утка и основы были своеобразными «линиями силы», определяющими структуру космоса.
Таким образом, Космос так же, как и космогонический акт, символизируется процессом ткачества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37