Это случилось зимой, в один из тех редких холодных дней, когда Аргвиль
ненадолго покрывался снегом, и жители его старались пореже покидать свои
жилища, чтобы не схватить ненароком губительную простуду. Как удалось
установить, Франциск и Мария по-прежнему жили в том же самом доме, причем
монах скрыл от окружающих - благо в городке было теперь много новых людей,
и это оказалось нетрудно - свое прошлое и свое происхождение. Никто из
прежних жителей, наверное, не признал бы в нем одного из монахов из теперь
разграбленного и частично сгоревшего монастыря, потому что и внешне
Франциск сильно изменился. Он взял себе вымышленное имя, и вскоре после его
выздоровления, в конце августа, они с Марией обвенчались. Есть указания на
то, что на первом этаже Франциск оборудовал столярную мастерскую и выполнял
кое-какие работы по заказам горожан. Заказов, правда, было немного, и жили
молодые в основном на наследство, доставшееся Марии от матери. Хотя,
разумеется, покойная не могла быть матерью Марии. Однако, не зная ничего о
том, когда Мария появилась в ее доме и как сумела вступить во владение
наследством, мы не станем заниматься спекуляциями по этому вопросу. На наш
взгляд, ее способность контролировать поступки других людей в достаточной
степени все объясняет.
Так вот, однажды, спустившись к нему в мастерскую, та, что называла себя
Марией, сказала Франциску:
- Случилсь беда, монах. Случилсь страшная беда.
Она могла бы и не говорить ничего - Франциск и так уже несколько дней
чувствовал, что с его любимой происходит что-то страшное, потому что
обладал он уже способностью без слов общаться с ней на расстоянии и
понимать некоторые из ее мыслей. Но что же именно происходило с ней, он
пока осознать не мог. Он отложил в сторону молоток и стамеску, выпрямился,
подошел к Марии и обнял ее за плечи. Но она неожиданно отбросила его руки в
стороны, отстранилась и отступила назад, к двери. И таким холодом вдруг
повеяло от нее, что Франциск, пораженный, застыл без движения. Наверное,
это и был момент его побуждения, момент обретения Франциском собственной
воли, не подчиненной Марии.
- Не надо, монах,- холодно и как-то злобно сказал она,- Не надо.
- Но почему?
- Почему? Да потому, что случилась страшная вещь. Случилось то, чего не
должно было случиться. Я слишком вжилась в это тело, монах, и потеряла
бдительность. И теперь... Теперь у нас будет ребенок.
- Ребенок?- спросил он. И не сказал больше ни слова. Он и сам, наверное,
не понял, что же за чувства родились в его душе. Но Мария - она поняла.
Она-то поняла все сразу.
- Замолчи, глупец!- закричла она, хотя он и так молчал,- Замолчи!
Он отшатнулся, как от удара, потому что лицо ее вдруг
сделалось страшным. Не таким, каким могло быть в гневе лицо его
любимой. Не человеческим лицом. Нет - лицом чудовища, лицом
чего-то такого, для чего в человеческом языке даже названия не
существует.
- Глупец!- снова закричала она,- Неужели ты так же глуп и ничтожен, как
и все остальные люди? Неужели и ты, уподобившись животному, только и
способен, что продолжить свой род?
- Но что в этом плохого?- он с трудом собрал силы, чтобы выдохнуть этот
вопрос.
- Что? Да то, что часть нашего пси - и твоего, и моего - перейдет теперь
к этому ребенку. И если ребенок останется жить, то нам с тобой - ты
слышишь, глупец?!- нам с тобой никогда уже не стать всемогущими! В который
уже раз пытаюсь я сотворить бога из человека, и всякий раз настает момент,
когда он сам отказывается от божественной силы! Неужели же и ты, монах, ты,
который в прежней своей жизни отказался от всего во имя своего Бога, теперь
откажешься от божественности во имя продолжения рода?
