в Италии место лишь фашистам и а-фашистам, поскольку последние – примерные граждане». Так показывала свои зубы фашистская непримиримость (intrasigenza). А в конце 1925 года специальное «положение» о первом министре формально покончило с парламентарным режимом. Было установлено, что премьер несет политическую ответственность исключительно перед королем, а министры – перед королем и премьером. Вместе с тем было оговорено право премьера ограничивать парламент в некоторых его функциях – в частности, право настаивать на вторичном обсуждении палатой раз отвергнутого ею законопроекта. В ноябре 1926, после болонского покушения на Муссолини, проведенный королевским декретом закон о защите государства восстановил давно отмененную в Италии смертную казнь, создал особый военный трибунал для разбора тяжелых политических преступлений и довершил разгром всех неугодных фашизму партий и организаций.Линией наглядного соприкосновения государственной диктатуры с партийным всевластием суждено было стать фашистской милиции. 1 февраля 1923 она была официально сформирована, «огосударствлена», превращена из партийной в «национальную», не переставая по составу своему оставаться партийной. Ее организация упорядочена, приведена в систему. Она служит непосредственной средой диктатуры, она – вооруженная диктаторствующая партия.Еще в первой своей речи в Сенате 27 ноября 1922 Муссолини демонстративно подчеркнул особливое уважение свое к полиции, как наисущественнейшему элементу государственного благополучия. «Министр внутренних дел, – сказал он, – является министром полиции. Я никоим образом не стыжусь этого. Я счастлив быть шефом полиции. Напротив, я надеюсь, что все итальянцы, забыв старые предрассудки, признают в полиции одну из сил, необходимейших в жизни обществ». Такой подход к полиции естественно предопределял реформу фашистской милиции, вынуждаемую еще кроме того настоятельной необходимостью покончить со всякого рода «сквадристской» партизанщиной.Функции национальной милиции разнообразны: иногда она походит на армию, нередко – на полицию; она охраняет внутренний порядок и следит за государственными границами; занимается политическим розыском и проводит допризывную военную подготовку юношества; формирует почетные караулы, отряжает охрану дорог, лесов, почты и телеграфа и т.д. Фашизм гордится своею милицией, – по примеру большевизма, гордого своим ГПУ.Считается, что численность милиции приближается к 300.000 человек. Разумеется, она не дешево обходится государству. Она состоит из разных специальностей и различных родов оружия. Высшее командование ею взял на себя сам дуче. Она имеет стройную и довольно сложную организацию, насквозь пропитанную военной дисциплиной: «фашистский воин повинуется с покорностью и повелевает с силой». Вся Италия разделена на особые географические зоны, между которыми распределены легионы национальной милиции: первая зона – в Турине, вторая в Милане, третья в Генуе, пятая в Венеции, десятая в Риме и т.д.Милиция разделяется на два разряда, из коих второй обнимает собою всю фашистскую партию: это – резерв, ополчение на случай необходимости. Милиция первого разряда – национальная гвардия; «кто тронет национальную милицию, будет расстрелян», – заявил как-то Муссолини.Молодежь организуется в «авангардисты» и «балиллу» – сколок с русских комсомольцев и пионеров. В милитаризованных, муштруемых отрядах они получают суровое фашистское воспитание. Их насчитывается свыше ста тысяч. Они – патриотическая «смена», готовящая себя к решению «великих задач» итальянской государственности О милиции см. обстоятельную статью «La milice fasciste», без автора, в журнале «Le monde slave», август, 1927.
