В принципе она логична, но это не значит, что она удержится в воздухе. Я в нее не верю. Но давайте договоримся: если вы готовы взять на себя ответственность, то я помогу вам построить машину и полечу на ней – но только один.
– Не понимаю...
– Есть много такого, чего вам не понять, Стрингер, потому что вы еще молоды. И тут до Морана дошел смысл того, что Таунс не высказал словами, но что стояло за этими сошедшимися в молчаливой схватке глазами. Таунс не доверял молодости. Мальчишка Стрингер пытался взять верх над ветераном-неудачником. Это была ошибка поколений, причем старший был уже придавлен своим прошлым. Он это увидел. Должно быть, все это увидели.
– Это ведь достаточно просто, – твердо продолжал Таунс. – Если воды хватит и мы построим эту штуку, я поднимусь на ней один и доставлю сюда помощь.
Стрингер возразил:
– Это невозможно. Размещение груза, то есть пассажиров, является критическим фактором конструкции – в противном случае, из-за тяжести двигателя будет перевешивать нос, и нам придется даже добавить груз...
– Используйте балласт – нечто такое, что не погибнет, когда машина разобьется...
– У меня нет намерения менять конструкцию на данной стадии, мистер Таунс...
– Фрэнк... – попытался вмешаться Моран, но тот не дал ему сказать.
– В таком случае, наше соглашение расторгнуто...
– Фрэнк. – Моран взял его за руку и увлек в сторону. – Это наш единственный шанс, и мы попусту теряем время, потому что все готовы ухватиться за него – кроме тебя. Ты думаешь только о своем положении – тебя беспокоит не то, что могут погибнуть люди, а лишь то обстоятельство, будешь ли ты виноват. Оставь к черту свои беспокойства – остальных они не касаются. Все, чего мы хотим, – это выжить, если сумеем, а если нет, то и винить будет некого. Ты предлагаешь сидеть здесь на задницах и ждать, пока иссякнет вода и придет смерть? Но и в этом ты будешь виноват, Фрэнк! Так что, если хочешь затеять процесс против самого себя, то пожалуйста, это очень просто: Фрэнк Таунс – виновник крушения "Скайтрака" и гибели четырнадцати человек. Виновник! Потому что не захотел брать на себя ответственность...
– Лью, ради бога...
– Нет уж, выслушай до конца! Давай-иди, катайся по земле, посыпай себе голову пеплом, вымажись дерьмом – предайся самобичеванию. Но когда все это кончится, приди и помоги нам построить самолет, потому что, если на этом свете найдется для нас хоть капля воды, мы улетим отсюда так же, как сюда прилетели, и нашим пилотом будешь ты.
Моран резко повернулся и решительно направился к самолету.
– Мы начинаем, – сказал он Стрингеру.
– Если мистер Таунс решит нам помочь, – проскрипел конструктор.
Неплохо бы хорошенько влепить по этой чопорной физиономии и заставить умолкнуть этот нудный голос. Но это был бы также и единственный в своем роде способ самоубийства.
– Мистер Таунс, – вполне официально произнес Моран, – присоединится к нам чуть позже.
Глава 13
Ночная работа прошла успешно. Они действовали, как роботы, как механические существа, рабы машины, которую возводили. В ночной темноте все, как Стрингер, были одержимы страстью преодолевать трудности, изобретать и импровизировать – короче, построить аэроплан. Бедами даже похолодел от пришедшей ему на ум странной мысли: они должны закончить работу прежде, чем умрут, только после того, как будет сделано дело, можно спокойно умереть. На какое-то время он забыл даже о причине, заставлявшей их строить самолет, – его просто нужно было закончить до того, как все погибнут.
Он понимал абсурдность своей мысли – это его и тревожило. Нелепостям нет места в этом мире, составленном из трех стихий: жизни, смерти и пустыни. "Мы тронулись", – сказал вчера Кроу. И малоутешительным было то, что единственным из них, кто никогда не тронется, был Стрингер – потому что он и так ненормальный. Одержимый! Не будет странным, если, закончив и подготовив к полету самолет, он отойдет на пару шагов, осмотрит свою работу и скажет: "Как я и предсказывал... никаких проблем". И, довольный, замертво упадет на землю.
Это было видно по тому, как он работал. Не суетился и не брал передышек, как другие, чтобы полюбоваться звездами или полежать немного на стылом песке. Для него звезд не было, не существовало – его звездами были детали конструкции. Тело его не чувствовало боли.