Он молчал, не в силах произнести ни слова, и она снова заговорила -
злым, резким, ненавидящим голосом:
- Так вот слушай, монах. Слушай и пытайся понять. Не для того я по
крупицам собирала пси своего народа, не для того прожила вечность и
преодолела бесконечные расстояния, чтобы делиться с кем-то своим
могуществом и своим бессмертием. Тебе, монах, легко отказаться и от
бессмертия, и от великой силы - ты никогда не имел ни того, ни другого. Но
я от них отказываться не собираюсь. Знай: этот ребенок умрет, если на
счастье свое он не родится уже мертвым. Знай это, монах.
"Этот ребенок умрет"- гулко звучало в голове у Франциска, наполняя ее
погребальным звоном колоколов, и вскоре ничего, кроме этого звона, не
осталось у него в сознании, и он как подкошенный рухнул на пол. Лишь через
много часов, когда совсем стемнело, пришел он в себя. Он так и лежал на
полу в мастерской. Члены его затекли, тело замерзло, и не сразу удалось ему
подняться на ноги. Хромая, подошел он к лестнице, с трудом поднялся наверх
и отворил дверь в комнату. И спросил в темноту, зная, что она здесь, что
она не спит и слышит его:
- Зачем?
И сразу же вспыхнули свечи в изголовье кровати, осветив ее лицо, столь
любимое когда-то Франциском. Но теперь прекрасное это лицо показалось ему
ужасным и отвратительным, и он вздрогнул, застыв на месте.
- Зачем?- она говорила тихим, холодным, совершенно чужим голосом, -
Затем, монах, что я не хочу умирать. Я хочу жить вечно, и мне нужен кто-то
равный мне или даже более могущественный, кто помог бы этого добиться. Дар
Тлагмаха каждому из разумных народов Вселенной велик, но этого дара хватает
лишь на кого-то одного. Только на одного, монах, не больше. Только на
одного. А мне пришлось покинуть свой мир, бежать оттуда, не овладев даже
половиной пси, которую подарил Тлагмах моему народу. Тот, кто завладел
оставшейся частью пси, был сильнее меня, и иного выхода не оставалось. Или
погибнуть, или... Но и он не всемогущ, пока не завладеет всей пси моего
народа, и потому - я знаю наверняка - он идет по моему следу. Ты, монах,
став всемогущим, мог бы спасти меня. Ну неужели после всего, что я для тебя
сделала, ты откажешься меня спасти, ты оставишь меня без защиты? И ради
чего - ради этого ребенка, который возьмет на себя и часть твоего
могущества? Который, быть может, захочет потом завладеть всем. Неужели ты
настолько глуп, монах, чтобы согласиться на такую жертву?
- Кто ты?- спросил Франциск слабым шепотом, оперевшись о дверной косяк,
чтобы не упасть.
- Я - твой Бог, монах,- ответила она уже столько раз слышанной
Франциском фразой, но что-то сломалось в душе у Франциска, и он не мог
больше молиться этому богу.
- Нет,- прошептал он,- Ты не бог. Ты - дьявол.
Он повернулся и бросился прочь из этого дома. В ночь, в холод, в
темноту.
Мы ничего не знаем пока о его жизни на протяжении следующих шести с
небольшим месяцев. Мы знаем лишь, что в конце концов он вернулся в Аргвиль
нищим странствующим монахом в оборванной рясе, голодным и исхудавшим,
изменившимся так, что трудно было бы поверить, что лицо этого монаха
принадлежит человеку, не достигшему своего тридцатилетия. За эти полгода он
стал похож на умудренного жизнью и много страдавшего старца, и до самой
смерти своей сохранил Франциск этот облик. Одна из наших групп, занимющаяся
анализом изображений, сумела выделить лик Франциска на десятках фресок,
икон и миниатюр среди ликов различных святых. Вглядываясь в эти
изображения, можно понять, почему всякий, с кем приходилось ему
впоследствии встречаться, запоминал эту встречу на всю оставшуюся жизнь -
столь пронзительным был взгляд неистового аббата. Он оставил свой след в
душах очень многих людей - только потому память о нем не умерла даже после
столетий мнимого забвения.
