Удивительно хорошо спал ночью и часа два днём.
Сегодня в поезде неприятность. Полетела коробка передач одной из «Харьковчанок»,теперь у машины нет заднего хода и передней передачи. Савельев просит снять с тягача половину нагрузки, дойти до Востока, а потом вернуться и забрать остальное.
Восточники шутят, что поезд должен вызвать «Обь» на соревнование, кто быстрее придёт: «Обь» в Антарктиду или поезд на Восток. За сутки поезд прошёл одиннадцать километров.
День триста тридцатый. С утра гоняли дизель, к часу дня пробурили ещё два метра скважины. В два часа дня прилетел Ил-14 сбрасывать бочки, а в три вылетел на Комсомольскую Ли-2. Он дозаправится у нас и полетит дальше, на Восток.
Самолёт везёт на Восток из Мирного физика Рема Скрынникова и инженера-радиолокаторщика Максима Сандуленко. «Максимыч» будет работать на Востоке до прихода новой смены, а Рем, если будет хорошо себя чувствовать, пойдёт в поход к Южному географическому полюсу, станет помощником Андрея Капицы.
Мы с Любарцом поехали встречать самолёт. Через час после приземления выяснилось, что на левом моторе самолёта сгорела турбина наддува. Пришлось облегчать, разгружать самолёт. Без груза он смог взлететь и отправился в Мирный чиниться. Его пассажиры — Рем Скрынников и «Максимыч» Сандуленко — остались на нашей станции. Сидят, прислушиваются к себе, привыкают к высоте.
Часа в четыре сам оборвал гусеницей кабель, идущий к моему термобуру. Очень что-то плохо себя чувствую, болит голова.
Поезд сегодня прошёл 60 километров.
День триста тридцать первый. Устал страшно. Вчера закончил протаивание. Снаряд вмёрз в лёд на глубине шестьдесят метров, и я еле вытащил его.
Сегодня с утра готовились к встрече самолётов. Сперва прилетел ИЛ и сбрасывал бочки, а затем сделал посадку Ли-2, идущий на Восток. Он должен отвезти груз и выздоровевшего Толю Краснушкина. Заберёт он и наших гостей — Рема и «Максимыча».
Мы грузим на самолёт продукты: одиннадцать ящиков со станции, пятнадцать ящиков с полосы и восемь бочек с горючим для дозаправки. А нас только двое и высота 3500 метров, мороз минус 45 градусов и ветер 10 метров в секунду.
Наконец вернулись домой, и вдруг радиограмма — на взлёте внезапно остановился один мотор. Барахлит турбокомпрессор. Снова мы едем на полосу, разгружаем тяжёлый самолёт и забираем обратно ребят. Пустой самолёт, может быть, взлетит. И он действительно взлетел.
После обеда меняем двигатель на станции. Оба наших двигателя барахлят: у одного неисправен регулятор, у другого не в порядке электросистема. К счастью, недавно в одном из оставленных санно-тракторными поездами балков Максим Люберец нашёл почти новый двигатель, и теперь мы можем поставить его на место неисправного. Но сделать это не просто, каждый двигатель весит по 500 килограммов, а нас только трое.
А поезд стоит там же, где был позавчера. Заканчивается первый этап шестидесятикилометрового челнока.
День триста тридцать второй. С утра выдался спокойный день. Погода неважная, самолётов не будет. Встали в 8.30. Пока готовился завтрак, привёл в порядок (покрасил и покрыл окисью магния) тепломер, установил его на площадке на глубине три — пять сантиметров. Затем начался аврал — протаскивали новый двигатель через тамбур и двери. Помучались основательно, но работали весело.
К вечеру затащил в помещение кабель, начал разделывать концы. Починил мостик сопротивлений. Сейчас 11.00, только что прослушали «Известия», теперь транслируется музыка. Как всегда, мы, «молодёжь», сидим в рубке, Люберец спит. Весело жить, когда нас много. Сейчас здесь на станции «Максимыч», Рем, Толя и мы с Борисом.
Чувство времени совершенно утеряно, ведь солнце светит круглые сутки. Думаешь, день, а, оказывается, уже ночь, а иногда наоборот.
Поезд стоит. На «Харьковчанке» меняют коробку передач, у машины 18 коробка тоже готова полететь. БАС дал радиограмму Дралкину о том, что Андрею трудно одному с сейсмикой. Нужен Дурынин или хотя бы геофизик Вадим АН. «Обь» уже идёт в Северном море. Но как выяснилось, её главная задача — вести океанологические наблюдения и доставить в Антарктиду основные грузы. А за нами вышел теплоход «Кооперация».
