— H. M.] и, подобно языкам пламени, распространялись по всем стоянкам и поселениям. Вас, возможно, удивит, добавляет тот же миссионер, покорность, с какой целый народ подчиняется решению какой-нибудь старой ведьмы, и та быстрота, с какой старые привычные слова полностью выходят из обращения и никогда, разве что в силу привычки или по забывчивости, более не произносятся. На протяжении семи лет, которые Добрицхоффер провел у абипонов, туземное слово ‘ягуар’ поменялось трижды; те же превращения, только в меньшей степени, претерпели слова, обозначающие крокодила, колючку, убой скота. Словари миссионеров, в силу этого обычая, буквально кишели исправлениями» (Фрэзер, 1980, 287—289).
Нередко имя выступало как оберег, т.е. как амулет или заклинание, оберегающие от несчастья. В древности, выбирая имя родившемуся ребенку, человек как бы играл с духами в прятки: то он хранил в тайне «настоящее» имя (и ребенок вырастал под другим, не «секретным» именем); то нарекали детей названиями животных, рыб, растений; то давали «худое имя», чтобы злые духи не видели в его носителе ценной добычи. Такое имя-оберег получил при рождении будущий пророк, основатель зороастризма Заратуштра (Заратустра): на авестийском языке слово Заратуштра означало ‘староверблюдый’. Восточнославянский обычай тайного имени отмечен у Даля: кроме крестного имени, еще одно имя давали ребенку родители, тоже по святцам; оно называлось рекло и «встарь не оглашалось» (Даль, II, 43; IV, 94).
Разумеется, лексические запреты, как и принудительные нововведения слов, существовали не только в древности. Удерживая черты магического («инструментального») отношения к слову, табу в современном обществе осложняется некоторыми другими целями — такими, как сохранение традиционных культурных норм (соображения «такта», «приличий», психологической уместности), а также идеологический контроль, манипулирование массовым сознанием и т.п.
Например, во времена резких идеологических сдвигов сознательный разрыв с определенной традицией психологически «требовал» хотя бы частичного отказа от соответствующего языка. В этом причина массовых лексических замен (в том числе даже таких идеологически нейтральных слов, как, например, названия месяцев), проводившихся в годы наиболее «крутых» в мировой истории революций — французской конца XVIII в. и русской 1917 г. Можно утверждать, что переименования социально значимых профессий, должностей, институций — это самые заметные (хотя и не самые значительные и глубокие) последствия революционных вмешательств в жизнь языка. Ср. лексические замены в русском послереволюционном языке: было министр, стало народный комиссар ; вместо солдат и офицер декретом в Красной Армии были введены обращения командир и боец или красноармеец, вместо губерний и уездов — области и районы, вместо жалованья — зарплата и т.д. От некоторых замен позже сознательно отказались, другие прижились, третьи возвращаются сейчас (иногда в более узком или обновленном значении — ср. гимназия, лицей и т.п.).
Лексические запреты, замены или эвфемизмы нередко являются особо изощренным цензурированием и «промыванием мозгов». Ср. свидетельство публициста о табуистическом искажении семантики слов республика и страна в советской печати: СССР представлял собой «псевдосоюз из псевдостран, стыдливо называвшихся республиками. Из гордого слова „республика“ сделали чисто советский эвфемизм, обозначавший подневольную, невзаправдашнюю, не имеющую самостоятельной воли страну. Помню, редактор всегда вычеркивал из моих текстов слово „страна“, если я писал о Белоруссии, Украине или Таджикистане. Понятие „страна“ дозволялось в единственном смысле» (Ярошенко В. Попытка Гайдара // Новый мир. 1993. № 3. С. 122).
Психологические мотивы обновления репрезентативных названий (как и лексические запреты) вполне объяснимы; при этом инициаторы переименований могут быть далеки от сознательно фидеистического отношения к слову. И тем не менее, по своей природе переименования сродни табуистическим заменам: это отголоски магической функции речи, веры во взаимозависимость имени и вещи (см. §13).
