Слушай, а тебя не Наташа зовут?
— Наташа. А почему ты спросил?
— Да просто мне друзья посоветовали: если что-то в деканате надо — обращайся к Наташе. Она все, что надо сделает. А к другим, мол, подходить не стоит. И документы могут перепутать, и времени вагон потеряешь.
— Спасибо за комплимент. Кстати, а тебя как зовут?
— Алексей.
— Вот и познакомились. Ладно, буду собираться, а то что-то я сегодня припозднилась.
— А тебе куда?
— В наше общежитие. Сначала залезу под холодный душ, а потом отосплюсь. Или в гости к соседям схожу, если желание будет. Я свою сессию уже закрыла, мне буквально последнюю неделю осталось отработать, и можно окончательно на каникулы уходить.
— Слушай, а как ты смотришь на то, чтобы пойти попить пивка? Здесь неподалеку кафешка одна, очень даже неплохая. А то домой ехать не хочется, тем более что есть законный повод устроить себе праздник. Ну, ты как?
— Я — положительно. В смысле — «за». Только деканат закрою и можно идти.
Алексей оказался не жмотом, и в кафе они посидели исключительно за его счет. С другой стороны, судя по пачке банкнот, выглядывающей из бумажника, это его не сильно напрягало. Играла приятная музыка, кружки с пивом опустошались одна за другой, а рядом росла гора шкурок от фисташек. Горячих блюд или закусок не заказывали: вечерний зной отбивал всякую охоту к еде.
Часа через полтора они покинули забегаловку, и Алексей проводил Наталью до общежития. А там он как-то очень естественно закрыл за собой на замок дверь ее комнаты и остался с ней до утра. Оба давно уже были не новичками в постельных схватках, и расстались весьма удовлетворенные друг другом. Наташке особенно нравилось, что он называл ее «малышка», и так трогательно у него при этом дрожал голос… Словно умолял о чем-то. От этого Наталья ощущала себя роковой женщиной, которая может по своей минутной прихоти либо дать мужчине неземное удовольствие, либо ввергнуть его в бездну отчаяния одним лишь взмахом ресниц. Приятно, черт побери!
Он ушел в семь утра, торопился куда-то по своим делам. Наталья напоила его на дорогу крепким кофе, сваренным в настоящей турке (подарок того самого заочника). Алексей мило поблагодарил ее за заботу, поцеловал в последний раз, ароматно дохнув на нее кофейным духом, и исчез. Наталья приняла душ, потом еще полчасика понежилась в разобранной кровати, еще пахнущей Лешкиным телом, и потихоньку стала собираться на работу.
* * *
Вспоминая о том, как ей было хорошо с Алексеем, Наташка незаметно для себя провалилась в сон. Поезд мерно покачивался и стучал колесами на стыках рельс, соседи по купе тоже закончили шумные разговоры и поудобнее расположились на своих местах, так же, как и Наталья, тихонько отдаваясь в объятия Морфея. Наталье снилось море, рядом с ней лениво цедила слова Дашка, загоревшая как головня, а буквально в двух шагах от них играли в волейбол одноклассники. Кто-то из них махнул Наташке рукой, приглашая присоединиться, и она буквально впорхнула в их круг как птица. Один парень широко улыбнулся ей, и Наташка во сне стала вспоминать его имя. Виктор. Витя. Когда-то они с ним дружили, немного по-детски клянясь друг другу в вечной преданности. А потом появился Петька, и Виктор сразу же, ничего не объясняя, пересел от нее на соседнюю парту к Машке, первой красавице класса. С Машкой у них что-то не заладилось, потому что буквально через пару месяцев она видела его гуляющим с Юлькой, Машкиной подругой. Кажется, они даже поженились. Так странно. А здесь они такие, как были когда-то давно: еще ни для кого не играл марш Мендельсона, да и школа-то еще не была окончена. Юные игроки, залитый солнцем пляж и летающий из рук в руки белый мяч.
Наталья проснулась посреди ночи, да так и не смогла больше заснуть. Какая-то тревога поселилась в ее душе, не давая снова предаться благодати сна. Что-то не так. Интуиция у нее была развита, дай Бог каждому, и поэтому своим ощущениям она верила на все двести процентов. Вот только было неясно, с чем это связано. Неужели дома что-то случилось? Нет, этого не может быть. Иначе бы ей телеграмму прислали. И все же?
