В глубине души ему и так было неприятно (но он отгонял от себя эту мысль), что вынужден есть мед убитого им старика. И теперь он решил забросить куда-нибудь подальше рюкзак с остатками сот.
Теперь он пошел прямо по руслу ручья, чтобы сбить погоню, если за ним придут с собаками. Через несколько километров, заметив заросли ежевики, он забросил туда рюкзак.
Он прошел по ручью еще несколько километров, а потом вышел из него и углубился в лес. Он шел всю ночь, время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть. Часов в десять утра внезапно перед ним открылась шоссейная дорога. Вдалеке, по ту сторону шоссе, были видны домики какой-то деревни.
У края шоссе он увидел одинокую фигуру женщины с мальчиком лет двенадцати. Теперь ему свои были страшнее, чем немцы, но он подошел к ним и молча стал рядом. Женщина с мальчиком явно ждали попутной машины. У ног женщины стояла корзина. Женщина была одета в старый плащ, на ногах солдатские ботинки. На вид ей было лет пятьдесят. У нее было суровое скуластое лицо. Она его окинула внимательным взглядом узких синих глаз. Он пытался угадать, кто она. На вид городская. Может быть, приезжала в деревню менять вещи на продукты? В корзине белели яйца. Лицо женщины не располагало к общению, но и молчать дальше было бы еще подозрительнее.
- Вы ждете машину на Майкоп? - спросил он.
- Да, - кивнула она и снова внимательно его оглядела.
- Мне тоже надо на Майкоп, - сказал он.
Она снова его внимательно оглядела и, помолчав, вдруг добавила:
- А у вас пропуск есть?
- Нет. У меня есть тридцать рублей.
- Нужен пропуск, - сказала она, - без пропуска не возьмут.
- А далеко до Майкопа? - спросил он.
- Километров сто, - сказала она.
Он так приуныл, что она это поняла по его лицу.
- Не тревожьтесь, - вдруг сказала она и с неожиданной, ободряющей улыбкой кивнула ему: - Что-нибудь придумаем!
- А что можно придумать? - дрогнувшим голосом спросил он, чувствуя пьянящий прилив благодарности.
- Отряхнитесь как следует, - вдруг скомандовала она, - я говорю по-немецки. У меня пропуск на два лица. На меня и на сына. Слушайте внимательно. Меня зовут Александра Сергеевна, а как вас?
- Алексей, - сказал он.
- Так вот, Алексей. Мы к бабушке ездили за продуктами. И это правда. Вы мой старший сын. У меня в самом деле есть старший сын, но он в армии. А младший жил у бабушки. И вдруг закапризничал и захотел с нами ехать домой. Вот я его и взяла. Когда немецкая машина остановится, вы смело вместе со мной подходите к кабине. А ты, Петя, стой здесь. Пусть они думают, что лишний человек - это ребенок.
Он был потрясен ее храбростью и хитроумием.
- А если не возьмут?
- Ничего, - бодро кивнула она, - подождем следующую машину. Кто-нибудь да возьмет. "Яйки" они любят. Я достаточно хорошо говорю по-немецки.
Он отряхнулся и, насколько это было возможно, привел себя в порядок. Они несколько раз проголосовали, но машины промчались не останавливаясь. И вдруг грузовик затормозил.
- Яйки? - крикнул немец, высовываясь из кабины и оглядывая их.
- Я, я! - закивала Александра Сергеевна.
- Папир? - крикнул немец.
- Я! Я! - снова закивала она и, повернувшись к Алексею, приказала: Берите корзину - и за мной!
Он подхватил увесистую корзину и с гулко бьющимся сердцем подошел вместе с ней к кабине. Немец, высунувшись из кабины, с любопытством заглянул в корзину. Белоснежные яйца лежали сверху. Она сунула ему какую-то бумагу, которую вынула из-под плаща, и стала что-то быстро и легко говорить по-немецки.
- Хия цвай! - ударил немец рукой по пропуску и, высунувшись из кабины, посмотрел на мальчика, одиноко стоявшего в стороне. Казалось, он хотел убедиться, что мальчик ему не примерещился.
Она ему стала что-то быстро и легко говорить по-немецки.
- Наин, найн, - замотал немец головой.
Она сделала шаг от машины, как бы отступаясь, и, взглянув на своего сына, стоявшего в стороне, грустно и укоризненно покачала головой. Немец внимательно следил за ней. Потом немец снова посмотрел в корзину и стал что-то объяснять шоферу. Мелькало знакомое слово: киндер, киндер. Он опять высунулся из кабины и снова посмотрел на мальчика, как бы оценивая его размер. Второй немец что-то сказал ему.