Важно, что эти отголоски живут в сознании не только инициаторов переименований, но и у тех, кто встречается с обновленными обозначениями. Пока новое имя воспринимается как знак нового, в психологии людей присутствует это ощущение новизны — новых замыслов и смыслов. Однако эффект переименования очень непродолжителен, по мере укрепления нового имени он тает.
Таким образом, присутствие (в той или иной мере) в сознании современного человека фидеистического отношения к слову является психологической реальностью. Без учета этого обстоятельства наше понимание человека будет неполным.
Мифы о букве и магия письма
23. Создатели письма: боги, герои, святые
В письме люди долго видели чудо, поэтому многие народы верили, что письмо создали боги или божественные первопредки (в терминологии исследователей мифов — культурные герои). Все традиции причисляют создателей письменности к богам высших рангов, причем с течением времени их культ возрастает. Обычно они не только изобретатели письма, но и патроны ряда ключевых жизненных сфер (знаний, ремесел). Нередко создатель письма — это загадочный бог, властелин ночи, подземного мира, хранитель тайн и повелитель судеб; иногда ему внятны языки зверей и птиц.
Самая древняя письменность человечества — шумерско-вавилонская (месопотамская) клинопись — возникла в Двуречье (между Евфратом и Тигром) в начале III тысячелетия до н.э. и существовала еще в последние века до нашей эры. На глиняных, вначале мягких плитках деревянной палочкой выдавливались знаки с характерным клиновидным утолщением вверху; таблички потом высушивались или обжигались. Таких табличек сохранилось сотни тысяч; в основном это хозяйственные, административные, юридические записи — целые гигантские архивы. Значительно меньше памятников художественно-литературного, дидактического и культового характера (Афанасьева, 1973). Традиция сохранялась благодаря школе — «дому табличек» (так буквально переводится название шумерской школы). В Санкт-Петербурге в Эрмитаже есть табличка с отрывком из поэмы-притчи, передающим упреки писца своему ленивому сыну, который плохо учится писцовому делу. Между тем это было и доходное ремесло:
Труд писцов, собратьев моих, тебе не по нраву!
А ведь они по десять Гуров зерна приносят!
и самое почитаемое искусство:
Мудрые люди, что средь нас живут,
С тех пор как Энки всему название дал,
Столь искусной работы, как дело писца, что я избрал,
Не могут назвать!
(Пер. В. Афанасьевой)
Согласно шумерско-вавилонской традиции, письмо изобрел бог Набу — покровитель наук и писец богов, его символом был писцовый грифель. Это сравнительно поздно появившийся Бог, но к VIII в. до н.э. его культ поднимается до уровня космических божеств. Набу иногда почитался как обладатель таблиц судеб (определявших движение мира и мировых событий); владение таблицами судеб означало мировое господство. Его супруга Нисaба — вначале богиня урожая, позже — богиня писцового искусства, чисел, науки, архитектуры, астрономии; ее эмблемой также стал писцовый грифель.
Хронологически вторая древняя система письма сложилась, независимо от шумерской, в Египте, в III тысячелетии до н.э. (использовалась до III—IV вв. н.э.). Древнейшие памятники египетской иероглифики — так называемые «Тексты пирамид» — относятся к 2700—2400 гг. до н.э. Это множество магических словесных формул и религиозных изречений, начертанных на стенках внутренних коридоров и камер в пирамидах фараонов.
Египтяне верили, что письмо создал «всеведущий Бог» Тот, таинственное ночное божество Луны. По ночам Тот замещает Ра, Бога Солнца, поэтому он изображается позади Ра, иногда со светлым диском (или серпом) луны над головой. Одновременно Тот — это и сердце бога Ра, его верховный сановник, он записывает указы Ра и запечатывает письма. В ряде мифов Тот именуется «создателем языков» (Коростовцев, 1962, 18); в некоторых текстах говорится, что он «управляет всеми языками» (Рубинштейн, 1988[а], 521); иногда его самого называют языком бога Птаха — бога-демиурга, который создал весь мир, «задумав творение в сердце своем и назвав задуманное языком» (Рубинштейн, 1988, 345). В погребальных ритуалах Тоту отводится ведущая роль: он охраняет каждого покойного и ведет его в царство мертвых. Тот научил людей мудрости, счету, календарю, письму. Он — «владыка времени», целитель и заклинатель, патрон писцов, архивов и библиотек, поэтому его атрибут — палетка писца. Тота иногда называли ибисоголовый и изображали в виде человека с головой ибиса (ибис был его священным животным); в одном прославлении писец обращается к Тоту: Ибис прекрасный!
