Через неделю.
Только победив империалистические стремления Германии, Россия встанет на
путь прогресса...
- Церкви, значит, строить не будете?..
- Вернусь, тогда построим.
Кирилл Михеич вздохнул.
- Дай Бог. На могиле-то о. Степана чудо свершилось, - сказывают, ка-
лика исцелилась. Пошла.
- Религиозные миазмы, а впрочем в Индии вон факиры на сорок дней в
могиле без вреда закапываются... Восток! Капитана давно не видали?
- Артюшку?
- Уездным комиссаром назначен, из Омска. Казачий круг доверие выра-
зил. Был у него сегодня - обрился, телеграмму читает: казаки на Сохтуй
лавой...
- Куда?.. Брешут, поди. Ленивы они...
- Сохтуй, резиденция Запуса. Только разве фронтовики в казаках, - а
то беспощадно... Заходите.
Шмуро быстро выпрямился и пошел к генеральше Саженовой. Обернулся,
протянул палец к пуговицам френча:
- В уезде военное положение. Пароль и лозунг!.. Беспощадно...
Кирилл Михеич посмотрел на его высоко подтянутый ремень и вяло улыб-
нулся: Шмуро подражал Запусу.
Втягивая зад (потому что на него и о нем хохотали солдаты), прошла на
баржу женская рота. Если смотреть кверху - видно Кириллу Михеичу, такие
же, как и на яру, солдатские лица. Глаза, задавленные широкими щеками со
скулами, похожими на яйца, лбы покрытые фуражками, степные загары. Рядом
с девкой из заведенья хитрого азиата Бикмеджанова увидал Леночку Сосни-
ну, она в прошлом году окончила гимназию в Омске. Теперь у ней также
приподнялись щеки, ушли под мясо глаза и тяжело, по-солдатски, мотались
кисти рук.
Саженовы кинули на баржу цветы.
С тележки, часто кашляя и вытягивая челюсть, говорил прощальную речь
Артюшка.
Кирилл Михеич речи его не слушал, а пошел, где нет народа. У конторы
пристани, на завалинке сидели грузчики. Один из них, очищая розова-
то-желтую луковицу, говорил бойко:
- Приехал он на базар, тройка вся в пене. Шелкова рубаха, ливервер.
Орет: "Не будь, грит, я Васька Запус, коли всех офицеров с казаками не
перебью". Повернул тройку на всем маху и в степь опять...
- Вот отчайной!..
- Прямо в город!..
Извозчик, дремавший на козлах, проснулся, яростно стегнул лошадь и
язвительно сказал Кириллу Михеичу:
- И для че врут, конь и тот злится... Шантрапа!.. Садитесь, довезу.
Кирилл Михеич взялся было за плетеную стенку, чтоб влезть. Грузчики
вдруг захохотали. Кирилл Михеич опустил руку:
- Не надо.
Извозчик, точно поняв что, кивнул и, хлестнув крутившегося в воздухе
овода жирным и толстым кнутом, опять задремал.
Расстегнув френч и свесив с дрожек кривые ноги, показался капитан
Трубычев. Кирилл Михеич тоже расстегнул сюртук:
- Артюш!..
Трубычев убрал ноги и, шурша сеном, подвинулся:
- Садитесь, рядом... Домой!
Дрожки сильно трясло.
- Когда это пыль улягет?
- Да-а... - устало сказал Артюшка. - Как хозяйство идет? Подряды име-
ются? Мне о церквах каких-то говорили.
- Нету нонче никаких подрядов, например, бумага одна получается. Как
сказать фунтаменты провели, есть, а народ воюет. Олимпиада здорова?..
- Скоро можно строить. Казачья лава пройдет, Запуса прогонят. Следо-
ватель сказывал, письмо Фиозы нашли в пароходе.
Кирилл Михеич пошарил в кармане, точно ища письма. Вдруг взмахнул ру-
кой и схватил Артюшку за коленку:
- Ты мне, Артюш, записку, записку такую по всему уезду... чтоб про-
пускали везде: дескать, Кирилл Михеич Качанов по всему уезду может, по-
нял? Я завтра отправлюсь.
