» – а когда он через неделю хочет получить свои несчастные два доллара, они уже ничего не помнят. Ничего, хоть убей. А если он настаивает, поднимается крик: «Белые нас грабят!» Ненавижу их. Пусть Бог меня простит, но я их ненавижу. Разве это люди? Низшие существа. – Он протестующе поднял руку, и она добавила: – Кстати, знаете, что они говорят о вас с женой? – Тень, все время прятавшаяся в ее словах, приготовилась нанести удар.
– Нет. А о нас что-то говорят?
– Вы сейчас поймете, сколько в них злобы. Они говорят, что в вашей жене есть ложка дегтя.
Ральф не сразу понял, при чем тут ложка дегтя. Потом рассмеялся: так, что дальше?
Докторша тоже засмеялась, но ее светло-голубые глаза с сузившимися на солнце в точку зрачками смотрели на него в упор из-под светлых бровей, ожидая, что лицо выдаст его.
– Она такая смуглая, – пояснила докторша. Потом помедлила и добавила выразительно: – Такая загорелая. – Детское любопытство одевало ее зрелую злобу, словно панцирь.
Кровь застучала у Ральфа в висках. В рану ему попала грязь; гнев связал его с врагом. Он сам провоцировал этот идиотский наскок.
– Просто у нее такой глубокий загар.
– И они говорят, – продолжала докторша, не отводя глаз от его лица, – что потому вы сюда и приехали. Туристы здесь не бывают, тем более с детьми. Отели на островах получше, говорят они, для вас закрыты из-за цветной жены.
Он был совершенно уверен, что к этому хитроумному выводу она пришла сама.
– Мы приехали сюда потому, что здесь дешевле, – сказал он.
– Ну разумеется! – подхватила она. – Разумеется! – И хихикнула, почувствовав, что он ее раскусил. – Но они этому никогда не поверят. Понимаете, они ведь считают, что все американцы страшно богаты.
Это они с доктором, подумал Ральф, так считают. Он встал, и влажный песок посыпался с его ног. Пытаясь замаскировать волнение, он засмеялся громко и неестественно, в страхе перед новым взрывом нелепостей. Потом посмотрел вниз на женщину и сказал:
– Теперь понятно, почему к ней они относятся лучше, чем ко мне.
Голова докторши поднялась было к нему, но тут же бессильно упала на руку; другой рукой она прикрыла глаза. Теперь, когда они исчезли, стало видно, какой у нее слабый, невыразительный рот.
– Вы ошибаетесь, – сказала она. – Они ее ненавидят, потому что ей за это не приходится расплачиваться.
Его смех прозвучал сейчас уже совсем фальшиво, это был оскорбительный для него самого смех.
– Искупаюсь-ка я еще раз, – сказал он, – пока жара не спала.
– Она не спадет, – раздался вялый ответ.
Защищенный водой, он смотрел, как его смуглая жена ведет по пляжу беленьких, обгоревших ребятишек. Расстояние между ними и бессильно лежащим на песке телом докторши сокращалось. Ему хотелось крикнуть, предупредить их об опасности, но он представил, как все будут смеяться, когда он расскажет эту историю дома, среди своих, У кого-нибудь на коктейле, и улыбнулся. Но в следующее мгновение его кольнула вина перед женой: он оказался не на высоте. Зачем-то принял все всерьез, она бы никогда так не сделала. Надо было ему сказать – да, ее дед собирал хлопок в Алабаме, у нас это обычное дело, никакой проблемы в Америке не существует. И вдруг словно крошечное живое существо мелькнуло перед его глазами в капле воды – он понял всю комедию происшедшего: такой ответ могла вложить в его уста только безмерная, не осознающая себя гордость за свою расу, только в ее глубинах он мог зародиться. Когда почва отравлена, все, что на ней растет, ядовито. Яд в крови у него, в крови у докторши. Он ненавидел ее бледные голубые глаза, потому что они неотступно следили за ним, ненавидел исходящий от нее запах, потому что – в самом деле это так или ему кажется? – потому что это был запах тления. Контуры его вины ускользали, сердцевина сплелась в плотную, однородную массу. Не поворачиваясь, он пошел дальше по волнистому дну, пока вода не поднялась ему до подбородка. Что-то коснулось его ноги – водоросль или просто подводная струя. Он отскочил в сторону и стал всматриваться в воду, но ничего не увидел. Он боялся акул, боялся докторской жены и, стыдясь самого себя, стоял в мучительной нерешительности, но вода простила его.