.«Ультра-фашистская» школьная реформа, проведенная министром просвещения Джентиле и воспетая самим Муссолини, пропитана идеалистическим и национальным духом, характерным для предвоенного национализма. Джентиле – известный итальянский философ, метафизик «духа как чистого акта», проповедник национальной «общей личности» как этической сущности каждого отдельного человека, апологет государства как живой формы нации, убежденный сторонник религиозного понимания жизни. Характерно, что именно ему было поручено дело фашизации народного просвещения. И он выполнил свою миссию в полной гармонии с основами своего философского миросозерцания. Распятие вернулось в школы, сопровождаемое латынью, националистическими идеями, соответствующим эстетическим воспитанием, а также и убеждением, что государство должно стать кормчим не только общественных интересов, но и людских душ. «Итальянец всегда католик, – заявлял Джентиле, – будь он даже Кампанеллой или Бруно… Я – наследник Бруно. Но если бы Бруно был министром народного просвещения, он, несомненно, ввел бы религиозное образование и именно в католической форме»…Так новый порядок вдвигал себя в старую традицию, очевидно, отражая собою исторически неизбежный и внутренно предопределенный период развития страны.Диктатура правительственной власти при ближайшем рассмотрении оказывается партийной диктатурой. Эта последняя упирается в личный авторитет вождя, а за последнее время даже, в сущности, исчерпывается, почти вытесняется им: партийная диктатура превращается в единоличную. Дуче ныне может по совести сказать: «государство – это я».Культ Муссолини – центр и пафос фашистской психологии. Но под него подводится и теоретический фундамент. Кое-кто верно отметил, что есть нечто «карлейлевское» в историософских построениях фашизма. Масса воодушевляется идеей, претворяя ее в страсть. Идея-страсть становится действием, т.е. жизнью, воплощаемой в личности, как центре духовного притяжения. Вождь есть живая доктрина, активный принцип, мощно одаренная и печатью избранности запечатленная душа. Формула в нем раскрывается действием, оставаясь идеей, объединяющей и дисциплинирующей. И, совсем по Карлейлю, герой облекается «символом способности»: почитанием, поклонением, саном и т.д., окружается сверхчеловеческим ореолом. Идеократия обертывается единовластием: личность – медиум идеи.Разумеется, вождь не выбирается и не сменяется партией, – он вырастает из недр самой нации: «народ его признал по его воле, по его силе, по его делам». Он – мозг и душа партии, которая немыслима вне «харизмы» вождя. Фашизм как-то не хочет думать о том, что будет после Муссолини: по-видимому, он ждет, что харизма себя так или иначе проявит и что партийная «интуиция», угадывающая вождя, не подведет. Сам дуче откровенно заявил весною 1927: «мой наследник еще не родился». Излишне отмечать, что все это построение власти, подернутое своего рода мистическою дымкой, носит глубоко метаюридический характер.Подчас эта идеология вождепоклонства принимает положительно курьезные внешние формы. Так, по поводу закрытия зимой 1926 всех оппозиционных газет неистовые фашисты из «Имперо» выражали свою радость в следующих словах: – «Начиная с этого вечера, нужно положить конец дурацкой мысли, будто каждый может думать своей собственной головой. У Италии единственная голова и у фашизма единственный мозг, это – голова и мозг вождя. Все головы изменников должна быть беспощадно снесены».Естественно, возникает вопрос о формальном взаимоотношении вождя и короля. Должна ли быть снесена королевская голова, если «король захочет быть действительно королем» (требование Муссолини в Удине)? При наличии королевской власти, да еще юридически усиленной фашистским законодательством, иерархический дуализм становится в самой верхушке своей принципиально безысходным. Он жизненно преодолевается пассивной позицией короля.Личный характер фашистской диктатуры не только провозглашается ее друзьями, но принимается к сведению и врагами. Отсюда многократные покушения на Муссолини. Отсюда зловещий девиз итальянской эмигрантской газеты «Corriere delli Italiani», недавно закрытой в Париже французским правительством: «смерть одного человека необходима для спасения родины!»…Высшим, после вождя, органом фашистской партии является ее Верховный Совет, возглавляемый вождем. В него входят, по должностям, фашистские министры и сенаторы, некоторые из фашистских товарищей министров, начальник милиции и начальник ее штаба, члены Национальной Директории партии, председатели фашистских рабочих синдикатов и предпринимательских организаций, а также отдельные лица, персонально назначаемые вождем. О выборности этого высокого органа, намечающего основные вехи фашистской политики, не может быть и речи: выборность противоречила бы иерархической идее.