- Записка, пропуск?
- Ну, пропуск. Мне-то что, мне только ехать.
- Записка выдается людям, связанным с гражданскими или военными орга-
низациями.
- Петуха знаешь?
- Какого петуха?
- Олимпиада петуху одному горло перекусила... А мне в уезд надо
ехать, церкви строить!.. Давай записку.
- Петух-то при чем?
Веки Кирилла Михеича точно покрылись слюной. На лице выступила розо-
вато-желтая кожа. Он дергал Артюшку за острое колено, и тому казалось, у
него нарастает что-то на колене...
- Какой петух?..
- Не петух, а человека губят. Же-ену!.. Пущай я по всему уезду спо-
койно... церкви, скажу, осматривать. Я под законный суд привезу.
- Зачем ее тебе? Таких - к Бикмеджанову ступай, десяток на выбор. Кто
ее потрогает?..
- Могу я осматривать свои постройки; я в губернию жаловаться поеду.
Стой!
Он выпрыгнул из дрожек и, застегивая сюртук, побежал через площадь в
переулок. Киргиз-кучер посмотрел на его ноги и шлепнул пренебрежительно
губами:
- Азрак-азрак сдурел... Сопсем урус бегать ни умет. А-а!..
Вечером, архитектор Шмуро сидел перед Кириллом Михеичем в кабинете.
Шоркая широкими ступнями по крашеному полу, он вразумительно говорил:
- Окончательно, на вашем месте я бы отказался. Я люблю говорить прав-
ду, ничего не боюсь, но головы мне своей жалко, сгодится... Хм... Так
вот: я об'ясню - Трубычев вам не давал бумажку потому, что ревнует жену
к Запусу, а Фиоза Семеновна при нем если, - не побежит же туда Олимпиа-
да. Затем Олимпиада повлияла, сплетница и дура. Отпустил. Мне говорит:
"Командирую с ним, не выпускайте из казачьей лавы". А что там палкой
очерчено, здесь идут казаки, а здесь нет. Поедете?
- Поеду, - сказал Кирилл Михеич.
- Вам говорю: зря. Откажитесь. Я бы мог, конечно, несмотря на военную
дисциплину - я защищать фронт еду, а не мужей, - мог бы отказаться... Он
меня здесь очень легко со злости под пулю подведет...
Он вытер потные усы и, еще пошоркав ногами, сказал обреченным голо-
сом:
- Поедете?..
- Поеду, - отвечал Кирилл Михеич и попросил отдать ему пропуск по
уезду.
Шмуро вздохнул:
- Здесь на нас, на двоих... А впрочем, возьмите.

V.

У тесовых ворот фермы на бревне сидел толстоногий мужик. Увидав Фиозу
Семеновну, он царапнул ружьем по бревну и, тускло глядя ей в груди, ска-
зал:
- Нельзя пускать, сказано. Вишь - проволочны загражденья лупят...
Камфорт, язви их!.. Ступай в поселок лучше.
Лугом, вокруг фермы, трое парней вбивали в сырую землю колья. Босой
матрос обматывал колья колючей проволокой.
Фиоза Семеновна ушла.
Горьче всего - тлел на ее заветревших (от осенних водяных ветров)
пальцах мягкий желтый волос Запуса. Дальше - голубовато-желтые глаза и
быстрые руки над ее телом... Горьче осенних листьев...
И шла она к ферме не за милостью - городские ботинки осели в грязь, -
надо ботинки; от жестких и бурых как жнивье ветров - шубу.
А по жнивью, пугая волков, одетый в крестьянский армяк и круглую та-
тарскую шапку, скакал куда-то и не мог ускакать Васька Запус. Как та-
тарские шапки на лугах - стога, скачут в осенних ветрах, треплют волосом
и не могут ускакать. Лугами - окопы, мужичьи заставы. Из степей желтым
огнем идет казачья лава.