День триста тридцать третий. Опять собирали и возили бочки с горючим. Затем прилетел Ли-2, который должен забрать от нас Толю, Рема и «Максимыча» и отвезти их на Восток.
Снова грузим самолёт бензином и грузом. Но взлететь ему опять не удалось. Теперь прогорел выхлопной патрубок правого мотора. Это серьёзно, так как грозит пожаром. Поэтому самолёт и экипаж остаются здесь до завтра. Завтра Ил-14 сбросит запчасти, и после починки Ли-2 сможет взлететь.
По поводу гостей устроили шикарный ужин.
День триста тридцать четвёртый. Проводили самолёт ребятами на Восток.
Лётчики Саша Кузьмин, Федя Чуенков и Юра Робинсон собирались совершить ещё один перелёт на Восток — отвезти меня, но очень устали и намеревались передохнуть в Мирном, а назавтра прилететь за мной. Но из Мирного пришла радиограмма: там пурга, и аэродром закрыт. Поэтому лётчики приняли решение лететь со мной на Восток. Бешеные сборы, и мы в воздухе.
Летим весело. Высота сто метров, Федя Чуенков спит, я на месте второго пилота. То я, то командир Саша Кузьмин снимаем дорогу моим аппаратом. Иногда перегибаемся снять в окно соседа. Механик Захаров ворчит, ведь высоты нет, Саша бросил управление, и я чуть не нажал головой на тумблеры аварийного выключения зажигания.
В кабине тепло, уютно, где-то сзади насвистывает Юра Робинсон. Прошли над поездом. Прилетели на Восток без привода, точно вышли на станцию. Молодец наш штурман.
Открываем дверь самолёта, внизу стоят незнакомые бородатые и усталые люди. Спрыгиваю через грузовой люк. Нас встречает молодой черноглазый человек с тонкими усиками — начальник станции Игнатов, знакомимся. В это время прямо к люку лихо подходит АТТ, и начинается разгрузка. Я оттерт в сторону. С рычанием бородатые аборигены бросаются на моё имущество. Какой-то гигант схватил восьмидесятикилограммовый ящик и на вытянутых руках перебросил его в АТТ. Вот он, Восток… Я и лётчики идём в кают-компанию. Там уже накрыт стол. Через час лётчики улетели.
Поселился я в радиолокаторной — небольшом домике-комнатке «два на два метра» вдвоём с радиолокаторщиком Иваном Александровым. Спал часов десять. После обеда наводил порядок в доме. Сделал полочки, подмёл, разобрал барахло. Постепенно обживаюсь.
День триста тридцать шестой. Потихоньку распаковываю вещи, приборы, готовлюсь к работе. Слушаю рассказы ребят о днях, когда они копали шурфы в помойках при 80 градусов мороза в поисках окурков. Это было в тот период, когда ним не могли вылететь самолёты.
Сегодня начал рыть шурф. Подготовил косу. Вечером кино. Давно его не смотрел, почти месяц.
День триста сорок четвёртый. За время с последней записи поместил в скважину глубиной 50 метров косу термометров и провёл измерение температуры. Поместил в шурф тепломеры и термометры. Научил метеорологов проводить регулярные наблюдения с этими приборами. Ведь когда я улечу в Мирный, они будут вести наблюдения сами. Утром часов в 11 пришёл сюда наконец санно-тракторный поезд. Начался праздник. Он шёл весь день. Вечером слушали передачу родственников по радио из Москвы. Рад, тронут, согрет.
День триста сорок восьмой. Вчера после третьей попытки самолёт с Дралкиным наконец приземлился на Востоке. Быстрые сборы, я в последний раз проверяю свой прибор для измерения потоков тепла. Потом в кают-компании праздничный обед по случаю прилёта Дралкина. Желаю всем удачи — и на аэродром. Туда пришли проводить меня все наши ребята. Целовались и обнимались серьёзно и от души.
Садясь в самолёт, чувствовал, что, улетая отсюда, я оставляю здесь не одну установку, но и кусочек души…
Через три часа, изрядно замёрзнув, мы приземлились на Комсомольской. Встречают гостеприимные Максим и Боря. Заправляемся бензином и грузим пустые бочки на борт. Максим принёс мне шоколад и «справку» об акклиматизации на Комсомольской. Очень приятно такое внимание.