Верховный Совет назначает генерального политического секретаря партии и членов Национальной Директории в составе девяти человек (считая в том числе и секретаря). На заседании Директории присутствует ряд лиц с совещательным голосом. Директория, как правило, собирается один раз в месяц и является центральным деловым органом партии. Главная роль в ее работе выпадает на долю генерального секретаря, в распоряжении которого состоит секретариат из девяти отделов: политического, административного, корпораций, печати, пропаганды, юношеских организаций, женских организаций, ассоциаций семей павших фашистов, ассоциаций студентов-фашистов.Национальная Директория, пополненная провинциальными политическими секретарями, образует Национальный Совет партии. Низовой ячейкой партии является фашистский союз, могущий быть организованным во всякой местности, где имеется до 20 фашистов. Начало выборности если еще и не может быть вовсе изжито в провинциальных партийных органах, то во всяком случае сводится к минимуму. Генеральный Секретарь назначает провинциальных секретарей; провинциальный секретарь подбирает себе коллегию из семи человек и назначает секретарей местных союзов; последние, в свою очередь, подбирают себе коллегию. С какими-либо намеками на «партийную демократию», таким образом, в корне покончено: партия, по новому уставу, окончательно превращается в служебное орудие власти самодержавного диктатора.Согласно данным фашистского бюро печати, осенью 1926 число фашистских союзов (фаший) составляло 9,472 с числом членов 938,000; кроме того, насчитывалось 1,185 женских фаший с 53,000 членов, 4390 фаший авангардистов с 211,000 членов и 4850 детских организаций (балилла) с 269,000 членов Преццолини, 178-185, Магеровский, 9-11, Пашуканис, 85-87.
.Партийная дисциплина гарантируется наказаниями ослушников. «Относительно легко стать фашистом, трудно им остаться» – с гордостью говорят фашисты. Понятно, что к победоносному движению приставало много всяческой нечисти, которою Муссолини умел пользоваться. «На все четыре стороны – жалуется один из фашистских деятелей – был брошен лозунг: кто не с нами, тот против нас! Трусы и искатели наживы не остались глухи к зову, и доброе вино было разбавлено водою не первой чистоты». Автор был немедленно избит фашистской молодежью за эти дерзкие слова. Но центральные органы партии с первых же дней победы обратили самое серьезное внимание на затронутую в них проблему: слишком очевидны были опасности, связанные с погромными привычками «уездного фашизма». Победив социалистов и либеральное государство, фашизм должен был в каком-то смысле победить и самого себя. Муссолини ясно понимал это. «Вне известных пределов, самые блага диктатуры становятся бедами» – сочувственно цитировал он в одной из своих речей чьи-то предостерегающие слова. «Мы будем вести – заверял он страну после переворота – политику строгости, обращенной прежде всего к нам самим. Тем самым мы приобретем право пользования ею и в отношении других». Довольно иллегализма, нужна национальная дисциплина. Не Италия для фашизма, а фашизм для Италии. И фашистский устав предусматривает четкую скалу дисциплинарных взысканий с провинившихся членов партии: выговор, временное исключение, бессрочное исключение. Все исключенные становятся предателями и ставятся вне политической жизни. Фашизм также провозгласил необходимость «выпалывания» своих рядов: и общая цифра выполотых ныне уже превышает 30 тысяч. Параллельно этим внутрипартийным воздействиям предпринимались и государственные: за применение касторки была установлена трехлетняя тюрьма.Фашистский партийный устав 1926 года не только не смягчает, но, скорее, напротив, еще резче оттеняет воинствующий стиль и военную организацию партии. «Фашизм – говорится в уставе – это милиция на службе нации. Ее цель – реализация величия итальянского народа. С самого своего возникновения, тесно спаянного с возрождением итальянского национального сознания и волей к победе, фашизм всегда рассматривал себя как находящимся в состоянии войны».Клятва, которая требуется от каждого вступающего в партию фашиста, выражается следующей формулой:– Клянусь беспрекословно исполнять все приказания вождя и служить делу фашистской революции всеми моими силами и, если нужно, моей кровью. 