Плакала Фиоза Семеновна.
Четвертый раз говорил ей толстоногий мужик Филька, - в ферму не веле-
но пускать. Неделю не под'езжал к полисаднику Запус. Дни над стогами -
мокрые ветряные сети, птицы летят выше туч.
Сидеть бы в городе Павлодаре, смотреть Кирилл Михеича. Печи широкие -
корабли, хлеба белые; от печей и хлебов сытый пар.
Не надо!

---------------

Просфирня укоряла Иру: поселком говорят, не блюдет себя. Ира упрямо
чертила подбородком. Остры девичьи груди, как подбородок. Фиоза Семенов-
на, проходя в горницу, подумала - "грех... надо в город" и спросила:
- Урожай какой нынче?
Просфирня скупо улыбнулась и ответила:
- Едва ли вы в город проедете... Заставы кругом, не выпустят. Пройдут
казаки, тогда можно.
- Убьют!
- Ну, может и не убьют, может простят... Не пускает он вас? Другую,
поди, подобрал - до баб яруч. Муж, поди, простит... Не девка... Это дев-
ке раз'езды как простить, а баба выдержит. Непременно выдержит.
Просфирня стала опять говорить дочери.
Мимо окон, наматывая на колесья теплую пахучую грязь, прошел обоз.
Хлопая бичем и поддерживая сползавшие с плеч винтовки, скользнули за
обозом пять мужиков.
Просфирня расставила руки, точно пряча кого под них:
- Добровольцы... Сколь их погибши. Что их манит, а? Дикой народ, бе-
жит: с одной войны на другую, ни один гриб-то?..
Треснул перекатисто лугом пулемет. В деревне закричали пронзительно -
должно быть бабы. Просфирня кинулась к чашкам, к самовару. Ира сказала
лениво:
- Учатся. Казаки после завтра придут. Испу-угались.
- Ты откуда знаешь?
- Пимных, Никола, сказывал.
Фиоза Семеновна обошла горницу. В простенке, между гераней, тусклое
зеркало. Взяло оно кусок груди, руку в цветной пахучей кофте, лицу же в
нем показаться страшно.
- Солдатское есть? - спросила тоскливо Фиоза Семеновна.
Просфирня, охая и для чего-то придерживаясь стены, вошла в горницу.
Долго смотрела на желтый крашеный пол.
- Какое солдатское?
- Белье там, сапоги, шинель. У всех теперь солдатское есть.
- Об нас спрашиваете, Фиоза Семеновна?
И, вдруг хлопнув ладонь о ладонь, просфирня быстро зашарилась по уг-
лам:
- Есть, как же солдатскому не быть?.. от сына осталось... сичас сол-
датского найдем... как же... Ира, ищи!..
- Ищи, сама хочешь так. Что я тебе барахлом торговать?
Выкидывая на скамейку широкие, серого сукна, штаны, просфирня хитро
ухмыльнулась:
- К мужу под солдатской амуницией пробраться хочешь?
- К мужу, - вяло ответила Фиоза Семеновна: - шинель коли найдется,
куплю.
- Все найдется. Ты думаешь, солдат легче пропускают?
- Легче.
- Ну, дай бог. И то, скажешь, с германского фронта ушел: нонче много
идет человека, как гриба в дождь.
Штаны пришлись в пору: ноги лежали в них большими солдатскими куска-
ми. Ворот рубахи расширили, а шинель - узка, тело из-под нее выплывало
бабьим. Отпороли хлястик, затянули живот мягким ремнем - вышло.
- Хоть на германску войну итти.
Фиоза Семеновна ощупала руки и, спустив рукава шинели до ногтей, тихо
сказала:
- Режь.
- Чего еще?
- Волос режь, на-голо.
И, дрогнув пальцами, взвизгнула:
- Да, ну-у!..
И, так же тонко взвигнув, вдруг заплакала Ира.
Просфирня собрала лицо в строгость, перекрестилась и, махнув ножница-
ми, строго сказала:
- Кирилл Михеичу поклонитесь, забыл нас. Подряды, сказывают, у него
об'явились огромадные. Держжись!..