Египетский писец — это отнюдь не переписчик, но создатель текстов и чиновник-распорядитель. Как сказано в одном папирусе, нет должности без подчинения, исключая писца: он (сам) руководит другими. Писцы составляли интеллектуальную элиту Египта. В древности здесь бытовало сравнение: умен, как писец (Коростовцев, 1962, 12, 18, 20).
В оккультной литературе до сих пор упоминается загадочная Книга Тота, дающая тому, кто сумеет ее найти и прочесть, подлинный «ключ к бессмертию» (Холл, 1992, 113—114).
В Греции с Тотом сближали вестника богов Гермеса, проводника душ умерших и родоначальника закрытого (т.е. герметического) знания, а также царского сына и основателя Фив Кадма, который, согласно поздним мифам, был создателем греческого письма.
В китайской мифологии изобретателем письма считался Фу-си (первопредок и культурный герой), «существо с телом змеи и головой человека», основоположник торговли, покровитель медицины; он изобрел иероглифы, заменив ими узелковое письмо. По некоторым мифам Фу-си отождествлялся с Цан-Цзе — мудрецом с ликом четырехглазого дракона (четыре глаза — символ особой прозорливости), который, «проникнув в глубинный смысл следов птиц и зверей, изобрел иероглифическую письменность» (см. статьи Б. Л. Рифтина «Фу-си» и «Цан-Цзе» в МНМ).
По представлением древних евреев, вначале существовало более древнее «божественное» письмо: Яхве дает Моисею на горе Синае скрижали каменные, на которых написано было перстом Божиим (Исход 31, 18). Позже появилось «человеческое» письмо: И сказал мне Господь: возьми себе большой свиток, и начертай на нем человеческим письмом… (Исайя 8,1). Согласно позднеиудейским легендам, письмо, а также астрологию создал Енох (по книгам Бытия, Енох — потомок Адама и прадед Ноя, взятый Богом живым на небо).
Согласно исламской доктрине, сам Аллах был создателем арабского письма; те знаки, с помощью которых был впервые записан Коран (651 г.), как и Откровение Аллаха, изначально пребывали на небе.
Скандинавская сага приписывает изобретение рун верховному Богу-шаману Одину, а в кельтской мифологии письмо изобрел Огма (Огмий), провидец и поэт. (Это так называемое огамическое письмо, известное у кельтов в IV—VII вв.)
Вместе с тем миф о божественном создателе письма — это часто последний миф, им как бы завершаются мифопоэтические традиции. У некоторых народов рассказы об изобретении письма принадлежат уже не мифологии, а историческому преданию. Но и в легендах, житиях, летописях создатели письма предстают как выдающиеся личности. В христианских традициях такие фигуры обычно канонизированы. Так, причислен к святым готский епископ Ульфила (ок. 311 — ок. 383), создатель письма и переводчик Библии на готский язык; канонизирован создатель армянского письма Месроп Маштоц (361—440). Русская Православная церковь чтит святого Стефана Пермского (ок. 1345—1396), крестителя и епископа зырян (коми), составившего древнепермскую азбуку, употреблявшуюся до XVII в.). 24 мая православная церковь празднует память святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, первоучителей славянских. И в историческое время религиозное сознание склонно видеть в письме чудо, а в его создателях — Божьих посланников.
