Жаль только — местные жители, чьи шамбы разбойник разорит этой ночью, не смогут судить о данном предмете так же беспристрастно.
Я лежал, прислушиваясь к призывным крикам хайракса — любопытного зверя, похожего на большую морскую свинку, и к ровному гулу деревенских барабанов. Жители деревни, подбадривая себя, поглощали неимоверное количество домашнего пива. Неплохо было бы присоединиться к ним, но мне надо было сохранить ясную голову для следующего дня охоты. Скоро наступила тишина, изредка нарушаемая болтовней потревоженных обезьян или щебетом сонной птицы. Наконец, я заснул.
Утром густой туман повис над лесом. На траве лежала тяжелая роса. Холодный воздух пронизывал до костей. Пока я пил горячий чай, в лагерь прибежал полуодетый посыльный. Ночью слон-разбойник уничтожил урожай на поле, находящемся в трех милях от лагеря. Слон был достаточно хитер, чтобы не совершать набега на одно и то же место.
Мы с Саситой тотчас же отправились в деревню, на которую был совершен набег. Когда мы прибыли, несколько человек этой деревни предложили пойти вместе с нами в качестве проводников. Мы скоро обнаружили следы слона, один вид которых вызывал у меня ненависть.
Мы пошли по берегу горной речки, заросшему папоротником. Кое-где слон вырывал клыками растения и ел их корни. Некоторые папоротники, видимо, обладают лечебными свойствами, которые поддерживают здоровье этих огромных животных. Мы решили, что слон находится очень близко, так как взрытая земля хранила влажность. Ветер был устойчивым и благоприятным для охоты. Медленно продвигаясь через заросли, мы услышали треск ломаемого бамбука. Слон находился впереди нас. Он не мог нас слышать из-за шума, который сам производил. Мы были уверены, что если ветер не изменит направление, со слоном-разбойником будет покончено.
Вот его хобот появился над стволами и подтянул сочную верхушку. Подкрадываясь к слону, мы смотрели сквозь стволы, и в то же время следили за тем, куда ставить ногу. Сасита не отставал от меня. Он все время проверял направление ветра с помощью небольшого гриба-дождевика. Если встряхнуть этот гриб, из него посыплются мельчайшие, похожие на дым, споры, по движению которых можно определить малейшее дуновение ветра. По мере того как мы пробирались в глубь рощи, ветерок затихал, и споры дождевика неподвижно повисали в воздухе, окутывая руку Саситы. Тут я и увидел слона на расстоянии менее пятнадцати ярдов.
Я слышал, как он жевал побеги бамбука, хоботом поднимая их ко рту. Между нами было сплетение бамбуковых стволов, через которые я не решался стрелять. Пуля могла уйти в сторону, ударившись о крепкий бамбуковый ствол. Кроме того, надо было определить: стрелять или подождать несколько минут, пока слон немного передвинется и даст мне возможность бить в плечо. Решать нужно было быстро, поскольку мы находились так близко, что наш запах мог дойти до него и без ветра.
Слон действительно увидел нас, но на этот раз он не убежал, как накануне. Без колебания он развернулся и бросился вперед. Огромные уши были плотно прижаты к голове, а хобот к груди. Он ревел от ярости, издавая серию горловых звуков «урр», — не знаю, как лучше передать этот звук. Я навел правый ствол в центр его черепа чуть выше линии глаз. На какое-то мгновение после выстрела слон, казалось, повис в воздухе. Затем с треском и грохотом рухнул, издавая пронзительные крики и низкие булькающие звуки. Из второго ствола я выстрелил в середину шеи. В то же мгновение вся туша расслабилась, а задние ноги вытянулись.
Наши добровольные проводники поступили весьма мудро, исчезнув, когда началась стрельба. Сейчас они начали появляться, как будто вырастая из-под земли. Они собрались вокруг убитого слона и смотрели на него с такой радостью, что были не в состоянии произнести ни одного слова. Им, по-видимому, казалось, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Теперь, наконец, можно спокойно работать на полях.
Я присел на ногу разбойника, чтобы набить трубку. Всем хотелось как-то выразить мне свою благодарность. Однако все, что эти бедняки могли сделать, — предложить мне холодной воды. Некоторые из секций стволов бамбука имели маленькие отверстия, пробуравленные насекомыми. Мои друзья, выбрав такие секции, срезали их и принесли мне. Каждая такая секция содержала несколько глотков чистой холодной воды.