Приподняв смуглую прядь волос, просфирня проворно лязгнула ножницами.
Прядь, вихляясь, как перо, скользнула к подолу платья. Просфирня притоп-
нула ее ногой.
Провожали Фиозу Семеновну до ворот. Ноги у ней в большом и теплом са-
поге непривычно тлели - словно вся земля нога. От шинели пахло сухими
вениками, а голова будто обожженная - и жар, и легость.
Растворяя калитку, просфирня повторила:
- Кланяйтесь Кирилл Михеичу. Вещи ваши я сохраню.
- Не надо.
В кармане шинели пальцы нащупали твердые, как гальки, хлебные крошки,
сломанную спичку и стальное перышко. Фиоза Семеновна торопливо достала
перышко и передала просфирне. Тогда просфирня заплакала и, поджав губы
(чтобы не выпачкать слюной), стала целоваться.
А за селом, где налево от деревянного моста, дорога свертывала к го-
роду, Фиоза Семеновна, не взглянув туда, повернула к ферме.
Толстоногий мужик все еще сидел на бревнах, только как-будто был в
другой шапке.
- Сирянок нету закурить? - спросил он.
Фиоза Семеновна молча прошла мимо.
В сарае, где раньше стояли сельско-хозяйственные машины, за столом,
покрытым одеялом, сидел Запус. Подтянув колено к подбородку и часто сту-
кая ребром ладони о стол, он выкрикивал со смехом:
- Кто еще не вписался?.. Кому голов не жалко, а-а?.. Головы, все?
Последний день, а то без записи умирать придется, товарищщи!..
Небритое его лицо золотилось, а голос как-будто осип. Так, когда со-
лома летит с воза, такой шорох в голосе.
Защищая локтями грудь, Фиоза Семеновна шла через толпу. В новой одеж-
де, по-новому остро входили в тело кислые мужские запахи. А может быть,
это потому: казалось, схватят сейчас и стиснут груди.
С каждым шагом - резче по столу ладонь Запуса:
- Кто еще?
Увидал рядом со своей ладонью рукав шинели Фиозы Семеновны. Щелкнул
пальцем - секретарю, вытянул руки, спросил торопливо:
- Еще?.. Имя как? Еще один! Товарищи!.. Тише!
- К порядку, курва! - крикнул кто-то басом. - А ишшо Учредительно,
гришь, ни надо...
Фиоза Семеновна опять схватила в кармане хлебные крошки, хотела отки-
нуть с пальцев непомерно длинный рукав шинели и заплакала.
Запус мотнул головой, колено его ударило в чернильницу, а рука щупала
козырек фуражки Фиозы Семеновны. Высокий матрос - секретарь, охватив
стол руками, хохотал, а мужики шли к выходу. Запус отшвырнул фуражку и
сказал секретарю:
- Фуражку новую выдать и... сапоги.
Хлопнул ладонью о стол и сказал:
- В нестроевую часть назначу! Приказ есть - женщинам нельзя... а, ес-
ли нам блины испечешь, а?
Еще раз оглядел Фиозу Семеновну:
- Нет, в платье лучше. Собирай, Семен, бумаги, штемпеля, - блины
печь. Постриглась!

VI.

Под утро матрос, секретарь, Топошин кулаком в дверь разбудил Запуса.
Сморкаясь и протирая глаза, сказал:
- Вечно выспаться не дают. Арестованных там привезли.
- Сколько?
- Двое. Из города ехали, говорят жену ищат. У кордона, на елани пой-
мали. Оружья нет. Одного-то знаю - подрядчик, а другой, грит, архитек-
тор. Церкви какие-то строят, ничего не поймешь. Какие теперь церкви?
Насчет казачьей лавы бы их давнуть, знают куда хочешь. Возможные казачьи
шпионы и вообще чикнуть их...
- Подумают, из-за жены. Допросить. В сарай. Зря нельзя.