- Драйсиг! - крикнул первый и, высунув руку, ткнул ее в сторону корзины.
- Я! Я! - закивала женщина и снова подошла к кабине, быстро приказав беглецу: - Приподымите корзину!
Он приподнял корзину и приблизил ее к открытому окну кабины. Немец стал выбирать яйца и куда-то перекладывать себе под ноги. Женщина продолжала ему что-то говорить по-немецки и, видно, сказала что-то смешное, он расхохотался. Отхохотавшись, воздел палец, вспоминая, сколько насчитал яиц, и снова стал выбирать, громко считая. Набрал.
Алексей поставил корзину на землю, нетерпеливо ожидая приглашения в кузов и боясь, что немцы, забрав яйца, просто уедут.
- Прима дойч, мадам! - улыбнулся немец и кивком пригласил их в кузов.
Он взлетел первым и, низко наклонившись, осторожно, чтобы не разбить оставшиеся яйца, принял корзину и поставил ее на дно кузова. Помог подняться матери и сыну.
Они уселись на деревянную скамейку. Машина рванулась, она летела, взлетая и падая на выбоинах шоссе.
- А теперь, если хотите, расскажите, - крикнула женщина сквозь гул мотора, - кто вы!
Он чувствовал такой порыв благодарности, что не мог от нее ничего скрыть. Он рассказал ей, что бежал из концлагеря и даже, вдаваясь в подробности, пояснил, как именно бежал. От бессонной ночи, от радости освобождения он был как пьяный. Мальчик слушал его, восторженно сопереживая, она - внимательно и спокойно, не забывая придерживать корзину, когда кузов взлетал и падал.
- Я что-то вроде этого предполагала! - крикнула она ему.
Он объяснил ей, что ему нужно сельцо под Майкопом, а не самый Майкоп.
- Знаю, - кивнула она, - это близко от Майкопа. Но мы должны слезть вместе, а когда машина уйдет, я вам покажу дорогу.
Они въехали в город. Женщина постучала в стенку кабины. Грузовик остановился. Он спрыгнул с кузова. Женщина подала ему корзину. Он помог ей сойти, а мальчик спрыгнул сам.
- Прима дойч, видерзеен! - крикнул немец, выглянув из кабины, и машина рванулась дальше.
Женщина стала четко и подробно объяснять ему, куда и как выйти из города, и ему стало особенно ясно, что она учительница. И каким обманчивым оказалось ее суровое скуластое лицо. И какая она оказалась умная и храбрая!
Он, наклонившись, поцеловал своего невольного брата и хотел пожать ей руку, но она сама поцеловала его и сказала:
- Храни вас Господь!
Чувствуя необычайную бодрость, он быстро прошел по улицам города и через час уже был в селе, где жил друг его отца. Но как его найти, и живет ли он все еще здесь? За время его побега мужчины стали вызывать его недоверие, и потому он у встречных ничего не спрашивал. Заметив женщину, белившую малярной кистью свой домик, похожий на украинскую хату, он подошел к ней. Вокруг никого не было.
- Вы не скажите, где здесь живет Ашот Саркисян?
Женщина была так увлечена побелкой своего домика, что не заметила, как он подошел. Теперь она вздрогнула и оглянулась на него. Это была юная женщина кавказского типа.
- А зачем он вам? - спросила она подозрительно.
- Дело есть, - ответил он неопределенно.
Она опять окинула его подозрительным взглядом и сказала:
- Не знаю такого.
Сунув кисть в ведро с раствором извести, снова стала красить стену, показывая, что разговор окончен.
По акценту он понял, что женщина армянка. В детстве, играя с армянскими детьми, он немного научился говорить по-армянски. И сейчас напряг память и собрал знакомые слова.
- Он друг моего отца. Чегем, - сказал он на ломаном армянском языке.
Женщина бросила кисть в ведро и вдруг обернулась к нему, исполненная доброжелательного любопытства. Его несколько слов на ломаном армянском языке пробили в ней словоохотливость на русском.
- Твой отец дружил с моим папой? Я же родилась в Чегеме, но ничего не помню! Пойдешь по этой улице, потом завернешь направо, и третий дом будет домом моего папы! Иди, иди, я тоже приду туда! Но как ты сюда попал?
- Потом-потом, - бросил он ей и пошел по указанной дороге.
- Может, провести тебя? - крикнула она ему.
- Сам найду! - махнул он ей рукой и быстро пошел, поражаясь такому невероятному везению. Надо же, на дочь напоролся!
Дверь в дом была распахнута, и оттуда доносились громкие голоса на армянском языке, время от времени перебиваемые щелкающими звуками почти пистолетной силы.
