«В РАМКАХ РЕГЛАМЕНТНОГО ОБСЛУЖИВАНИЯ И ТЕКУЩЕГО РЕМОНТА СЕТЕЙ ЭНЕРГОСНАБЖЕНИЯ… С НУЛЯ ЧАСОВ ДЕВЯТОГО ДО НУЛЯ ЧАСОВ ДЕСЯТОГО СЕНТЯБРЯ СЕГО ГОДА… НА ВСЕЙ ТЕРРИТОРИИ СООБЩЕСТВА БУДЕТ ПРЕКРАЩЕНА ПОДАЧАЭЛЕКТРИ-ЧЕСТВА… ДЕНЬ ДЕВЯТОГО СЕНТЯБРЯ ОБЪЯВЛЯЕТСЯ НЕРАБОЧИМ ДНЕМ В СЧЕТ ПЕРВОГО ВЫХОДНОГО ДНЯ ОКТЯБРЯ… ПРОСЬБА СОБЛЮДАТЬ ПОРЯДОК И СПОКОЙСТВИЕ… ЗАБЛАГОВРЕМЕННО ПОДГОТОВИТЬ СЯ К ОТКЛЮЧЕНИЮ, КОТОРОЕ БУДЕТ ПРОИЗВОДИТЬСЯ ВЕЕРНЫМ МЕТОДОМ… ПО ВСЕМ ВОПРОСАМ ОБРАЩАТЬСЯ ПО „ГОРЯЧЕЙ ЛИНИИ“… КОНТАКТНЫЙ НОМЕР СВЯЗИ…»
Хм, вот тебе и первая ласточка. Девятое сентября — это день, в который Дюпон обещал уничтожить планету. Видимо, руководство страны посчитало необходимым принять дополнительные меры, чтобы избежать предстоящего теракта. По словам Астратова, некоторые эксперты придерживались мнения, что припрятанное взрывное устройство может быть активировано не автономным таймером, а посредством команды извне — через компьютерную сеть, например. Кроме того, если акция Дюпона направлена на то, чтобы искусственно вызвать стихийное бедствие, то отключение электричества позволит избежать массовых пожаров, а следовательно, снизит количество вероятных жертв… Мера, конечно, беспрецедентная, и «горячая линия» наверняка раскалится добела от звонков… Хотя по указанному номеру могут установить автоответчик, который будет посылать казенным голосом всех любопытных подальше. И вряд ли это распространяется только на Сообщество. Лично я бы постарался обесточить в роковой день весь мир…
— Держи мороженое, сынок… Пломбирчик, твой любимый!..
Татьяна протягивает мне блистающую разными цветами упаковку из тонкой фольги.
— Спасибо, мама, — как подобает воспитанному мальчику, благодарю я и с наигранным вожделением принимаюсь разворачивать обертку.
На самом деле терпеть не могу все эти мороженые, шербеты, халву, конфеты и прочие сладости. Но иначе я не мог узнать новости — и это еще один минус статуса неполноправного члена семьи. Я усвоил, что мне нельзя включать утром телевизор, потому что времени и так нет, нужно быстрее завтракать и собираться К тому же не стоит забивать свою маленькую головку информационным мусором: ты все равно ничего в этом не поймешь, Сашут, вот подрастешь еше немного—и будешь смотреть все, что хочешь…
— Ну, пойдем, Сашут, пойдем, — торопит меня Татьяна. — А то я опять опоздаю на работу…
— А почему — опять? — задаю я очередной дурацкий вопрос, через силу вкушая приторно сладкий батончик, покрытый толстым слоем шоколадной глазури. — Ты что — без меня опаздывала на работу?
— Что ты сказал?! — ужасается Татьяна. — А ну, повтори!..
Она останавливается, словно врезавшись в невидимую стену, и разворачивает меня лицом к себе. Черт, а что такого я ей ляпнул?
— Я спросил… — начинаю я, и тут до меня доходит, что так поразило мою «маму».
— Ну-ну, продолжай, — подбадривает меня Татьяна, завороженно наблюдая за движениями моих губ, испачканных липкой смесью.
— …почему ты сказала, что опять опоздаешь на р-работу, — обреченно заканчиваю я.
Слово — не воробей, как говорится. Можно лишь чуть-чуть компенсировать свой промах, преувеличенно р-раскатисто пр-роизнося эту пр-роклятую букву!..
— Саша! — восклицает Татьяна со слезами на глазах, впервые на моей памяти называя меня именно так, а не похожим на собачью кличку сокращением. — Сыночек мой сладкий!.. Какой ты у меня молодец!.. Ты же научился выговаривать букву «эр», да так чисто!..
Наклонившись, она порывисто притягивает меня к себе и покрывает быстрыми поцелуями шею и щеки.