Запус вернулся в комнату. Заголив одеяло и тонко дыша усталым телом,
спала Фиоза Семеновна. Щеки у ней загорели и затвердели; крутым обвалом
выходили пахучие бедра.
- Весело! - навертывая портянки, сказал Запус.
И опять, как вчера, резко стуча по столу ребром ладони, одной рукой
завертывая папироску, спрашивал:
- Подрядчик Качанов? Архитектор Шмуро?
Шмуро не хотел вытягиваться, но вытянулся и по-солдатски быстро отве-
тил:
- Так точно.
И тыкаясь в зубы отвердевшим языком, Шмуро (стараясь не употреблять
иностранных слов) рассказывал о восстании в городе.
- Мобилизовали, - сказал он тихо, - я не при чем. Мне и руку простре-
лили, а какой я вояка?
Сюртук под мышками Кирилл Михеича лопнул, торчала грязная вата. Раз-
ряжая бородку пальцами, он отодвинул Шмуро и, устало глядя в рот Запуса,
спросил:
- Жена моя у тебя? Фиеза?
Запус поднял ладонь и через нее взглянул на свет. Плыла розовая (в
пальцах) кровь и большой палец пахнул женщиной. Он улыбнулся:
- А вы, Качанов, в восстаньи участвовали?
Кирилл Михеич упрямо повел головой:
- Здесь жена-то или нету?..
Шмуро тоскливо вытянулся и быстро заговорил:
- Артемий Трубычев назначен комендантом города. Организован из предс-
тавителей казачьего круга Комитет Действия; про вас ходят самые противо-
речивые и необыкновенные слухи; мы же решили уйти в мирную жизнь, да-
бы...
- Нету, значит? - глядя в пол, сказал Кирилл Михеич.
Запус закурил папироску, погладил колено и указал конвойным:
- Можно увести. Казаки будут близко - расстреляем. Посадить их в са-
рай, к речке.
Солдат-конвойный зацепил в дверях полу шинели о гвоздь. Стукая вин-
товкой, с руганью отцепил сукно. Запус наблюдал его, а когда конвойный
ушел, потянулся и зевнул:
- Я на сеновал, Семен, спать пойду. У меня баба там лежит, разбуди.
Зовут ее Савицкая, она у нас добровольцем. Скажи - пусть оденется,
возьмет винтовку и караулит.
- Мужа?
- Обоих. А этот караул ты сними.
Матрос Топошин сплюнул, вытер узкие губы и широко, точно нарочно,
расставляя ноги, пошел:
- Ладно.
Обернулся, дернул по плечу рукой, точно срывая погон:
- Это для чего?
- Песенку знаешь: "милосердия двери отверзи ми"?..
- А потом?
- Маленький я в церкви прислужничал, попу кадило подавал. Вино любил
пить церковное и в алтаре курил в форточку. Запомнил. Песенку.
- Ишь...
Матрос Топошин вышел в ограду, махнул пальцем верховым и, стукая
пальцем в луку седла, сказал тихо:
- Туда к речке, в тополя валяйте. Как трое из сараев пойдут, бей на
смерть.
Корявый мужиченко поддернул стремя и пискнул:
- Которого?
- Видать которы бегут, амбиция. Своих, что ли?
- Своих мы против.
В сарайчике на бочке сидели Шмуро и Кирилл Михеич. Скрестив ноги и
часто вздрагивая ляжками, Шмуро крестился мелкими, как пуговка, крести-
ками. Губы у него высохли, не хватало слюны и в ушах несмолкаемо звене-
ло:
- Господи помилу... господи помилу... господ поми...
Иногда потная рука ложилась близко от подрядчика и он отодвигался на
краешек.
- Барахло-то наше поделют? - спросил Кирилл Михеич. - Все ведь теперь
обще. А я белья набрал и для Фиезы шелково платье.
Шмуро стал покачиваться всем туловищем. Бочка затрещала. Кирилл Михе-
ич тронул его за плечо:
- Слышь, англичанка! Сломашь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19