Он поднялся в дом и вошел и комнату, где за низеньким столиком хозяин дома и какой-то человек играли в нарды. Еще четверо мужчин сидели вокруг и громко обсуждали игру. Куча денег лежала рядом с игральной доской. На него никто не обратил внимания.
Он не хотел при чужих людях обращаться к хозяину и не знал, как быть. Через несколько минут хозяин поднял глаза и бросил на него стремительный взгляд: все те же яркие черные глаза под густыми черными бровями, но голова поседела.
К его удивлению, хозяин ему ничего не сказал и, снова опустив глаза, бросил щебетнувшие кости. Громко защелкали передвигаемые фишки. От волнения он забыл, что хозяин его видел совсем пацаном и теперь, конечно, никак не мог его узнать. Но хозяин и не удивился, что в комнате оказался чужой человек.
Вошла в комнату его жена, которую он тоже сразу узнал, хотя и она поседела, как ее муж. Она посмотрела на него и хотела что-то сказать, но тут муж ее поднял голову над игральной доской и раздраженно бросил ей по-армянски:
- Дай этому хлеба!
И снова метнул кости. Тут игроки, сидевшие вокруг столика, разом обернулись в сторону гостя, усато удивляясь. Но удивление оказалось не столь сильным, чтоб пересилить интерес к игре, и они покорно опустили глаза на игральную доску. Женщина плавно, чтобы не расплескать, принесла ему кружку айрана и кусок душистого свежего хлеба. Он с огромным удовольствием съел хлеб, запивая его вкусным, полузабытым айраном. То, что он ел и пил, делало его пребывание в доме более естественным, и это придавало ему дополнительный аппетит.
Но вот он съел хлеб, выпил весь айран, поставил кружку на буфет, а на него никто не обращал внимания. И теперь, наоборот, оттого что он все съел и не уходит, стало еще более неловко.
Прошло еще минут пятнадцать-двадцать яростной игры. У хозяина сменился партнер, а на него никто не обращал внимания. Но когда снова вошла хозяйка, хозяин, снова подняв глаза, бросил на него беглый взгляд и крикнул жене по-армянски:
- Спроси у этого, что ему еще надо!
И снова метнул кости. Остальные мужчины с величайшим удивлением к тому, что он еще не ушел, разом взглянули на него, но и тут не смогли пересилить интерес к игре и снова покорно опустили глаза.
- Что-нибудь еще надо? - тихо спросила женщина, глядя на него своими лучистыми не по возрасту глазами.
- Я из Чегема. Я сын Ефрема, - сказал он ей.
- Ты сын Ефрема? - переспросила она и теперь залучилась не только глазами, но и всем лицом.
- Да, - сказал он.
И вдруг эта тихая, покорная женщина гневно преобразилась. Она заговорила с мужем на армянском языке, язвительно укоряя его тем, что тут стоит несчастный сын Ефрема, а он черт его знает чем занимается весь день. И опять все остальные игроки с величайшим удивлением посмотрели на него, но и как бы с уверенностью, что все это уже было, а игре никто не может помешать.
- Ты сын Ефрема?! - по-русски закричал хозяин и уставился на него своими сверкающими глазищами.
- Да, - сказал он, даже как бы пытаясь пригасить взрывной возглас хозяина.
Хозяин, с размаху хлопнув крышкой игральной доски, закрыл ее. Он яростно обратился ко всем остальным игрокам на армянском языке. Он обратился к ним так, как будто давно просил их покончить с игрой и убраться отсюда, а они никак не убирались. И вот терпение его лопнуло. Никаких возражений он не слушал, небрежно расшвыривая деньги играющим, и, покрывая недовольный гвалт, кричал и показывал на двери. Наконец они все ушли, как бы пораженные фантастическим обстоятельством, которое могло оказаться интереснее игры в нарды.
Хозяин подошел к нему и, сверкая на него глазищами из-под черных мохнатых бровей, спросил:
- Так ты сын Ефрема?
- Да, - повторил он.
- А как зовут его жену? - вдруг спросил хозяин.
- Маму? - растерялся он. - Шазина.
- Правильно! А ты помнишь, где мой дом стоял?
- Конечно, - сказал он.
- Если от моего дома, - сердито закричал хозяин и резанул ладонью воздух, - прямо вниз смотреть, кто там живет?
- Охотник Тендел.
- Правильно! - заревел хозяин. - Дай я тебя расцелую, мой мальчик! Сколько времени прошло! - Он облапил его и смачно поцеловал в губы. Вдруг оттолкнул, продолжая придерживать за плечи: - А как ты попал сюда?