1 2
– Нет. А о нас что-то говорят?
– Вы сейчас поймете, сколько в них злобы. Они говорят, что в вашей жене есть ложка дегтя.
Ральф не сразу понял, при чем тут ложка дегтя. Потом рассмеялся: так, что дальше?
Докторша тоже засмеялась, но ее светло-голубые глаза с сузившимися на солнце в точку зрачками смотрели на него в упор из-под светлых бровей, ожидая, что лицо выдаст его.
– Она такая смуглая, – пояснила докторша. Потом помедлила и добавила выразительно: – Такая загорелая. – Детское любопытство одевало ее зрелую злобу, словно панцирь.
Кровь застучала у Ральфа в висках. В рану ему попала грязь; гнев связал его с врагом. Он сам провоцировал этот идиотский наскок.
– Просто у нее такой глубокий загар.
– И они говорят, – продолжала докторша, не отводя глаз от его лица, – что потому вы сюда и приехали. Туристы здесь не бывают, тем более с детьми. Отели на островах получше, говорят они, для вас закрыты из-за цветной жены.
Он был совершенно уверен, что к этому хитроумному выводу она пришла сама.
– Мы приехали сюда потому, что здесь дешевле, – сказал он.
– Ну разумеется! – подхватила она. – Разумеется! – И хихикнула, почувствовав, что он ее раскусил. – Но они этому никогда не поверят. Понимаете, они ведь считают, что все американцы страшно богаты.
Это они с доктором, подумал Ральф, так считают. Он встал, и влажный песок посыпался с его ног. Пытаясь замаскировать волнение, он засмеялся громко и неестественно, в страхе перед новым взрывом нелепостей. Потом посмотрел вниз на женщину и сказал:
– Теперь понятно, почему к ней они относятся лучше, чем ко мне.
Голова докторши поднялась было к нему, но тут же бессильно упала на руку; другой рукой она прикрыла глаза. Теперь, когда они исчезли, стало видно, какой у нее слабый, невыразительный рот.
– Вы ошибаетесь, – сказала она. – Они ее ненавидят, потому что ей за это не приходится расплачиваться.
Его смех прозвучал сейчас уже совсем фальшиво, это был оскорбительный для него самого смех.
– Искупаюсь-ка я еще раз, – сказал он, – пока жара не спала.
– Она не спадет, – раздался вялый ответ.
Защищенный водой, он смотрел, как его смуглая жена ведет по пляжу беленьких, обгоревших ребятишек. Расстояние между ними и бессильно лежащим на песке телом докторши сокращалось. Ему хотелось крикнуть, предупредить их об опасности, но он представил, как все будут смеяться, когда он расскажет эту историю дома, среди своих, У кого-нибудь на коктейле, и улыбнулся. Но в следующее мгновение его кольнула вина перед женой: он оказался не на высоте. Зачем-то принял все всерьез, она бы никогда так не сделала. Надо было ему сказать – да, ее дед собирал хлопок в Алабаме, у нас это обычное дело, никакой проблемы в Америке не существует. И вдруг словно крошечное живое существо мелькнуло перед его глазами в капле воды – он понял всю комедию происшедшего: такой ответ могла вложить в его уста только безмерная, не осознающая себя гордость за свою расу, только в ее глубинах он мог зародиться. Когда почва отравлена, все, что на ней растет, ядовито. Яд в крови у него, в крови у докторши. Он ненавидел ее бледные голубые глаза, потому что они неотступно следили за ним, ненавидел исходящий от нее запах, потому что – в самом деле это так или ему кажется? – потому что это был запах тления. Контуры его вины ускользали, сердцевина сплелась в плотную, однородную массу. Не поворачиваясь, он пошел дальше по волнистому дну, пока вода не поднялась ему до подбородка. Что-то коснулось его ноги – водоросль или просто подводная струя. Он отскочил в сторону и стал всматриваться в воду, но ничего не увидел. Он боялся акул, боялся докторской жены и, стыдясь самого себя, стоял в мучительной нерешительности, но вода простила его.
1 2