Выпускнице консерватории играть для кучки глухих старых куриц в полуразвалившейся церкви – это расточительно.
– Но здесь она чувствует себя уверенно, – сказала Сьюки, словно с ними было иначе.
– Она даже не моется, ты замечала, от нее пахнет? – спросила Александра уже не о Джейн, а о Грете Нефф. Для Сьюки не составляло труда следить за ходом мысли Александры, они были настроены на одну волну.
– А эти старушечьи очки! – подхватила Сьюки. – Она в них похожа на Джона Леннона. – Сьюки состроила гримасу, изобразив серьезный печальный взгляд и тонкие губы Джона Леннона. – «Я тумаю, мы мошем пить наш sprechen Sie wass? – нойвый напьи-иток». – Грета Нефф издавала варварский неамериканский дифтонг, словно расплющивая гласную о небо.
Болтая и прихватив с собой стаканы, они отправились в так называемую «каморку», маленькую комнатушку, втиснутую под лестницей, ведущей на мансарду. Выгоревшие обои с рисунком виноградной лозы и корзин с фруктами местами отставали от стен, штукатурка на скошенном потолке облупилась. Лишь забравшись на стул, можно было выглянуть в единственное окно с ромбовидными рамами и выгнутыми, как донышки бутылок, освинцованными стеклами с пузырьками воздуха.
– От него пахнет капустой, – продолжала Александра, опускаясь с высоким серебристым стаканом в двойное кресло, покрытое тонкой шерстью, вышитой огненно-красными завитками стилизованной лозы. – Этот запах пропитал его одежду, – сказала она, подумав, что это так похоже на Монти с его цуккини и что она этой интимной деталью, очевидно, намекает Сьюки, что сама тоже спала с Неффом. Ну и что? Нечем хвастаться. И все-таки. Как он потел! Именно поэтому она спала с Монти тоже, и от него никогда не пахло цуккини. Удивительно, что, когда спишь с чужими мужьями, они дают тебе возможность взглянуть на их жен под новым углом: они их видят, как никто другой. В представлении Неффа, бедная некрасивая Грета была украшенной лентами Хайди, нежным эдельвейсом, принесенным с заоблачных высот (они познакомились в пивной в Западной Германии, где он служил, вместо того чтобы воевать в Корее), а Монти… Александра искоса взглянула на Сьюки, пытаясь вспомнить, что говорил о своей жене Монти. Считая себя джентльменом, он рассказывал немного. Но однажды разговорился, придя в постель к Александре прямо после какого-то неприятного разговора в банке и все еще под его впечатлением: «Она милая женщина, но невезучая. Я хочу сказать, приносит несчастье другим. Думаю, самой ей скорее везет». И правда, женившись на Сьюки, Монти потерял значительную часть своих денег, хотя все сваливали вину на его собственную глупость и нерасторопность. Уж он-то никогда не потел. Но страдал от этого гормонального дефекта, свойственного людям благородного происхождения, от невозможности причислить себя к тем, кто способен заниматься тяжелым физическим трудом. На его теле почти не росло волос, а зад был по-женски округлым.
– Наверное, Грета в постели великолепна, – продолжала Сьюки. – Все эти Kinder. Funf все-таки.
Нефф признался Александре, что Грета страстная, но требует усилий, нескоро кончает, но побуждает к этому. Из нее бы получилась беспощадная ведьма. Ох уж эти кровожадные немцы.
– Надо бы быть к ней повнимательней, – сказала Александра, снова возвращаясь к Джейн. – Вчера говорила с ней по телефону, и меня поразило, как она была взвинчена. Эта женщина всегда так раздражена.
Сьюки взглянула на подругу, уловив фальшивую ноту. У Александры начиналась какая-то интрижка, появился новый мужчина. За эту секунду, пока Сьюки отвлеклась, Хэнк высунул длинный серый язык и смел два крекера с блюда с крабом, которое она поставила на старенький сосновый матросский сундучок, переделанный в кофейный столик. Сьюки нравились ветхие старинные вещи, в них чувствовалось какое-то благородство, как в живописных лохмотьях певицы во втором действии оперы. Хэнк потянулся языком к сыру, но Сьюки хлопнула его по морде; морда была твердая, как автомобильная шина, и пальцам стало больно.