- Бежал из плена.
- Молодец! - закричал хозяин. - Будешь жить у меня до прихода наших! Ничего не бойся - здесь все свои! В нарды играешь? - неожиданно спросил он, видимо, почувствовав свой неутоленный азарт.
- Да, - сказал Алексей.
- А деньги есть?
- Есть тридцатка!
- Садись, сыграем! - сказал Ашот, усаживаясь сам и усаживая его, - положи деньги сюда!
Алексей достал Машину тридцатку и выложил ее на столик.
Хозяин тоже выложил тридцатку на столик. С грохотом распахнул игральную доску и стал раскладывать фишки.
Он тоже разложил фишки по местам.
- Деньги мне не нужны, - пояснил хозяин, - но без денег неинтересно играть.
С этим он бросил кости. Хозяин, конечно, играл намного лучше, и, выиграв у гостя тридцатку, он его окончательно усыновил.
Так он стал жить в доме дяди Ашота. Вскоре он познакомился с местными людьми. Некоторые из них были связаны с партизанами. И он принимал участие в нескольких партизанских вылазках, которые проводили далеко от этого села. И он нередко удивлял своих товарищей хладнокровием, храбростью и находчивостью.
- Что я, - говаривал он, когда товарищи хвалили его за находчивость, и рассказывал, как учительница, спасая его, запутала немцев.
Дяде Ашоту, чтобы не волновать его, он ничего не говорил о своих связях с партизанами. Но тот, конечно, сам догадался. После первой операции, когда он отсутствовал несколько дней, дядя Ашот встретил его с мрачной укоризной.
- Я обещал сохранить тебя для отца, - прогудел он ему сердито, - а ты чем занимаешься?
- Да нет, дядя Ашот, - улыбнулся он ему, - мы просто загуляли с ребятами.
Хозяин махнул рукой и больше ни о чем его не спрашивал.
Через два месяца наши взяли Майкоп, он влился в армию, до самого конца войны был на фронте и быстро продвигался по службе. Но еще в Майкопе его сразу вызвали в особый отдел.
В кабинете сидел майор. Он поздоровался с ним и показал на стул.
- Мы знаем, что вы хорошо партизанили в этом районе, - сказал он ему, здесь оставались наши люди. Но как вы сюда попали? Расскажите, только всю правду.
И он ему все рассказал, как было. Майор выслушал его с сумрачным вниманием.
- Вот вы говорили, что, когда вас везли на лошади, - после окончания рассказа спросил майор, - вы слышали кавказскую речь проводников. А на каком именно языке они говорили?
- Не знаю, - сказал он.
- Но вы же сам кавказец, - настаивал майор и вдруг язвительно добавил: Что, своих прикрываете?
Волна бешенства подхватила его. Он вскочил. Но и сквозь багровое пламя ярости он все-таки помнил нешуточность учреждения, в котором находился.
Майор на миг растерялся и, в свою очередь, почувствовал нешуточные возможности такой ярости даже в этом нешуточном учреждении.
- Не горячись, сядь, сядь, - сказал он и уже примирительно: - Вот сумасшедший фронтовик...
И он сел.
- Я могу различить те языки, которые я слышал с детства, - сказал он, - а северокавказские языки я никогда не слышал и не могу различить. Да и какая разница? Предательство от нации не зависит.
Майор успокоился.
- Нам лучше знать, от чего это зависит, - уточнил он, - ничего, доберемся и до них. Но чем вы докажете, что вы бежали из концлагеря?
- Если эти места уже освобождены, - сказал он, сдерживая раздражение, пусть ваш человек сунет руку в дерьмо, там, где канализация выходит из лагеря, и он увидит, что средняя проволока оборвана. Может и поднырнуть для проверки...
- Ладно-ладно, - остановил его майор.
- Да и пленные красноармейцы, если лагерь освобожден, - продолжал он, могут вспомнить меня...
- С пленными красноармейцами еще разбираться и разбираться, - сказал майор многозначительно. - Вы свободны. Идите.
Он все рассказал майору, но, даже не задумываясь, каким-то инстинктом самосохранения пропустил историю с немецким офицером-абхазцем. Позже, уже после войны, вспоминая встречу с майором, он удивлялся своей не обдуманной заранее прозорливости. Эта история могла сломать ему всю карьеру. Тут были возможны два варианта обвинения.
Или они стали бы добиваться от него, какую подлую услугу он оказал немецкому офицеру, что тот его отправил отъедаться на кухню. Или еще хуже: офицер оказался его родственником. И тогда пришлось бы плохо не только ему, но, конечно, перетряхнули бы и родственников.