Через час летим дальше. Время — час ночи. По-прежнему светит солнце. В Мирном облачность, он не принимает. Но у нас на борту больной — Рем Скрынников, поэтому наш рейс считается «санитарным» и мы' имеем право на риск. Идём в Мирный. Лётчикам не хочется ночевать на куполе. Весь салон самолёта занят огромной цистерной бензина — дополнительным бензобаком. Но мы курим, отупели все: черт с ними, с парами, авось не взорвёмся. Лететь ещё пять часов, очень хочется спать, но холодно. Тепло только в кабине пилотов, поэтому дремлю рядом с радистом Ваней Конюховым.
В районе станции Восток-1 увидели поезд «Пингвинов». Вызываем по радио, не отвечают. Наконец бреющим полётом разбудили их и сбросили им ящик сухого бензина. Спускаемся все ниже, и становится теплее. Высота три, две, одна тысяча метров. Вот наконец шестьсот метров, в машине совсем тепло. Я жарю на плитке картошку, кипячу чай. Входим в облака, еле видны концы крыльев, обледеневаем, но идём вперёд, домой, в Мирный!
Высота четыреста метров, внизу ничего не видно, а ведь где-то под нами должен быть Мирный. Осторожно гудят моторы снижающейся машины, оба пилота тщетно смотрят вперёд. Все ниже, ниже, осторожнее, но вот в разрыве облаков мелькнуло что-то чёрное. Остров! Хасуэлл! Снова ничего не видно, вслепую идём к земле, подкрадываемся с закрытыми глазами, ожидая удара. Но вот снова разрыв между облаками. Выпускаем шасси. Посадка! Семь часов утра.
К нам бегут инженер авиаотряда Туманов, авиатехник Миша Канаш. Ползёт вездеход.
«Дома!!»
Тушатся костры и дымовые шашки. Они уже не нужны.
Первое впечатление — юг! Подобное ощущение бывает, когда вечером вдруг вылезаешь, например, из московского поезда ночью где-нибудь в Армавире или Сочи. Сразу вдруг чувствуешь: вот он, юг — тепло, влажно, почти жарко хотя и ночь.
Через час я уже завтракал и отвечал на вопросы. Стал почти героем в Мирном. А потом спать. Проспал до ужина. Сейчас снова спать.
«Домой! Домой! — поёт попутный ветер…»
День триста сорок девятый. Оказывается, уже 4 декабря. Проспал до обеда. Перед обедом меня осмотрели врачи. Вес 66 килограммов, кожа и кости, давление 105/75, кровь хорошая. После обеда снова спать. Встал перед ужином, кое-что сделал по работе, отдал Науму Блоху в мастерскую тепломеры для подготовки в Оазис. Ведь вопрос о том, где измерить геотермический поток тепла Земли, решён. Буду измерять его на дне глубокого озера в месте, свободном ото льда, примерно в двухстах километрах от Мирного. Это место называется Оазис Бангера.
Смотрел после ужина кино, постригся. Завтра будет последний рейс на Восток. Отправил с лётчиками кое-какие подарочки ребятам-восточникам. Сейчас снова спать, спать… Наверное, до завтрашнего обеда.
День триста пятидесятый. Действительно, проспал до обеда. Мои тепломеры почти сделаны, завтра закончим их до конца. Тепломеры — это резиновые диски диаметром около тридцати сантиметров и толщиной один сантиметр. Эти диски как бы прошиты насквозь тонкой проволокой, спаянной из кусочков проводов, сделанных из различных материалов, так, что половина спаев с одной стороны, половина — с другой. Получается как бы много, около тысячи, соединённых последовательно одна за другой термопар. Если температура на одной стороне диска отличается от температуры другой его стороны, эти термопары создадут электрическое напряжение, пропорциональное разности температуры или потоку тепла через диск. Значит, если положить этот диск на дно озера, то можно измерить там идущий через него поток тепла, а ведь он в глубоких озёрах равен геотермическому потоку.
Чувствую себя по-прежнему как сонная муха. В Мирном ветрено, но прекрасно. Как хорошо, что купол позади. Сейчас снова спать. Странная психология здесь, в Мирном. Я закончил свою работу и прилетел здоровый, меня не «вывезли», и поэтому я «герой», «победитель». Я чувствую это по всеобщему уважению. Отсыпаюсь и не встаю на завтрак, и никто не скажет мне слова.
А вот к ребятам, которые там заболели, отношение почти презрительное, хотя вины их в том не было. Их отправляют на грязные работы не по специальности, и, пока я сплю эти три дня, прилетевший со мной больной перебирает каждый день картошку на складе.
День триста пятьдесят первый. Летали в Оазис Бангера на глубокое озеро под названием Фигурное. Там я должен был опустить тепломер. Вылетели в шесть утра.