В конце IX в. болгарский черноризец (монах) Храбр написал о создании славянской азбуки (863 г.) рассуждение «О писменах». Это был специальный трактат по истории письма; автор показывал, почему славянам не подходило греческое письмо — какие именно славянские звуки требовали особых букв. Позже сочинение Храбра стали воспринимать как общую апологию славянской письменности. Под разными заглавиями (одно из самых частых — «Како состави святыи Кирил Философ азбуку по языку словенску и книги преведе от греческих на словенский язык») оно было известно в нескольких редакциях и множестве списков; его часто включали в печатные буквари допетровских времен. Ученый трактат постепенно становился легендой; облик Константина-Кирилла Философа сближался то с крестителем Руси (И бысть вторый Константин в Руской земли Владимер), то с мифологическим образом культурного героя — создателя письма. Это как бы возросшее благоговение связано с некоторыми особенностями религий Писания (см. §24).
24. Сакрализация письма в религиях Писания
В раннем средневековье в ряде письменных традиций отношение к письму как к чуду усиливается. Религиозное сознание открывает в письме новые грани чудесного и священного. Происходит сакрализация самих букв Писания. Согласно поздне-иудейским мистическим представлениям, буква не только сакральна, но и бессмертна: «Можно сжечь свиток, но буквы неуничтожимы». Сакрализация письма поставила букву и текст в центр умственных интересов общества. По-видимому, в истории культур средние века — это время м а к с и м а л ь н о г о внимания к слову, притом внимания более пристального и пристрастного, чем в Древнем мире и чем в последующие века. Это черта культур, развившихся на основе религий Писания.
Книжные люди средневековья искали в слове ключ к познанию тайн бытия, записанных в священных текстах. В способности человека записать и прочитать текст виделась волнующая тайна, раскрывающая человеческую сущность. В звуковом составе слова, в особенностях начертания, во внутреннем смысле составляющих слово морфем искали отражения сущности вещей. Д.С. Лихачев писал о таком подходе к языку и миру (речь идет о Константине Костенечском, болгарском книжнике XV в.): «Познание для него, как и для многих богословов средневековья, — это выражение мира средствами языка. Слово и сущность для него неразрывны… Между языком и письменностью, с одной стороны, и явлениями мира, с другой, существовала, по мнению Константина, органическая связь» (Лихачев, 1973, 85—86). Фидеистическая пристрастность к письму побуждала Константина видеть в орфографии проблемы вероисповедной важности и потому, в частности, относиться к ошибке в письме как к ереси (подробно см. §26, 100).
Историк науки определяет культуру средних веков «как культуру текста, как комментаторскую культуру, в которой слово — ее начало и ее конец — все ее содержание» (Рабинович, 1979, 269). Для средневекового мышления текст — это не только имя или Евангелие, но и ритуал, и храм, и небеса (С.С. Аверинцев: «небеса как т е к с т, читаемый астрологом»). Вся средневековая наука — это «наука по поводу слова, единственного средства для схоластического ‘экспериментирования’» (Рабинович, 1979, 262).
Говоря о различии в отношении к слову между средними веками и новым временем, С. С. Аверинцев пишет: «Карл Моор у Шиллера не может энергичнее выбранить свой век, как назвав его „чернильным“ веком. Средние века и впрямь были — в одной из граней своей сути — „чернильными“ веками. Это времена „писцов“ как хранителей культуры и „Писания“ как ориентира жизни, это времена трепетного преклонения перед святыней пергамента и букв» (Аверинцев, 1977, 208).
25. Мистика и магия букв
Позднеиудейское «преклонение перед алфавитом как вместилищем неизреченных тайн» (Аверинцев, 1977, 201) побуждало ближневосточных и европейских мистиков искать сокровенный смысл в каждой букве — сокращенную, свернутую, зашифрованную Богом формулу некоторого жизненно важного принципа, обладающего сакральной ценностью. Мистические интерпретации алфавита развивались в сочинениях пифагорейцев, гностиков, каббалистов, астрологов, чернокнижников.
Общую направленность и сам дух этого «всматривания в букву» можно почувствовать по одному старинному рассуждению о латинском алфавите: «Латинский Алфавит <…> является идеографическим отражением великих греческих мифов <…>; по этой причине он преподносит нам <…> удобное для пользования ‘выражение’ фундаментальных истин, содержащихся в человеке и во Вселенной, истин живых, ‘Божеств’, которые представляют собой манифестацию Единой Истины, созидательной и суверенной» (цит. по работе: Гельб, 1982, 221).