Кроу уже выразил эту истину: Стрингер – не человек. Ночью все в какой-то мере были, как Стрингер: группа безумцев, затерявшихся в пустыне и строящих для себя летающую гробницу. В воздухе разносились ритуальные заклинания: "Еще дюйм в эту сторону... не сходится хомутик... поднимайте за край..." Командовал в основном Стрингер, Король Стрингер, можете звать его хоть господом богом, только не запросто Стрингером, не то он сложит свои инструменты, и никому уже тогда не выбраться из пустыни.
Белами потерял всякую связь с тем, что делал, но руки работали и подчинялись чужим указаниям. Так же работали и другие – автоматы, лишенные всего человеческого, как и этот спесивый очкарик, ни в чем не видящий проблем.
К утру крыло было водружено на место, болты вставлены и закреплены. Они отошли в сторону и залюбовались своим творением. Белами, все еще погруженный в свои мечтания, испугался, что Стрингер сейчас скажет: "Как я и предсказывал..." – и умрет.
Первым, однако, заговорил Моран:
– Похоже на самолет.
Рассвет высветил возникшую за ночь новую форму, присутствие ее навевало некий мистический страх: эта машина унесет их в один прекрасный день в другой мир – от песка, смерти и жажды к зеленым деревьям, ручьям и дорогим лицам. Эта машина наделена властью одарить их еще тридцатью, пятьюдесятью годами жизни. Через год от них может остаться в этом богом забытом месте только горка обглоданных костей – но они могут и очутиться в совсем другом мире – сидеть, например, на крикетном матче, в тени каштана, с пивной кружкой в руках. Только эта машина способна преодолеть единственную настоящую границу, известную человеку, и они вместе с ней. Какими бы разными путями ни приходили они к этой мысли, для всех она значила одно и то же, в ней была заключена их надежда на жизнь.
– Похоже на самолет, – громче повторил Моран.
Кроу пошевелил пересохшим языком:
– Похоже, черт меня побери!
Крыло было укреплено в гнезде параллельно другому. Между ними натянули трос к тому месту на двигателе, где предстояло установить стойку, – и конструкция приобрела форму аэроплана: два распростертых крыла и три ножа пропеллера. Вчера Таунс видел нагромождение обломков, еще более бесформенное из-за снятого и водруженного на крышу крыла. Он не мог выразить словами своих чувств. Такое ощущение испытывает каждый пилот, когда его самолет неподвижно стоит в начале взлетной полосы и башня дает разрешение на взлет. Душой он был уже в полете.
Стрингер стоял в стороне, осматривая линии конструкции, уже весь в следующей операции: установке стойки и натяжении тросов. Они будут держать новое крыло.
– Смотрится так, будто вот-вот взлетит, – заметил Белами.
Таунс с отяжелевшим от усталости телом направился к старому фюзеляжу. Проведя рукой по крылу и глянув на сухие пальцы, он проворчал:
– Жаль, что этого никогда не случится.
И впервые за это утро они задумались о своем положении. Росы опять нет. У них был бензин, было масло, был самолет, но не было того, чем можно поддержать искру жизни.
Стрингер молча отвернулся, и Моран подумал: намеренно ли сказал это Фрэнк? Вероятно. Потому что ночью верх взял Стрингер.
Поднялось солнце. Они почувствовали его тепло – скоро оно перейдет в нестерпимый жар. Ночи как будто не было.
Вот оно залило песчаный океан. Вздыбились на фоне неба горбы дюн, и вдруг Белами увидел плывущие над восточным горизонтом вертолеты: один за другим они беззвучно пролетали прямо по солнечному диску, три красные тени, отраженные в водяном мираже, всегда возникавшем здесь на рассвете.
– Альберт, – едва слышно выдохнул он.
– Что такое?
Так же тихо, сохраняя ряд, они скользили над несуществующей водой, все те же три. Боже правый, почему три, а не один, не десять, не сто, наконец, – какая разница?! И – исчезли. Не скрылись за дюнами, а просто испарились.
– Ничего, – ответил он.
Так вот что такое очутиться в шкуре Тракера Кобба! Сначала не так уж плохо: хотел увидеть самолеты-спасатели – и вот ты их видишь воочию, но в этот момент ты еще можешь справиться с собой и сообразить, что это только мираж. А в следующий раз ты уже пристанешь к Кроу: "Смотри, неужели не видишь? Вон там!" И Кроу понимающе скосится на тебя, сжав губы. Так постепенно будешь расслабляться, вроде бедняги Тракера, и в конце концов начнешь верить, что вертолеты настоящие, а все другие сошли с ума, потому что не видят их.