Когда садились на озеро, боялись, что проломим лёд. Юра Робинсон при посадке открыл дверь и лежал около неё, смотря, не провалятся ли лыжи. Я был «связным», должен был дать команду пилотам «бить по газам» и уходить, если что… Все обошлось хорошо, но посадка получилась очень жёсткой. На поверхности совсем нет снега, она покрыта мелкими бугорками, как бы застывшими волночками или даже, скорее, чешуйками длиной двадцать сантиметров и высотой пять. Возникли они, наверное, при замерзаний под ветром. Ходить по ним очень тяжело, как по очень скользкому крупному булыжнику.
Измерения показали толщину льда 1,8-1,7 метра во всех пяти точках, где делались лунки и бросались грузики на тросиках, чтобы определить самое глубокое место. Глубины озера — 30, 40, 63, 57 метров. Затем зарядили четыре килограмма тола, сделали солидную дыру и опустили тепломер. На льду поставили палатку, в которой я установил чувствительный гальванометр для определения электрического тока термопары — тепломера; световой зайчик этого гальванометра скажет мне о том, сколько тепла и в каком направлении идёт через дно. Первые измерения примерно через два часа после установки тепломера показали только, что зайчик ходит беспорядочно вправо и влево по шкале отсчёта. Это значит обрыв линии. Где?
Дальше работать не пришлось. Моему помощнику Олегу Михайлову надо лететь в Мирный к «сроку», то есть провести наблюдения в точно определённое время.
На обратном пути сделали посадку на промежуточном аэродроме, который лётчики создали здесь, у края горной страны, для дозаправки.
Нас встретил «комендант» — поморник Фомка, большая чайка. Ещё осенью наши лётчики получили его в наследство от предыдущей смены. Нам рассказывали, что он прилетает всегда к самолёту, храбро садится рядом и ест из рук. Сейчас он тоже прилетел, сделал приветственный круг и сел около хвоста самолёта, считая, что это большая птица, поэтому располагаться у её клюва небезопасно. Однако из рук мясо не взял, подошёл не ближе чем на два метра и все время опасливо косился на нас. Когда кормил один человек, то он подходил ближе. Очевидно, считал, что оставаться один на один менее опасно.
Наевшись, Фомка отошёл в сторону и, нахохлившись, сел на лёд. Когда запустили моторы, он взлетел, но не улетел совсем, а начал делать круги над машиной, стараясь не попасть в струю. Подружка его в этот раз не прилетела, очевидно, сидит на яйцах. Интересно, что он думает о самолёте и всех нас, вылезающих из его живота. Наверное, принимает нас за цыплят этой странной птицы.
День триста пятьдесят седьмой. Сегодня снова летали в Оазис, но опять неудачно. Подлетев к нему, встретили сплошные облака. Завтра подъем в 4.30 утра, попытаемся лететь снова, уже на Ан-2. Для полёта на Ли-2 уже нет бензина.
8 декабря санно-тракторный поезд вышел наконец с Востока в направлении Южного полюса. Прошёл около 80 километров. Идёт челноком.
День триста пятьдесят восьмой. Только что вернулись из полёта на озеро Фигурное. Эксперимент наконец проведён. Обычного здесь ветра не было, его порыв не тряс палатку, а значит, не качал чувствительный гальванометр, так что пришедший со дна озера сигнал был чётко читаемым. Зайчик гальванометра уверенно отклонился по мерной линейке на другом конце палатки и стал как вкопанный в новое положение.
Но может быть, мы измеряем какие-то токи помех, а не слабый голос потока тепла Земли?
Мы вытащили на поверхность мокрый, покрытый зелёными ниточками водорослей тепломер, перевернули его «вверх ногами», так что его дно стало «крышей», и снова осторожно опустили на дно. Теперь надо, чтобы зайчик отклонился от своего положения на нуле на такую же, как перед этим, величину, но в другую сторону. Только тогда можно сказать, что ты измерил то, что хотел.
Я был почти уверен, что, пока мы делаем эти манипуляции, начнётся ветер или оборвётся какой-нибудь проводок и нарушится контакт или, наоборот, произойдёт где-нибудь короткое замыкание. Ведь должна же была Антарктида что-нибудь сделать, чтобы не открыть одну из своих тайн. Но эта капризная женщина была сегодня в хорошем настроении. Ничего не сломалось и не замкнулось, и зайчик так же
уверенно, не спеша пошёл в другую сторону и отклонился точно на такое же расстояние от нуля, как и два часа назад Я на четвереньках выполз из палатки на свет дня: — Все, ребята, вынимайте эту штуковину из воды, собираем барахло — и домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Сегодня в поезде неприятность. Полетела коробка передач одной из «Харьковчанок»,теперь у машины нет заднего хода и передней передачи. Савельев просит снять с тягача половину нагрузки, дойти до Востока, а потом вернуться и забрать остальное.