Буквально сломав себе голову в тщетных раздумьях и так и не придя хоть к какому-нибудь определенному выводу, Наталья дождалась рассвета. На каком-то полустанке купила кефир и домашние пирожки с капустой, ими и позавтракала. Ехать оставалось не так чтобы много, но все-таки еще прилично, и она от нечего делать приняла приглашение соседей по купе и составила им компанию в игре в подкидного дурака. Когда же и игра надоела, а карты были убраны, Наталья вновь отправилась к себе наверх и, прикрыв глаза, попыталась хотя бы подремать. Увы, безрезультатно.
О своем приезде она никого не предупреждала, поэтому, когда поезд наконец-то высадил ее в Таганроге, Наталья, даже не ища глазами встречающих, отправилась сразу на автобусную станцию. Кое-как выдержав непременную духоту и толчею, сошла в своем поселке и буквально побежала к родному дому. Открыла калитку и громко закричала: «А вот и я!» Тут же из сарая вышел отец, выглянула из летней кухни отряхивающая от мучной пыли руки мама, заверещали сестренки. Наталью измяли в объятьях и утащили за стол. Налили наваристого борща, холодного домашнего кваса, поставили поспевшие абрикосы. Наташка на секунду представила себе Дашкины глаза величиной в полблюдца каждое, если бы ее хоть раз накормили таким обедом. И фыркнула, едва не подавившись мясом, щедро положенным к ней в тарелку. Для Дашки любая еда объемом больше стакана йогурта рассматривалась как угроза ее драгоценному здоровью и фигуре, хотя на взгляд Натальи немного округлиться ей бы совершенно не помешало. Стала бы лишь аппетитнее, а то не девушка, а скелет ходячий. Впрочем, у каждого свои вкусы.
Когда с обедом было покончено, Наташка задала давно вертящийся на языке вопрос:
— Ну, рассказывайте, как у вас тут дела обстоят. Что новенького за мое отсутствие?
— Да что у нас нового — все по-старому, — ответил ей отец. — Матушка у тебя в прошлом месяце приболела, врача вызывали, сказал, что сердце. Да, слава Богу, все обошлось. Эти шишиги на четверки учебный год справили. Я им сразу сказал — хоть одна тройка и про поездки в город или про пляж можете забыть. Да, и нечего за моей спиной рожи корчить, а то я не догадываюсь. Ух, поганки мои сладкие! Максимка нас радует, одни пятерки домой носит. Говорит, что когда вырастет, начальником станет. Даже классной своей так заявил.
— Что, на самом деле? Вот молодец!
— Ну, конечно, на самом деле так! Она когда нам с матерью это рассказывала, от возмущения едва заикаться не начала. Даже раскраснелась вся.
— А при чем тут ее возмущение? Ребенок сказал, чего хочет, что же тут плохого?
— Да мы тоже так подумали. Для виду, конечно, пожурили его, чтобы не сильно высовывался, а так чего зря парня ругать из-за всяких стрекоз, которые едва училище закончили и сразу же из себя Макаренко мнят. Пусть молоко на губах пообсохнет сначала.
— Это верно. Еще чего новенького?
— Жених твой в больнице валяется.
— Во-первых, Петька мне не жених, а так, банный лист прилипший. Мне он не нужен, одни проблемы из-за него. А что произошло?
— Да на каких-то приезжих нарвался. Начал к ним приставать, понятно, что бухой был. А тем это не понравилось, ну и уделали его, как Бог черепаху. Теперь лежит с сотрясением мозга, да еще ребра у него переломаны. Может, еще чего ему отшибли, да мы не в курсе. Нам соседи рассказали.
— И давно это его?
— Да дня три назад. Или четыре? Не помню точно. К нему в больницу пойдешь?
— Вот еще! Хоть бы подольше там поторчал, ко мне не приставал. А то вечно не каникулы получаются, а черт те что! Куда не пойдешь, везде его физиономию встречаешь.
— Ну, смотри, доча, дело твое. Он тебе, конечно, не пара и не ровня, хотя с Петькой лучше не ссорится.
— Да пошел он!
— Ты давай, поаккуратней, за столом не выражайся, а то не посмотрю, что уже вся из себя взрослая, перекину через колено и ремнем огрею.
— Да ладно тебе, папка, это я так, вырвалось просто. Как же я по вам по всем соскучилась!
— И мы по тебе, по иностранке нашей!
— Это почему же я иностранка?
— А говоришь чудно, словно не по-нашему. И слова не так произносишь, и все как-то у тебя по-книжному получается. Скажи, мать!
— Да, отец прав. Такая барышня стала, что не знаешь, с какого боку к тебе и подойти!
— Ой, да что вы ерунду городите! Иностранка, барышня… Обычная студентка, просто слишком давно вас не видела. А вы как на меня набросились! Даже обижусь сейчас.