– Ну, ты и нахал! – сказала она собаке и тут же подруге: – А кто сейчас не раздражен? – имея в виду и себя. Она громко отхлебнула неразбавленного бурбона. И зимой и летом Сьюки пила виски по той причине (правда, о ней она уже позабыла), что один ее дружок в Корнелле сказал, что от виски в ее зеленых глазах появляются золотые искорки. Она знала, что ей к лицу, и обычно носила коричневую гамму и любила замшу с ее живым отливом.
– Кто? Мы в прекрасной форме, – отозвалась старшая и самая крупная из женщин, переходя от иронии к предмету своей недавней беседы с Джейн. – Новый мужчина в городе, в особняке Леноксов.
В то же время голова ее была занята и другими мыслями, как у пассажира в авиалайнере, – оторвавшись от земли, испытывая страх, он смотрит вниз, восхищаясь ее красотой: домики, словно четко выведенные на эмали, с крышами и трубами, так прекрасны, а озера – настоящие зеркала, – все это похоже на Рождество, когда родители украшали двор, пока мы спали; и все это настоящее, и даже карта настоящая! Она отметила, как хорошо выглядит Сьюки – все равно, везет ей или нет: пышные волосы растрепались, даже ресницы слиплись после трудного дня, когда приходилось подыскивать подходящее слово в резком свете ламп в редакции, но ее фигурка в бледно-зеленом свитере и темной замшевой юбке – прямая и стройная, живот плоский, высокие торчащие груди, плотные ягодицы. На обезьяньем личике большой рот с полными губами, такой озорной, податливый и вызывающий.
– А я знаю о нем! – воскликнула она, точно прочитав мысли Александры. – Могу рассказать кучу всего, но давай лучше подождем Джейн.
– Давай подождем, – ответила Александра, вдруг обидевшись и будто почувствовав сквозняк. Этот человек уже занял в ее душе место. – У тебя новая юбка? – Ей захотелось потрогать, погладить мягкую оленью кожу на худых твердых бедрах.
– Купила на осень, – сказала Сьюки. – Длинновата, но сейчас так носят.
Из кухни послышался прерывистый дверной звонок.
– В один прекрасный день будет замыкание, и дом сгорит, – пророчила Сьюки, вылетая из комнаты.
Вошла Джейн. Она была бледна, на узкое лицо с горящими глазами свисал отделанный мехом шотландский берет, на шее такой же яркий клетчатый шарф. На ногах полосатые гольфы. У Джейн был не такой цветущий вид, как у Сьюки, а телу недоставало симметрии, но она излучала свет, как изогнутые проволочки в электрической лампе. У нее были темные волосы и аккуратный решительный ротик. Она родилась в Бостоне и слыла модницей.
– Этот Нефф такая сука, – начала она хриплым голосом и откашлялась. – Он все заставлял нас повторять Гайдна еще и еще. Заявил, что у меня жеманная интонация. Жеманная! Я разревелась и сказала ему, что он отвратительный шовинист. – Она услышала себя и не удержалась от каламбура: – Стоило сказать ему: «Подавись» .
– Ничего не поделаешь, – беспечно сказала Сьюки. – Таким способом они домогаются любви, чтоб их любили еще больше. Лекса, как всегда, пьет свою диетическую воду «ви-энд-ти». Moi , как обычно, увлеклась бурбоном.
– Мне не стоило бы этого делать, но он меня достал, и сегодня я не буду паинькой и попрошу мартини.
– Ох, подружка. По-моему, у меня нет сухого вермута.
– Не беспокойся, дорогая. Положи в бокал побольше льда и налей джина. Может, найдется у тебя лимонная корочка?
В холодильнике у Сьюки было много льда, йогурта и сельдерея и почти ничего больше. Завтракала она в центре в ресторанчике «Немо», за три дома от редакции, всего-то нужно было пройти мимо багетной мастерской, парикмахерской и читальни приверженцев «Христианской Науки». Обедать она привыкла тоже там, там же собирала сплетни, жизнь Иствика кипела вокруг. В «Немо» встречались старожилы, полицейские, шоферы-дальнобойщики, рыбаки в межсезонье, неожиданно обанкротившиеся бизнесмены.
– Кажется, апельсинов тоже нет, – сказала Сьюки, вытянув из холодильника два липких ящика из зеленого металла. – Но я купила персики в киоске у шоссе N_4.
– «Осмелюсь ли я съесть персик? – процитировала Джейн. – Я надену белые фланелевые брюки и погуляю по пляжу».
Сьюки вздрогнула, глядя, как вскинулись ее руки: одна длинная и жилистая от постоянного перебирания струн, а другая – крепкая и гибкая от смычка, – вонзаясь ржавым тупым рашпилем в румяную щечку, самую розовую часть сочного желтого персика. В священной тишине, сопутствующей любому заклинанию, Джейн бросила в стакан розовый ломтик, послышался тихий всплеск.