1 2 3 4 5 6 7 8
Теперь он пошел прямо по руслу ручья, чтобы сбить погоню, если за ним придут с собаками. Через несколько километров, заметив заросли ежевики, он забросил туда рюкзак.
Он прошел по ручью еще несколько километров, а потом вышел из него и углубился в лес. Он шел всю ночь, время от времени останавливаясь, чтобы передохнуть. Часов в десять утра внезапно перед ним открылась шоссейная дорога. Вдалеке, по ту сторону шоссе, были видны домики какой-то деревни.
У края шоссе он увидел одинокую фигуру женщины с мальчиком лет двенадцати. Теперь ему свои были страшнее, чем немцы, но он подошел к ним и молча стал рядом. Женщина с мальчиком явно ждали попутной машины. У ног женщины стояла корзина. Женщина была одета в старый плащ, на ногах солдатские ботинки. На вид ей было лет пятьдесят. У нее было суровое скуластое лицо. Она его окинула внимательным взглядом узких синих глаз. Он пытался угадать, кто она. На вид городская. Может быть, приезжала в деревню менять вещи на продукты? В корзине белели яйца. Лицо женщины не располагало к общению, но и молчать дальше было бы еще подозрительнее.
- Вы ждете машину на Майкоп? - спросил он.
- Да, - кивнула она и снова внимательно его оглядела.
- Мне тоже надо на Майкоп, - сказал он.
Она снова его внимательно оглядела и, помолчав, вдруг добавила:
- А у вас пропуск есть?
- Нет. У меня есть тридцать рублей.
- Нужен пропуск, - сказала она, - без пропуска не возьмут.
- А далеко до Майкопа? - спросил он.
- Километров сто, - сказала она.
Он так приуныл, что она это поняла по его лицу.
- Не тревожьтесь, - вдруг сказала она и с неожиданной, ободряющей улыбкой кивнула ему: - Что-нибудь придумаем!
- А что можно придумать? - дрогнувшим голосом спросил он, чувствуя пьянящий прилив благодарности.
- Отряхнитесь как следует, - вдруг скомандовала она, - я говорю по-немецки. У меня пропуск на два лица. На меня и на сына. Слушайте внимательно. Меня зовут Александра Сергеевна, а как вас?
- Алексей, - сказал он.
- Так вот, Алексей. Мы к бабушке ездили за продуктами. И это правда. Вы мой старший сын. У меня в самом деле есть старший сын, но он в армии. А младший жил у бабушки. И вдруг закапризничал и захотел с нами ехать домой. Вот я его и взяла. Когда немецкая машина остановится, вы смело вместе со мной подходите к кабине. А ты, Петя, стой здесь. Пусть они думают, что лишний человек - это ребенок.
Он был потрясен ее храбростью и хитроумием.
- А если не возьмут?
- Ничего, - бодро кивнула она, - подождем следующую машину. Кто-нибудь да возьмет. "Яйки" они любят. Я достаточно хорошо говорю по-немецки.
Он отряхнулся и, насколько это было возможно, привел себя в порядок. Они несколько раз проголосовали, но машины промчались не останавливаясь. И вдруг грузовик затормозил.
- Яйки? - крикнул немец, высовываясь из кабины и оглядывая их.
- Я, я! - закивала Александра Сергеевна.
- Папир? - крикнул немец.
- Я! Я! - снова закивала она и, повернувшись к Алексею, приказала: Берите корзину - и за мной!
Он подхватил увесистую корзину и с гулко бьющимся сердцем подошел вместе с ней к кабине. Немец, высунувшись из кабины, с любопытством заглянул в корзину. Белоснежные яйца лежали сверху. Она сунула ему какую-то бумагу, которую вынула из-под плаща, и стала что-то быстро и легко говорить по-немецки.
- Хия цвай! - ударил немец рукой по пропуску и, высунувшись из кабины, посмотрел на мальчика, одиноко стоявшего в стороне. Казалось, он хотел убедиться, что мальчик ему не примерещился.
Она ему стала что-то быстро и легко говорить по-немецки.
- Наин, найн, - замотал немец головой.
Она сделала шаг от машины, как бы отступаясь, и, взглянув на своего сына, стоявшего в стороне, грустно и укоризненно покачала головой. Немец внимательно следил за ней. Потом немец снова посмотрел в корзину и стал что-то объяснять шоферу. Мелькало знакомое слово: киндер, киндер. Он опять высунулся из кабины и снова посмотрел на мальчика, как бы оценивая его размер. Второй немец что-то сказал ему.