Выкурив трубку, я осмотрел убитого слона. Клыки его были в очень плохом состоянии. Они весили всего-навсего 40 фунтов каждый. Обычно вес клыков слона-самца втрое превышает этот вес. Лесная растительность, вероятно, бедна кальцием. Поэтому слон, живущий в лесу, никогда не обладает такими клыками, как слон — обитатель кустарников.
У основания правого клыка я нашел старую дыру и ножом выковырнул мушкетную пулю, выпущенную много лет назад арабским охотником, добывавшим слоновую кость. Пуля засела в нервном центре клыка и, должно быть, причиняла животному невероятную боль. От постоянной боли старый слон-самец взбесился и стал разбойником. По всей вероятности, араб, стрелявший по этому слону, до сих пор наслаждался жизнью, не думая о тех страданиях, которые он причинил как людям, так и зверю.
Мы направились к лагерю. Все были в прекрасном настроении. Проводники, шедшие впереди, ножами прорубали для нас путь сквозь заросли. Всю дорогу они кричали и смеялись. Как не похож был этот шум на мертвую тишину, в которой мы крались по тому же пути несколько часов назад! Когда мы вышли на открытую местность, я увидел, что все склоны гор усеяны черными точками. Это были люди, услышавшие выстрелы моего ружья и торопившиеся нас встретить. Проводники выкрикнули несколько гортанных звуков, пронесшихся по всей долине. Голоса местных жителей разносятся на удивительно большое расстояние. Я видел, как люди остановились, а затем помчались в деревню с доброй вестью.
В лагере мне и Сасите была устроена торжественная встреча. Даже старики и больные выползли из хижин, чтобы поблагодарить нас. Друг-охотник не подвел их. Я послал сообщить вождю Нгири, что со слоном-разбойником покончено, и сел ужинать.
Вечером, покуривая трубку возле костра, я вспоминал годы, проведенные в Африке. Когда я впервые приехал в Кению, все пространство, которое мог охватить глаз человека, было усеяно дичью. Я охотился за львами там, где сейчас стоят города, и бил слонов с паровозов первой железной дороги. На моих глазах лесные дебри превращались в пахотную землю, а туземцы становились заводскими рабочими. И я внес какую-то долю в эти преобразования, уничтожая опасных зверей в районах, которые предстояло освоить. Я убил рекордное в мире число носорогов и, возможно, рекордное число львов, хотя в те времена мы не считали убитых животных. Слонов я убил более тысячи четырехсот. Без гордости я говорю об этих цифрах. Такую задачу надо было выполнить, и Хантер оказался тем, на кого ее возложили. Но как это ни покажется странным кабинетному другу животных, должен сказать, что я очень люблю зверей. Много лет я изучал их повадки не только для того, чтобы убивать животных, но из искреннего интереса к ним.
Правда, я всегда проявлял интерес к спортивной охоте, всегда питал большую страсть к огнестрельному оружию, предпочитая треск нарезного оружия или гром дробовика искусству лучшего оркестра. Не могу сказать, что охота не доставляла мне удовольствия.
Однако могу с уверенностью сказать, что в большинстве случаев при охоте на крупного зверя последний имел столько же шансов убить меня, сколько я его.
Я один из последних охотников старых времен. События, свидетелем которых я был, вновь пережить невозможно. И дичь, и местные племена в том виде, как я их знал, исчезли. Уже никто никогда не увидит огромные стада слонов, никто не услышит воинственных криков копейщиков племени масаи, когда они прочесывали кусты, чтобы уничтожить львов, нападавших на их скот; мало кто может сказать, что он был там, где никогда не ступала нога белого человека. Старой Африки нет, и я был свидетелем ее конца.
Данная книга некоторым образом является повествованием о последних днях Великой охоты на крупных зверей. Нигде в мире не было дичи, которая могла бы сравниться с африканской. Нигде в мире животные не были столь крупными, столь сильными и столь многочисленными. Теперь, когда все это уже почти ушло в прошлое, возможно, некоторые пожелают услышать о величайшей эре Охоты в истории земли.