— Будет тебе кукситься! С дороги не соснешь пару часиков?
— С удовольствием, а то не выспалась ни разу в этом поезде: то душно, то шумно…
— Оно по тебе и видно: глаза совиные, красные, и моргаешь, и зеваешь. Давай, бросай посуду, как есть, я сама помою, и в постельку. Помнишь еще, где твоя спальня, или в своей Москве все перезабыла?
— Конечно, помню!
Наташка нырнула в гостеприимно расстеленную кровать и минут через пять уже спала мертвым сном. Дорога всегда выматывала ее, а в этот раз особенно. Хотя все равно непонятно, что это такое на нее нашло там в поезде? Неужели из-за Петьки? Нет, это вряд ли. Да и не из-за матушки, тем более что все обошлось, да и было уже давно, месяц назад. Неужели она что-то упустила из виду?
С этой мыслью Наталья и провалилась в долгий сон без сновидений.
* * *
Проснулась она ближе к вечеру. Мать уже накрывала на стол к ужину, сестренки вполголоса шушукались за стеной Наташкиной комнаты, ожидая, когда та проснется и одарит их подарками. Судя по всему, Максимка составлял им на этот раз компанию, поскольку его детский басок то и дело вклинивался между репликами девчонок. Басил он смешно, как рассерженный медвежонок, поэтому родители и сестры иногда в шутку звали его Михайло Потапычем. Он, впрочем, не обижался, и снисходительно позволял им эти вольности.
Тихонько подозвав младших к себе в комнату, Наталья выдала каждому по красочно упакованному свертку, до поры до времени лежавшим у нее на дне сумки, в «секретном» отделении. Ребята тут же молниеносно спрятали их кто куда и испарились в неизвестном направлении. Не иначе — пошли подарки разглядывать. Откуда-то издалека раздался голос матери: «Ужин готов! Кто последний — посуду моет!» Да, здесь действительно ничего не менялось. И Наташка как в детстве за десять секунд натянула на себя шорты и выскочила в столовую. Хоть к ней и относятся, как к дорогому гостю, но посуду мыть, если опоздает, все равно придется. А так не хочется!
После ужина Наталья решила отправиться бродить по поселку. Но не прошла она и десяти шагов от родного дома, как ее окликнул отец:
— Натаха, далеко собралась?
— Да нет, просто погулять. А что?
— Меня к себе в компанию возьмешь? Разговор у меня до тебя серьезный имеется.
— Ну, пошли. А что за разговор?
— Не здесь. Давай подальше отойдем, да и обсудим все.
Наталья была заинтригована. Вот это да! Что это еще отец надумал? Последний раз он с ней «серьезные» беседы проводил, когда к ней Петька начинал ласты подбивать. Но, конечно, уже было поздно что-либо менять, и со своими нотациями и советами он тогда сильно запоздал. А сейчас-то чего?
Под руку они дошли до окраины поселка, вышли на дорогу, ведущую к морю. Когда дошли до акациевой рощи, Наталья свернула немного влево от тропы, туда, где как она помнила, когда-то были вкопаны две скамеечки и стол. Оказалось, что одной из скамеечек больше нет, впрочем, как и стола, а вторая еще сохранилась. Туда и присели.
— Ну, что у тебя за разговор?
— Натаха, ты девушка у меня серьезная, не то, что твои младшие вертихвостки, поэтому с тебя и спрос особый. Окончишь ты свой институт, вернешься домой, работу начнешь искать. А вдруг куда-нибудь продавщицей устроишься? Или того хуже, курьером или горничной? Что я своим знакомым скажу, соседям? Мне же в глаза им взглянуть будет стыдно! Такая девчонка, умница, красавица — и что в итоге? Не перебивай, я еще не все сказал. Так вот, я долго об этом думал, а тут недавно встретил одного своего старого друга. Ты его должна помнить — Иннокентий Львович. Он сейчас большой начальник стал, целый отдел возглавляет. Я ему, когда про тебя начал рассказывать, так он прямо расцвел весь. Улыбнулся и говорит мне: «Ты, Георгий, не волнуйся, как твоя дочка образование закончит — сразу посылай ее ко мне. Я ее к себе личным секретарем возьму. Уставать не будет: мне ведь только кофе принести, да иногда кое-какие бумаги на машинке отстукать. А больше и не надо ничего». Так что вот такие пироги. А потом мы с ним еще несколько раз виделись, он всегда первым делом о тебе расспрашивает: как учеба, когда домой приедешь. Я ему даже твою фотографию показывал, он, как увидел, так даже в лице переменился: твердит — красавица, мол. И всегда мне наказывает, чтобы ты первым делом к нему зашла.
