А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Рассказы –

OCR Busya
«Уильям Сароян «Ученик брадобрея»»: Азбука-классика; СПб.; 2004
Аннотация
«Грустное и солнечное» творчество американского писателя Уильяма Сарояна хорошо известно читателям по его знаменитым романам «Человеческая комедия», «Приключения Весли Джексона» и пьесам «В горах мое сердце…» и «Путь вашей жизни». Однако в полной мере самобытный, искрящийся талант писателя раскрылся в его коронном жанре – жанре рассказа. Свой путь в литературе Сароян начал именно как рассказчик и всегда отдавал этому жанру явное предпочтение: «Жизнь неисчерпаема, а для писателя самой неисчерпаемой формой является рассказ».
В настоящее издание вошли более сорока ранее не публиковавшихся на русском языке рассказов из сборников «Отважный юноша на летящей трапеции» (1934), «Вдох и выдох» (1936), «48 рассказов Сарояна» (1942), «Весь свят и сами небеса» (1956) и других. И во всех них Сароян пытался воплотить заявленную им самим еще в молодости программу – «понять и показать человека как брата», говорить с людьми и о людях на «всеобщем языке – языке человеческого сердца, который вечен и одинаков для всех на свете», «снабдить пустившееся в странствие человечество хорошо разработанной, надежной картой, показывающей ему путь к самому себе».
Уильям Сароян
Изюм
Из центра нашего города можно было прошагать мили четыре или пять в любую сторону и наблюдать, как улицы превращаются в пустыню и луга. Здесь было много садов и виноградников, но больше всего – пустошей, а травы росли сухие и крепкие. На этой земле в безмолвии пустыни веками обитала всякая живность, водились змеи и рогатые жабы, луговые собачки и кролики, а в небе кружили ястребы и стояло раскаленное солнце. По всей нашей пустыне виднелись следы фургонов, каждый из которых прокладывал свою одинокую колею, и мы знали, что и в этом засушливом краю живут люди.
Отойдя на две мили от центра города, можно было ощутить одиночество запустения, затерянность этой земли, лежащей вдалеке от уюта человеческой мысли. Было здорово осознавать, что в нашей долине есть люди, которые постепенно заселяют эту пустыню, наполняя ее моментами своей жизни, мыслями, негромким говором и энергией. Стоя на окраине города, можно было почувствовать, что его улицы и жилища мы создали в тиши и одиночестве пустыни и что мы совершили дерзновенный поступок. Мы пришли на эту засушливую землю, у которой не было истории, обосновались на ней, построили дома и начали слагать легенду нашего труда. Мы рыли колодцы, прокладывали в сухой земле каналы, распахивали ее, сеяли и стояли посреди разбитого нами сада.
Наши деревья еще не выросли настолько большими, чтобы давать достаточно тени, и тогда мы посадили несколько пород деревьев, которые сажать не стоило, потому что они были слабы и ни за что бы не простояли век, но мы заложили отличное начало. У нас было немного кладбищ и совсем мало могил. Мы не похоронили в них великих людей, потому что не подарили их еще миру; мы были слишком заняты орошением пустыни, и на наш город еще не пала сень великого ума. Зато у нас была игровая площадка «Космос». Были школы, названные в честь Эмерсона, Готорна, Лоуэлла, Лонгфелло и Эдисона. Через наш город проходили две оживленные железнодорожные ветки. К нам всегда прибывали поезда из крупных городов Америки, и мы не чувствовали себя оторванными от внешнего мира. У нас выходили две газеты, был свой актовый зал, публичная библиотека, заполненная книгами на треть, и лекционный клуб. И всяческие, какие угодно, церкви, кроме церкви сциентистов. В каждом доме имелась Библия, а во многих – по четыре.
Или же кому-то могло показаться, что вот заложили мы этот город в пустыне, да все зря, что наша жизнь пуста и бесцветна, а мы сами – под стать тем кроликам, их современники. Или же у человека могло быть одно мнение утром, другое – вечером. Как бы там ни было, купол на здании суда был высок, имел какие положено очертания, но был уродлив и выглядел нелепо – что общего у купола с нашей пустыней и виноградниками? – он совсем не вязался с тем, что мы пытались делать в пустыне, и был всего лишь дешевым подражанием чему-то римскому или греческому. У нас был мэр, но он не был выдающейся личностью и не походил на мэра. Он был похож на фермера. Он и был фермером, но его избрали мэром. В нашем городе не было по-настоящему выдающихся личностей, но из всех нас вместе взятых могло бы получиться нечто выдающееся или близкое к тому. Наш мэр никогда не считал ниже своего достоинства поговорить с фермером-славянином из Фаулера, который едва владел английским. Он не заносился и иногда был не прочь напиться с приятелями, любил поболтать с друзьями о том, как рыть колодцы, подрезать виноградную лозу, чтобы получить хороший урожай, и вообще был славным малым. И потом ведь у нас должен был быть свой мэр, и кто-то же должен был им стать.