Глава вторая
Джон Хантер из Шотландии
Я родился возле Ширингтона на юге Шотландии за тридцать лет до начала столетия. У моего отца была одна из лучших ферм в этой части страны: триста акров хорошей пахотной земли и три квадратные мили пастбищ. Согласно семейным преданиям, наша фамилия — Хантер происходит от названия профессии нашего дальнего предка. И в самом деле, любовь к охоте была присуща всем членам нашей семьи. Мой отец постоянно охотился в болотах, окружавших залив Солвей Фирт, а мой старший брат считался одним из лучших знатоков флоры и фауны Шотландии. Моя мать была единственным членом семьи, не участвовавшим в спортивной охоте: все ее время было занято домашним хозяйством.
Однако если для других членов семьи охота была лишь отдыхом, то для меня она была воздухом, без которого я не мог жить. Младенцем я, ковыляя, подходил к отцу и подбирал стреляные гильзы. Мне нравился запах горелого пороха.
Став старше, я проводил все дни на огромном болоте, носившем название Лохар-Мосс, где в изобилии водилась черная дичь: утки, выводки черноголовых чаек, гнезда которых попадались так часто, что трудно было сделать шаг и не наступить на яйца. В течение долгого времени изучал я тропинки, проходившие через болото. Когда я возвращался, моя одежда обычно была в весьма плачевном состоянии, так как тысячи кружившихся птиц пачкали меня своим пометом, а иногда я проваливался по грудь в болотную тину. Это приводило мою бедную маму в отчаяние, но я наслаждался каждой минутой таких прогулок. Даже сегодня я мог бы с завязанными глазами пройти по тем тропинкам.
Когда мне было восемь лет, я в отсутствие отца взял его ружье и пошел на охоту. Это было старое ружье фирмы «Перде». По-моему, дробовое ружье фирмы «Перде» — самое лучшее из всех когда-либо изготовленных человеком. В настоящее время в Кении «Перде» с двумя парами подобранных и пристрелянных стволов и футляром ценится в тысячу гиней. И оно стоит таких денег, ибо никакое ружье не может сравниться с этим по точности боя. Отец купил подержанное «Перде» у своего друга, который в свою очередь купил его еще у кого-то. Только одному богу известно, сколько из него сделано выстрелов, но затвор действовал ничуть не хуже, чем в тог день, когда ружье только что вышло из мастерской, а сбалансировано оно было так, что стрелять из него доставляло удовольствие.
Когда я первый раз вышел с этим ружьем, я чуть не прострелил себе ногу. Подкрадываясь к куропатке, я настолько увлекся, что не заметил, как нажал спуск. Когда отец узнал о случившемся, он был страшно расстроен, но тем не менее не запретил мне брать ружье. Вскоре я научился пользоваться этим прекрасным оружием по всем правилам и каждый вечер в своей комнате начищал и смазывал его, пока стволы не начинали блестеть матовым блеском. Что касается старой инкрустации на казенной части, то она почти не стерлась, несмотря на постоянную полировку.
Охотясь с этим ружьем в низинах, я стрелял диких гусей, уток и белощеких казарок. Я научился подкрадываться к стае, когда птицы с шумом жадно заглатывали мелкие ракушки, в изобилии рассыпанные в мокром песке. Когда шум вдруг обрывался, я знал, что птицы поднимали головы и оглядывались. В этот момент я замирал на месте. Ночью, лежа в кровати, я прислушивался к гоготанию диких гусей, пролетавших над фермой навстречу штормовому ветру. Эти звуки ласкали мой слух гораздо больше, чем звуки волынки. Затем я засыпал, и мне снился новый день и новая охота.
Не забывал я и рыбную ловлю; много времени проводил на речке Лохар — ловил на мух рыбу, пользуясь бамбуковой удочкой. Частенько с наступлением темноты я возвращался к речке с факелом и копьем для охоты на лосося. При достаточном проворстве ослепленного светом лосося можно заколоть быстрым ударом копья. Это требовало не малого искусства, потому что копье, казалось, изгибалось в воде, и приходилось делать поправку на угол преломления.