— И к чему ты мне все это рассказываешь? — спросила Наталья, у которой от плохо скрываемого гнева едва не сорвался голос. Иннокентия она помнила рыхлым, вечно потным блондином, сейчас ему должно быть где-то чуть меньше сорока. Наталье он никогда не нравился. Иначе, как с жабой, сравнить его она не могла. Такой же мутный, липкий взгляд, такие же противные ладони с пальцами-сосисками.
— Да к тому, что такого мужика, как Иннокентий, надо в оборот брать. Такие как он, на дороге просто так не валяются. Еще молодой, а уже начальник. И квартира у него в городе, и дача есть — все, как полагается. Сам не женат. Понимаешь, куда я клоню? А девок, как ты, у нас выше крыши. К чему это я? Да все к тому же: ты у меня уже не школьница, знаешь, как с нашим братом обходиться нужно. Там подмигнешь, тут задом повертишь. И все, он твой голубчик. Уж куда лучше твоего Петьки!
— Папа, я что-то не поняла. Ты мне работу искал или мужа?
— Ну, и то, и другое.
— Так вот, что касается работы, то с моим образованием я сама могу быть начальником отдела. Чтобы стать секретарем, да «на машинке стукать», мне совсем не обязательно было ехать в Москву. И работу я себе найду достойнее, чем эта, можешь не сомневаться. А вот теперь по поводу моего замужества. При всем моем к тебе уважении, папа, этот вопрос я решу лично. И уж Иннокентий в качестве кандидата в мужья окажется на предпоследнем месте. Последнее я все же оставляю за Петром. Я ясно выразилась?
— Да куда уж яснее! Гонору в тебе много, это вот точно. Такая соплячка — и начальник! Где ж это видано! Ты сначала покрутись с наше, жизнь узнай, а потом уж и наверх карабкайся, как мы карабкались. С самых низов и наверх, ступенечка за ступенечкой. А то какая шустрая выискалась! Все ей сразу подавай, на блюдечке с голубой каемочкой!
— Да уж, какая есть!
— Ты помолчи, помолчи. А то волю тебе лишнюю дали — и понеслась залетная. Как не вертись, ты, прежде всего баба. А какое твое основное бабское дело? Правильно, замуж выходить и детей рожать. А работа всегда на мужиках держалась. Так что выше своего забора не прыгнешь, — улавливаешь мысль?
— А если я не хочу становиться как мама живым инкубатором? А если я замуж планирую только лет через пять, когда карьеру налажу? Тогда что?
— Ты к матери уважения побольше в голосе имей, она тебе не инкубатор, а родительница. Если бы не она, тебя бы и на свете не было. А по поводу карьеры твоей мифической… Кому ты через пять лет нужна-то будешь? Мочалка старая! Тебе уже на пятки молодые девки наступают, и даже твою смазливую мордашку переплюнуть могут. А Иннокентий, учти, он долго ждать не будет. Он мужчина в самом соку, ему как раз семья нужна.
— Да плевать я хотела на твоего Иннокентия! Если он так тебе нравится — сам на нем женись, я-то тут при чем? Это его проблемы, что он до сих пор не женат. Может, у него с этим делом что-то не так, ты-то откуда знаешь? Или характер у него мерзкий, вот ни одна баба к нему и не прыгает?
— Я ему свечку не держал, и не собираюсь. А то что ты — дура набитая, это мне теперь яснее некуда. Учти, природа она еще свое веское слово скажет, ох, скажет!
— Ты про что это?
— Да все про то же. Пять лет ты в одиночку не продержишься, хахаля себе заведешь. А где хахаль — там и малой на подходе. Хахаль как узнает, что ты тяжелая, так тебя и бросит. А кому ты сдалась с таким приданным? Мы с матерью еще и твоего байстрюка поднимать не будем, это уже твои проблемы.
— Папа, а ты не в курсе, что уже очень давно противозачаточные средства изобрели? Или вы с мамой о таких и не слышали, поэтому нас так много и родилось?
— Ты мать не трогай, она у тебя святая женщина, тебе до нее еще как до луны! А мои слова попомни: матерей-одиночек в нашем роду не было и не будет! А узнаю, что на аборты бегаешь, я же тебя первый и прокляну за детоубийство.
— Как много громких слов! А теперь выслушай меня и не перебивай: я же тебя выслушала. Так вот, моя работа, мои дети, мои любовники, мои мужья — это мое сугубо личное дело. И я очень бы попросила, чтобы в эту сферу ни ты, ни мама не лезли. Я уже четыре года живу отдельно от вас и на свои деньги, заметь.