- Драйсиг! - крикнул первый и, высунув руку, ткнул ее в сторону корзины.
- Я! Я! - закивала женщина и снова подошла к кабине, быстро приказав беглецу: - Приподымите корзину!
Он приподнял корзину и приблизил ее к открытому окну кабины. Немец стал выбирать яйца и куда-то перекладывать себе под ноги. Женщина продолжала ему что-то говорить по-немецки и, видно, сказала что-то смешное, он расхохотался. Отхохотавшись, воздел палец, вспоминая, сколько насчитал яиц, и снова стал выбирать, громко считая. Набрал.
Алексей поставил корзину на землю, нетерпеливо ожидая приглашения в кузов и боясь, что немцы, забрав яйца, просто уедут.
- Прима дойч, мадам! - улыбнулся немец и кивком пригласил их в кузов.
Он взлетел первым и, низко наклонившись, осторожно, чтобы не разбить оставшиеся яйца, принял корзину и поставил ее на дно кузова. Помог подняться матери и сыну.
Они уселись на деревянную скамейку. Машина рванулась, она летела, взлетая и падая на выбоинах шоссе.
- А теперь, если хотите, расскажите, - крикнула женщина сквозь гул мотора, - кто вы!
Он чувствовал такой порыв благодарности, что не мог от нее ничего скрыть. Он рассказал ей, что бежал из концлагеря и даже, вдаваясь в подробности, пояснил, как именно бежал. От бессонной ночи, от радости освобождения он был как пьяный. Мальчик слушал его, восторженно сопереживая, она - внимательно и спокойно, не забывая придерживать корзину, когда кузов взлетал и падал.
- Я что-то вроде этого предполагала! - крикнула она ему.
Он объяснил ей, что ему нужно сельцо под Майкопом, а не самый Майкоп.
- Знаю, - кивнула она, - это близко от Майкопа. Но мы должны слезть вместе, а когда машина уйдет, я вам покажу дорогу.
Они въехали в город. Женщина постучала в стенку кабины. Грузовик остановился. Он спрыгнул с кузова. Женщина подала ему корзину. Он помог ей сойти, а мальчик спрыгнул сам.
- Прима дойч, видерзеен! - крикнул немец, выглянув из кабины, и машина рванулась дальше.
Женщина стала четко и подробно объяснять ему, куда и как выйти из города, и ему стало особенно ясно, что она учительница. И каким обманчивым оказалось ее суровое скуластое лицо. И какая она оказалась умная и храбрая!
Он, наклонившись, поцеловал своего невольного брата и хотел пожать ей руку, но она сама поцеловала его и сказала:
- Храни вас Господь!
Чувствуя необычайную бодрость, он быстро прошел по улицам города и через час уже был в селе, где жил друг его отца. Но как его найти, и живет ли он все еще здесь? За время его побега мужчины стали вызывать его недоверие, и потому он у встречных ничего не спрашивал. Заметив женщину, белившую малярной кистью свой домик, похожий на украинскую хату, он подошел к ней. Вокруг никого не было.
- Вы не скажите, где здесь живет Ашот Саркисян?
Женщина была так увлечена побелкой своего домика, что не заметила, как он подошел. Теперь она вздрогнула и оглянулась на него. Это была юная женщина кавказского типа.
- А зачем он вам? - спросила она подозрительно.
- Дело есть, - ответил он неопределенно.
Она опять окинула его подозрительным взглядом и сказала:
- Не знаю такого.
Сунув кисть в ведро с раствором извести, снова стала красить стену, показывая, что разговор окончен.
По акценту он понял, что женщина армянка. В детстве, играя с армянскими детьми, он немного научился говорить по-армянски. И сейчас напряг память и собрал знакомые слова.
- Он друг моего отца. Чегем, - сказал он на ломаном армянском языке.
Женщина бросила кисть в ведро и вдруг обернулась к нему, исполненная доброжелательного любопытства. Его несколько слов на ломаном армянском языке пробили в ней словоохотливость на русском.
- Твой отец дружил с моим папой? Я же родилась в Чегеме, но ничего не помню! Пойдешь по этой улице, потом завернешь направо, и третий дом будет домом моего папы! Иди, иди, я тоже приду туда! Но как ты сюда попал?
- Потом-потом, - бросил он ей и пошел по указанной дороге.
- Может, провести тебя? - крикнула она ему.
- Сам найду! - махнул он ей рукой и быстро пошел, поражаясь такому невероятному везению. Надо же, на дочь напоролся!
Дверь в дом была распахнута, и оттуда доносились громкие голоса на армянском языке, время от времени перебиваемые щелкающими звуками почти пистолетной силы.