Я взрослел, и кое-кто из жителей деревни начал приобщать меня к древнему и весьма почетному виду спорта, который обычно называется браконьерством. Это прекрасное занятие требует большого искусства. На юге Шотландии было немало браконьеров, но мне кажется, я могу, не хвалясь, сказать, что ни один из них не мог сравниться со мной, так как все время, когда я не занимался охотой с ружьем и ужением рыбы, я тратил на то, чтобы научиться ставить силки или сети. Немало темных ночей я провел, ползая в кустарнике, обвязав шею тонкой шелковой сеткой, как будто это было кашне, и прислушиваясь к шагам сторожа, гулко отдающимся по мерзлой земле. Сторожа были вооружены ружьями, которыми они пользовались без колебания, часто оценивая жизнь фазана или кролика выше жизни человека. Такие условия делали этот вид спорта еще более увлекательным. Я часто думаю, что приобретенный в юношеские годы опыт оказал мне хорошую услугу много лет спустя, когда я стал охотиться на крупного зверя.
Ходил я всегда с собакой. Она-то и предупреждала меня о приближении сторожа. Однажды мы вместе лежали на животе, когда два сторожа на расстоянии десяти футов от нас гадали, где бы я мог спрятаться. Эго было хорошее время, и мне часто кажется, что я получал не меньше удовольствия от кролика, добытого за спиной сторожа, нежели в более позднее время от убитого мной слона с клыками весом в двести фунтов.
Зачастую, возвращаясь поздней ночью, я видел в окнах нашего дома свет. Это означало, что родители ждут меня. Добычу я прятал в погребе за бочками, а затем бесшумно взбирался в свою комнату по черной лестнице (я изучил все скрипучие половицы и научился не ступать на них). После этого я раздевался и нырял в постель. Позже родители поднимались в мою комнату. Увидев, что я крепко сплю, мать удивленно говорила: «Где он только пропадал?». Я подозревал, что отец прекрасно знал, где я мог пропадать, но он никогда меня не выдавал.
Так я и рос, проявляя мало любви к земледелию и еще меньше уважения к солидным людям Ширингтона. Они в большинстве случаев были плохими стрелками и, конечно, не умели поставить силок для кроликов или для ловли лосося забросить мушку в реку на тридцать футов.
Темным облачком на моем горизонте была школа. У меня вошло в привычку опаздывать на занятия, поскольку я не мог пройти мимо болота, не посмотрев, как поживают птицы. Школьный учитель был зверем по своему характеру, довольно щедрый на березовую и бамбуковую розгу и бамбуковую палку. Больше всего он любил колотить провинившегося по голове, сначала с одной стороны, а потом с другой, пока уши ученика не чернели и он не падал, теряя сознание. Несколько учеников из моего класса выросли глухими в результате такого обращения.
Я был крупным парнем, и хотя наш учитель частенько бил меня бамбуковой палкой, он не смел бить меня рукой. Но однажды, когда мне было четырнадцать лет, я пришел в школу после одной из вылазок, весь измазанный грязью. Этого учитель стерпеть не мог. Он бросился на меня с кулаками и стал колотить по голове, пока из ушей не потекла кровь. Мне показалось, что он просто сошел с ума. Схватив грифельную доску, я изо всех сил ударил его. У меня были неплохие мускулы: я постоянно лазил по деревьям за птичьими яйцами и ходил на охоту с тяжелым ружьем. Учитель зашатался, сделал несколько шагов назад и, чтобы не упасть, схватился за парту. Я решил, что лучше уйти из школы до конца дня, и вернулся в свое любимое болото Лохар-Мосс, где мог побыть в одиночестве.
Придя домой, я узнал, что учитель уже был там вместе с местным священником. Родители были страшно расстроены, но, когда я рассказал им все, отец не стал наказывать меня, а мать посоветовала побольше уделять внимания книгам и поменьше ружью. С тех пор учитель боялся меня. Поэтому так получилось, что в школе я проводил очень мало времени, предпочитая удить рыбу или охотиться.