Белами тряхнул головой и последовал за Таунсом в самолет.
– Что будет, – обратился он к нему, – если мы поднимем норму до полутора пинт? – Голос звучал ровно, хотя губы шепелявили и некоторые слова не выходили.
Таунс как раз наполнял из бака бутылку капитана Харриса. Излишки воды тонкой музыкальной струйкой стекали обратно.
– Ближе будет конец, – ответил Таунс. – Ты торопишься?
Белами подумал: а ты уже как мертвец, черт тебя побери. Лицо пилота было ссохшимся, из-под щетины лезли клочья омертвелой кожи, рот – как дыра на смятой маске.
– Могу подождать, – кивнул Белами.
Собрались остальные, выстроившись в очередь со своими бутылками. Лумис взял воду для юного немца и капитана. Харрис усилием воли встал на ноги, ухватившись прозрачной рукой за спинку сиденья.
– Как, – глухо прохрипел он, – идут дела с... нашей работой? – В его глазах блеснула улыбка, лицо искривилось гримасой.
– Поработали хорошо, – ответил Лумис. – Когда сможете, выходите – покажем.
– Пре-вос-ход-но! – Бутылка в руке вздрогнула, и, заметив, что Лумис готов подхватить ее, он прижал ее к телу и дождался, пока все уйдут, так как знал, что может пролить несколько бесценных капель, а они бросятся ловить их на лету.
– Пей, Бимбо, – говорил Кроу, наблюдая, как в трясущееся скелетоподобное тело обезьянки вливается вода, как она щурит от удовольствия глаза. Белами сказал:
– Этого хватило бы тебе самому. Любому из нас хватило бы. Даже неузнаваемый голос не скрасил того, что он сейчас сказал. Он вовсе не собирался говорить этого – отвратительная мысль вырвалась сама собой. Точно так же помимо воли он "видел" только что вертолеты.
Кроу на него даже не посмотрел.
– Это тебя не касается. И меня тоже. Он – Роба.
Делая очередную запись в дневнике, Белами не упомянул ни о вертолетах, ни о Кроу. Кроу гибнет сам, но хранит верность слову, данному другу. Можно плакать, можно смеяться – но в дневник этого не запишешь. Писать ровно было трудно, поэтому он ограничился короткой записью: "Кепель пока жив. Харрис выглядит лучше. Мы поставили крыло. Росы не было. Теперь спать".
* * *
Моран перевернулся и заметался, еще во сне пытаясь стряхнуть с себя забытье, уже достаточно справившись с этим, чтобы понять, что он крепко спал и его разбудил звук, который мог означать только одно – во сне его стерегло безумие. В глазах было нестерпимо ярко. Он прислушался к собственному дыханию, напоминавшему тяжелое сопение животного. Он сознавал, что нужно окончательно стряхнуть сон, иначе будут продолжаться сумасшедшие звуки. Это было женское пение.
По-собачьи встав на руки и колени, он поднял голову. Перед глазами кружились белесо-голубое небо и расплавленное золото песка. Кружение продолжалось и после того, как он закрыл глаза, вслушиваясь в слова песни. Он повалился на землю, проклиная прекрасный женский голос из сна, крепко зажмурил глаза, боясь увидеть эту женщину прямо перед собой, если их откроет. Песня слышалась явственно, звук эхом отражался от дюн, манил своим прекрасным обманом. Теперь он не спал, ощущая и песок, в который зарылись руки, и жар в нагретой спине, и мышечную боль, – но песня из сна продолжалась.
Раздался чей-то голос, кто-то прошел мимо. В ярком свете он рассмотрел Лумиса, тот нетвердо шел к двери самолета. Другие тоже встали. Вдруг пения не стало. Он с облегчением упал на песок, освободившись от кошмара.
– Давай еще, – проговорил Кроу. Моран повернул голову и открыл глаза. Неужели и другие спятили?
Мужской голос заговорил по-арабски. "Национальный референдум... долг народа... собрался комитет советчиков..." Голос вдруг ослабел.
Моран вскочил на ноги и бросился к двери, где сгрудились все остальные.
– Давай опять Каллас, – попросил Кроу.