И все же в нашем предприятии было что-то мелкое и почти жалкое. Оно не было ни грандиозным, ни даже средней руки. В нем не было ничего хитроумного, научного или нечеловеческого, столь характерного для растущих городов. Никто из жителей не знал, что означает слово «эффективность», а самым пресным словечком в речах нашего мэра было – «прогресс». Но под «прогрессом» он, как и мы, подразумевал мощение улицы перед мэрией и приобретение городом «форда» для мэра. Нашим самым крупным коммерсантом был маленький человек по имени Кимбал, который любил расхаживать по своему колоссальному универмагу с остро отточенным карандашом за левым ухом и лично обслуживал посетителей, несмотря на два десятка работавших на него бдительных клерков. Я уверен, они бдили всю зиму, и если иногда им случалось вздремнуть в долгий летний полдень, то только потому, что в это время спал весь город и делать было нечего. Таково было всеобщее правило для города, и это придавало ему несколько любительский вид, как будто мы только и делаем, что ставим эксперименты, и не вполне уверены, заслуживаем ли мы большее право жить в пустыне, чем кролики и рогатые жабы, словно мы еще не поверили, что взялись за нечто действительно внушительное, что рано или поздно приведет к перевороту в мировой истории.
Но вот среди нас появился гений и заявил, что мы способны изменить ход мировой истории. Он сказал, что добиться этого мы можем с помощью изюма. И еще он сказал, что мы, по меньшей мере, изменим кулинарные привычки людей.
Никто не считал его за сумасшедшего, потому что он носил очки и имел важный вид. Он казался тем, что люди любили называть «образованный человек», а всякий образованный человек, окончивший университет, читающий книги, должен быть важным человеком. У него на руках была статистика и статистические методы, позволявшие ему отстоять свою точку зрения. Он математически доказал, что способен сделать все, о чем говорил. Он твердил, что нам нужна система, с помощью которой изюм станет неотъемлемой частью национальной диеты. Он уверял, что разработал эту систему и что она пригодна для нашей долины. Он блистал красноречием в нашем актовом зале и в малых городках по соседству и говорил, что после того, как Америка привыкнет к ежедневному употреблению в пищу изюма, мы начнем насаждать эту привычку в Европе, Азии и, может, даже в Австралии. По его словам выходило, что если, к примеру, мы приучим китайцев есть изюм, наша долина станет богатейшей долиной в мире. Он выкрикивал точное число китайцев, проживающих в Китае, и это была умопомрачительная цифра, и все фермеры в зале не знали, аплодировать им или возмущаться. Он утверждал, что если мы приучим каждого китайца бросать в котелок с рисом всего одну изюмину, заметьте, всего одну, тогда у нашей долины заведутся денежки в банке, и мы сможем купить все, без чего немыслим современный комфорт – ванны, пылесосы, электричество и автомобили.
– Рис, – говорил он, – вот все, что они едят. Но мы можем приучить их класть одну изюминку в каждую кастрюлю с рисом.
Он утверждал: изюм вкусный. Людям нравится есть изюм. Они любят изюм и с радостью выложат за него деньги. Вся загвоздка в том, что они отвыкли кушать изюм. Это от того, что бакалейщики по всей стране вот уже много лет не торговали изюмом, а если и торговали, то изюм не был расфасован в привлекательную упаковку.
– Единственное, что нам нужно, – говорил он, – это ассоциация производителей изюма с руководящим звеном, а при ней центральная фабрика по расфасовке и сбыту. Остальное я беру на себя. Я разработаю броскую упаковку, придумаю для нашего изюма патентованную торговую марку и помещу рекламные объявления на целую полосу в «Сатурдей ивнинг пост» и прочие общенациональные газеты, и навербую армию продавцов. Короче, я сделаю все, что нужно. Если фермеры вступят в мою ассоциацию, я все сделаю и наш город превратится в один из самых оживленных городов Калифорнии, а наша долина станет одним из богатейших сельскохозяйственных центров мира.