В иудейской мистической «Книге творения» («Сефер иецира»), алфавит трактуется как образ вселенной, при этом мир предстает как комбинация чисел и букв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Нередко имя выступало как оберег, т.е. как амулет или заклинание, оберегающие от несчастья. В древности, выбирая имя родившемуся ребенку, человек как бы играл с духами в прятки: то он хранил в тайне «настоящее» имя (и ребенок вырастал под другим, не «секретным» именем); то нарекали детей названиями животных, рыб, растений; то давали «худое имя», чтобы злые духи не видели в его носителе ценной добычи. Такое имя-оберег получил при рождении будущий пророк, основатель зороастризма Заратуштра (Заратустра): на авестийском языке слово Заратуштра означало ‘староверблюдый’. Восточнославянский обычай тайного имени отмечен у Даля: кроме крестного имени, еще одно имя давали ребенку родители, тоже по святцам; оно называлось рекло и «встарь не оглашалось» (Даль, II, 43; IV, 94).
Разумеется, лексические запреты, как и принудительные нововведения слов, существовали не только в древности. Удерживая черты магического («инструментального») отношения к слову, табу в современном обществе осложняется некоторыми другими целями — такими, как сохранение традиционных культурных норм (соображения «такта», «приличий», психологической уместности), а также идеологический контроль, манипулирование массовым сознанием и т.п.
Например, во времена резких идеологических сдвигов сознательный разрыв с определенной традицией психологически «требовал» хотя бы частичного отказа от соответствующего языка. В этом причина массовых лексических замен (в том числе даже таких идеологически нейтральных слов, как, например, названия месяцев), проводившихся в годы наиболее «крутых» в мировой истории революций — французской конца XVIII в. и русской 1917 г. Можно утверждать, что переименования социально значимых профессий, должностей, институций — это самые заметные (хотя и не самые значительные и глубокие) последствия революционных вмешательств в жизнь языка. Ср. лексические замены в русском послереволюционном языке: было министр, стало народный комиссар ; вместо солдат и офицер декретом в Красной Армии были введены обращения командир и боец или красноармеец, вместо губерний и уездов — области и районы, вместо жалованья — зарплата и т.д. От некоторых замен позже сознательно отказались, другие прижились, третьи возвращаются сейчас (иногда в более узком или обновленном значении — ср. гимназия, лицей и т.п.).
Лексические запреты, замены или эвфемизмы нередко являются особо изощренным цензурированием и «промыванием мозгов». Ср. свидетельство публициста о табуистическом искажении семантики слов республика и страна в советской печати: СССР представлял собой «псевдосоюз из псевдостран, стыдливо называвшихся республиками. Из гордого слова „республика“ сделали чисто советский эвфемизм, обозначавший подневольную, невзаправдашнюю, не имеющую самостоятельной воли страну. Помню, редактор всегда вычеркивал из моих текстов слово „страна“, если я писал о Белоруссии, Украине или Таджикистане. Понятие „страна“ дозволялось в единственном смысле» (Ярошенко В. Попытка Гайдара // Новый мир. 1993. № 3. С. 122).
Психологические мотивы обновления репрезентативных названий (как и лексические запреты) вполне объяснимы; при этом инициаторы переименований могут быть далеки от сознательно фидеистического отношения к слову. И тем не менее, по своей природе переименования сродни табуистическим заменам: это отголоски магической функции речи, веры во взаимозависимость имени и вещи (см. §13).
Важно, что эти отголоски живут в сознании не только инициаторов переименований, но и у тех, кто встречается с обновленными обозначениями. Пока новое имя воспринимается как знак нового, в психологии людей присутствует это ощущение новизны — новых замыслов и смыслов. Однако эффект переименования очень непродолжителен, по мере укрепления нового имени он тает.