Мои родители всегда считали, что я пойду по стопам отца и стану фермером. Но я не питал никакой любви к земледелию или к чему-либо, кроме охоты. Все же я считал, что фермеру лучше, чем клерку, который на целый день заперт в конторе, и не возражал родителям. Но когда мне исполнилось восемнадцать лет, я попал в серьезную беду. Девушки в Шотландии мало изменились со времен поэта Роберта Бернса и не скупились на знаки внимания. Я считал себя весьма опытным в этих делах, а в действительности был всего-навсего мальчишкой и серьезно влюбился в женщину старше меня по возрасту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Я лежал, прислушиваясь к призывным крикам хайракса — любопытного зверя, похожего на большую морскую свинку, и к ровному гулу деревенских барабанов. Жители деревни, подбадривая себя, поглощали неимоверное количество домашнего пива. Неплохо было бы присоединиться к ним, но мне надо было сохранить ясную голову для следующего дня охоты. Скоро наступила тишина, изредка нарушаемая болтовней потревоженных обезьян или щебетом сонной птицы. Наконец, я заснул.
Утром густой туман повис над лесом. На траве лежала тяжелая роса. Холодный воздух пронизывал до костей. Пока я пил горячий чай, в лагерь прибежал полуодетый посыльный. Ночью слон-разбойник уничтожил урожай на поле, находящемся в трех милях от лагеря. Слон был достаточно хитер, чтобы не совершать набега на одно и то же место.
Мы с Саситой тотчас же отправились в деревню, на которую был совершен набег. Когда мы прибыли, несколько человек этой деревни предложили пойти вместе с нами в качестве проводников. Мы скоро обнаружили следы слона, один вид которых вызывал у меня ненависть.
Мы пошли по берегу горной речки, заросшему папоротником. Кое-где слон вырывал клыками растения и ел их корни. Некоторые папоротники, видимо, обладают лечебными свойствами, которые поддерживают здоровье этих огромных животных. Мы решили, что слон находится очень близко, так как взрытая земля хранила влажность. Ветер был устойчивым и благоприятным для охоты. Медленно продвигаясь через заросли, мы услышали треск ломаемого бамбука. Слон находился впереди нас. Он не мог нас слышать из-за шума, который сам производил. Мы были уверены, что если ветер не изменит направление, со слоном-разбойником будет покончено.
Вот его хобот появился над стволами и подтянул сочную верхушку. Подкрадываясь к слону, мы смотрели сквозь стволы, и в то же время следили за тем, куда ставить ногу. Сасита не отставал от меня. Он все время проверял направление ветра с помощью небольшого гриба-дождевика. Если встряхнуть этот гриб, из него посыплются мельчайшие, похожие на дым, споры, по движению которых можно определить малейшее дуновение ветра. По мере того как мы пробирались в глубь рощи, ветерок затихал, и споры дождевика неподвижно повисали в воздухе, окутывая руку Саситы. Тут я и увидел слона на расстоянии менее пятнадцати ярдов.
Я слышал, как он жевал побеги бамбука, хоботом поднимая их ко рту. Между нами было сплетение бамбуковых стволов, через которые я не решался стрелять. Пуля могла уйти в сторону, ударившись о крепкий бамбуковый ствол. Кроме того, надо было определить: стрелять или подождать несколько минут, пока слон немного передвинется и даст мне возможность бить в плечо. Решать нужно было быстро, поскольку мы находились так близко, что наш запах мог дойти до него и без ветра.
Слон действительно увидел нас, но на этот раз он не убежал, как накануне. Без колебания он развернулся и бросился вперед. Огромные уши были плотно прижаты к голове, а хобот к груди. Он ревел от ярости, издавая серию горловых звуков «урр», — не знаю, как лучше передать этот звук. Я навел правый ствол в центр его черепа чуть выше линии глаз. На какое-то мгновение после выстрела слон, казалось, повис в воздухе. Затем с треском и грохотом рухнул, издавая пронзительные крики и низкие булькающие звуки. Из второго ствола я выстрелил в середину шеи. В то же мгновение вся туша расслабилась, а задние ноги вытянулись.
Наши добровольные проводники поступили весьма мудро, исчезнув, когда началась стрельба. Сейчас они начали появляться, как будто вырастая из-под земли. Они собрались вокруг убитого слона и смотрели на него с такой радостью, что были не в состоянии произнести ни одного слова. Им, по-видимому, казалось, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Теперь, наконец, можно спокойно работать на полях.
Я присел на ногу разбойника, чтобы набить трубку. Всем хотелось как-то выразить мне свою благодарность. Однако все, что эти бедняки могли сделать, — предложить мне холодной воды. Некоторые из секций стволов бамбука имели маленькие отверстия, пробуравленные насекомыми. Мои друзья, выбрав такие секции, срезали их и принесли мне. Каждая такая секция содержала несколько глотков чистой холодной воды.