19. Внешняя политика фашистского государства. Теория и практика. Характеристика фашизма была бы неполна без обрисовки его внешне-политического облика, его международной политики. Рожденная военной грозой, вскормленная горечью национальных обид, победившая под стягом патриотизма и национализма, фашистская революция была насквозь пропитана боевой направленностью вовне. Ее лозунги звучали задорным шовинизмом, ненавистью к синклиту версальских владык, страстною жаждой лучшего места под солнцем. Если внутри страны социалисты и либералы говорили: «фашизм – это реакция», то заграницею это суждение звучало иначе: «фашизм – это война».Победа в трудной войне далась трудно. Разочарование в плодах победного мира породило красное революционное движение в стране. Но дух победы все же преодолел разочарование в ее плодах. Патриотический Ромул убил красного Рема. «Фашизм – гласит первый член фашистского декалога – есть победоносная нация, не пожелавшая быть низведенной до уровня наций побежденных и разгромленных». Недаром на вопрос о партийной «программе» фашисты в первые годы любили отвечать, что их программа выражается одним словом: Италия!.Муссолини, уйдя от социалистов, некоторое время, как известно, защищал своеобразную концепцию «революционной войны». Но в 1919, полагая начало фашизму, в области внешней политики он уже едва ли не целиком усваивает принципы более обычного и более последовательного национализма. Воспоминания о Ницше и Сореле позволяют ему облечь свои новые взгляды в общие, философски звучащие формулы. Но их содержание одинаково далеко и от индивидуалистического антиэтатизма Ницше («государство – самое холодное из всех холодных чудовищ»), и от синдикалистского интернационализма Сореля («синдикаты объявляют себя антипатриотами»).Муссолини выступает с откровенной апологией экспансии. Подвергая ожесточенной критике поведение итальянских представителей на версальской конференции, он противополагает позиции «отречения» идеологию империализма. «Империализм – вечный и неизменный закон жизни, – пишет он в „Пополо“. – в основе своей это не что иное, как потребность, желание расширения, воля к расширению, осуществляемая каждым индивидуумом, а также каждым живым и жизнеспособным народом. Как у индивидуумов, так и среди народов один империализм отличается от другого прежде всего средствами своего действия. Империализм отнюдь не должен быть, вопреки распространенному мнению, непременно аристократическим и милитаристским, – он может быть также демократичным, мирным экономическим, духовным».И фашистские когорты с места в карьер втягиваются в борьбу за национальное «расширение». Муссолини братается с Д'Аннунцио. Последний для первых отрядов фашистской молодежи – идейный вдохновитель, почти такой же кумир, как сам Муссолини. Настроения военной молодежи подогреваются ярко ксенофобной пропагандой. Враждебные демонстрации против бывших союзников становятся заурядным явлением. По мере роста фашистского движения националистический задор уличных толп все разгорается. Правда, в истории с Фиуме Муссолини во время дает отбой, но внешние вспышки вражды к обманувшим, одурачившим Италию версальским заправилам, и среди них особенно к Франции, не прекращаются. В 1921 специальная французская военная миссия подвергается в Венеции грубым оскорблением толпы. Нечто подобное происходит и в Милане. Муссолини в своей газете недвусмысленно одобряет этот образ действий: «миланское и венецианское население – пишет он – хотело выразить свое отвращение к заносчиво антиитальянской политике Франции».Выступления фашистского вождя вплоть до самого захвата власти сплошь заполнялись притязательными националистскими лозунгами. Даже совсем накануне революции, на неаполитанском партийном конгрессе, он еще счел уместным поговорить и о Далмации, и о Тунисе, и о греческих островах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