Таким образом, присутствие (в той или иной мере) в сознании современного человека фидеистического отношения к слову является психологической реальностью. Без учета этого обстоятельства наше понимание человека будет неполным.
Мифы о букве и магия письма
23. Создатели письма: боги, герои, святые
В письме люди долго видели чудо, поэтому многие народы верили, что письмо создали боги или божественные первопредки (в терминологии исследователей мифов — культурные герои). Все традиции причисляют создателей письменности к богам высших рангов, причем с течением времени их культ возрастает. Обычно они не только изобретатели письма, но и патроны ряда ключевых жизненных сфер (знаний, ремесел). Нередко создатель письма — это загадочный бог, властелин ночи, подземного мира, хранитель тайн и повелитель судеб; иногда ему внятны языки зверей и птиц.
Самая древняя письменность человечества — шумерско-вавилонская (месопотамская) клинопись — возникла в Двуречье (между Евфратом и Тигром) в начале III тысячелетия до н.э. и существовала еще в последние века до нашей эры. На глиняных, вначале мягких плитках деревянной палочкой выдавливались знаки с характерным клиновидным утолщением вверху; таблички потом высушивались или обжигались. Таких табличек сохранилось сотни тысяч; в основном это хозяйственные, административные, юридические записи — целые гигантские архивы. Значительно меньше памятников художественно-литературного, дидактического и культового характера (Афанасьева, 1973). Традиция сохранялась благодаря школе — «дому табличек» (так буквально переводится название шумерской школы). В Санкт-Петербурге в Эрмитаже есть табличка с отрывком из поэмы-притчи, передающим упреки писца своему ленивому сыну, который плохо учится писцовому делу. Между тем это было и доходное ремесло:
Труд писцов, собратьев моих, тебе не по нраву!
А ведь они по десять Гуров зерна приносят!
и самое почитаемое искусство:
Мудрые люди, что средь нас живут,
С тех пор как Энки всему название дал,
Столь искусной работы, как дело писца, что я избрал,
Не могут назвать!
(Пер. В. Афанасьевой)
Согласно шумерско-вавилонской традиции, письмо изобрел бог Набу — покровитель наук и писец богов, его символом был писцовый грифель. Это сравнительно поздно появившийся Бог, но к VIII в. до н.э. его культ поднимается до уровня космических божеств. Набу иногда почитался как обладатель таблиц судеб (определявших движение мира и мировых событий); владение таблицами судеб означало мировое господство. Его супруга Нисaба — вначале богиня урожая, позже — богиня писцового искусства, чисел, науки, архитектуры, астрономии; ее эмблемой также стал писцовый грифель.
Хронологически вторая древняя система письма сложилась, независимо от шумерской, в Египте, в III тысячелетии до н.э. (использовалась до III—IV вв. н.э.). Древнейшие памятники египетской иероглифики — так называемые «Тексты пирамид» — относятся к 2700—2400 гг. до н.э. Это множество магических словесных формул и религиозных изречений, начертанных на стенках внутренних коридоров и камер в пирамидах фараонов.
Египтяне верили, что письмо создал «всеведущий Бог» Тот, таинственное ночное божество Луны. По ночам Тот замещает Ра, Бога Солнца, поэтому он изображается позади Ра, иногда со светлым диском (или серпом) луны над головой. Одновременно Тот — это и сердце бога Ра, его верховный сановник, он записывает указы Ра и запечатывает письма. В ряде мифов Тот именуется «создателем языков» (Коростовцев, 1962, 18); в некоторых текстах говорится, что он «управляет всеми языками» (Рубинштейн, 1988[а], 521); иногда его самого называют языком бога Птаха — бога-демиурга, который создал весь мир, «задумав творение в сердце своем и назвав задуманное языком» (Рубинштейн, 1988, 345). В погребальных ритуалах Тоту отводится ведущая роль: он охраняет каждого покойного и ведет его в царство мертвых. Тот научил людей мудрости, счету, календарю, письму. Он — «владыка времени», целитель и заклинатель, патрон писцов, архивов и библиотек, поэтому его атрибут — палетка писца. Тота иногда называли ибисоголовый и изображали в виде человека с головой ибиса (ибис был его священным животным); в одном прославлении писец обращается к Тоту: Ибис прекрасный!