Ничего, кроме неловкости, я от этих проявлений материнской любви не испытываю.
Но в дальнейшем стараюсь вести себя подобающе своему возрасту. Покоряться буксировке за руку этой энергичной женщиной, которую должен называть своей мамой, лизать осточертевшее мороженое, глазеть по сторонам, время от времени поднимать с тротуара то красивый камушек, то оброненную кем-то монетку и не слушать наставлений Татьяны, которыми она пичкает меня на ходу…
И в какой-то момент я внезапно чувствую, что доволен такой ролью.
Я больше не тот сотрудник Инвестигации, который устал от бесконечной погони за чудесами и аномалиями, и не тот нештатный агент Раскрутки, который выполнял задание по поимке злодея, покусившегося на безопасность планеты, и не тот взрослый мужчина, который ничего не сделал в своей жизни лично для себя, а потому был обречен на одинокую старость, тихое пьянство в домашних условиях и, в конечном итоге, на казенные похороны без рыдающих родных и близких. И я все больше осознаю себя не Владленом Сабуровым, а Сашей Королевым, мальчиком, который в страшные мгновения всеобщей гибели будет не один, а со своими родителями…
Разве это не счастье?
Из состояния эйфории меня выводит тяжелый топот за нашей спиной.
По тротуару, задыхаясь, несется мужчина. Галстук его съехал набок, одна пола голубой рубашки вылезла из-под брючного ремня, растрепанные волосы прилипли к потному лбу. На лице бегуна написано такое отчаяние, будто его преследует маньяк с окровавленным ножом. Однако какие-либо признаки погони позади него не наблюдаются.
А что, если этот тип догоняет нас? Меня мгновенно прошибает холодный пот. Неужели у Астратова что-то стряслось и я срочно понадобился ему?!.
Однако спринтер-любитель проносится мимо нас с Татьяной, не сбавляя хода, и, огибая прохожих, устремляется дальше.
Милый, милый, смешной дуралей — ну куда же, куда он гонится?.. Ах, вот куда…
На автобусной остановке, метрах в пятидесяти от нас, в небесно-голубой «Страйзер» неторопливо входят последние пассажиры.
Не успеет, бедняга: уже предупреждающе мигает желтым светом сигнал поворота… Сейчас зашипят, смыкаясь, створки дверей — и автобус тронется. Другой бы давно сдался и махнул рукой: в конце концов, не последний же это автобус, через несколько минут подойдет другой, — но человек в голубой рубашке с непонятным упрямством ускоряет бег, и вот уже он перестает уклоняться от столкновений с встречными, так что тем самим приходится уворачиваться от него, и вот уже кого-то он толкает в спину, и кричит что-то сердито при этом, и вот уже катятся по асфальту яблоки и апельсины, сбитые им с уличного лотка неосторожным движением…
А мужчина все бежит.
Он бежит так, словно от того, успеет он на автобус или нет, зависит его жизнь, и эта ситуация заставляет меня вспомнить кое-что похожее, и враз пропадает ощущение безоблачного счастья ребенка, вернувшегося после долгой разлуки к своим родителям, и я вдруг с ужасом понимаю, что совершил глупость, заставив Астратова исключить меня из списка участников операции.
Зачем я это сделал, зачем? Я должен быть с теми, кто, как этот не сдающийся бегун, до конца борется за спасение людей!.. Предатель — вот кто я теперь!.. Предатель и дезертир!..
Словно желая наградить бегуна за его упорство, «Страйзер», уже закрывший две входных двери из трех и наполовину выруливший с места посадки пассажиров, притормаживает на несколько секунд, держа открытой заднюю дверь, и этого времени мужчине хватает, чтобы на подгибающихся от усталости ногах влететь в открытую дверь и прыгнуть на последнюю ступеньку.
А те, кто, как я, наблюдал за этой отчаянной гонкой, еще долго стоят и смотрят автобусу вслед. Точно так же, как люди, оставшиеся на вокзальном перроне, провожают взглядами отправившийся поезд…
— Что с тобой, Сашут? — доносится сверху тревожный голос Татьяны. — Что же ты встал как вкопанный? Почему не доедаешь мороженое? И почему ты стал таким бледненьким? Тебе нехорошо?
Мне хочется ответить ей, что да, мне нехорошо, мне очень нехорошо, мне даже очень-очень плохо, но я говорю ей:
— Мы опоздали!..
— Ну что ты! — улыбается она. — Никуда мы с тобой еще не опоздали, сынок… У нас впереди еще много времени… Успеем, мой маленький, успеем…
* * *
За время моего отсутствия в детском саду не произошло особых перемен. И встречают меня там радушно, словно родного.