.«Ультра-фашистская» школьная реформа, проведенная министром просвещения Джентиле и воспетая самим Муссолини, пропитана идеалистическим и национальным духом, характерным для предвоенного национализма. Джентиле – известный итальянский философ, метафизик «духа как чистого акта», проповедник национальной «общей личности» как этической сущности каждого отдельного человека, апологет государства как живой формы нации, убежденный сторонник религиозного понимания жизни. Характерно, что именно ему было поручено дело фашизации народного просвещения. И он выполнил свою миссию в полной гармонии с основами своего философского миросозерцания. Распятие вернулось в школы, сопровождаемое латынью, националистическими идеями, соответствующим эстетическим воспитанием, а также и убеждением, что государство должно стать кормчим не только общественных интересов, но и людских душ. «Итальянец всегда католик, – заявлял Джентиле, – будь он даже Кампанеллой или Бруно… Я – наследник Бруно. Но если бы Бруно был министром народного просвещения, он, несомненно, ввел бы религиозное образование и именно в католической форме»…Так новый порядок вдвигал себя в старую традицию, очевидно, отражая собою исторически неизбежный и внутренно предопределенный период развития страны.Диктатура правительственной власти при ближайшем рассмотрении оказывается партийной диктатурой. Эта последняя упирается в личный авторитет вождя, а за последнее время даже, в сущности, исчерпывается, почти вытесняется им: партийная диктатура превращается в единоличную. Дуче ныне может по совести сказать: «государство – это я».Культ Муссолини – центр и пафос фашистской психологии. Но под него подводится и теоретический фундамент. Кое-кто верно отметил, что есть нечто «карлейлевское» в историософских построениях фашизма. Масса воодушевляется идеей, претворяя ее в страсть. Идея-страсть становится действием, т.е. жизнью, воплощаемой в личности, как центре духовного притяжения. Вождь есть живая доктрина, активный принцип, мощно одаренная и печатью избранности запечатленная душа. Формула в нем раскрывается действием, оставаясь идеей, объединяющей и дисциплинирующей. И, совсем по Карлейлю, герой облекается «символом способности»: почитанием, поклонением, саном и т.д., окружается сверхчеловеческим ореолом. Идеократия обертывается единовластием: личность – медиум идеи.Разумеется, вождь не выбирается и не сменяется партией, – он вырастает из недр самой нации: «народ его признал по его воле, по его силе, по его делам». Он – мозг и душа партии, которая немыслима вне «харизмы» вождя. Фашизм как-то не хочет думать о том, что будет после Муссолини: по-видимому, он ждет, что харизма себя так или иначе проявит и что партийная «интуиция», угадывающая вождя, не подведет. Сам дуче откровенно заявил весною 1927: «мой наследник еще не родился». Излишне отмечать, что все это построение власти, подернутое своего рода мистическою дымкой, носит глубоко метаюридический характер.Подчас эта идеология вождепоклонства принимает положительно курьезные внешние формы. Так, по поводу закрытия зимой 1926 всех оппозиционных газет неистовые фашисты из «Имперо» выражали свою радость в следующих словах: – «Начиная с этого вечера, нужно положить конец дурацкой мысли, будто каждый может думать своей собственной головой. У Италии единственная голова и у фашизма единственный мозг, это – голова и мозг вождя. Все головы изменников должна быть беспощадно снесены».Естественно, возникает вопрос о формальном взаимоотношении вождя и короля. Должна ли быть снесена королевская голова, если «король захочет быть действительно королем» (требование Муссолини в Удине)? При наличии королевской власти, да еще юридически усиленной фашистским законодательством, иерархический дуализм становится в самой верхушке своей принципиально безысходным. Он жизненно преодолевается пассивной позицией короля.Личный характер фашистской диктатуры не только провозглашается ее друзьями, но принимается к сведению и врагами. Отсюда многократные покушения на Муссолини. Отсюда зловещий девиз итальянской эмигрантской газеты «Corriere delli Italiani», недавно закрытой в Париже французским правительством: «смерть одного человека необходима для спасения родины!»