Египетский писец — это отнюдь не переписчик, но создатель текстов и чиновник-распорядитель. Как сказано в одном папирусе, нет должности без подчинения, исключая писца: он (сам) руководит другими. Писцы составляли интеллектуальную элиту Египта. В древности здесь бытовало сравнение: умен, как писец (Коростовцев, 1962, 12, 18, 20).
В оккультной литературе до сих пор упоминается загадочная Книга Тота, дающая тому, кто сумеет ее найти и прочесть, подлинный «ключ к бессмертию» (Холл, 1992, 113—114).
В Греции с Тотом сближали вестника богов Гермеса, проводника душ умерших и родоначальника закрытого (т.е. герметического) знания, а также царского сына и основателя Фив Кадма, который, согласно поздним мифам, был создателем греческого письма.
В китайской мифологии изобретателем письма считался Фу-си (первопредок и культурный герой), «существо с телом змеи и головой человека», основоположник торговли, покровитель медицины; он изобрел иероглифы, заменив ими узелковое письмо. По некоторым мифам Фу-си отождествлялся с Цан-Цзе — мудрецом с ликом четырехглазого дракона (четыре глаза — символ особой прозорливости), который, «проникнув в глубинный смысл следов птиц и зверей, изобрел иероглифическую письменность» (см. статьи Б. Л. Рифтина «Фу-си» и «Цан-Цзе» в МНМ).
По представлением древних евреев, вначале существовало более древнее «божественное» письмо: Яхве дает Моисею на горе Синае скрижали каменные, на которых написано было перстом Божиим (Исход 31, 18). Позже появилось «человеческое» письмо: И сказал мне Господь: возьми себе большой свиток, и начертай на нем человеческим письмом… (Исайя 8,1). Согласно позднеиудейским легендам, письмо, а также астрологию создал Енох (по книгам Бытия, Енох — потомок Адама и прадед Ноя, взятый Богом живым на небо).
Согласно исламской доктрине, сам Аллах был создателем арабского письма; те знаки, с помощью которых был впервые записан Коран (651 г.), как и Откровение Аллаха, изначально пребывали на небе.
Скандинавская сага приписывает изобретение рун верховному Богу-шаману Одину, а в кельтской мифологии письмо изобрел Огма (Огмий), провидец и поэт. (Это так называемое огамическое письмо, известное у кельтов в IV—VII вв.)
Вместе с тем миф о божественном создателе письма — это часто последний миф, им как бы завершаются мифопоэтические традиции. У некоторых народов рассказы об изобретении письма принадлежат уже не мифологии, а историческому преданию. Но и в легендах, житиях, летописях создатели письма предстают как выдающиеся личности. В христианских традициях такие фигуры обычно канонизированы. Так, причислен к святым готский епископ Ульфила (ок. 311 — ок. 383), создатель письма и переводчик Библии на готский язык; канонизирован создатель армянского письма Месроп Маштоц (361—440). Русская Православная церковь чтит святого Стефана Пермского (ок. 1345—1396), крестителя и епископа зырян (коми), составившего древнепермскую азбуку, употреблявшуюся до XVII в.). 24 мая православная церковь празднует память святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, первоучителей славянских. И в историческое время религиозное сознание склонно видеть в письме чудо, а в его создателях — Божьих посланников.
В конце IX в. болгарский черноризец (монах) Храбр написал о создании славянской азбуки (863 г.) рассуждение «О писменах». Это был специальный трактат по истории письма; автор показывал, почему славянам не подходило греческое письмо — какие именно славянские звуки требовали особых букв. Позже сочинение Храбра стали воспринимать как общую апологию славянской письменности. Под разными заглавиями (одно из самых частых — «Како состави святыи Кирил Философ азбуку по языку словенску и книги преведе от греческих на словенский язык») оно было известно в нескольких редакциях и множестве списков; его часто включали в печатные буквари допетровских времен. Ученый трактат постепенно становился легендой; облик Константина-Кирилла Философа сближался то с крестителем Руси (И бысть вторый Константин в Руской земли Владимер), то с мифологическим образом культурного героя — создателя письма. Это как бы возросшее благоговение связано с некоторыми особенностями религий Писания (см. §24).