– Нельзя же пить совершенно чистый джин в самом начале жизни, – объявила Джейн с интонацией пуританки и, тем не менее, с видом измученным и нетерпеливым. Быстрой напряженной походкой она двинулась в каморку.
С виноватым видом Александра протянула руку и выключила телевизор, на экране президент, печальный седобородый господин с выражением обиды в лживых глазах, выступал с заявлением особой важности для страны.
– Привет, роскошная женщина, – воскликнула Джейн, слишком громко для такого тесного места. – Не вставай, вижу, вы уже устроились. Но скажи-ка, эта гроза на днях – твоих рук дело?
Кожица персика в конусообразном бокале походила на частицу ярко окрашенной, заспиртованной, больной ткани.
– Поговорив с тобой по телефону, я отправилась на пляж, – призналась Александра. – Хотелось посмотреть, не приехал ли уже в Ленокс новый хозяин.
– Я так и подумала , что расстроила тебя, бедняжка, – сказала Джейн. – Ну и как, приехал?
– Из трубы шел дым. Я не стала подъезжать к дому.
– Нужно было подъехать и сказать, что ты из Болотной комиссии, – промолвила Сьюки. – В городе поговаривают, что он собирается построить пристань, привезти земли в дальнюю часть острова, чтобы соорудить там теннисный корт.
– Этот номер не пройдет, – лениво сказала Александра Сьюки. – Там гнездятся белые цапли.
– Не будь так уверена, – услышала она в ответ. – Эта земля не приносила в городскую казну налогов целых десять лет. Если кто-то станет платить налоги за эту землю, члены городского управления способны выселить всех цапель.
– Ну, разве не прелесть! – в отчаянии воскликнула Джейн, видя, что ее не поддерживают. Обе женщины смотрели на нее. Ей пришлось импровизировать. – Грета вошла в церковь, – продолжала Джейн, – как раз когда он назвал мое исполнение Гайдна жеманным, и расхохоталась.
Сьюки тут же захохотала на немецкий манер:
– Ho-ho-ho.
– Интересно, они до сих пор трахаются? – лениво спросила Александра, расслабившись с подругами и дав волю воображению. – Как он это выносит? Все равно, что с забродившей кислой капустой.
– Вовсе нет, – твердо произнесла Джейн. – Это как… как они называют эту белесую гадость, которую так любят? Sauerbraten .
– Ее маринуют, – сказала Александра. – С чесноком, луком и лавровым листом. И, по-моему, с перцем.
– И он тебе это рассказывает? – озорно спросила Сьюки у Джейн.
– Мы никогда не говорим о таком, даже в минуты близости, – ответила совсем искренне Джейн. – Все, что он мне рассказывал, это что она должна иметь его раз в неделю или начинает бросаться вещами.
– Полтергейст, – произнесла довольная Сьюки. – Полтерфрау.
– В самом деле, – произнесла Джейн, не чувствуя юмора, – ты права. Она просто ужасная женщина. Такая педантичная, такая самодовольная, такая фашистка. Один Рей этого не замечает, бедняга.
– Интересно, она догадывается? – размышляла вслух Александра.
– Она и не хочет догадываться, – сказала Джейн, нажимая на последнее слово так, что конец его свистел.
– Это все равно, что дать ему волю, – прибавила Сьюки.
– Тогда мы все должны с ним справиться, – сказала Александра, представив себе этого толстого потного мужчину в виде торнадо, ненасытного природного источника похоти. Похоти действительно было целые тонны.
– Держись, Грета! – вмешалась Джейн, уловив, наконец, юмор.
Все трое хохотали.
Шумно хлопнула входная дверь, кто-то медленно поднимался по лестнице. Это был не полтергейст, а один из детей Сьюки вернулся из школы. Наверху послышался успокаивающий громкий гул человеческих голосов – заработал телевизор.
Сьюки от жадности затолкала в рот слишком много соленых орешков и прижала ладошку к губам, чтобы они не выпадали. Все еще смеясь, она роняла крошки.
– Неужели никто не хочет послушать об этом новом джентльмене?
– Не особенно, – сказала Александра. – Мужчины – это не решение вопроса, разве не к такому выводу мы пришли?