1 2 3 4 5
— Наташа. А почему ты спросил?
— Да просто мне друзья посоветовали: если что-то в деканате надо — обращайся к Наташе. Она все, что надо сделает. А к другим, мол, подходить не стоит. И документы могут перепутать, и времени вагон потеряешь.
— Спасибо за комплимент. Кстати, а тебя как зовут?
— Алексей.
— Вот и познакомились. Ладно, буду собираться, а то что-то я сегодня припозднилась.
— А тебе куда?
— В наше общежитие. Сначала залезу под холодный душ, а потом отосплюсь. Или в гости к соседям схожу, если желание будет. Я свою сессию уже закрыла, мне буквально последнюю неделю осталось отработать, и можно окончательно на каникулы уходить.
— Слушай, а как ты смотришь на то, чтобы пойти попить пивка? Здесь неподалеку кафешка одна, очень даже неплохая. А то домой ехать не хочется, тем более что есть законный повод устроить себе праздник. Ну, ты как?
— Я — положительно. В смысле — «за». Только деканат закрою и можно идти.
Алексей оказался не жмотом, и в кафе они посидели исключительно за его счет. С другой стороны, судя по пачке банкнот, выглядывающей из бумажника, это его не сильно напрягало. Играла приятная музыка, кружки с пивом опустошались одна за другой, а рядом росла гора шкурок от фисташек. Горячих блюд или закусок не заказывали: вечерний зной отбивал всякую охоту к еде.
Часа через полтора они покинули забегаловку, и Алексей проводил Наталью до общежития. А там он как-то очень естественно закрыл за собой на замок дверь ее комнаты и остался с ней до утра. Оба давно уже были не новичками в постельных схватках, и расстались весьма удовлетворенные друг другом. Наташке особенно нравилось, что он называл ее «малышка», и так трогательно у него при этом дрожал голос… Словно умолял о чем-то. От этого Наталья ощущала себя роковой женщиной, которая может по своей минутной прихоти либо дать мужчине неземное удовольствие, либо ввергнуть его в бездну отчаяния одним лишь взмахом ресниц. Приятно, черт побери!
Он ушел в семь утра, торопился куда-то по своим делам. Наталья напоила его на дорогу крепким кофе, сваренным в настоящей турке (подарок того самого заочника). Алексей мило поблагодарил ее за заботу, поцеловал в последний раз, ароматно дохнув на нее кофейным духом, и исчез. Наталья приняла душ, потом еще полчасика понежилась в разобранной кровати, еще пахнущей Лешкиным телом, и потихоньку стала собираться на работу.
* * *
Вспоминая о том, как ей было хорошо с Алексеем, Наташка незаметно для себя провалилась в сон. Поезд мерно покачивался и стучал колесами на стыках рельс, соседи по купе тоже закончили шумные разговоры и поудобнее расположились на своих местах, так же, как и Наталья, тихонько отдаваясь в объятия Морфея. Наталье снилось море, рядом с ней лениво цедила слова Дашка, загоревшая как головня, а буквально в двух шагах от них играли в волейбол одноклассники. Кто-то из них махнул Наташке рукой, приглашая присоединиться, и она буквально впорхнула в их круг как птица. Один парень широко улыбнулся ей, и Наташка во сне стала вспоминать его имя. Виктор. Витя. Когда-то они с ним дружили, немного по-детски клянясь друг другу в вечной преданности. А потом появился Петька, и Виктор сразу же, ничего не объясняя, пересел от нее на соседнюю парту к Машке, первой красавице класса. С Машкой у них что-то не заладилось, потому что буквально через пару месяцев она видела его гуляющим с Юлькой, Машкиной подругой. Кажется, они даже поженились. Так странно. А здесь они такие, как были когда-то давно: еще ни для кого не играл марш Мендельсона, да и школа-то еще не была окончена. Юные игроки, залитый солнцем пляж и летающий из рук в руки белый мяч.
Наталья проснулась посреди ночи, да так и не смогла больше заснуть. Какая-то тревога поселилась в ее душе, не давая снова предаться благодати сна. Что-то не так. Интуиция у нее была развита, дай Бог каждому, и поэтому своим ощущениям она верила на все двести процентов. Вот только было неясно, с чем это связано. Неужели дома что-то случилось? Нет, этого не может быть. Иначе бы ей телеграмму прислали. И все же?