Выкурив трубку, я осмотрел убитого слона. Клыки его были в очень плохом состоянии. Они весили всего-навсего 40 фунтов каждый. Обычно вес клыков слона-самца втрое превышает этот вес. Лесная растительность, вероятно, бедна кальцием. Поэтому слон, живущий в лесу, никогда не обладает такими клыками, как слон — обитатель кустарников.
У основания правого клыка я нашел старую дыру и ножом выковырнул мушкетную пулю, выпущенную много лет назад арабским охотником, добывавшим слоновую кость. Пуля засела в нервном центре клыка и, должно быть, причиняла животному невероятную боль. От постоянной боли старый слон-самец взбесился и стал разбойником. По всей вероятности, араб, стрелявший по этому слону, до сих пор наслаждался жизнью, не думая о тех страданиях, которые он причинил как людям, так и зверю.
Мы направились к лагерю. Все были в прекрасном настроении. Проводники, шедшие впереди, ножами прорубали для нас путь сквозь заросли. Всю дорогу они кричали и смеялись. Как не похож был этот шум на мертвую тишину, в которой мы крались по тому же пути несколько часов назад! Когда мы вышли на открытую местность, я увидел, что все склоны гор усеяны черными точками. Это были люди, услышавшие выстрелы моего ружья и торопившиеся нас встретить. Проводники выкрикнули несколько гортанных звуков, пронесшихся по всей долине. Голоса местных жителей разносятся на удивительно большое расстояние. Я видел, как люди остановились, а затем помчались в деревню с доброй вестью.
В лагере мне и Сасите была устроена торжественная встреча. Даже старики и больные выползли из хижин, чтобы поблагодарить нас. Друг-охотник не подвел их. Я послал сообщить вождю Нгири, что со слоном-разбойником покончено, и сел ужинать.
Вечером, покуривая трубку возле костра, я вспоминал годы, проведенные в Африке. Когда я впервые приехал в Кению, все пространство, которое мог охватить глаз человека, было усеяно дичью. Я охотился за львами там, где сейчас стоят города, и бил слонов с паровозов первой железной дороги. На моих глазах лесные дебри превращались в пахотную землю, а туземцы становились заводскими рабочими. И я внес какую-то долю в эти преобразования, уничтожая опасных зверей в районах, которые предстояло освоить. Я убил рекордное в мире число носорогов и, возможно, рекордное число львов, хотя в те времена мы не считали убитых животных. Слонов я убил более тысячи четырехсот. Без гордости я говорю об этих цифрах. Такую задачу надо было выполнить, и Хантер оказался тем, на кого ее возложили. Но как это ни покажется странным кабинетному другу животных, должен сказать, что я очень люблю зверей. Много лет я изучал их повадки не только для того, чтобы убивать животных, но из искреннего интереса к ним.
Правда, я всегда проявлял интерес к спортивной охоте, всегда питал большую страсть к огнестрельному оружию, предпочитая треск нарезного оружия или гром дробовика искусству лучшего оркестра. Не могу сказать, что охота не доставляла мне удовольствия.
Однако могу с уверенностью сказать, что в большинстве случаев при охоте на крупного зверя последний имел столько же шансов убить меня, сколько я его.
Я один из последних охотников старых времен. События, свидетелем которых я был, вновь пережить невозможно. И дичь, и местные племена в том виде, как я их знал, исчезли. Уже никто никогда не увидит огромные стада слонов, никто не услышит воинственных криков копейщиков племени масаи, когда они прочесывали кусты, чтобы уничтожить львов, нападавших на их скот; мало кто может сказать, что он был там, где никогда не ступала нога белого человека. Старой Африки нет, и я был свидетелем ее конца.
Данная книга некоторым образом является повествованием о последних днях Великой охоты на крупных зверей. Нигде в мире не было дичи, которая могла бы сравниться с африканской. Нигде в мире животные не были столь крупными, столь сильными и столь многочисленными. Теперь, когда все это уже почти ушло в прошлое, возможно, некоторые пожелают услышать о величайшей эре Охоты в истории земли.