...Таунс проснулся от навязчивой мысли, не дававшей покоя даже во сне. То хотелось убить Стрингера, то разбудить всех и крикнуть: "Кто из вас, ублюдков, берет воду из бака?" Он прокрался в самолет, надеясь поймать вора, но там были только Кепель и Харрис. В проходе валялся холщовый мешок. Он поднял его, вспомнив, что видел его у Кобба. Тесемка развязалась, показался хромированный корпус приемника. Таунс вытащил транзистор. Если он работает, можно послушать последние известия из Каира и Рима.
Рим передавал запись Марии Каллас, из "Мефистофеля". Он не мог заставить себя повернуть ручку настройки, потому что это был голос из внешнего мира, и они больше не были одни.
Политическая передача, должно быть, шла из Бейды, новой столицы. Он снова настроился на Рим. Теперь все слышали голос Каллас. Они улеглись на песок, опершись на локти, и слушали, не проронив ни слова, пока не кончился концерт.
– Где вы это нашли? – спросил Кроу.
– У Кобба.
– Он возражать не будет.
– Можно будет узнать новости, – сказал Уотсон.
– К дьяволу новости, давай еще музыку, дружище.
Теперь было так же, как тогда, когда удалось извлечь из шелкового навеса галлон воды: они не знали, что им делать со своим богатством. Таунс вынес приемник наружу, чтобы шум не мешал Кепелю. Капитан Харрис, шатаясь, в первый раз вышел из самолета. На это Кроу заметил:
– Вот это женщина! Может поставить на ноги даже мертвого.
Трудно было понять, откуда у бедолаги Харриса взялись силы – он выглядел как сама смерть.
– Садись рядом, кэп. Я купил билеты. Что хочешь услышать?
Попробовали все станции, и в полдень наткнулись на сводку новостей на английском языке с Кипра. В ней ничего не говорилось о пропавшем без вести неделю назад грузопассажирском самолете. Мир за пределами пустыни как ни в чем не бывало продолжал беспечно жить.
Где-то в середине дня появились признаки помешательства у Тилни. Лумис наблюдал, как он играет со своей бутылкой: встряхивает, прижимает к лицу, отвинчивает пробку и присасывается к горлышку, будто в бутылке еще есть вода. Лумис сказал, что следующая выдача будет утром, уже скоро, но мальчишка только глянул в его сторону пустыми глазами, по-идиотски раскрыв рот.
Белами подумал: это не дело. Не в силах больше все это вынести, он обратился к Таунсу:
– Капля-другая может еще его спасти.
– До завтра? А что будет завтра?
– Я прошу вас выдать ему несколько капель сейчас.
– Послушайте. – Глубоко посаженные, в кровяных прожилках глаза командира были совершенно спокойны. – В баке осталось по полпинты на каждого. Когда вода кончится, это будет все. Вы меня поняли? Поэтому не вижу особой разницы, когда мы ее выпьем. Теперь это только вопрос времени. Парень может получить свою долю сейчас – и вы тоже, если хотите. Но либо он сделает выбор сам, либо ответственность за выбор ложится на вас. Решайте. От себя скажу только, что на себя такую ответственность не беру.
Весь сегодняшний день он думал, кто из них первым предпочтет пулю.
Белами отошел в сторону, сел так, чтобы не видеть Тилни. Таунс прав: теперь уже неважно, когда у них кончится вода. Если налить мальчишке сейчас, он протянет до утра, но все равно погибнет первым – завтра или послезавтра. Нужно ни на что не обращать внимания, постараться сохранить рассудок. Не смотреть на Тилни, не видеть, как Кроу делится водой с обезьянкой, не вглядываться в горизонт, иначе опять покажутся эти три вертолета. А завтра написать короткое письмо домой, сказать, что они не мучились в конце и все такое. Это обязательно надо сделать: есть ведь шанс, что однажды, в один прекрасный день, письмо найдут.
Вечером, едва удерживаясь на ногах, к Таунсу подошел капитан Харрис.
– Сколько охлаждающей жидкости в баках?
– Пятьдесят литров. Десять галлонов. Десять галлонов глицерина, смешанных с водой. В наших условиях все равно что стрихнин.
Харрис закачался, но удержался, прежде чем Таунс успел протянуть руку.
– Сколько там воды?
– Около половины.
– Понятно. – Он собрался с силами и осторожно, как пьяный, пытающийся скрыть свое состояние, развернулся.
Белами, Моран и капитан обдумывали свою идею до ночи. Всю охлаждающую жидкость они слили в один сосуд, нашли среди ломаных сидений гнутую металлическую трубку, соорудили переходник и приладили трубку к сосуду, наконец, установили сосуд на решетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Не понимаю...
