А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


И возможно, гортанный голос наркома Цвиладзе напоминает им - этим ши-
рокоскулым - вечерние голоса коней или, лучше, утренние... Они молчат.
Нарком - высокогруд, в сером пиджаке и серой барашковой шапке. Из
кармана у него торчат газеты.
- Товарищи и граждане, трудящиеся Востока! Приветствую вас от имени
Совета Народных Комиссаров Северных Коммун. В вашем лице, товарищи и
граждане, мы видим представителей далекой Монголии и даже, кажется, Ки-
тая... Позади меня (нарком машет рукой и заглядывает в записку) - статуя
Будды, захватнически вывезенная из монгольского ламаитского монастыря
аймака Тушуту-Хана царским генералом Кауфманом... Статуя эта является
религиозным фетишем - поклонением для монахов и одураченных ими темных
масс. Однако, товарищи... мы, пролетарии, умеем уважать не только прин-
ципы национальности, но и искреннее религиозное чувство. В то время, как
царский генерал Кауфман проиграл статую Будды в карты генералу Строгано-
ву, мы, коммунисты, уважая национальные требования и сознавая, что там,
где национальные перегородки, национальное об'единение и обособление от
других наций разбивают и уничтожают отжившие рамки патриархально-родово-
го и феодально-патриархального быта, разбивают реакционные узлы семьи,
рода, племени и соседской общины... Создают необходимую историческую
почву для классовой борьбы, - там коммунизм выдвигает национальное
об'единение в противовес патриархально-феодальной анархии и внешнему чу-
же-национальному гнету, каковы теперь отношения к вам китайских империа-
листов... Нельзя же так с бухты-барахты от ханского феодализма перейти к
организованному социализму. Мы желаем, чтобы из тьмы и темноты, из ду-
ховной нищеты складывались национальные типы - киргиз, туркмен, монго-
лы... Однако, товарищи, помощь выявлению национального лица не значит
помощь церковникам, ламам и монахам, и поэтому, граждане и товарищи,
постановление Малого Совета Народных Комиссаров о передаче в руки предс-
тавителям монгольского народа здесь находящейся в покоях...
Нарком поднял высоко кулак, злобно тыча им на японские гобелены, ти-
бетское оружие и на низенькие черного пахучего дерева бурханчики крошеч-
ных Будд.
- ...В покоях графов Строгановых статую Будды из аймака Тушуту-Хана,
еще не значит, что большевики покровительствуют ламам. Нет, статуя Будды
передается, как музейная редкость, как национальное художественное сок-
ровище. В наблюдение за точным исполнением инструкций Наркомнаца у мон-
гольской границы будут допущены в Монголию представители Соввласти на
местах, из центра же командируется для сопровождения перевозки полити-
ческий руководитель тов. Анисимов и представитель экспертов проф. Сафо-
нов...
- Позвольте, - кричит возмущенно профессор: - я не давал согласия!..
Нарком мельком глядит на него, потирает лоб и, на ходу пожимая руки
людям в солдатских шинелях, уходит.
Подавая наркому выпавшие из кармана газеты, Дава-Дорчжи сообщает ти-
хо:
- Господин профессор, повидимому, желает вам возразить...
И тогда, сжав в кулаке газеты, нарком Цвиладзе, с внезапным кавказс-
ким акцентом быстро говорит в лицо профессора:
- Гражданин профэссор, вэ... когда идет рэволюция, нэт возможностэй
вилять хвостом. Завтра в одиннадцать часов дня вы пожалуэте ко мне в
Наркомнац за инструкцией, за мандатами... Да!..
Кинув газеты на рогожи, кричит монголам:
- Да здравствует международная революция и раскрепощение трудящихся!
- Урра-а!!