Глава вторая
Джон Хантер из Шотландии
Я родился возле Ширингтона на юге Шотландии за тридцать лет до начала столетия. У моего отца была одна из лучших ферм в этой части страны: триста акров хорошей пахотной земли и три квадратные мили пастбищ. Согласно семейным преданиям, наша фамилия — Хантер происходит от названия профессии нашего дальнего предка. И в самом деле, любовь к охоте была присуща всем членам нашей семьи. Мой отец постоянно охотился в болотах, окружавших залив Солвей Фирт, а мой старший брат считался одним из лучших знатоков флоры и фауны Шотландии. Моя мать была единственным членом семьи, не участвовавшим в спортивной охоте: все ее время было занято домашним хозяйством.
Однако если для других членов семьи охота была лишь отдыхом, то для меня она была воздухом, без которого я не мог жить. Младенцем я, ковыляя, подходил к отцу и подбирал стреляные гильзы. Мне нравился запах горелого пороха.
Став старше, я проводил все дни на огромном болоте, носившем название Лохар-Мосс, где в изобилии водилась черная дичь: утки, выводки черноголовых чаек, гнезда которых попадались так часто, что трудно было сделать шаг и не наступить на яйца. В течение долгого времени изучал я тропинки, проходившие через болото. Когда я возвращался, моя одежда обычно была в весьма плачевном состоянии, так как тысячи кружившихся птиц пачкали меня своим пометом, а иногда я проваливался по грудь в болотную тину. Это приводило мою бедную маму в отчаяние, но я наслаждался каждой минутой таких прогулок. Даже сегодня я мог бы с завязанными глазами пройти по тем тропинкам.
Когда мне было восемь лет, я в отсутствие отца взял его ружье и пошел на охоту. Это было старое ружье фирмы «Перде». По-моему, дробовое ружье фирмы «Перде» — самое лучшее из всех когда-либо изготовленных человеком. В настоящее время в Кении «Перде» с двумя парами подобранных и пристрелянных стволов и футляром ценится в тысячу гиней. И оно стоит таких денег, ибо никакое ружье не может сравниться с этим по точности боя. Отец купил подержанное «Перде» у своего друга, который в свою очередь купил его еще у кого-то. Только одному богу известно, сколько из него сделано выстрелов, но затвор действовал ничуть не хуже, чем в тог день, когда ружье только что вышло из мастерской, а сбалансировано оно было так, что стрелять из него доставляло удовольствие.
Когда я первый раз вышел с этим ружьем, я чуть не прострелил себе ногу. Подкрадываясь к куропатке, я настолько увлекся, что не заметил, как нажал спуск. Когда отец узнал о случившемся, он был страшно расстроен, но тем не менее не запретил мне брать ружье. Вскоре я научился пользоваться этим прекрасным оружием по всем правилам и каждый вечер в своей комнате начищал и смазывал его, пока стволы не начинали блестеть матовым блеском. Что касается старой инкрустации на казенной части, то она почти не стерлась, несмотря на постоянную полировку.
Охотясь с этим ружьем в низинах, я стрелял диких гусей, уток и белощеких казарок. Я научился подкрадываться к стае, когда птицы с шумом жадно заглатывали мелкие ракушки, в изобилии рассыпанные в мокром песке. Когда шум вдруг обрывался, я знал, что птицы поднимали головы и оглядывались. В этот момент я замирал на месте. Ночью, лежа в кровати, я прислушивался к гоготанию диких гусей, пролетавших над фермой навстречу штормовому ветру. Эти звуки ласкали мой слух гораздо больше, чем звуки волынки. Затем я засыпал, и мне снился новый день и новая охота.
Не забывал я и рыбную ловлю; много времени проводил на речке Лохар — ловил на мух рыбу, пользуясь бамбуковой удочкой. Частенько с наступлением темноты я возвращался к речке с факелом и копьем для охоты на лосося. При достаточном проворстве ослепленного светом лосося можно заколоть быстрым ударом копья. Это требовало не малого искусства, потому что копье, казалось, изгибалось в воде, и приходилось делать поправку на угол преломления.