Он поднялся в дом и вошел и комнату, где за низеньким столиком хозяин дома и какой-то человек играли в нарды. Еще четверо мужчин сидели вокруг и громко обсуждали игру. Куча денег лежала рядом с игральной доской. На него никто не обратил внимания.
Он не хотел при чужих людях обращаться к хозяину и не знал, как быть. Через несколько минут хозяин поднял глаза и бросил на него стремительный взгляд: все те же яркие черные глаза под густыми черными бровями, но голова поседела.
К его удивлению, хозяин ему ничего не сказал и, снова опустив глаза, бросил щебетнувшие кости. Громко защелкали передвигаемые фишки. От волнения он забыл, что хозяин его видел совсем пацаном и теперь, конечно, никак не мог его узнать. Но хозяин и не удивился, что в комнате оказался чужой человек.
Вошла в комнату его жена, которую он тоже сразу узнал, хотя и она поседела, как ее муж. Она посмотрела на него и хотела что-то сказать, но тут муж ее поднял голову над игральной доской и раздраженно бросил ей по-армянски:
- Дай этому хлеба!
И снова метнул кости. Тут игроки, сидевшие вокруг столика, разом обернулись в сторону гостя, усато удивляясь. Но удивление оказалось не столь сильным, чтоб пересилить интерес к игре, и они покорно опустили глаза на игральную доску. Женщина плавно, чтобы не расплескать, принесла ему кружку айрана и кусок душистого свежего хлеба. Он с огромным удовольствием съел хлеб, запивая его вкусным, полузабытым айраном. То, что он ел и пил, делало его пребывание в доме более естественным, и это придавало ему дополнительный аппетит.
Но вот он съел хлеб, выпил весь айран, поставил кружку на буфет, а на него никто не обращал внимания. И теперь, наоборот, оттого что он все съел и не уходит, стало еще более неловко.
Прошло еще минут пятнадцать-двадцать яростной игры. У хозяина сменился партнер, а на него никто не обращал внимания. Но когда снова вошла хозяйка, хозяин, снова подняв глаза, бросил на него беглый взгляд и крикнул жене по-армянски:
- Спроси у этого, что ему еще надо!
И снова метнул кости. Остальные мужчины с величайшим удивлением к тому, что он еще не ушел, разом взглянули на него, но и тут не смогли пересилить интерес к игре и снова покорно опустили глаза.
- Что-нибудь еще надо? - тихо спросила женщина, глядя на него своими лучистыми не по возрасту глазами.
- Я из Чегема. Я сын Ефрема, - сказал он ей.
- Ты сын Ефрема? - переспросила она и теперь залучилась не только глазами, но и всем лицом.
- Да, - сказал он.
И вдруг эта тихая, покорная женщина гневно преобразилась. Она заговорила с мужем на армянском языке, язвительно укоряя его тем, что тут стоит несчастный сын Ефрема, а он черт его знает чем занимается весь день. И опять все остальные игроки с величайшим удивлением посмотрели на него, но и как бы с уверенностью, что все это уже было, а игре никто не может помешать.
- Ты сын Ефрема?! - по-русски закричал хозяин и уставился на него своими сверкающими глазищами.
- Да, - сказал он, даже как бы пытаясь пригасить взрывной возглас хозяина.
Хозяин, с размаху хлопнув крышкой игральной доски, закрыл ее. Он яростно обратился ко всем остальным игрокам на армянском языке. Он обратился к ним так, как будто давно просил их покончить с игрой и убраться отсюда, а они никак не убирались. И вот терпение его лопнуло. Никаких возражений он не слушал, небрежно расшвыривая деньги играющим, и, покрывая недовольный гвалт, кричал и показывал на двери. Наконец они все ушли, как бы пораженные фантастическим обстоятельством, которое могло оказаться интереснее игры в нарды.
Хозяин подошел к нему и, сверкая на него глазищами из-под черных мохнатых бровей, спросил:
- Так ты сын Ефрема?
- Да, - повторил он.
- А как зовут его жену? - вдруг спросил хозяин.
- Маму? - растерялся он. - Шазина.
- Правильно! А ты помнишь, где мой дом стоял?
- Конечно, - сказал он.
- Если от моего дома, - сердито закричал хозяин и резанул ладонью воздух, - прямо вниз смотреть, кто там живет?
- Охотник Тендел.
- Правильно! - заревел хозяин. - Дай я тебя расцелую, мой мальчик! Сколько времени прошло! - Он облапил его и смачно поцеловал в губы. Вдруг оттолкнул, продолжая придерживать за плечи: - А как ты попал сюда?
- Бежал из плена.