Сьюки часто замечала, что в присутствии Джейн Александра была другая, несколько скованная. Ведь буквально несколько минут назад она не скрывала интереса к новому мужчине. И Джейн, и Сьюки были телесно одарены, часто это принимают за красоту. Александра же была старше на шесть лет, и, когда они встречались, в голосе ее появлялись материнские интонации. Сьюки подвижна и болтлива, Лекса ленива и проницательна. Когда троица собиралась вместе, Александра была серьезна и спокойна, и поэтому две другие спрашивали у нее совета.
– Они не решение вопроса, – сказала Джейн Смарт. – Но, может быть, они сами вопрос.
От джина осталась одна треть. Кусочек персиковой кожицы был ребенком, ожидающим, когда его выпустят на свет божий. За потемневшими сумеречными окнами черные дрозды шумно прятали день в дорожную сумку темноты.
Сьюки встала, чтобы, наконец, сделать сообщение.
– Он богат, – сказала она, – и ему сорок два года. Женат не был, приехал из Нью-Йорка, родом из старой голландской семьи. Очевидно, был пианистом-вундеркиндом. И кроме всего прочего, еще и изобретатель. Большая комната в восточном крыле, где все еще стоит бильярд, и прачечная под ней станут лабораторией, со всеми этими раковинами из нержавеющей стали, трубами для перегонки и прочим. А в западном крыле, где у Леноксов была теплица, как ее там, оранжерея, он хочет устроить огромную ванну, утопленную в полу, а на стенах установить стереодинамики. – В угасающем свете дня ее круглые глаза казались совсем зелеными и сверкали от негодования. – Джо Марино заключил с ним контракт на сантехнические работы и обговорил все вчера вечером после того, как в ратуше не набралось кворума, потому что Херби Принз уехал на Бермуды, не сказав никому ни слова. Джо был просто потрясен: с него не спросили смету, все должно быть самым лучшим, черт с ней, с ценой. Ванна из тикового дерева , два с половиной метра в диаметре, к тому же ему не нравится ходить по кафельному полу, поэтому придется заказать в Теннеси особую мелкозернистую плитку.
– Человек с большими претензиями, – заявила Джейн.
– А у этого транжиры есть имя? – спросила Александра, размышляя о том, как, в сущности, Сьюки романтична, хотя и ведет колонку сплетен, и не будет ли у нее самой потом болеть голова после второго стакана водки с тоником, когда она останется одна в своем бестолковом сельском доме, где слышно лишь ровное дыхание спящих детей и беспокойная возня Коула и только губительный свет луны разделит с ней бессонницу. Где-то на западе завоет койот, а еще дальше трансконтинентальный экспресс потянет скользящие мили вагонов. Эти звуки увлекут душу в окно и растворят бессонницу в нежной, светлой от звезд ночи. Здесь, на угрюмом заболоченном восточном побережье, все казалось так близко, ночные звуки ощетинившейся чащей окружали дом со всех сторон. Даже женщины в уютном игрушечном домике у Сьюки представились ей сейчас совершенно четко, каждый черный волосок над верхней губой у Джейн и прямой янтарный пушок внизу, чувствительный к статическому электричеству. Длинные предплечья Сьюки вызывали аллергический зуд в глазах у Александры. Она ревновала к этому человеку, один намек на которого будоражит ее подруг, которых прежде, в четверг, волновала только она, с ее медленными царственными повадками кошки, что вдруг перестает мурлыкать и набрасывается на жертву. В такие четверги три подруги вызывали в воображении видения из жизни в Иствике, эти сцены кружили с тихим гулом в темнеющем воздухе. В соответствующем настроении, выпив по третьему стакану спиртного, они могли воздвигнуть над собой могучий конус, как шатер, натянувшийся к зениту, и ощущать нутром, кто болен, кто по уши в долгах, кто сошел с ума, кто бранится, кто спит, позабыв о житейских невзгодах. Но сегодня все было иначе, их равновесие нарушилось.
– Разве не нелепо, что я не помню его имени? – говорила Сьюки, глядя в окно на угасающий день. Ей ничего не было видно сквозь высокие шаткие ромбовидные рамы, но она ясно представила на своем заднем дворе единственное дерево, тонкую молодую грушу, всю усыпанную тяжелыми желтыми плодами удлиненной формы, как подвески на детском карнавальном костюме. Каждый день теперь источал запах сена и спелых плодов, небольшие поздние астры белели в траве вдоль дорог. – Вчера вечером все только и повторяли его имя, а я услышала его еще раньше – от Мардж Перли, оно так и вертится у меня на языке…
– У меня тоже, – тихо сказала Джейн.