– Есть много такого, чего вам не понять, Стрингер, потому что вы еще молоды. И тут до Морана дошел смысл того, что Таунс не высказал словами, но что стояло за этими сошедшимися в молчаливой схватке глазами. Таунс не доверял молодости. Мальчишка Стрингер пытался взять верх над ветераном-неудачником. Это была ошибка поколений, причем старший был уже придавлен своим прошлым. Он это увидел. Должно быть, все это увидели.
– Это ведь достаточно просто, – твердо продолжал Таунс. – Если воды хватит и мы построим эту штуку, я поднимусь на ней один и доставлю сюда помощь.
Стрингер возразил:
– Это невозможно. Размещение груза, то есть пассажиров, является критическим фактором конструкции – в противном случае, из-за тяжести двигателя будет перевешивать нос, и нам придется даже добавить груз...
– Используйте балласт – нечто такое, что не погибнет, когда машина разобьется...
– У меня нет намерения менять конструкцию на данной стадии, мистер Таунс...
– Фрэнк... – попытался вмешаться Моран, но тот не дал ему сказать.
– В таком случае, наше соглашение расторгнуто...
– Фрэнк. – Моран взял его за руку и увлек в сторону. – Это наш единственный шанс, и мы попусту теряем время, потому что все готовы ухватиться за него – кроме тебя. Ты думаешь только о своем положении – тебя беспокоит не то, что могут погибнуть люди, а лишь то обстоятельство, будешь ли ты виноват. Оставь к черту свои беспокойства – остальных они не касаются. Все, чего мы хотим, – это выжить, если сумеем, а если нет, то и винить будет некого. Ты предлагаешь сидеть здесь на задницах и ждать, пока иссякнет вода и придет смерть? Но и в этом ты будешь виноват, Фрэнк! Так что, если хочешь затеять процесс против самого себя, то пожалуйста, это очень просто: Фрэнк Таунс – виновник крушения "Скайтрака" и гибели четырнадцати человек. Виновник! Потому что не захотел брать на себя ответственность...
– Лью, ради бога...
– Нет уж, выслушай до конца! Давай-иди, катайся по земле, посыпай себе голову пеплом, вымажись дерьмом – предайся самобичеванию. Но когда все это кончится, приди и помоги нам построить самолет, потому что, если на этом свете найдется для нас хоть капля воды, мы улетим отсюда так же, как сюда прилетели, и нашим пилотом будешь ты.
Моран резко повернулся и решительно направился к самолету.
– Мы начинаем, – сказал он Стрингеру.
– Если мистер Таунс решит нам помочь, – проскрипел конструктор.
Неплохо бы хорошенько влепить по этой чопорной физиономии и заставить умолкнуть этот нудный голос. Но это был бы также и единственный в своем роде способ самоубийства.
– Мистер Таунс, – вполне официально произнес Моран, – присоединится к нам чуть позже.
Глава 13
Ночная работа прошла успешно. Они действовали, как роботы, как механические существа, рабы машины, которую возводили. В ночной темноте все, как Стрингер, были одержимы страстью преодолевать трудности, изобретать и импровизировать – короче, построить аэроплан. Бедами даже похолодел от пришедшей ему на ум странной мысли: они должны закончить работу прежде, чем умрут, только после того, как будет сделано дело, можно спокойно умереть. На какое-то время он забыл даже о причине, заставлявшей их строить самолет, – его просто нужно было закончить до того, как все погибнут.
Он понимал абсурдность своей мысли – это его и тревожило. Нелепостям нет места в этом мире, составленном из трех стихий: жизни, смерти и пустыни. "Мы тронулись", – сказал вчера Кроу. И малоутешительным было то, что единственным из них, кто никогда не тронется, был Стрингер – потому что он и так ненормальный. Одержимый! Не будет странным, если, закончив и подготовив к полету самолет, он отойдет на пару шагов, осмотрит свою работу и скажет: "Как я и предсказывал... никаких проблем". И, довольный, замертво упадет на землю.
Это было видно по тому, как он работал. Не суетился и не брал передышек, как другие, чтобы полюбоваться звездами или полежать немного на стылом песке. Для него звезд не было, не существовало – его звездами были детали конструкции. Тело его не чувствовало боли.