Восточники шутят, что поезд должен вызвать «Обь» на соревнование, кто быстрее придёт: «Обь» в Антарктиду или поезд на Восток. За сутки поезд прошёл одиннадцать километров.
День триста тридцатый. С утра гоняли дизель, к часу дня пробурили ещё два метра скважины. В два часа дня прилетел Ил-14 сбрасывать бочки, а в три вылетел на Комсомольскую Ли-2. Он дозаправится у нас и полетит дальше, на Восток.
Самолёт везёт на Восток из Мирного физика Рема Скрынникова и инженера-радиолокаторщика Максима Сандуленко. «Максимыч» будет работать на Востоке до прихода новой смены, а Рем, если будет хорошо себя чувствовать, пойдёт в поход к Южному географическому полюсу, станет помощником Андрея Капицы.
Мы с Любарцом поехали встречать самолёт. Через час после приземления выяснилось, что на левом моторе самолёта сгорела турбина наддува. Пришлось облегчать, разгружать самолёт. Без груза он смог взлететь и отправился в Мирный чиниться. Его пассажиры — Рем Скрынников и «Максимыч» Сандуленко — остались на нашей станции. Сидят, прислушиваются к себе, привыкают к высоте.
Часа в четыре сам оборвал гусеницей кабель, идущий к моему термобуру. Очень что-то плохо себя чувствую, болит голова.
Поезд сегодня прошёл 60 километров.
День триста тридцать первый. Устал страшно. Вчера закончил протаивание. Снаряд вмёрз в лёд на глубине шестьдесят метров, и я еле вытащил его.
Сегодня с утра готовились к встрече самолётов. Сперва прилетел ИЛ и сбрасывал бочки, а затем сделал посадку Ли-2, идущий на Восток. Он должен отвезти груз и выздоровевшего Толю Краснушкина. Заберёт он и наших гостей — Рема и «Максимыча».
Мы грузим на самолёт продукты: одиннадцать ящиков со станции, пятнадцать ящиков с полосы и восемь бочек с горючим для дозаправки. А нас только двое и высота 3500 метров, мороз минус 45 градусов и ветер 10 метров в секунду.
Наконец вернулись домой, и вдруг радиограмма — на взлёте внезапно остановился один мотор. Барахлит турбокомпрессор. Снова мы едем на полосу, разгружаем тяжёлый самолёт и забираем обратно ребят. Пустой самолёт, может быть, взлетит. И он действительно взлетел.
После обеда меняем двигатель на станции. Оба наших двигателя барахлят: у одного неисправен регулятор, у другого не в порядке электросистема. К счастью, недавно в одном из оставленных санно-тракторными поездами балков Максим Люберец нашёл почти новый двигатель, и теперь мы можем поставить его на место неисправного. Но сделать это не просто, каждый двигатель весит по 500 килограммов, а нас только трое.
А поезд стоит там же, где был позавчера. Заканчивается первый этап шестидесятикилометрового челнока.
День триста тридцать второй. С утра выдался спокойный день. Погода неважная, самолётов не будет. Встали в 8.30. Пока готовился завтрак, привёл в порядок (покрасил и покрыл окисью магния) тепломер, установил его на площадке на глубине три — пять сантиметров. Затем начался аврал — протаскивали новый двигатель через тамбур и двери. Помучались основательно, но работали весело.
К вечеру затащил в помещение кабель, начал разделывать концы. Починил мостик сопротивлений. Сейчас 11.00, только что прослушали «Известия», теперь транслируется музыка. Как всегда, мы, «молодёжь», сидим в рубке, Люберец спит. Весело жить, когда нас много. Сейчас здесь на станции «Максимыч», Рем, Толя и мы с Борисом.
Чувство времени совершенно утеряно, ведь солнце светит круглые сутки. Думаешь, день, а, оказывается, уже ночь, а иногда наоборот.
Поезд стоит. На «Харьковчанке» меняют коробку передач, у машины 18 коробка тоже готова полететь. БАС дал радиограмму Дралкину о том, что Андрею трудно одному с сейсмикой. Нужен Дурынин или хотя бы геофизик Вадим АН. «Обь» уже идёт в Северном море. Но как выяснилось, её главная задача — вести океанологические наблюдения и доставить в Антарктиду основные грузы. А за нами вышел теплоход «Кооперация».