Франциск вернулся в Аргвиль в тот день и час, когда в доме, оставленном
им более полугода назад, появился на свет его сын. В этом нет ничего
удивительного, если принять на веру гипотезу о магических свойствах
субстанции пси, которой он обладал в изрядном количестве. Узкими улочками
уже оправившегося от прошлогоднего морового поветрия городка он подошел к
так хорошо знакомому ему дому, поднялся по каменным ступеням и отворил
незапертую дверь. Внизу, у лестницы, стояла повивальная бабка, только что
принявшя младенца, и молодой священник, зашедший проведать свою прихожанку.
При виде Франциска они застыли на месте, оборвав разговор на полуслове, а
он, как бы не заметив их, молча поднялся по лестнице, вошел в комнату и
затворил за собой дверь. Появление его было столь неожиданным и так
поразило священника и повивальную бабку, что какое-то время они молча
стояли, глядя ему вслед и не понимая, что же происходит. Очнулись они лишь
тогда, когда сверху, из той комнаты, где остались роженица с ребенком,
раздался нечеловеческий вопль:
- Чудовище! Ведьма! Змея!
Не говоря ни слова, бросились они вверх по лестнице и ввалились в
комнату. Но не посмели сделать и шага дальше порога, потому что глазам их
открылась сцена, ужаснее которой не могло вообразить себе сознание человека
той эпохи. Комната была вся заполнена бледно-голубым сиянием, исходящим,
казалось, из самого воздуха, и все в этом сиянии представлялось нереальным,
расплывчатым, лишенным четких очертаний. Все - кроме детской колыбели,
кроме монаха, распростертого перед ней на полу и гигантского двухвостого
змея с руку толщиной с горящими глзами и полуоткрытой пастью полной острых
зубов, который раскачиваясь поднимался все выше, выползая из-под одеяла на
постели роженицы.
Смертельный ужас охватил вошедших, и они свалились бы без чувств, если
бы некая сила, исходящая от взгляда чудовищного змея, не толкнула их прочь,
прочь из этой комнаты, прочь из этого дома. С криками выскочили они на
улицу и побежали, не разбирая дороги, и не сразу сумели горожане остановить
их безумный бег, задержть и успокоить несчастных. Когда же несколько самых
смелых, похватав все, что попалось под руку - кто топор, кто мясницкий
тесак, а кто палку потяжелее - с опаской вошли в дом и поднялись по
лестнице, змея в комнате уже не было. Был лишь монах, лежавший на полу
рядом с пустой кроватью и не подававший признаков жизни. И мертвый,
задушенный младенец в колыбели.
Такова в общих чертах ужасная история, происшедшая в маленьком городке
Аргвиле в начале четырнадцатого столетия. Никто и никогда не видел там
больше этого двухвостого змея, но все почему-то безоговорочно поверили
рассказанному повивальной бабкой и священником - видимо, картина,
свидетелями которой они стали, настолько поразила их воображение, что не
поверить им было попросту невозможно. Но появление этого змея в
человеческой истории прослеживается неоднократно. Нам удалось найти
кое-какие ссылки на него в древних, доисламского периода, сказаниях
народов, населявших аравийский полуостров, в легендах ряда африканских и
южноамериканских племен, в китайских и древнеиндийских манускриптах.
Правда, все эти данные носят пока предварительный характер, поскольку
огромное большинство манускриптов по истории этих регионов пока остается
недоступным для компьютерной обработки. Но несомненно, что в будущем мы
получим достоверные свидетельства о неоднократном вмешательстве в
человеческую историю этого существа, о неоднократном искушении, которому
подвергались сыны человеческие со стороны двухвостого змея. И не исключено,
что даже сама легенда о соврщении змеем Адама и Евы - хотя библейский змей
и не был двухвостым - есть не что иное, как отголосок подобного события.