Кроу уже выразил эту истину: Стрингер – не человек. Ночью все в какой-то мере были, как Стрингер: группа безумцев, затерявшихся в пустыне и строящих для себя летающую гробницу. В воздухе разносились ритуальные заклинания: "Еще дюйм в эту сторону... не сходится хомутик... поднимайте за край..." Командовал в основном Стрингер, Король Стрингер, можете звать его хоть господом богом, только не запросто Стрингером, не то он сложит свои инструменты, и никому уже тогда не выбраться из пустыни.
Белами потерял всякую связь с тем, что делал, но руки работали и подчинялись чужим указаниям. Так же работали и другие – автоматы, лишенные всего человеческого, как и этот спесивый очкарик, ни в чем не видящий проблем.
К утру крыло было водружено на место, болты вставлены и закреплены. Они отошли в сторону и залюбовались своим творением. Белами, все еще погруженный в свои мечтания, испугался, что Стрингер сейчас скажет: "Как я и предсказывал..." – и умрет.
Первым, однако, заговорил Моран:
– Похоже на самолет.
Рассвет высветил возникшую за ночь новую форму, присутствие ее навевало некий мистический страх: эта машина унесет их в один прекрасный день в другой мир – от песка, смерти и жажды к зеленым деревьям, ручьям и дорогим лицам. Эта машина наделена властью одарить их еще тридцатью, пятьюдесятью годами жизни. Через год от них может остаться в этом богом забытом месте только горка обглоданных костей – но они могут и очутиться в совсем другом мире – сидеть, например, на крикетном матче, в тени каштана, с пивной кружкой в руках. Только эта машина способна преодолеть единственную настоящую границу, известную человеку, и они вместе с ней. Какими бы разными путями ни приходили они к этой мысли, для всех она значила одно и то же, в ней была заключена их надежда на жизнь.
– Похоже на самолет, – громче повторил Моран.
Кроу пошевелил пересохшим языком:
– Похоже, черт меня побери!
Крыло было укреплено в гнезде параллельно другому. Между ними натянули трос к тому месту на двигателе, где предстояло установить стойку, – и конструкция приобрела форму аэроплана: два распростертых крыла и три ножа пропеллера. Вчера Таунс видел нагромождение обломков, еще более бесформенное из-за снятого и водруженного на крышу крыла. Он не мог выразить словами своих чувств. Такое ощущение испытывает каждый пилот, когда его самолет неподвижно стоит в начале взлетной полосы и башня дает разрешение на взлет. Душой он был уже в полете.
Стрингер стоял в стороне, осматривая линии конструкции, уже весь в следующей операции: установке стойки и натяжении тросов. Они будут держать новое крыло.
– Смотрится так, будто вот-вот взлетит, – заметил Белами.
Таунс с отяжелевшим от усталости телом направился к старому фюзеляжу. Проведя рукой по крылу и глянув на сухие пальцы, он проворчал:
– Жаль, что этого никогда не случится.
И впервые за это утро они задумались о своем положении. Росы опять нет. У них был бензин, было масло, был самолет, но не было того, чем можно поддержать искру жизни.
Стрингер молча отвернулся, и Моран подумал: намеренно ли сказал это Фрэнк? Вероятно. Потому что ночью верх взял Стрингер.
Поднялось солнце. Они почувствовали его тепло – скоро оно перейдет в нестерпимый жар. Ночи как будто не было.
Вот оно залило песчаный океан. Вздыбились на фоне неба горбы дюн, и вдруг Белами увидел плывущие над восточным горизонтом вертолеты: один за другим они беззвучно пролетали прямо по солнечному диску, три красные тени, отраженные в водяном мираже, всегда возникавшем здесь на рассвете.
– Альберт, – едва слышно выдохнул он.
– Что такое?
Так же тихо, сохраняя ряд, они скользили над несуществующей водой, все те же три. Боже правый, почему три, а не один, не десять, не сто, наконец, – какая разница?! И – исчезли. Не скрылись за дюнами, а просто испарились.
– Ничего, – ответил он.
Так вот что такое очутиться в шкуре Тракера Кобба! Сначала не так уж плохо: хотел увидеть самолеты-спасатели – и вот ты их видишь воочию, но в этот момент ты еще можешь справиться с собой и сообразить, что это только мираж. А в следующий раз ты уже пристанешь к Кроу: "Смотри, неужели не видишь? Вон там!" И Кроу понимающе скосится на тебя, сжав губы. Так постепенно будешь расслабляться, вроде бедняги Тракера, и в конце концов начнешь верить, что вертолеты настоящие, а все другие сошли с ума, потому что не видят их.