День триста тридцать третий. Опять собирали и возили бочки с горючим. Затем прилетел Ли-2, который должен забрать от нас Толю, Рема и «Максимыча» и отвезти их на Восток.
Снова грузим самолёт бензином и грузом. Но взлететь ему опять не удалось. Теперь прогорел выхлопной патрубок правого мотора. Это серьёзно, так как грозит пожаром. Поэтому самолёт и экипаж остаются здесь до завтра. Завтра Ил-14 сбросит запчасти, и после починки Ли-2 сможет взлететь.
По поводу гостей устроили шикарный ужин.
День триста тридцать четвёртый. Проводили самолёт ребятами на Восток.
Лётчики Саша Кузьмин, Федя Чуенков и Юра Робинсон собирались совершить ещё один перелёт на Восток — отвезти меня, но очень устали и намеревались передохнуть в Мирном, а назавтра прилететь за мной. Но из Мирного пришла радиограмма: там пурга, и аэродром закрыт. Поэтому лётчики приняли решение лететь со мной на Восток. Бешеные сборы, и мы в воздухе.
Летим весело. Высота сто метров, Федя Чуенков спит, я на месте второго пилота. То я, то командир Саша Кузьмин снимаем дорогу моим аппаратом. Иногда перегибаемся снять в окно соседа. Механик Захаров ворчит, ведь высоты нет, Саша бросил управление, и я чуть не нажал головой на тумблеры аварийного выключения зажигания.
В кабине тепло, уютно, где-то сзади насвистывает Юра Робинсон. Прошли над поездом. Прилетели на Восток без привода, точно вышли на станцию. Молодец наш штурман.
Открываем дверь самолёта, внизу стоят незнакомые бородатые и усталые люди. Спрыгиваю через грузовой люк. Нас встречает молодой черноглазый человек с тонкими усиками — начальник станции Игнатов, знакомимся. В это время прямо к люку лихо подходит АТТ, и начинается разгрузка. Я оттерт в сторону. С рычанием бородатые аборигены бросаются на моё имущество. Какой-то гигант схватил восьмидесятикилограммовый ящик и на вытянутых руках перебросил его в АТТ. Вот он, Восток… Я и лётчики идём в кают-компанию. Там уже накрыт стол. Через час лётчики улетели.
Поселился я в радиолокаторной — небольшом домике-комнатке «два на два метра» вдвоём с радиолокаторщиком Иваном Александровым. Спал часов десять. После обеда наводил порядок в доме. Сделал полочки, подмёл, разобрал барахло. Постепенно обживаюсь.
День триста тридцать шестой. Потихоньку распаковываю вещи, приборы, готовлюсь к работе. Слушаю рассказы ребят о днях, когда они копали шурфы в помойках при 80 градусов мороза в поисках окурков. Это было в тот период, когда ним не могли вылететь самолёты.
Сегодня начал рыть шурф. Подготовил косу. Вечером кино. Давно его не смотрел, почти месяц.
День триста сорок четвёртый. За время с последней записи поместил в скважину глубиной 50 метров косу термометров и провёл измерение температуры. Поместил в шурф тепломеры и термометры. Научил метеорологов проводить регулярные наблюдения с этими приборами. Ведь когда я улечу в Мирный, они будут вести наблюдения сами. Утром часов в 11 пришёл сюда наконец санно-тракторный поезд. Начался праздник. Он шёл весь день. Вечером слушали передачу родственников по радио из Москвы. Рад, тронут, согрет.
День триста сорок восьмой. Вчера после третьей попытки самолёт с Дралкиным наконец приземлился на Востоке. Быстрые сборы, я в последний раз проверяю свой прибор для измерения потоков тепла. Потом в кают-компании праздничный обед по случаю прилёта Дралкина. Желаю всем удачи — и на аэродром. Туда пришли проводить меня все наши ребята. Целовались и обнимались серьёзно и от души.
Садясь в самолёт, чувствовал, что, улетая отсюда, я оставляю здесь не одну установку, но и кусочек души…
Через три часа, изрядно замёрзнув, мы приземлились на Комсомольской. Встречают гостеприимные Максим и Боря. Заправляемся бензином и грузим пустые бочки на борт. Максим принёс мне шоколад и «справку» об акклиматизации на Комсомольской. Очень приятно такое внимание.