Буквально сломав себе голову в тщетных раздумьях и так и не придя хоть к какому-нибудь определенному выводу, Наталья дождалась рассвета. На каком-то полустанке купила кефир и домашние пирожки с капустой, ими и позавтракала. Ехать оставалось не так чтобы много, но все-таки еще прилично, и она от нечего делать приняла приглашение соседей по купе и составила им компанию в игре в подкидного дурака. Когда же и игра надоела, а карты были убраны, Наталья вновь отправилась к себе наверх и, прикрыв глаза, попыталась хотя бы подремать. Увы, безрезультатно.
О своем приезде она никого не предупреждала, поэтому, когда поезд наконец-то высадил ее в Таганроге, Наталья, даже не ища глазами встречающих, отправилась сразу на автобусную станцию. Кое-как выдержав непременную духоту и толчею, сошла в своем поселке и буквально побежала к родному дому. Открыла калитку и громко закричала: «А вот и я!» Тут же из сарая вышел отец, выглянула из летней кухни отряхивающая от мучной пыли руки мама, заверещали сестренки. Наталью измяли в объятьях и утащили за стол. Налили наваристого борща, холодного домашнего кваса, поставили поспевшие абрикосы. Наташка на секунду представила себе Дашкины глаза величиной в полблюдца каждое, если бы ее хоть раз накормили таким обедом. И фыркнула, едва не подавившись мясом, щедро положенным к ней в тарелку. Для Дашки любая еда объемом больше стакана йогурта рассматривалась как угроза ее драгоценному здоровью и фигуре, хотя на взгляд Натальи немного округлиться ей бы совершенно не помешало. Стала бы лишь аппетитнее, а то не девушка, а скелет ходячий. Впрочем, у каждого свои вкусы.
Когда с обедом было покончено, Наташка задала давно вертящийся на языке вопрос:
— Ну, рассказывайте, как у вас тут дела обстоят. Что новенького за мое отсутствие?
— Да что у нас нового — все по-старому, — ответил ей отец. — Матушка у тебя в прошлом месяце приболела, врача вызывали, сказал, что сердце. Да, слава Богу, все обошлось. Эти шишиги на четверки учебный год справили. Я им сразу сказал — хоть одна тройка и про поездки в город или про пляж можете забыть. Да, и нечего за моей спиной рожи корчить, а то я не догадываюсь. Ух, поганки мои сладкие! Максимка нас радует, одни пятерки домой носит. Говорит, что когда вырастет, начальником станет. Даже классной своей так заявил.
— Что, на самом деле? Вот молодец!
— Ну, конечно, на самом деле так! Она когда нам с матерью это рассказывала, от возмущения едва заикаться не начала. Даже раскраснелась вся.
— А при чем тут ее возмущение? Ребенок сказал, чего хочет, что же тут плохого?
— Да мы тоже так подумали. Для виду, конечно, пожурили его, чтобы не сильно высовывался, а так чего зря парня ругать из-за всяких стрекоз, которые едва училище закончили и сразу же из себя Макаренко мнят. Пусть молоко на губах пообсохнет сначала.
— Это верно. Еще чего новенького?
— Жених твой в больнице валяется.
— Во-первых, Петька мне не жених, а так, банный лист прилипший. Мне он не нужен, одни проблемы из-за него. А что произошло?
— Да на каких-то приезжих нарвался. Начал к ним приставать, понятно, что бухой был. А тем это не понравилось, ну и уделали его, как Бог черепаху. Теперь лежит с сотрясением мозга, да еще ребра у него переломаны. Может, еще чего ему отшибли, да мы не в курсе. Нам соседи рассказали.
— И давно это его?
— Да дня три назад. Или четыре? Не помню точно. К нему в больницу пойдешь?
— Вот еще! Хоть бы подольше там поторчал, ко мне не приставал. А то вечно не каникулы получаются, а черт те что! Куда не пойдешь, везде его физиономию встречаешь.
— Ну, смотри, доча, дело твое. Он тебе, конечно, не пара и не ровня, хотя с Петькой лучше не ссорится.
— Да пошел он!
— Ты давай, поаккуратней, за столом не выражайся, а то не посмотрю, что уже вся из себя взрослая, перекину через колено и ремнем огрею.
— Да ладно тебе, папка, это я так, вырвалось просто. Как же я по вам по всем соскучилась!
— И мы по тебе, по иностранке нашей!
— Это почему же я иностранка?
— А говоришь чудно, словно не по-нашему. И слова не так произносишь, и все как-то у тебя по-книжному получается. Скажи, мать!
— Да, отец прав. Такая барышня стала, что не знаешь, с какого боку к тебе и подойти!
— Ой, да что вы ерунду городите! Иностранка, барышня… Обычная студентка, просто слишком давно вас не видела. А вы как на меня набросились! Даже обижусь сейчас.
— Будет тебе кукситься! С дороги не соснешь пару часиков?