Я взрослел, и кое-кто из жителей деревни начал приобщать меня к древнему и весьма почетному виду спорта, который обычно называется браконьерством. Это прекрасное занятие требует большого искусства. На юге Шотландии было немало браконьеров, но мне кажется, я могу, не хвалясь, сказать, что ни один из них не мог сравниться со мной, так как все время, когда я не занимался охотой с ружьем и ужением рыбы, я тратил на то, чтобы научиться ставить силки или сети. Немало темных ночей я провел, ползая в кустарнике, обвязав шею тонкой шелковой сеткой, как будто это было кашне, и прислушиваясь к шагам сторожа, гулко отдающимся по мерзлой земле. Сторожа были вооружены ружьями, которыми они пользовались без колебания, часто оценивая жизнь фазана или кролика выше жизни человека. Такие условия делали этот вид спорта еще более увлекательным. Я часто думаю, что приобретенный в юношеские годы опыт оказал мне хорошую услугу много лет спустя, когда я стал охотиться на крупного зверя.
Ходил я всегда с собакой. Она-то и предупреждала меня о приближении сторожа. Однажды мы вместе лежали на животе, когда два сторожа на расстоянии десяти футов от нас гадали, где бы я мог спрятаться. Эго было хорошее время, и мне часто кажется, что я получал не меньше удовольствия от кролика, добытого за спиной сторожа, нежели в более позднее время от убитого мной слона с клыками весом в двести фунтов.
Зачастую, возвращаясь поздней ночью, я видел в окнах нашего дома свет. Это означало, что родители ждут меня. Добычу я прятал в погребе за бочками, а затем бесшумно взбирался в свою комнату по черной лестнице (я изучил все скрипучие половицы и научился не ступать на них). После этого я раздевался и нырял в постель. Позже родители поднимались в мою комнату. Увидев, что я крепко сплю, мать удивленно говорила: «Где он только пропадал?». Я подозревал, что отец прекрасно знал, где я мог пропадать, но он никогда меня не выдавал.
Так я и рос, проявляя мало любви к земледелию и еще меньше уважения к солидным людям Ширингтона. Они в большинстве случаев были плохими стрелками и, конечно, не умели поставить силок для кроликов или для ловли лосося забросить мушку в реку на тридцать футов.
Темным облачком на моем горизонте была школа. У меня вошло в привычку опаздывать на занятия, поскольку я не мог пройти мимо болота, не посмотрев, как поживают птицы. Школьный учитель был зверем по своему характеру, довольно щедрый на березовую и бамбуковую розгу и бамбуковую палку. Больше всего он любил колотить провинившегося по голове, сначала с одной стороны, а потом с другой, пока уши ученика не чернели и он не падал, теряя сознание. Несколько учеников из моего класса выросли глухими в результате такого обращения.
Я был крупным парнем, и хотя наш учитель частенько бил меня бамбуковой палкой, он не смел бить меня рукой. Но однажды, когда мне было четырнадцать лет, я пришел в школу после одной из вылазок, весь измазанный грязью. Этого учитель стерпеть не мог. Он бросился на меня с кулаками и стал колотить по голове, пока из ушей не потекла кровь. Мне показалось, что он просто сошел с ума. Схватив грифельную доску, я изо всех сил ударил его. У меня были неплохие мускулы: я постоянно лазил по деревьям за птичьими яйцами и ходил на охоту с тяжелым ружьем. Учитель зашатался, сделал несколько шагов назад и, чтобы не упасть, схватился за парту. Я решил, что лучше уйти из школы до конца дня, и вернулся в свое любимое болото Лохар-Мосс, где мог побыть в одиночестве.
Придя домой, я узнал, что учитель уже был там вместе с местным священником. Родители были страшно расстроены, но, когда я рассказал им все, отец не стал наказывать меня, а мать посоветовала побольше уделять внимания книгам и поменьше ружью. С тех пор учитель боялся меня. Поэтому так получилось, что в школе я проводил очень мало времени, предпочитая удить рыбу или охотиться.
Мои родители всегда считали, что я пойду по стопам отца и стану фермером. Но я не питал никакой любви к земледелию или к чему-либо, кроме охоты. Все же я считал, что фермеру лучше, чем клерку, который на целый день заперт в конторе, и не возражал родителям. Но когда мне исполнилось восемнадцать лет, я попал в серьезную беду. Девушки в Шотландии мало изменились со времен поэта Роберта Бернса и не скупились на знаки внимания. Я считал себя весьма опытным в этих делах, а в действительности был всего-навсего мальчишкой и серьезно влюбился в женщину старше меня по возрасту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31