Через час летим дальше. Время — час ночи. По-прежнему светит солнце. В Мирном облачность, он не принимает. Но у нас на борту больной — Рем Скрынников, поэтому наш рейс считается «санитарным» и мы' имеем право на риск. Идём в Мирный. Лётчикам не хочется ночевать на куполе. Весь салон самолёта занят огромной цистерной бензина — дополнительным бензобаком. Но мы курим, отупели все: черт с ними, с парами, авось не взорвёмся. Лететь ещё пять часов, очень хочется спать, но холодно. Тепло только в кабине пилотов, поэтому дремлю рядом с радистом Ваней Конюховым.
В районе станции Восток-1 увидели поезд «Пингвинов». Вызываем по радио, не отвечают. Наконец бреющим полётом разбудили их и сбросили им ящик сухого бензина. Спускаемся все ниже, и становится теплее. Высота три, две, одна тысяча метров. Вот наконец шестьсот метров, в машине совсем тепло. Я жарю на плитке картошку, кипячу чай. Входим в облака, еле видны концы крыльев, обледеневаем, но идём вперёд, домой, в Мирный!
Высота четыреста метров, внизу ничего не видно, а ведь где-то под нами должен быть Мирный. Осторожно гудят моторы снижающейся машины, оба пилота тщетно смотрят вперёд. Все ниже, ниже, осторожнее, но вот в разрыве облаков мелькнуло что-то чёрное. Остров! Хасуэлл! Снова ничего не видно, вслепую идём к земле, подкрадываемся с закрытыми глазами, ожидая удара. Но вот снова разрыв между облаками. Выпускаем шасси. Посадка! Семь часов утра.
К нам бегут инженер авиаотряда Туманов, авиатехник Миша Канаш. Ползёт вездеход.
«Дома!!»
Тушатся костры и дымовые шашки. Они уже не нужны.
Первое впечатление — юг! Подобное ощущение бывает, когда вечером вдруг вылезаешь, например, из московского поезда ночью где-нибудь в Армавире или Сочи. Сразу вдруг чувствуешь: вот он, юг — тепло, влажно, почти жарко хотя и ночь.
Через час я уже завтракал и отвечал на вопросы. Стал почти героем в Мирном. А потом спать. Проспал до ужина. Сейчас снова спать.
«Домой! Домой! — поёт попутный ветер…»
День триста сорок девятый. Оказывается, уже 4 декабря. Проспал до обеда. Перед обедом меня осмотрели врачи. Вес 66 килограммов, кожа и кости, давление 105/75, кровь хорошая. После обеда снова спать. Встал перед ужином, кое-что сделал по работе, отдал Науму Блоху в мастерскую тепломеры для подготовки в Оазис. Ведь вопрос о том, где измерить геотермический поток тепла Земли, решён. Буду измерять его на дне глубокого озера в месте, свободном ото льда, примерно в двухстах километрах от Мирного. Это место называется Оазис Бангера.
Смотрел после ужина кино, постригся. Завтра будет последний рейс на Восток. Отправил с лётчиками кое-какие подарочки ребятам-восточникам. Сейчас снова спать, спать… Наверное, до завтрашнего обеда.
День триста пятидесятый. Действительно, проспал до обеда. Мои тепломеры почти сделаны, завтра закончим их до конца. Тепломеры — это резиновые диски диаметром около тридцати сантиметров и толщиной один сантиметр. Эти диски как бы прошиты насквозь тонкой проволокой, спаянной из кусочков проводов, сделанных из различных материалов, так, что половина спаев с одной стороны, половина — с другой. Получается как бы много, около тысячи, соединённых последовательно одна за другой термопар. Если температура на одной стороне диска отличается от температуры другой его стороны, эти термопары создадут электрическое напряжение, пропорциональное разности температуры или потоку тепла через диск. Значит, если положить этот диск на дно озера, то можно измерить там идущий через него поток тепла, а ведь он в глубоких озёрах равен геотермическому потоку.
Чувствую себя по-прежнему как сонная муха. В Мирном ветрено, но прекрасно. Как хорошо, что купол позади. Сейчас снова спать. Странная психология здесь, в Мирном. Я закончил свою работу и прилетел здоровый, меня не «вывезли», и поэтому я «герой», «победитель». Я чувствую это по всеобщему уважению. Отсыпаюсь и не встаю на завтрак, и никто не скажет мне слова.
А вот к ребятам, которые там заболели, отношение почти презрительное, хотя вины их в том не было. Их отправляют на грязные работы не по специальности, и, пока я сплю эти три дня, прилетевший со мной больной перебирает каждый день картошку на складе.
День триста пятьдесят первый. Летали в Оазис Бангера на глубокое озеро под названием Фигурное. Там я должен был опустить тепломер. Вылетели в шесть утра.