1 2 3 4 5 6
– Но здесь она чувствует себя уверенно, – сказала Сьюки, словно с ними было иначе.
– Она даже не моется, ты замечала, от нее пахнет? – спросила Александра уже не о Джейн, а о Грете Нефф. Для Сьюки не составляло труда следить за ходом мысли Александры, они были настроены на одну волну.
– А эти старушечьи очки! – подхватила Сьюки. – Она в них похожа на Джона Леннона. – Сьюки состроила гримасу, изобразив серьезный печальный взгляд и тонкие губы Джона Леннона. – «Я тумаю, мы мошем пить наш sprechen Sie wass? – нойвый напьи-иток». – Грета Нефф издавала варварский неамериканский дифтонг, словно расплющивая гласную о небо.
Болтая и прихватив с собой стаканы, они отправились в так называемую «каморку», маленькую комнатушку, втиснутую под лестницей, ведущей на мансарду. Выгоревшие обои с рисунком виноградной лозы и корзин с фруктами местами отставали от стен, штукатурка на скошенном потолке облупилась. Лишь забравшись на стул, можно было выглянуть в единственное окно с ромбовидными рамами и выгнутыми, как донышки бутылок, освинцованными стеклами с пузырьками воздуха.
– От него пахнет капустой, – продолжала Александра, опускаясь с высоким серебристым стаканом в двойное кресло, покрытое тонкой шерстью, вышитой огненно-красными завитками стилизованной лозы. – Этот запах пропитал его одежду, – сказала она, подумав, что это так похоже на Монти с его цуккини и что она этой интимной деталью, очевидно, намекает Сьюки, что сама тоже спала с Неффом. Ну и что? Нечем хвастаться. И все-таки. Как он потел! Именно поэтому она спала с Монти тоже, и от него никогда не пахло цуккини. Удивительно, что, когда спишь с чужими мужьями, они дают тебе возможность взглянуть на их жен под новым углом: они их видят, как никто другой. В представлении Неффа, бедная некрасивая Грета была украшенной лентами Хайди, нежным эдельвейсом, принесенным с заоблачных высот (они познакомились в пивной в Западной Германии, где он служил, вместо того чтобы воевать в Корее), а Монти… Александра искоса взглянула на Сьюки, пытаясь вспомнить, что говорил о своей жене Монти. Считая себя джентльменом, он рассказывал немного. Но однажды разговорился, придя в постель к Александре прямо после какого-то неприятного разговора в банке и все еще под его впечатлением: «Она милая женщина, но невезучая. Я хочу сказать, приносит несчастье другим. Думаю, самой ей скорее везет». И правда, женившись на Сьюки, Монти потерял значительную часть своих денег, хотя все сваливали вину на его собственную глупость и нерасторопность. Уж он-то никогда не потел. Но страдал от этого гормонального дефекта, свойственного людям благородного происхождения, от невозможности причислить себя к тем, кто способен заниматься тяжелым физическим трудом. На его теле почти не росло волос, а зад был по-женски округлым.
– Наверное, Грета в постели великолепна, – продолжала Сьюки. – Все эти Kinder. Funf все-таки.
Нефф признался Александре, что Грета страстная, но требует усилий, нескоро кончает, но побуждает к этому. Из нее бы получилась беспощадная ведьма. Ох уж эти кровожадные немцы.
– Надо бы быть к ней повнимательней, – сказала Александра, снова возвращаясь к Джейн. – Вчера говорила с ней по телефону, и меня поразило, как она была взвинчена. Эта женщина всегда так раздражена.
Сьюки взглянула на подругу, уловив фальшивую ноту. У Александры начиналась какая-то интрижка, появился новый мужчина. За эту секунду, пока Сьюки отвлеклась, Хэнк высунул длинный серый язык и смел два крекера с блюда с крабом, которое она поставила на старенький сосновый матросский сундучок, переделанный в кофейный столик. Сьюки нравились ветхие старинные вещи, в них чувствовалось какое-то благородство, как в живописных лохмотьях певицы во втором действии оперы. Хэнк потянулся языком к сыру, но Сьюки хлопнула его по морде; морда была твердая, как автомобильная шина, и пальцам стало больно.
– Ну, ты и нахал! – сказала она собаке и тут же подруге: – А кто сейчас не раздражен? – имея в виду и себя. Она громко отхлебнула неразбавленного бурбона. И зимой и летом Сьюки пила виски по той причине (правда, о ней она уже позабыла), что один ее дружок в Корнелле сказал, что от виски в ее зеленых глазах появляются золотые искорки. Она знала, что ей к лицу, и обычно носила коричневую гамму и любила замшу с ее живым отливом.