О том, где я отсутствовал столько времени, ни заведующая, ни Виктория Анатольевна, ни нянечки меня не расспрашивают. Либо их проинструктировали представители Астратова, либо Татьяна успела попросить, чтобы не травмировали расспросами ранимую душу ее сыночка — мол, он и так, бедняжка, столько перенес!.. Знала бы она, что именно мне пришлось повидать… Похуже всяких ужастиков про бандитов, похищающих и пытающих маленьких мальчиков!..
Зато детей никакими запретами остановить нельзя. Наоборот, наслушавшись от своих пап и мам сплетен про меня, они единодушно избирают меня героем дня. Окружив меня со всех сторон, трогают, словно желая убедиться, что это именно я, их Саша Королев, и пищат наперебой, как цыплята:
— А у нас теперь есть новенький! Его зовут Клим, и папа у него работает экскаватором…
— А где ты был, Саша? Ты лежал в больнице, да?
— А зачем тебя пытали? Ты что — нашел какой-нибудь клад и не хотел никому о нем говорить?..
— Да никто его не пытал! "Он просто долго болел ангиной!..
— А Виктория Анатольевна сказала, что у тебя очень опасная болезнь…
— А пока тебя не было, я тоже болел. Краснухой… Но меня не стали ложить в больницу, потому что от этой болезни не умирают…
— А ты будешь с нами играть в какую-нибудь игру?
— А помнишь Павлика, который ел бумагу? Он больше не будет ходить в наш садик, потому что его родители поехали жить в другой город и забрали его с собой…
Одна Ира Кеворкова почему-то не радуется моему возвращению и не принимает участия в спонтанной пресс-конференции. Наоборот, старается держаться как можно дальше от меня и смотрит на меня как на неверного муженька, бросившего ее на произвол судьбы с ребенком на шее. Ревнует, что ли, меня к обступившим девчонкам? Ох уж эти мне будущие женщины!..
На груди у Ирки болтается на медной цепочке игрушечный коммуникатор с аляповатыми кнопками на пластмассовом корпусе. Время от времени из коробочки раздается трель «вызова», напоминающая звонок древних, еще механических, будильников, и тогда Ира подносит коммуникатор к уху и, морща с напускной озабоченностью загорелый лобик, изображает разговор с невидимыми собеседниками…
Не проходит и часа моего пребывания в детском саду, как я считаю своим долгом заступиться за нее, потому что Борька Савельев, ничуть не утративший свой задиристый нрав, зажав Иру в угол, пытается сорвать с нее «коммуникатор» со словами: «Не будь жадиной-говядиной, Ирка!.. Поиграла немножко — теперь дай другим поиграть!»
Девочка, однако, не плачет, а довольно стойко сопротивляется грабителю.
— Не дам, — поджимает тонкие губки она. — Я тебя знаю, Борька, ты всегда все ломаешь!.. А меня потом будет мама ругать, потому что эту игрушку она подарила мне на день рождения, понятно?..
— Ну дай, дура, — злится Борька. — Лучше сама отдай — я же все равно у тебя отберу эту штуку!..
— Эй, ты, — говорю я в спину любителю чужих игрушек. — Борис-барбарис!.. А ну, отстань от нее! Ты что — никогда коммуникаторов не видел, что ли?
Борька оглядывается и тут же наносит мне удар локтем в лицо, но я начеку и, ловко уклонившись от удара, перехватываю руку и провожу подсечку.
Он обрушивается на паркетный пол с таким грохотом, что появление Виктории Анатольевны, а следовательно, и мое стояние в углу во время сончаса становятся неизбежными.
Тем временем Борька вскакивает, сжимая кулаки, и я готовлюсь к обороне, но он почему-то не решается атаковать.
Только изрекает ехидно:
— А я знаю, почему ты за нее заступаешься!.. Потому что ты влюбился в Ирку!.. И теперь я про вас всем расскажу, что вы — жених и невеста!..
— Да пожалуйста, — небрежно ответствую я. — Хоть объявление в газету давай!
Однако ирония моя до Борьки не доходит, и он мчится по коридору в направлении игровой комнаты с пронзительными воплями: «Сашка и Ирка — жених и невеста!.. Любовники! Они сейчас будут целоваться!»
Я оглядываюсь на Иру.
— Спасибо, Саша, — говорит она, пристально глядя на меня своими серыми, мышиными глазенками
Потом нехотя интересуется:
— А ты правда болел?
— Ага, — с чистым сердцем вру я.
— А чем?
Какие же они дотошные, эти существа в юбках!
— Геморроем легких, — небрежно сообщаю я. — И этим… остеохондрозом желудка!..
— Врешь! — расплывается в недоверчивой улыбке Ирка.
— Не хочешь — не верь, — пожимаю плечами я. И хвастаюсь, войдя в роль: — Мне одних уколов больше сотни сделали!..
— А в какой больнице ты лежал?