Обратно профессор Сафонов возвращался пешком. С Дворцового моста пя-
теро мальчишек катались на салазках. Женщина в солдатской шапке пронесла
конью голову. Думая совсем о другом, по привычке спрашивает профессор:
"продаете?" И тоже, должно быть, по привычке, глядя себе в ладонь, отве-
чает женщина: "нет". Тогда профессор ощущает голод и ему становится ра-
достно, что он в обед не с'ел картофель. В командировки выдают продукты,
при сопровождении Будды ему должны дать усиленный паек. Поэтому дома он
кладет полный котелок картофеля и больше, чем всегда, дров. Книги и бу-
маги похожи на бурые кучи снега, бывают они похожи так всегда, пока в
комнате холодно. В тепло они начинают мыслить, они оттаивают. Согрев-
шись, профессор думает, на кого ему оставить рукописи и книги. В Цент-
ральном Педагогическом Институте профессор Сафонов читает историю все-
мирной литературы, текущая его работа: "Как скандинавская сага отрази-
лась на русской былине". Он перевязывает бечевками рукописи и на каждой
жирным красным карандашем пишет: "Рукопись профессора В. В. Сафонова,
уехавшего в правительственную"... но, подумав, переправляет: "уехавшего
в научную командировку на границы Монголии. Просят обращаться осторож-
но". Рукописей много, он подкидывает дров, тепло. Снимает вязаную фуфай-
ку, фуфайка в рукаве лопается. Он откладывает энциклопедический словарь
на приобретение теплой вязаной одежды. На клочке бумаги записывает: "фу-
фаек - 2, полушуб. - 1, носки - 4" и к словарю прибавляет еще книг. Все
же почему-то дров ему жалко и он топит печку черновиками и ненужными
книгами. Таких ненужных книг оказывается очень много. Пепел подымается
по всей комнате; серый приятно пахнущий пепел на щеках профессора. Сма-
хивая его, профессор думает о стадах в Монголии и о бараньем мясе. Таким
его видит пришедший политрук Анисимов.
- Необходимо голову завязывать платком, иначе от бумажного пепла вы-
падают волосы. Да и мыть трудно при мыльном кризисе...
Анисимов всегда точно бежит в гору: потен; треплется размотанный
шарф, и широки и веселы, как весенняя крыша, валенки. Он, довольный,
энергией и толстым портфелем, заменявшим ему живот, помогает профессору
сгребать в печь бумаги. Чтобы сделать ему приятное, Сафонов спрашивает:
- Жаловался?
- Кто?
- Дивель?
- Но-о!.. поорал, и будет. Вечером в пешки приходил играть. Мы в од-
ной коммуне живем с ним... Сила, или, как я люблю говорить: динамика...
А Дивель?
Профессор первый раз видит человека из коммуны. Он спрашивает его о
детях. У Анисимова - трое детей, и самый маленький, пяти лет, очень лю-
бит автомобили: из бумажек вырезает и красит чернилами. В партии Аниси-
мов с 16 года, по профессии - токарь.
- Будет в России коммуна? - осторожно, точно укалываясь, спрашивает
профессор.
- Коммуна? А где ж ей быть, как не у нас? Обязательно!
Согревшись, он предлагает профессору итти смотреть перевозку Будды.
Профессору Сафонову нужно укладываться. Анисимов оглядывает полки и
письменный стол.
- Да-а, безусловно. Вы давно в профессорах?
- Двенадцать лет.
- В партии никакой не состояли?
- Нет.
- Так. Лет вот под пятьдесят, значит?
- Сорок восемь.
- Обыкновенное событие. Ну, я пойду. За мандатами вместе в комиссари-
ат поедем. Завтра. Они хоть и сегодня велели, а все же лучше завтра, да
и то, поди, не напишут...
Он, тряся портфелем, и точно на митинге махая руками, несется по
лестнице.
И точно: на другой день пришлось им ждать два часа, пока приготовили
мандаты, пол-суток бегать доставать наряды на теплушку. Шагая с вокзала,
увидали они на Невском - черный груженый дровами грузовик, далеко воняя
бензином, волок громадную телегу с толстыми чугунными колесами. На теле-
ге несколько солдат придерживали тесовый ящик, обтянутый сбоку канатом.
Ящик был свеж и ярок, и весело подпрыгивали на нем наляпанные суриком
буквы: "Верх". "Осторожно".
- Наши! Вот динамика: по пути с Буддой дрова везут на вокзал... -
сказал Анисимов: - пойти помочь!..
Дава-Дорчжи быстро, почтительно сдернул лохматую баранью шапку.
Но профессор Сафонов прошел мимо.
Салазки профессор имеет. С ними он ездит в Институт получать паек
один раз в месяц. Но чаще всего паек приносит в руке - выдают очень ма-
ло. В квартиру профессор вселяет знакомого студента Лазаря Нейц. Когда
профессор приходит с вокзала, Нейц, притянув к подбородку ноги, обняв
руками колени, играет на балалайке. У него длинный и тонкий, как струна,
нос, и постоянно в нем что-то звенит.
- Малярия в носу! - говорит Нейц.
Профессор складывает в салазки багаж, Нейц помогает.
- Через полгода вернетесь, или совсем останетесь? Монголия славится
скотоводством, гражданин профессор...
Профессор везет салазки на Николаевский вокзал. Трамваи стоят, линии
рельс занесены снегом, и снег твердо застыл, как лед. В лаптях и шине-
лях, перетянутых ремнями, с красным знаменем идут и обгоняют профессора
солдаты. Ему на мгновение кажется - они сейчас займут теплушку, его мес-
то. Он, скользя сапогами, торопится.