– Кто? Мы в прекрасной форме, – отозвалась старшая и самая крупная из женщин, переходя от иронии к предмету своей недавней беседы с Джейн. – Новый мужчина в городе, в особняке Леноксов.
В то же время голова ее была занята и другими мыслями, как у пассажира в авиалайнере, – оторвавшись от земли, испытывая страх, он смотрит вниз, восхищаясь ее красотой: домики, словно четко выведенные на эмали, с крышами и трубами, так прекрасны, а озера – настоящие зеркала, – все это похоже на Рождество, когда родители украшали двор, пока мы спали; и все это настоящее, и даже карта настоящая! Она отметила, как хорошо выглядит Сьюки – все равно, везет ей или нет: пышные волосы растрепались, даже ресницы слиплись после трудного дня, когда приходилось подыскивать подходящее слово в резком свете ламп в редакции, но ее фигурка в бледно-зеленом свитере и темной замшевой юбке – прямая и стройная, живот плоский, высокие торчащие груди, плотные ягодицы. На обезьяньем личике большой рот с полными губами, такой озорной, податливый и вызывающий.
– А я знаю о нем! – воскликнула она, точно прочитав мысли Александры. – Могу рассказать кучу всего, но давай лучше подождем Джейн.
– Давай подождем, – ответила Александра, вдруг обидевшись и будто почувствовав сквозняк. Этот человек уже занял в ее душе место. – У тебя новая юбка? – Ей захотелось потрогать, погладить мягкую оленью кожу на худых твердых бедрах.
– Купила на осень, – сказала Сьюки. – Длинновата, но сейчас так носят.
Из кухни послышался прерывистый дверной звонок.
– В один прекрасный день будет замыкание, и дом сгорит, – пророчила Сьюки, вылетая из комнаты.
Вошла Джейн. Она была бледна, на узкое лицо с горящими глазами свисал отделанный мехом шотландский берет, на шее такой же яркий клетчатый шарф. На ногах полосатые гольфы. У Джейн был не такой цветущий вид, как у Сьюки, а телу недоставало симметрии, но она излучала свет, как изогнутые проволочки в электрической лампе. У нее были темные волосы и аккуратный решительный ротик. Она родилась в Бостоне и слыла модницей.
– Этот Нефф такая сука, – начала она хриплым голосом и откашлялась. – Он все заставлял нас повторять Гайдна еще и еще. Заявил, что у меня жеманная интонация. Жеманная! Я разревелась и сказала ему, что он отвратительный шовинист. – Она услышала себя и не удержалась от каламбура: – Стоило сказать ему: «Подавись» .
– Ничего не поделаешь, – беспечно сказала Сьюки. – Таким способом они домогаются любви, чтоб их любили еще больше. Лекса, как всегда, пьет свою диетическую воду «ви-энд-ти». Moi , как обычно, увлеклась бурбоном.
– Мне не стоило бы этого делать, но он меня достал, и сегодня я не буду паинькой и попрошу мартини.
– Ох, подружка. По-моему, у меня нет сухого вермута.
– Не беспокойся, дорогая. Положи в бокал побольше льда и налей джина. Может, найдется у тебя лимонная корочка?
В холодильнике у Сьюки было много льда, йогурта и сельдерея и почти ничего больше. Завтракала она в центре в ресторанчике «Немо», за три дома от редакции, всего-то нужно было пройти мимо багетной мастерской, парикмахерской и читальни приверженцев «Христианской Науки». Обедать она привыкла тоже там, там же собирала сплетни, жизнь Иствика кипела вокруг. В «Немо» встречались старожилы, полицейские, шоферы-дальнобойщики, рыбаки в межсезонье, неожиданно обанкротившиеся бизнесмены.
– Кажется, апельсинов тоже нет, – сказала Сьюки, вытянув из холодильника два липких ящика из зеленого металла. – Но я купила персики в киоске у шоссе N_4.
– «Осмелюсь ли я съесть персик? – процитировала Джейн. – Я надену белые фланелевые брюки и погуляю по пляжу».
Сьюки вздрогнула, глядя, как вскинулись ее руки: одна длинная и жилистая от постоянного перебирания струн, а другая – крепкая и гибкая от смычка, – вонзаясь ржавым тупым рашпилем в румяную щечку, самую розовую часть сочного желтого персика. В священной тишине, сопутствующей любому заклинанию, Джейн бросила в стакан розовый ломтик, послышался тихий всплеск.