- Молодец! - закричал хозяин. - Будешь жить у меня до прихода наших! Ничего не бойся - здесь все свои! В нарды играешь? - неожиданно спросил он, видимо, почувствовав свой неутоленный азарт.
- Да, - сказал Алексей.
- А деньги есть?
- Есть тридцатка!
- Садись, сыграем! - сказал Ашот, усаживаясь сам и усаживая его, - положи деньги сюда!
Алексей достал Машину тридцатку и выложил ее на столик.
Хозяин тоже выложил тридцатку на столик. С грохотом распахнул игральную доску и стал раскладывать фишки.
Он тоже разложил фишки по местам.
- Деньги мне не нужны, - пояснил хозяин, - но без денег неинтересно играть.
С этим он бросил кости. Хозяин, конечно, играл намного лучше, и, выиграв у гостя тридцатку, он его окончательно усыновил.
Так он стал жить в доме дяди Ашота. Вскоре он познакомился с местными людьми. Некоторые из них были связаны с партизанами. И он принимал участие в нескольких партизанских вылазках, которые проводили далеко от этого села. И он нередко удивлял своих товарищей хладнокровием, храбростью и находчивостью.
- Что я, - говаривал он, когда товарищи хвалили его за находчивость, и рассказывал, как учительница, спасая его, запутала немцев.
Дяде Ашоту, чтобы не волновать его, он ничего не говорил о своих связях с партизанами. Но тот, конечно, сам догадался. После первой операции, когда он отсутствовал несколько дней, дядя Ашот встретил его с мрачной укоризной.
- Я обещал сохранить тебя для отца, - прогудел он ему сердито, - а ты чем занимаешься?
- Да нет, дядя Ашот, - улыбнулся он ему, - мы просто загуляли с ребятами.
Хозяин махнул рукой и больше ни о чем его не спрашивал.
Через два месяца наши взяли Майкоп, он влился в армию, до самого конца войны был на фронте и быстро продвигался по службе. Но еще в Майкопе его сразу вызвали в особый отдел.
В кабинете сидел майор. Он поздоровался с ним и показал на стул.
- Мы знаем, что вы хорошо партизанили в этом районе, - сказал он ему, здесь оставались наши люди. Но как вы сюда попали? Расскажите, только всю правду.
И он ему все рассказал, как было. Майор выслушал его с сумрачным вниманием.
- Вот вы говорили, что, когда вас везли на лошади, - после окончания рассказа спросил майор, - вы слышали кавказскую речь проводников. А на каком именно языке они говорили?
- Не знаю, - сказал он.
- Но вы же сам кавказец, - настаивал майор и вдруг язвительно добавил: Что, своих прикрываете?
Волна бешенства подхватила его. Он вскочил. Но и сквозь багровое пламя ярости он все-таки помнил нешуточность учреждения, в котором находился.
Майор на миг растерялся и, в свою очередь, почувствовал нешуточные возможности такой ярости даже в этом нешуточном учреждении.
- Не горячись, сядь, сядь, - сказал он и уже примирительно: - Вот сумасшедший фронтовик...
И он сел.
- Я могу различить те языки, которые я слышал с детства, - сказал он, - а северокавказские языки я никогда не слышал и не могу различить. Да и какая разница? Предательство от нации не зависит.
Майор успокоился.
- Нам лучше знать, от чего это зависит, - уточнил он, - ничего, доберемся и до них. Но чем вы докажете, что вы бежали из концлагеря?
- Если эти места уже освобождены, - сказал он, сдерживая раздражение, пусть ваш человек сунет руку в дерьмо, там, где канализация выходит из лагеря, и он увидит, что средняя проволока оборвана. Может и поднырнуть для проверки...
- Ладно-ладно, - остановил его майор.
- Да и пленные красноармейцы, если лагерь освобожден, - продолжал он, могут вспомнить меня...
- С пленными красноармейцами еще разбираться и разбираться, - сказал майор многозначительно. - Вы свободны. Идите.
Он все рассказал майору, но, даже не задумываясь, каким-то инстинктом самосохранения пропустил историю с немецким офицером-абхазцем. Позже, уже после войны, вспоминая встречу с майором, он удивлялся своей не обдуманной заранее прозорливости. Эта история могла сломать ему всю карьеру. Тут были возможны два варианта обвинения.
Или они стали бы добиваться от него, какую подлую услугу он оказал немецкому офицеру, что тот его отправил отъедаться на кухню. Или еще хуже: офицер оказался его родственником. И тогда пришлось бы плохо не только ему, но, конечно, перетряхнули бы и родственников.
1 2 3 4 5 6 7 8