- Буржуй торговать поехал! - кричат солдаты.
- Осмотреть бы его!..
И совсем около них профессор слышит бряцание винтовок.
Профессор, переменяя в руках холодную бечевку, вспоминает о варежках.
Он забыл выменять, а там остались еще книги: "Вселят вот таких, вроде
идущих рядом"...
Дава-Дорчжи ждет его у под'езда. Отталкивая подбежавшую старуху ("не
продашь ли что, аль менять"), монгол ведет его среди лежащих в-повалку
тел.
- Правей, правей, гражданин профессор! Если бы у меня было время, я
непременно приложил бы все усилия в помощи вам. Но снег твердый, санки у
вас подкованы железом... Легко, я полагаю.
Профессор тяжело дышит: у него колотье в груди.
- Анисимов пришел? Когда поезд отходит?
- Не беспокойтесь, до отхода бесконечное количество времени, товарищ
Анисимов не опоздает.
- Но у него мандаты и все документы...
- Ничего, придет.
Стены теплушки обиты войлоком, вынутым из подстилок, а солдаты спят
на соломе. В углу круглая железная печка; на полене подле нее в бутылоч-
ке - керосин с коптящим длинным фитилем. Коптилку поправляет женщина.
Профессор не видит ее лица: на дворе сумрак и снег. Пробегают внизу под
полом, постукивая по колесам молотком... За печью во всю длину вагона -
тесовый ящик. Пахнет от него смолой, отблескивают от коптилки новые
гвозди. Тесный промежуток между стенами вагона и ящиком заложен кирпича-
ми. Тает снег с кирпичей, пахнет жидко водой. Будда плывет в новой лод-
ке. На лодке надпись суриком: "Верх... осторожно".
Дава-Дорчжи маленьким топориком колет дрова.
- У нас наряд на двенадцать человек, не считая вас, профессор. Вы и
товарищ Анисимов едете по другому литеру. Но двенадцатый человек отка-
зался ехать на родину и я взял женщину...
- Она монголка?
- Да. Я взял женщину и поступил мудро.
- Она жена чья-нибудь?
- Не знаю, возможно. Но она женщина, и монгольская женщина не умеет
отказывать. Европейцы и русские об'ясняют их поступки: китайцы разврати-
ли нас, так как по законам своей страны они не могут ввозить в Монголию
своих женщин. Вы не находите, профессор, что я поступил мудро?
- Мудрость относительна.
- Поэтому я и выбрал в свои спутники вас, профессор.
- Выбрали?..
Полено не колется. Дава-Дорчжи отворяет дверь и спрыгивает с поленом.
Звенят морозно буфера - к поезду прицепили паровоз. Тряся портфелем,
вскакивает в вагон Анисимов.
- Где же ваш багаж? - спрашивает профессор.
Анисимов тычет в портфель и, отставив широкий и длинный, как плаха,
валенок, отвечает поучением:
- Какие же в коммуну багажи? Отсталый индеферантизм. Да-а...
Он стукает по ящику, тянет носом, потом спрыгивает и бежит к вокзалу.
Профессор его окликает:
- Вы хоть нам мандат-то оставьте!
Анисимов хохочет, но все же выдергивает конверт с мандатами.
- Держите, товарищ профессор! Там в третьем классе митинг затеяли о
Красной армии... Меньшевичек нашелся. Я... Ничего, ничего, не отстану...
Я скажу, чтоб поезд на пол-часика задержали, ничего...
Профессор греет руки у печки.
- Я хотел бы слышать об'яснение ваших странных слов или, вернее, од-
ного слова. Что значит - "Вы меня выбрали", Дава-Дорчжи?..
Монголы равняют солому, женщина уходит в угол. Солдаты сходятся в ку-
чу и что-то слушают. Профессор начинает различать их лица, на них ка-
кой-то синий налет. Дава-Дорчжи машет им пальцем, они в ряд садятся на
корточки.
- У нас впереди много времени, гражданин профессор, и для об'яснений
и для благочестивых или иных размышлений... Да будут затканы драконами
ваши мысли, Виталий Витальевич...
Оратор, говоривший раньше товарища Анисимова, занял времени пятнад-
цать минут. Не мог же товарищ Анисимов в течение пятнадцати минут, ос-
тавшихся ему, раз'яснить: и роль коммунистической партии в международной
революции, и роль Красной армии в русской революции, и необычайные прин-
ципы ее организации. Если задержать поезд, - нельзя прерывать речь, нуж-
но в корень разгромить меньшевистский аргумент, сам же комендант станции
задержать не догадается. И товарищ Анисимов громил в продолжение сорока
пяти минут меньшевиков, правых эс-эров и белогвардейцев.