…Высшим, после вождя, органом фашистской партии является ее Верховный Совет, возглавляемый вождем. В него входят, по должностям, фашистские министры и сенаторы, некоторые из фашистских товарищей министров, начальник милиции и начальник ее штаба, члены Национальной Директории партии, председатели фашистских рабочих синдикатов и предпринимательских организаций, а также отдельные лица, персонально назначаемые вождем. О выборности этого высокого органа, намечающего основные вехи фашистской политики, не может быть и речи: выборность противоречила бы иерархической идее.Верховный Совет назначает генерального политического секретаря партии и членов Национальной Директории в составе девяти человек (считая в том числе и секретаря). На заседании Директории присутствует ряд лиц с совещательным голосом. Директория, как правило, собирается один раз в месяц и является центральным деловым органом партии. Главная роль в ее работе выпадает на долю генерального секретаря, в распоряжении которого состоит секретариат из девяти отделов: политического, административного, корпораций, печати, пропаганды, юношеских организаций, женских организаций, ассоциаций семей павших фашистов, ассоциаций студентов-фашистов.Национальная Директория, пополненная провинциальными политическими секретарями, образует Национальный Совет партии. Низовой ячейкой партии является фашистский союз, могущий быть организованным во всякой местности, где имеется до 20 фашистов. Начало выборности если еще и не может быть вовсе изжито в провинциальных партийных органах, то во всяком случае сводится к минимуму. Генеральный Секретарь назначает провинциальных секретарей; провинциальный секретарь подбирает себе коллегию из семи человек и назначает секретарей местных союзов; последние, в свою очередь, подбирают себе коллегию. С какими-либо намеками на «партийную демократию», таким образом, в корне покончено: партия, по новому уставу, окончательно превращается в служебное орудие власти самодержавного диктатора.Согласно данным фашистского бюро печати, осенью 1926 число фашистских союзов (фаший) составляло 9,472 с числом членов 938,000; кроме того, насчитывалось 1,185 женских фаший с 53,000 членов, 4390 фаший авангардистов с 211,000 членов и 4850 детских организаций (балилла) с 269,000 членов Преццолини, 178-185, Магеровский, 9-11, Пашуканис, 85-87.
.Партийная дисциплина гарантируется наказаниями ослушников. «Относительно легко стать фашистом, трудно им остаться» – с гордостью говорят фашисты. Понятно, что к победоносному движению приставало много всяческой нечисти, которою Муссолини умел пользоваться. «На все четыре стороны – жалуется один из фашистских деятелей – был брошен лозунг: кто не с нами, тот против нас! Трусы и искатели наживы не остались глухи к зову, и доброе вино было разбавлено водою не первой чистоты». Автор был немедленно избит фашистской молодежью за эти дерзкие слова. Но центральные органы партии с первых же дней победы обратили самое серьезное внимание на затронутую в них проблему: слишком очевидны были опасности, связанные с погромными привычками «уездного фашизма». Победив социалистов и либеральное государство, фашизм должен был в каком-то смысле победить и самого себя. Муссолини ясно понимал это. «Вне известных пределов, самые блага диктатуры становятся бедами» – сочувственно цитировал он в одной из своих речей чьи-то предостерегающие слова. «Мы будем вести – заверял он страну после переворота – политику строгости, обращенной прежде всего к нам самим. Тем самым мы приобретем право пользования ею и в отношении других». Довольно иллегализма, нужна национальная дисциплина. Не Италия для фашизма, а фашизм для Италии. И фашистский устав предусматривает четкую скалу дисциплинарных взысканий с провинившихся членов партии: выговор, временное исключение, бессрочное исключение. Все исключенные становятся предателями и ставятся вне политической жизни. Фашизм также провозгласил необходимость «выпалывания» своих рядов: и общая цифра выполотых ныне уже превышает 30 тысяч. Параллельно этим внутрипартийным воздействиям предпринимались и государственные: за применение касторки была установлена трехлетняя тюрьма.Фашистский партийный устав 1926 года не только не смягчает, но, скорее, напротив, еще резче оттеняет воинствующий стиль и военную организацию партии. «Фашизм – говорится в уставе – это милиция на службе нации. Ее цель – реализация величия итальянского народа. С самого своего возникновения, тесно спаянного с возрождением итальянского национального сознания и волей к победе, фашизм всегда рассматривал себя как находящимся в состоянии войны».