Белами тряхнул головой и последовал за Таунсом в самолет.
– Что будет, – обратился он к нему, – если мы поднимем норму до полутора пинт? – Голос звучал ровно, хотя губы шепелявили и некоторые слова не выходили.
Таунс как раз наполнял из бака бутылку капитана Харриса. Излишки воды тонкой музыкальной струйкой стекали обратно.
– Ближе будет конец, – ответил Таунс. – Ты торопишься?
Белами подумал: а ты уже как мертвец, черт тебя побери. Лицо пилота было ссохшимся, из-под щетины лезли клочья омертвелой кожи, рот – как дыра на смятой маске.
– Могу подождать, – кивнул Белами.
Собрались остальные, выстроившись в очередь со своими бутылками. Лумис взял воду для юного немца и капитана. Харрис усилием воли встал на ноги, ухватившись прозрачной рукой за спинку сиденья.
– Как, – глухо прохрипел он, – идут дела с... нашей работой? – В его глазах блеснула улыбка, лицо искривилось гримасой.
– Поработали хорошо, – ответил Лумис. – Когда сможете, выходите – покажем.
– Пре-вос-ход-но! – Бутылка в руке вздрогнула, и, заметив, что Лумис готов подхватить ее, он прижал ее к телу и дождался, пока все уйдут, так как знал, что может пролить несколько бесценных капель, а они бросятся ловить их на лету.
– Пей, Бимбо, – говорил Кроу, наблюдая, как в трясущееся скелетоподобное тело обезьянки вливается вода, как она щурит от удовольствия глаза. Белами сказал:
– Этого хватило бы тебе самому. Любому из нас хватило бы. Даже неузнаваемый голос не скрасил того, что он сейчас сказал. Он вовсе не собирался говорить этого – отвратительная мысль вырвалась сама собой. Точно так же помимо воли он "видел" только что вертолеты.
Кроу на него даже не посмотрел.
– Это тебя не касается. И меня тоже. Он – Роба.
Делая очередную запись в дневнике, Белами не упомянул ни о вертолетах, ни о Кроу. Кроу гибнет сам, но хранит верность слову, данному другу. Можно плакать, можно смеяться – но в дневник этого не запишешь. Писать ровно было трудно, поэтому он ограничился короткой записью: "Кепель пока жив. Харрис выглядит лучше. Мы поставили крыло. Росы не было. Теперь спать".
* * *
Моран перевернулся и заметался, еще во сне пытаясь стряхнуть с себя забытье, уже достаточно справившись с этим, чтобы понять, что он крепко спал и его разбудил звук, который мог означать только одно – во сне его стерегло безумие. В глазах было нестерпимо ярко. Он прислушался к собственному дыханию, напоминавшему тяжелое сопение животного. Он сознавал, что нужно окончательно стряхнуть сон, иначе будут продолжаться сумасшедшие звуки. Это было женское пение.
По-собачьи встав на руки и колени, он поднял голову. Перед глазами кружились белесо-голубое небо и расплавленное золото песка. Кружение продолжалось и после того, как он закрыл глаза, вслушиваясь в слова песни. Он повалился на землю, проклиная прекрасный женский голос из сна, крепко зажмурил глаза, боясь увидеть эту женщину прямо перед собой, если их откроет. Песня слышалась явственно, звук эхом отражался от дюн, манил своим прекрасным обманом. Теперь он не спал, ощущая и песок, в который зарылись руки, и жар в нагретой спине, и мышечную боль, – но песня из сна продолжалась.
Раздался чей-то голос, кто-то прошел мимо. В ярком свете он рассмотрел Лумиса, тот нетвердо шел к двери самолета. Другие тоже встали. Вдруг пения не стало. Он с облегчением упал на песок, освободившись от кошмара.
– Давай еще, – проговорил Кроу. Моран повернул голову и открыл глаза. Неужели и другие спятили?
Мужской голос заговорил по-арабски. "Национальный референдум... долг народа... собрался комитет советчиков..." Голос вдруг ослабел.
Моран вскочил на ноги и бросился к двери, где сгрудились все остальные.
– Давай опять Каллас, – попросил Кроу.