– Нельзя же пить совершенно чистый джин в самом начале жизни, – объявила Джейн с интонацией пуританки и, тем не менее, с видом измученным и нетерпеливым. Быстрой напряженной походкой она двинулась в каморку.
С виноватым видом Александра протянула руку и выключила телевизор, на экране президент, печальный седобородый господин с выражением обиды в лживых глазах, выступал с заявлением особой важности для страны.
– Привет, роскошная женщина, – воскликнула Джейн, слишком громко для такого тесного места. – Не вставай, вижу, вы уже устроились. Но скажи-ка, эта гроза на днях – твоих рук дело?
Кожица персика в конусообразном бокале походила на частицу ярко окрашенной, заспиртованной, больной ткани.
– Поговорив с тобой по телефону, я отправилась на пляж, – призналась Александра. – Хотелось посмотреть, не приехал ли уже в Ленокс новый хозяин.
– Я так и подумала , что расстроила тебя, бедняжка, – сказала Джейн. – Ну и как, приехал?
– Из трубы шел дым. Я не стала подъезжать к дому.
– Нужно было подъехать и сказать, что ты из Болотной комиссии, – промолвила Сьюки. – В городе поговаривают, что он собирается построить пристань, привезти земли в дальнюю часть острова, чтобы соорудить там теннисный корт.
– Этот номер не пройдет, – лениво сказала Александра Сьюки. – Там гнездятся белые цапли.
– Не будь так уверена, – услышала она в ответ. – Эта земля не приносила в городскую казну налогов целых десять лет. Если кто-то станет платить налоги за эту землю, члены городского управления способны выселить всех цапель.
– Ну, разве не прелесть! – в отчаянии воскликнула Джейн, видя, что ее не поддерживают. Обе женщины смотрели на нее. Ей пришлось импровизировать. – Грета вошла в церковь, – продолжала Джейн, – как раз когда он назвал мое исполнение Гайдна жеманным, и расхохоталась.
Сьюки тут же захохотала на немецкий манер:
– Ho-ho-ho.
– Интересно, они до сих пор трахаются? – лениво спросила Александра, расслабившись с подругами и дав волю воображению. – Как он это выносит? Все равно, что с забродившей кислой капустой.
– Вовсе нет, – твердо произнесла Джейн. – Это как… как они называют эту белесую гадость, которую так любят? Sauerbraten .
– Ее маринуют, – сказала Александра. – С чесноком, луком и лавровым листом. И, по-моему, с перцем.
– И он тебе это рассказывает? – озорно спросила Сьюки у Джейн.
– Мы никогда не говорим о таком, даже в минуты близости, – ответила совсем искренне Джейн. – Все, что он мне рассказывал, это что она должна иметь его раз в неделю или начинает бросаться вещами.
– Полтергейст, – произнесла довольная Сьюки. – Полтерфрау.
– В самом деле, – произнесла Джейн, не чувствуя юмора, – ты права. Она просто ужасная женщина. Такая педантичная, такая самодовольная, такая фашистка. Один Рей этого не замечает, бедняга.
– Интересно, она догадывается? – размышляла вслух Александра.
– Она и не хочет догадываться, – сказала Джейн, нажимая на последнее слово так, что конец его свистел.
– Это все равно, что дать ему волю, – прибавила Сьюки.
– Тогда мы все должны с ним справиться, – сказала Александра, представив себе этого толстого потного мужчину в виде торнадо, ненасытного природного источника похоти. Похоти действительно было целые тонны.
– Держись, Грета! – вмешалась Джейн, уловив, наконец, юмор.
Все трое хохотали.
Шумно хлопнула входная дверь, кто-то медленно поднимался по лестнице. Это был не полтергейст, а один из детей Сьюки вернулся из школы. Наверху послышался успокаивающий громкий гул человеческих голосов – заработал телевизор.
Сьюки от жадности затолкала в рот слишком много соленых орешков и прижала ладошку к губам, чтобы они не выпадали. Все еще смеясь, она роняла крошки.
– Неужели никто не хочет послушать об этом новом джентльмене?
– Не особенно, – сказала Александра. – Мужчины – это не решение вопроса, разве не к такому выводу мы пришли?