— С удовольствием, а то не выспалась ни разу в этом поезде: то душно, то шумно…
— Оно по тебе и видно: глаза совиные, красные, и моргаешь, и зеваешь. Давай, бросай посуду, как есть, я сама помою, и в постельку. Помнишь еще, где твоя спальня, или в своей Москве все перезабыла?
— Конечно, помню!
Наташка нырнула в гостеприимно расстеленную кровать и минут через пять уже спала мертвым сном. Дорога всегда выматывала ее, а в этот раз особенно. Хотя все равно непонятно, что это такое на нее нашло там в поезде? Неужели из-за Петьки? Нет, это вряд ли. Да и не из-за матушки, тем более что все обошлось, да и было уже давно, месяц назад. Неужели она что-то упустила из виду?
С этой мыслью Наталья и провалилась в долгий сон без сновидений.
* * *
Проснулась она ближе к вечеру. Мать уже накрывала на стол к ужину, сестренки вполголоса шушукались за стеной Наташкиной комнаты, ожидая, когда та проснется и одарит их подарками. Судя по всему, Максимка составлял им на этот раз компанию, поскольку его детский басок то и дело вклинивался между репликами девчонок. Басил он смешно, как рассерженный медвежонок, поэтому родители и сестры иногда в шутку звали его Михайло Потапычем. Он, впрочем, не обижался, и снисходительно позволял им эти вольности.
Тихонько подозвав младших к себе в комнату, Наталья выдала каждому по красочно упакованному свертку, до поры до времени лежавшим у нее на дне сумки, в «секретном» отделении. Ребята тут же молниеносно спрятали их кто куда и испарились в неизвестном направлении. Не иначе — пошли подарки разглядывать. Откуда-то издалека раздался голос матери: «Ужин готов! Кто последний — посуду моет!» Да, здесь действительно ничего не менялось. И Наташка как в детстве за десять секунд натянула на себя шорты и выскочила в столовую. Хоть к ней и относятся, как к дорогому гостю, но посуду мыть, если опоздает, все равно придется. А так не хочется!
После ужина Наталья решила отправиться бродить по поселку. Но не прошла она и десяти шагов от родного дома, как ее окликнул отец:
— Натаха, далеко собралась?
— Да нет, просто погулять. А что?
— Меня к себе в компанию возьмешь? Разговор у меня до тебя серьезный имеется.
— Ну, пошли. А что за разговор?
— Не здесь. Давай подальше отойдем, да и обсудим все.
Наталья была заинтригована. Вот это да! Что это еще отец надумал? Последний раз он с ней «серьезные» беседы проводил, когда к ней Петька начинал ласты подбивать. Но, конечно, уже было поздно что-либо менять, и со своими нотациями и советами он тогда сильно запоздал. А сейчас-то чего?
Под руку они дошли до окраины поселка, вышли на дорогу, ведущую к морю. Когда дошли до акациевой рощи, Наталья свернула немного влево от тропы, туда, где как она помнила, когда-то были вкопаны две скамеечки и стол. Оказалось, что одной из скамеечек больше нет, впрочем, как и стола, а вторая еще сохранилась. Туда и присели.
— Ну, что у тебя за разговор?
— Натаха, ты девушка у меня серьезная, не то, что твои младшие вертихвостки, поэтому с тебя и спрос особый. Окончишь ты свой институт, вернешься домой, работу начнешь искать. А вдруг куда-нибудь продавщицей устроишься? Или того хуже, курьером или горничной? Что я своим знакомым скажу, соседям? Мне же в глаза им взглянуть будет стыдно! Такая девчонка, умница, красавица — и что в итоге? Не перебивай, я еще не все сказал. Так вот, я долго об этом думал, а тут недавно встретил одного своего старого друга. Ты его должна помнить — Иннокентий Львович. Он сейчас большой начальник стал, целый отдел возглавляет. Я ему, когда про тебя начал рассказывать, так он прямо расцвел весь. Улыбнулся и говорит мне: «Ты, Георгий, не волнуйся, как твоя дочка образование закончит — сразу посылай ее ко мне. Я ее к себе личным секретарем возьму. Уставать не будет: мне ведь только кофе принести, да иногда кое-какие бумаги на машинке отстукать. А больше и не надо ничего». Так что вот такие пироги. А потом мы с ним еще несколько раз виделись, он всегда первым делом о тебе расспрашивает: как учеба, когда домой приедешь. Я ему даже твою фотографию показывал, он, как увидел, так даже в лице переменился: твердит — красавица, мол. И всегда мне наказывает, чтобы ты первым делом к нему зашла.