Поезд тем временем ушел...
В теплушке, у соснового ящика с Буддой молились монголы. Дава-Дорчжи,
распластав перед Буддой руки, читал восхваления:
- Преклоняю колена с выражением чрезвычайных почестей по трем основа-
ниям перед своим высочайшим ламою, ведение которого не имеет границ, и
даже пылинки, поднимаемые ногами его, являются украшением для чела мно-
гих мудрецов... Молитвенно слагаю свои ладони, разбрасываю хвалебные
цветы перед обладающим могуществом десяти сил, Драгоценностью нежных
ногтей которого украшены короны ста тэнгриев. Благословенно...
Профессор лежит у печки, накрывшись одеялом. Ломит шею - должно-быть,
продуло, когда тащил багаж. "На ближайшей остановке надо выменять шарф",
думает он. Но книг нет, на что он будет менять? Солома под его пальцами
мягкая и приятная, как масло.
Глава III.

Мундиры итальянцев и французов, павлиньи хвосты, а также разговор о
клозете великого князя Сергея Михайловича.

Мысль живет ранее кисти.
Очарование пребывает вне картины.
Подобно звуку, гнездящемуся в струне -
Подобно дымке, делающейся туманом.
(Ху-Ан-Юе - "Категория картин".)

Снаружи, на дверях, профессор крупно мелом написал: "Вход воспрещает-
ся. Служебная народного комиссара просвещения". Все же солдаты загляды-
вали и спрашивали: "Нельзя ли, товарищ, доехать". Дава-Дорчжи говорил:
"Груз сопровождаем, - проходи".
Весь день в теплушке монголы пьют чай. На станциях кипяток захватыва-
ют ведрами, и женщина один за другим подогревает чайники. За чаем они
говорят о скоте, о лекарствах и религии. Иногда, зевая, Дава-Дорчжи ло-
жится на спину и медленно, точно вдевая в иголку нитку, переводит про-
фессору разговоры солдат. Часто они что-то продают, торгуются, хулят и
хвалят продаваемое и сговариваются пожатием пальцев, при чем один опус-
кает рукав, а другой всовывает туда руку. Пожав тайно пальцы, - сгово-
рившись, - монголы опять пьют чай.
Вначале профессор записывает разговоры, мысли, встречи, но бумагу он
теряет и, прикрыв ноги одеялом, целыми днями сидит перед печью. Ночью на
станциях солдаты воруют дрова, доски, какие-то шпалы. Станции забиты по-
ездами. Звенят, напрягаясь, линии рельс. Теплушки забиты солдатами, жен-
щинами, мешочниками. Со звоном, визгом и гулом проносится это все мимо.
Иногда теплушку ставят в тупик, и она днями стоит там, пока ее в ночь не
прицепят.
Внезапно, где-то на раз'езде, в теплушку вбегает тов. Анисимов. Шарф
у него еще грязнее, а валенки в саже. Стукнув кулаком по ящику, он ото-
ропело кричит:
- Здесь! Едешь? Еле нашел вас, ладно - номер запомнил. Тифозных нету?
Сейчас борьба с эпидемиями. Белогвардеец прет. Я сейчас!..
Опять бежит. Портфель у него стал тоньше, волосы - цвета старого хле-
ба - растут где-то по носу. Он, хватаясь за голову, вскакивает на паро-
воз проходившего поезда и опять исчезает.

---------------

Профессора раздражает лень, ежеминутные чаи, торгашество, своя неожи-
данная поездка, свое неумение устраиваться, холод и ветер за дверьми.
Ложась спать, он говорит Дава-Дорчжи:
- Я вынужден буду предупредить политрука, гражданин, что в вашем лице
едва ли едут представители трудового народа Монголии. -
Дава-Дорчжи шуршит соломой:
- Разве Виталий Витальевич знает трудовой народ Монголии? Сам нарком
докладывал вам, что у нас пятьдесят процентов населения - ламы...
- Политруку неизвестно, какое отношение имеете вы к статуе Будды...
когда, насколько я понял вас, вы - гыген*1.
- Разве я виноват в том, что священнейший и благословеннейший Будда в
очередном воплощении своем избрал мое грешное тело?..
- Вы же не говорили об этом наркому.
- Но он этому и не поверит. Вы только один верите этому.
- Я вам верю?
- Тогда зачем же смеяться над религиозными предрассудками или верова-
ниями других?
1 2 3 4 5 6 7 8