Когда садились на озеро, боялись, что проломим лёд. Юра Робинсон при посадке открыл дверь и лежал около неё, смотря, не провалятся ли лыжи. Я был «связным», должен был дать команду пилотам «бить по газам» и уходить, если что… Все обошлось хорошо, но посадка получилась очень жёсткой. На поверхности совсем нет снега, она покрыта мелкими бугорками, как бы застывшими волночками или даже, скорее, чешуйками длиной двадцать сантиметров и высотой пять. Возникли они, наверное, при замерзаний под ветром. Ходить по ним очень тяжело, как по очень скользкому крупному булыжнику.
Измерения показали толщину льда 1,8-1,7 метра во всех пяти точках, где делались лунки и бросались грузики на тросиках, чтобы определить самое глубокое место. Глубины озера — 30, 40, 63, 57 метров. Затем зарядили четыре килограмма тола, сделали солидную дыру и опустили тепломер. На льду поставили палатку, в которой я установил чувствительный гальванометр для определения электрического тока термопары — тепломера; световой зайчик этого гальванометра скажет мне о том, сколько тепла и в каком направлении идёт через дно. Первые измерения примерно через два часа после установки тепломера показали только, что зайчик ходит беспорядочно вправо и влево по шкале отсчёта. Это значит обрыв линии. Где?
Дальше работать не пришлось. Моему помощнику Олегу Михайлову надо лететь в Мирный к «сроку», то есть провести наблюдения в точно определённое время.
На обратном пути сделали посадку на промежуточном аэродроме, который лётчики создали здесь, у края горной страны, для дозаправки.
Нас встретил «комендант» — поморник Фомка, большая чайка. Ещё осенью наши лётчики получили его в наследство от предыдущей смены. Нам рассказывали, что он прилетает всегда к самолёту, храбро садится рядом и ест из рук. Сейчас он тоже прилетел, сделал приветственный круг и сел около хвоста самолёта, считая, что это большая птица, поэтому располагаться у её клюва небезопасно. Однако из рук мясо не взял, подошёл не ближе чем на два метра и все время опасливо косился на нас. Когда кормил один человек, то он подходил ближе. Очевидно, считал, что оставаться один на один менее опасно.
Наевшись, Фомка отошёл в сторону и, нахохлившись, сел на лёд. Когда запустили моторы, он взлетел, но не улетел совсем, а начал делать круги над машиной, стараясь не попасть в струю. Подружка его в этот раз не прилетела, очевидно, сидит на яйцах. Интересно, что он думает о самолёте и всех нас, вылезающих из его живота. Наверное, принимает нас за цыплят этой странной птицы.
День триста пятьдесят седьмой. Сегодня снова летали в Оазис, но опять неудачно. Подлетев к нему, встретили сплошные облака. Завтра подъем в 4.30 утра, попытаемся лететь снова, уже на Ан-2. Для полёта на Ли-2 уже нет бензина.
8 декабря санно-тракторный поезд вышел наконец с Востока в направлении Южного полюса. Прошёл около 80 километров. Идёт челноком.
День триста пятьдесят восьмой. Только что вернулись из полёта на озеро Фигурное. Эксперимент наконец проведён. Обычного здесь ветра не было, его порыв не тряс палатку, а значит, не качал чувствительный гальванометр, так что пришедший со дна озера сигнал был чётко читаемым. Зайчик гальванометра уверенно отклонился по мерной линейке на другом конце палатки и стал как вкопанный в новое положение.
Но может быть, мы измеряем какие-то токи помех, а не слабый голос потока тепла Земли?
Мы вытащили на поверхность мокрый, покрытый зелёными ниточками водорослей тепломер, перевернули его «вверх ногами», так что его дно стало «крышей», и снова осторожно опустили на дно. Теперь надо, чтобы зайчик отклонился от своего положения на нуле на такую же, как перед этим, величину, но в другую сторону. Только тогда можно сказать, что ты измерил то, что хотел.
Я был почти уверен, что, пока мы делаем эти манипуляции, начнётся ветер или оборвётся какой-нибудь проводок и нарушится контакт или, наоборот, произойдёт где-нибудь короткое замыкание. Ведь должна же была Антарктида что-нибудь сделать, чтобы не открыть одну из своих тайн. Но эта капризная женщина была сегодня в хорошем настроении. Ничего не сломалось и не замкнулось, и зайчик так же
уверенно, не спеша пошёл в другую сторону и отклонился точно на такое же расстояние от нуля, как и два часа назад Я на четвереньках выполз из палатки на свет дня: — Все, ребята, вынимайте эту штуковину из воды, собираем барахло — и домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19