— И к чему ты мне все это рассказываешь? — спросила Наталья, у которой от плохо скрываемого гнева едва не сорвался голос. Иннокентия она помнила рыхлым, вечно потным блондином, сейчас ему должно быть где-то чуть меньше сорока. Наталье он никогда не нравился. Иначе, как с жабой, сравнить его она не могла. Такой же мутный, липкий взгляд, такие же противные ладони с пальцами-сосисками.
— Да к тому, что такого мужика, как Иннокентий, надо в оборот брать. Такие как он, на дороге просто так не валяются. Еще молодой, а уже начальник. И квартира у него в городе, и дача есть — все, как полагается. Сам не женат. Понимаешь, куда я клоню? А девок, как ты, у нас выше крыши. К чему это я? Да все к тому же: ты у меня уже не школьница, знаешь, как с нашим братом обходиться нужно. Там подмигнешь, тут задом повертишь. И все, он твой голубчик. Уж куда лучше твоего Петьки!
— Папа, я что-то не поняла. Ты мне работу искал или мужа?
— Ну, и то, и другое.
— Так вот, что касается работы, то с моим образованием я сама могу быть начальником отдела. Чтобы стать секретарем, да «на машинке стукать», мне совсем не обязательно было ехать в Москву. И работу я себе найду достойнее, чем эта, можешь не сомневаться. А вот теперь по поводу моего замужества. При всем моем к тебе уважении, папа, этот вопрос я решу лично. И уж Иннокентий в качестве кандидата в мужья окажется на предпоследнем месте. Последнее я все же оставляю за Петром. Я ясно выразилась?
— Да куда уж яснее! Гонору в тебе много, это вот точно. Такая соплячка — и начальник! Где ж это видано! Ты сначала покрутись с наше, жизнь узнай, а потом уж и наверх карабкайся, как мы карабкались. С самых низов и наверх, ступенечка за ступенечкой. А то какая шустрая выискалась! Все ей сразу подавай, на блюдечке с голубой каемочкой!
— Да уж, какая есть!
— Ты помолчи, помолчи. А то волю тебе лишнюю дали — и понеслась залетная. Как не вертись, ты, прежде всего баба. А какое твое основное бабское дело? Правильно, замуж выходить и детей рожать. А работа всегда на мужиках держалась. Так что выше своего забора не прыгнешь, — улавливаешь мысль?
— А если я не хочу становиться как мама живым инкубатором? А если я замуж планирую только лет через пять, когда карьеру налажу? Тогда что?
— Ты к матери уважения побольше в голосе имей, она тебе не инкубатор, а родительница. Если бы не она, тебя бы и на свете не было. А по поводу карьеры твоей мифической… Кому ты через пять лет нужна-то будешь? Мочалка старая! Тебе уже на пятки молодые девки наступают, и даже твою смазливую мордашку переплюнуть могут. А Иннокентий, учти, он долго ждать не будет. Он мужчина в самом соку, ему как раз семья нужна.
— Да плевать я хотела на твоего Иннокентия! Если он так тебе нравится — сам на нем женись, я-то тут при чем? Это его проблемы, что он до сих пор не женат. Может, у него с этим делом что-то не так, ты-то откуда знаешь? Или характер у него мерзкий, вот ни одна баба к нему и не прыгает?
— Я ему свечку не держал, и не собираюсь. А то что ты — дура набитая, это мне теперь яснее некуда. Учти, природа она еще свое веское слово скажет, ох, скажет!
— Ты про что это?
— Да все про то же. Пять лет ты в одиночку не продержишься, хахаля себе заведешь. А где хахаль — там и малой на подходе. Хахаль как узнает, что ты тяжелая, так тебя и бросит. А кому ты сдалась с таким приданным? Мы с матерью еще и твоего байстрюка поднимать не будем, это уже твои проблемы.
— Папа, а ты не в курсе, что уже очень давно противозачаточные средства изобрели? Или вы с мамой о таких и не слышали, поэтому нас так много и родилось?
— Ты мать не трогай, она у тебя святая женщина, тебе до нее еще как до луны! А мои слова попомни: матерей-одиночек в нашем роду не было и не будет! А узнаю, что на аборты бегаешь, я же тебя первый и прокляну за детоубийство.
— Как много громких слов! А теперь выслушай меня и не перебивай: я же тебя выслушала. Так вот, моя работа, мои дети, мои любовники, мои мужья — это мое сугубо личное дело. И я очень бы попросила, чтобы в эту сферу ни ты, ни мама не лезли. Я уже четыре года живу отдельно от вас и на свои деньги, заметь.
1 2 3 4 5