Искушение... Несомненно, это было искушение. Не первое и не последнее в
человеческой истории. И то, что не привело еще это искушение к гибели всего
человечества, не может, не должно нас успокаивать. Потому что сегодня как
никогда велика опасность того, что искуситель добьется-таки своей цели,
потому что сегодня у одного человека как никогда много шансов завладеть
субстанцией пси всего погибшего человечества. И не так уж важно сегодня,
верим ли мы сами в чудесный дар Тлагмаха или же считаем, что все,
рассказанное выше, не более, чем досужие вымыслы. Важно, что кто-то может
поверить, и этот кто-то способен уничтожить не только нас - он способен
уничтожить само будущее человечества. Потому и не смогли мы молчать, узнав
об этой чудовищной истории, потому и постарались довести ее до всех, не
ограничиваясь рамками сухого академического изложения. Сегодня, пока еще не
поздно, надо встать на пути у чудовища, которое с древнейших времен
искушало род человеческий. Сегодня есть у нас для этого и силы, и средства,
недоступные средневековому монаху Франциску.
Он не умер тогда. Она наверняка хотела бы убить его, но пси, которым
завладел монах при ее участии, в тот раз спасло его от гибели. Он пришел в
себя, он вернулся к жизни, и уже через несколько лет стал Франциском
Гранвейгским, само имя которого долгие годы внушало ужас всей католической
Европе. Потому что смыслом жизни неистового аббата стала борьба с
дьявольскими искушениями, и в этой борьбе он ни перед чем ни
останавливался. На протяжении тысячалетий люди инстинктивно боялись всех,
кто обладал субстанцией пси и был способен творить чудеса. Но лишь в Европе
времен Франциска Гранвейгского борьба с обладателями пси вылилась в
планомерное их уничтожение, в геноцид, направленный против всех, кто хоть
ненамного поднимался над средним уровнем. От Средиземного моря до
Северного, от Карпат до Пиринеев прокатились процессы над ведьмами и
колдунами, направляемые жестокой, не знающей пощады рукой неистового аббта.
Он колесил по всей подвластной папе Европе, и там, куда он приезжал,
начинали пылать костры, в которых находили свой ужасный конец несчастные
обладатели дара Тлагмаха. Он умел выискивать их в любой толпе, под любой
маской. Укрыться от него было невозможно. По всей Европе полыхали костры,
по всей Европе толпы народа стекались посмотреть на казни злодеев - и
воспринимали на себя малые дозы освобождаемой умирающими субстанции пси.
Будь это во власти аббата Франциска, костры эти запылали бы по всему миру.
Он уничтожил бы всех, способных поддаться искушению. Если б это только было
в его власти... Увы, он был всего лишь человеком, слабым и смертным
человеком, хотя пси, обретенная им, и дала ему дополнительные жизненные
силы. Но пришел день, когда сил этих не хватило даже на то, чтобы
предвидеть беду и попытаться предотвратить ее. В мае или в начале июня
1348-го года Гранвейгский монастырь охватило пламя страшного пожара, в
котором сгинул без следа неистовый аббат Франциск. Гибель его никого не
повергла в скорбь, хотя никто и не посмел открыто выразить свою радость. Да
и нечему было особенно радоваться - костры, зажженные им, продолжали пылать
по всей Европе. Но жгли на них теперь кого попало. И продолжали посылать
проклятия дьяволу - но забывали о его воплощении, искушавшем когда-то
Франциска. А история не спеша шла своим чередом.
И только чья-то беспощадная воля методично уничтожала в памяти
человеческой все, связанное с тем жутким временем. Именно это
обстоятельство тревожит нас сегодня больше всего, именно оно заставляет во
весь голос заявить о сделанных нами открытиях. Потому что лишив
человечество памяти, его делают беззащитным перед новым злом, и это новое
зло сегодня может оказаться страшнее всех злодеяний прошлого. Во имя нашего
будущего мы не должны забывать.
Ни плохого, ни хорошего.
Ничего.

1 2 3 4 5