Клятва, которая требуется от каждого вступающего в партию фашиста, выражается следующей формулой:– Клянусь беспрекословно исполнять все приказания вождя и служить делу фашистской революции всеми моими силами и, если нужно, моей кровью. 19. Внешняя политика фашистского государства. Теория и практика. Характеристика фашизма была бы неполна без обрисовки его внешне-политического облика, его международной политики. Рожденная военной грозой, вскормленная горечью национальных обид, победившая под стягом патриотизма и национализма, фашистская революция была насквозь пропитана боевой направленностью вовне. Ее лозунги звучали задорным шовинизмом, ненавистью к синклиту версальских владык, страстною жаждой лучшего места под солнцем. Если внутри страны социалисты и либералы говорили: «фашизм – это реакция», то заграницею это суждение звучало иначе: «фашизм – это война».Победа в трудной войне далась трудно. Разочарование в плодах победного мира породило красное революционное движение в стране. Но дух победы все же преодолел разочарование в ее плодах. Патриотический Ромул убил красного Рема. «Фашизм – гласит первый член фашистского декалога – есть победоносная нация, не пожелавшая быть низведенной до уровня наций побежденных и разгромленных». Недаром на вопрос о партийной «программе» фашисты в первые годы любили отвечать, что их программа выражается одним словом: Италия!.Муссолини, уйдя от социалистов, некоторое время, как известно, защищал своеобразную концепцию «революционной войны». Но в 1919, полагая начало фашизму, в области внешней политики он уже едва ли не целиком усваивает принципы более обычного и более последовательного национализма. Воспоминания о Ницше и Сореле позволяют ему облечь свои новые взгляды в общие, философски звучащие формулы. Но их содержание одинаково далеко и от индивидуалистического антиэтатизма Ницше («государство – самое холодное из всех холодных чудовищ»), и от синдикалистского интернационализма Сореля («синдикаты объявляют себя антипатриотами»).Муссолини выступает с откровенной апологией экспансии. Подвергая ожесточенной критике поведение итальянских представителей на версальской конференции, он противополагает позиции «отречения» идеологию империализма. «Империализм – вечный и неизменный закон жизни, – пишет он в „Пополо“. – в основе своей это не что иное, как потребность, желание расширения, воля к расширению, осуществляемая каждым индивидуумом, а также каждым живым и жизнеспособным народом. Как у индивидуумов, так и среди народов один империализм отличается от другого прежде всего средствами своего действия. Империализм отнюдь не должен быть, вопреки распространенному мнению, непременно аристократическим и милитаристским, – он может быть также демократичным, мирным экономическим, духовным».И фашистские когорты с места в карьер втягиваются в борьбу за национальное «расширение». Муссолини братается с Д'Аннунцио. Последний для первых отрядов фашистской молодежи – идейный вдохновитель, почти такой же кумир, как сам Муссолини. Настроения военной молодежи подогреваются ярко ксенофобной пропагандой. Враждебные демонстрации против бывших союзников становятся заурядным явлением. По мере роста фашистского движения националистический задор уличных толп все разгорается. Правда, в истории с Фиуме Муссолини во время дает отбой, но внешние вспышки вражды к обманувшим, одурачившим Италию версальским заправилам, и среди них особенно к Франции, не прекращаются. В 1921 специальная французская военная миссия подвергается в Венеции грубым оскорблением толпы. Нечто подобное происходит и в Милане. Муссолини в своей газете недвусмысленно одобряет этот образ действий: «миланское и венецианское население – пишет он – хотело выразить свое отвращение к заносчиво антиитальянской политике Франции».Выступления фашистского вождя вплоть до самого захвата власти сплошь заполнялись притязательными националистскими лозунгами. Даже совсем накануне революции, на неаполитанском партийном конгрессе, он еще счел уместным поговорить и о Далмации, и о Тунисе, и о греческих островах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24