...Таунс проснулся от навязчивой мысли, не дававшей покоя даже во сне. То хотелось убить Стрингера, то разбудить всех и крикнуть: "Кто из вас, ублюдков, берет воду из бака?" Он прокрался в самолет, надеясь поймать вора, но там были только Кепель и Харрис. В проходе валялся холщовый мешок. Он поднял его, вспомнив, что видел его у Кобба. Тесемка развязалась, показался хромированный корпус приемника. Таунс вытащил транзистор. Если он работает, можно послушать последние известия из Каира и Рима.
Рим передавал запись Марии Каллас, из "Мефистофеля". Он не мог заставить себя повернуть ручку настройки, потому что это был голос из внешнего мира, и они больше не были одни.
Политическая передача, должно быть, шла из Бейды, новой столицы. Он снова настроился на Рим. Теперь все слышали голос Каллас. Они улеглись на песок, опершись на локти, и слушали, не проронив ни слова, пока не кончился концерт.
– Где вы это нашли? – спросил Кроу.
– У Кобба.
– Он возражать не будет.
– Можно будет узнать новости, – сказал Уотсон.
– К дьяволу новости, давай еще музыку, дружище.
Теперь было так же, как тогда, когда удалось извлечь из шелкового навеса галлон воды: они не знали, что им делать со своим богатством. Таунс вынес приемник наружу, чтобы шум не мешал Кепелю. Капитан Харрис, шатаясь, в первый раз вышел из самолета. На это Кроу заметил:
– Вот это женщина! Может поставить на ноги даже мертвого.
Трудно было понять, откуда у бедолаги Харриса взялись силы – он выглядел как сама смерть.
– Садись рядом, кэп. Я купил билеты. Что хочешь услышать?
Попробовали все станции, и в полдень наткнулись на сводку новостей на английском языке с Кипра. В ней ничего не говорилось о пропавшем без вести неделю назад грузопассажирском самолете. Мир за пределами пустыни как ни в чем не бывало продолжал беспечно жить.
Где-то в середине дня появились признаки помешательства у Тилни. Лумис наблюдал, как он играет со своей бутылкой: встряхивает, прижимает к лицу, отвинчивает пробку и присасывается к горлышку, будто в бутылке еще есть вода. Лумис сказал, что следующая выдача будет утром, уже скоро, но мальчишка только глянул в его сторону пустыми глазами, по-идиотски раскрыв рот.
Белами подумал: это не дело. Не в силах больше все это вынести, он обратился к Таунсу:
– Капля-другая может еще его спасти.
– До завтра? А что будет завтра?
– Я прошу вас выдать ему несколько капель сейчас.
– Послушайте. – Глубоко посаженные, в кровяных прожилках глаза командира были совершенно спокойны. – В баке осталось по полпинты на каждого. Когда вода кончится, это будет все. Вы меня поняли? Поэтому не вижу особой разницы, когда мы ее выпьем. Теперь это только вопрос времени. Парень может получить свою долю сейчас – и вы тоже, если хотите. Но либо он сделает выбор сам, либо ответственность за выбор ложится на вас. Решайте. От себя скажу только, что на себя такую ответственность не беру.
Весь сегодняшний день он думал, кто из них первым предпочтет пулю.
Белами отошел в сторону, сел так, чтобы не видеть Тилни. Таунс прав: теперь уже неважно, когда у них кончится вода. Если налить мальчишке сейчас, он протянет до утра, но все равно погибнет первым – завтра или послезавтра. Нужно ни на что не обращать внимания, постараться сохранить рассудок. Не смотреть на Тилни, не видеть, как Кроу делится водой с обезьянкой, не вглядываться в горизонт, иначе опять покажутся эти три вертолета. А завтра написать короткое письмо домой, сказать, что они не мучились в конце и все такое. Это обязательно надо сделать: есть ведь шанс, что однажды, в один прекрасный день, письмо найдут.
Вечером, едва удерживаясь на ногах, к Таунсу подошел капитан Харрис.
– Сколько охлаждающей жидкости в баках?
– Пятьдесят литров. Десять галлонов. Десять галлонов глицерина, смешанных с водой. В наших условиях все равно что стрихнин.
Харрис закачался, но удержался, прежде чем Таунс успел протянуть руку.
– Сколько там воды?
– Около половины.
– Понятно. – Он собрался с силами и осторожно, как пьяный, пытающийся скрыть свое состояние, развернулся.
Белами, Моран и капитан обдумывали свою идею до ночи. Всю охлаждающую жидкость они слили в один сосуд, нашли среди ломаных сидений гнутую металлическую трубку, соорудили переходник и приладили трубку к сосуду, наконец, установили сосуд на решетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21