О господи! Вот кому — прямая дорога в «раскрутчики». Такая выжмет признание из любого допрашиваемого!..
Иногда хорошо быть маленьким. В той же ситуации, если бы мы были взрослыми, мне обязательно потребовалось бы поддерживать светский разговор. То есть врать, юлить, притворяться, говорить отвратительные шаблонные фразы…
А сейчас можно воспользоваться тем, что никаких норм этикета для детей не существует.
И я просто-напросто спасаюсь бегством от Кеворковой.
* * *
Через несколько часов после стычки с Борькой выясняется, что он затаил в душе обиду на меня и не прочь отомстить. Конечно, по-своему, по-детски, но месть эта заканчивается летальным исходом. Хорошо еще, что не для людей…
Обед уже подходит к концу, как вдруг этот юный мститель, проходя мимо, выхватывает у меня из-под носа стакан с компотом и с мерзкими ужимками принимается пятиться к выходу: мол, попробуй, отними! Нервы мои после событий последних месяцев, видно, стали совсем никудышными: вместо того чтобы разоружить хулигана спокойным, холодным презрением, я вскакиваю и бросаюсь в погоню за ним.
Не обращая внимания на окрики воспитательницы, мы выбегаем из столовой, и в холле, где устроен так называемый «уголок природы», я настигаю своего обидчика и хватаю его за рукав. Однако резким движением он вырывается — и одним махом опрокидывает стакан над ближайшим аквариумом, где мечутся золотистые и ярко-оранжевые рыбки.
Борька заливается довольным смехом и отплясывает танец победителя с пустым стаканом в руке. Но мне не смешно. Вода в.аквариуме мгновенно темнеет, словно туда вылили не клюквенный компот, а чернила. И в ту же секунду рыбки переворачиваются кверху брюхом и всплывают на поверхность, как разноцветные елочные игрушки. Все до единой…
— Посмотри, что ты наделал! — увещеваю я Борьку, указывая на рыбок. — Ты же убил их, засранец!..
Тут из столовой вылетает Виктория, и начинается правосудие.
Мне как отчасти пострадавшему попадает условно. В виде обещания пожаловаться матери. Наказание для Борьки более сурово (и справедливо). Во-первых, его ставят в угол на все оставшееся время до прихода родителей, и ни сончаса, ни прогулки ему сегодня не светит. А во-вторых, Виктория обещает потребовать от Савельевых-старших компенсации за ущерб, причиненный их балбесом живому уголку…
Слушая краем уха сердитое вещание воспитательницы и обиженное хлюпанье носом Борьки (оказывается, этот преступник тоже умеет плакать!), я созерцаю мертвых рыбок и пытаюсь взять в толк, каким образом сладкая фруктовая жидкость могла мгновенно покончить с живностью аквариума.
Надо будет как-нибудь полистать справочник по биологии, решаю я.
Но вот и сончас.
Виктория Анатольевна и Анна Жановна плотно прикрывают двери спальни, и вскоре снаружи через приоткрытое окно в спальню доносятся их отдаленные голоса. Видимо, сидят на скамейке в тени высокого тополя.
С противоположного конца здания, где расположена кухня, доносится приглушенное журчание воды — кухонный автомат убирает столы и моет посуду.
Некоторое время дети вокруг меня балуются, но потом усталость и сытый желудок дают о себе знать, и постепенно в спальне воцаряется размеренное сопение.
Сончас.
Отвернувшись к стене (моя кровать стоит в дальнем углу от входной двери), я не могу, да и не стараюсь заснуть.
Перед глазами возникает мужчина, который спешил на отходящий автобус. Потом — лица «взрослых детей», которых я видел в Доме. Аня Цвылева, Андрей Горовой, бригадир Чухломин, Бельтюков… Интересно, как бы они вели себя, если бы им сказали правду — всю правду, ничего не скрывая и не приукрашивая? Считали бы они себя тогда жертвами или благодарили бы судьбу за то, что их сознание не подчинилось импульсу «реинкарнатора», отказавшись вернуться в небытие?..
Неожиданно облака, неспешно плывшие в окне над крышами соседних зданий, ускоряют свой бег и мелькают стремительными, размазанными от скорости пятнами. Где-то я уже видел подобное. А, так это же стандартный киноэффект, частенько используемый режиссерами для показа неудержимого бега времени. Утро, день, вечер, ночь сменяют друг друга с такой скоростью, что сознание не успевает уследить за этим мельканием, и в душе нарастает отчаяние, потому что ты осознаешь, что вся жизнь твоя проносится, как эти изодранные в клочья облака над городом, и хотя картинка имеет лишь четыре повторяющихся фазы, но каждая из них неповторима и безвозвратна, как твое жалкое существование…
Меня осеняет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46