24. Сакрализация письма в религиях Писания
В раннем средневековье в ряде письменных традиций отношение к письму как к чуду усиливается. Религиозное сознание открывает в письме новые грани чудесного и священного. Происходит сакрализация самих букв Писания. Согласно поздне-иудейским мистическим представлениям, буква не только сакральна, но и бессмертна: «Можно сжечь свиток, но буквы неуничтожимы». Сакрализация письма поставила букву и текст в центр умственных интересов общества. По-видимому, в истории культур средние века — это время м а к с и м а л ь н о г о внимания к слову, притом внимания более пристального и пристрастного, чем в Древнем мире и чем в последующие века. Это черта культур, развившихся на основе религий Писания.
Книжные люди средневековья искали в слове ключ к познанию тайн бытия, записанных в священных текстах. В способности человека записать и прочитать текст виделась волнующая тайна, раскрывающая человеческую сущность. В звуковом составе слова, в особенностях начертания, во внутреннем смысле составляющих слово морфем искали отражения сущности вещей. Д.С. Лихачев писал о таком подходе к языку и миру (речь идет о Константине Костенечском, болгарском книжнике XV в.): «Познание для него, как и для многих богословов средневековья, — это выражение мира средствами языка. Слово и сущность для него неразрывны… Между языком и письменностью, с одной стороны, и явлениями мира, с другой, существовала, по мнению Константина, органическая связь» (Лихачев, 1973, 85—86). Фидеистическая пристрастность к письму побуждала Константина видеть в орфографии проблемы вероисповедной важности и потому, в частности, относиться к ошибке в письме как к ереси (подробно см. §26, 100).
Историк науки определяет культуру средних веков «как культуру текста, как комментаторскую культуру, в которой слово — ее начало и ее конец — все ее содержание» (Рабинович, 1979, 269). Для средневекового мышления текст — это не только имя или Евангелие, но и ритуал, и храм, и небеса (С.С. Аверинцев: «небеса как т е к с т, читаемый астрологом»). Вся средневековая наука — это «наука по поводу слова, единственного средства для схоластического ‘экспериментирования’» (Рабинович, 1979, 262).
Говоря о различии в отношении к слову между средними веками и новым временем, С. С. Аверинцев пишет: «Карл Моор у Шиллера не может энергичнее выбранить свой век, как назвав его „чернильным“ веком. Средние века и впрямь были — в одной из граней своей сути — „чернильными“ веками. Это времена „писцов“ как хранителей культуры и „Писания“ как ориентира жизни, это времена трепетного преклонения перед святыней пергамента и букв» (Аверинцев, 1977, 208).
25. Мистика и магия букв
Позднеиудейское «преклонение перед алфавитом как вместилищем неизреченных тайн» (Аверинцев, 1977, 201) побуждало ближневосточных и европейских мистиков искать сокровенный смысл в каждой букве — сокращенную, свернутую, зашифрованную Богом формулу некоторого жизненно важного принципа, обладающего сакральной ценностью. Мистические интерпретации алфавита развивались в сочинениях пифагорейцев, гностиков, каббалистов, астрологов, чернокнижников.
Общую направленность и сам дух этого «всматривания в букву» можно почувствовать по одному старинному рассуждению о латинском алфавите: «Латинский Алфавит <…> является идеографическим отражением великих греческих мифов <…>; по этой причине он преподносит нам <…> удобное для пользования ‘выражение’ фундаментальных истин, содержащихся в человеке и во Вселенной, истин живых, ‘Божеств’, которые представляют собой манифестацию Единой Истины, созидательной и суверенной» (цит. по работе: Гельб, 1982, 221).
В иудейской мистической «Книге творения» («Сефер иецира»), алфавит трактуется как образ вселенной, при этом мир предстает как комбинация чисел и букв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44