Сьюки часто замечала, что в присутствии Джейн Александра была другая, несколько скованная. Ведь буквально несколько минут назад она не скрывала интереса к новому мужчине. И Джейн, и Сьюки были телесно одарены, часто это принимают за красоту. Александра же была старше на шесть лет, и, когда они встречались, в голосе ее появлялись материнские интонации. Сьюки подвижна и болтлива, Лекса ленива и проницательна. Когда троица собиралась вместе, Александра была серьезна и спокойна, и поэтому две другие спрашивали у нее совета.
– Они не решение вопроса, – сказала Джейн Смарт. – Но, может быть, они сами вопрос.
От джина осталась одна треть. Кусочек персиковой кожицы был ребенком, ожидающим, когда его выпустят на свет божий. За потемневшими сумеречными окнами черные дрозды шумно прятали день в дорожную сумку темноты.
Сьюки встала, чтобы, наконец, сделать сообщение.
– Он богат, – сказала она, – и ему сорок два года. Женат не был, приехал из Нью-Йорка, родом из старой голландской семьи. Очевидно, был пианистом-вундеркиндом. И кроме всего прочего, еще и изобретатель. Большая комната в восточном крыле, где все еще стоит бильярд, и прачечная под ней станут лабораторией, со всеми этими раковинами из нержавеющей стали, трубами для перегонки и прочим. А в западном крыле, где у Леноксов была теплица, как ее там, оранжерея, он хочет устроить огромную ванну, утопленную в полу, а на стенах установить стереодинамики. – В угасающем свете дня ее круглые глаза казались совсем зелеными и сверкали от негодования. – Джо Марино заключил с ним контракт на сантехнические работы и обговорил все вчера вечером после того, как в ратуше не набралось кворума, потому что Херби Принз уехал на Бермуды, не сказав никому ни слова. Джо был просто потрясен: с него не спросили смету, все должно быть самым лучшим, черт с ней, с ценой. Ванна из тикового дерева , два с половиной метра в диаметре, к тому же ему не нравится ходить по кафельному полу, поэтому придется заказать в Теннеси особую мелкозернистую плитку.
– Человек с большими претензиями, – заявила Джейн.
– А у этого транжиры есть имя? – спросила Александра, размышляя о том, как, в сущности, Сьюки романтична, хотя и ведет колонку сплетен, и не будет ли у нее самой потом болеть голова после второго стакана водки с тоником, когда она останется одна в своем бестолковом сельском доме, где слышно лишь ровное дыхание спящих детей и беспокойная возня Коула и только губительный свет луны разделит с ней бессонницу. Где-то на западе завоет койот, а еще дальше трансконтинентальный экспресс потянет скользящие мили вагонов. Эти звуки увлекут душу в окно и растворят бессонницу в нежной, светлой от звезд ночи. Здесь, на угрюмом заболоченном восточном побережье, все казалось так близко, ночные звуки ощетинившейся чащей окружали дом со всех сторон. Даже женщины в уютном игрушечном домике у Сьюки представились ей сейчас совершенно четко, каждый черный волосок над верхней губой у Джейн и прямой янтарный пушок внизу, чувствительный к статическому электричеству. Длинные предплечья Сьюки вызывали аллергический зуд в глазах у Александры. Она ревновала к этому человеку, один намек на которого будоражит ее подруг, которых прежде, в четверг, волновала только она, с ее медленными царственными повадками кошки, что вдруг перестает мурлыкать и набрасывается на жертву. В такие четверги три подруги вызывали в воображении видения из жизни в Иствике, эти сцены кружили с тихим гулом в темнеющем воздухе. В соответствующем настроении, выпив по третьему стакану спиртного, они могли воздвигнуть над собой могучий конус, как шатер, натянувшийся к зениту, и ощущать нутром, кто болен, кто по уши в долгах, кто сошел с ума, кто бранится, кто спит, позабыв о житейских невзгодах. Но сегодня все было иначе, их равновесие нарушилось.
– Разве не нелепо, что я не помню его имени? – говорила Сьюки, глядя в окно на угасающий день. Ей ничего не было видно сквозь высокие шаткие ромбовидные рамы, но она ясно представила на своем заднем дворе единственное дерево, тонкую молодую грушу, всю усыпанную тяжелыми желтыми плодами удлиненной формы, как подвески на детском карнавальном костюме. Каждый день теперь источал запах сена и спелых плодов, небольшие поздние астры белели в траве вдоль дорог. – Вчера вечером все только и повторяли его имя, а я услышала его еще раньше – от Мардж Перли, оно так и вертится у меня на языке…
– У меня тоже, – тихо сказала Джейн.
1 2 3 4 5 6