Он сыпал такими громкими словами, как «кооперация», «массовое производство», «современная эффективность», «современная психология», «современная реклама» и «современный сбыт», но фермеры, не понимавшие, о чем речь, чувствовали, что он человек прозорливый и что им следует вступить в эту ассоциацию и внести свой вклад в дело прославления изюма.
Он был оратором, статистиком, а еще он был гением. Я не помню, как его звали, и никто не помнит, но тогда он произвел фурор, и какое-то время казалось, что он знает, что делает.
Редактор газеты «Морнинг рипабликан» изучил его предложение и пришел к заключению, что во всем этом есть здравый смысл. А редактор «Ивнинг геральд» сказал, что это неплохо задумано, наш мэр идею поддержал, и во всей долине воцарилось оживление. Фермеры на повозках и автомобилях отовсюду съезжались в город, собирались малыми и большими кучками перед общественными зданиями и говорили о том, как сделать наш изюм знаменитым.
Идея всем представлялась стоящей.
Главная цель ассоциации заключалась в том, чтобы собрать весь изюм нашей долины и после создания спроса на него с помощью общенациональной рекламной кампании предложить этот изюм на продажу за такую цену, которая окупит все издержки на ассоциацию да еще позволит фермерам получить небольшую прибыль. Итак, ассоциация была основана и наречена Ассоциацией производителей изюма «Солнечная дева». В нашем городе были возведены шестиэтажное здание ассоциации и колоссальная фабрика по расфасовке и сбыту изюма, оснащенная новейшим оборудованием. Машины очищали изюм и удаляли черенки; вся фабрика служила образчиком порядка и эффективности.
В те дни каждый четверг я ходил на Бродвей в типографию Кнаппа и брал дюжину номеров «Сатурдей ивнинг пост». Тогда этот журнал был довольно толстый и дюжина его номеров тянула иногда фунтов на двадцать пять. Я носил их в сумке на ремне, перекинутом через плечо, и, пока проходил один квартал, плечо начинало ныть. Не знаю, зачем мне понадобилось продавать «Сатурдей ивнинг пост», наверное, потому, что когда-то давным-давно в Филадельфии его основал Бенджамин Франклин и отчасти оттого, что мне нравилось приносить номер журнала домой и разглядывать рекламу автомобилей, покрышек, карманных фонариков и кукурузных хлопьев. Пожалуй, в какой-то момент у меня даже вошло в привычку читать рассказы Джорджа Агню Чемберлена. Как-то вечером в четверг я развернул номер «Сатурдей ивнинг пост», сидя в гостиной, я листал страницу за страницей и разглядывал товары, производящиеся и рекламируемые в нашей стране, и прочитал на одной странице: «Ты уже принял сегодня свою порцию железа?» Это было рекламное объявление Ассоциации производителей изюма, на целую полосу. В объявлении разъяснялось на безупречном английском, что изюм содержит железо и что благоразумные люди каждый день съедают пятицентовый пакетик изюму. Изюм прогоняет усталость, уверяла реклама. Внизу было напечатано название нашего города, нашей ассоциации и ее адрес с указанием улицы. Итак, отныне мы больше не захолустье, затерянное в пустыне, потому что название нашего города напечатано в «Сатурдей ивнинг пост».
Эта реклама стала появляться в «Сатурдей ивнинг пост» регулярно, и было здорово, что наш городок обретал имя и становился реальностью для внешнего мира. Люди услышали про нас. Печатать объявления на целую полосу в «Сатурдей ивнинг пост» было дорогим удовольствием, но людей приучали к мысли, что они должны есть изюм, и это было важнее всего.
И какое-то время они действительно стали есть изюм. Вместо того, чтобы платить четвертак за бутылку кока-колы или плитку шоколада, они покупали пакетики с изюмом. И цена на изюм начала расти. Через несколько лет, когда вся Америка наслаждалась своим процветанием, цена на изюм возросла настолько, что всякий, у кого было всего с десяток акров виноградника, считался человеком с солидным состоянием, впрочем, так оно и было. Некоторые фермеры, у которых было всего десять акров земли, покупали новенькие автомобили и разъезжали на них по городу.
Весь город гордился нашей ассоциацией, все выглядело здорово, цены подскочили, и за небольшой клочок пустыни приходилось выкладывать немалые деньги. Потом что-то произошло. Ассоциация ни в чем виновата не была. Просто так получилось. Люди перестали есть изюм. Может, оттого что от прежнего процветания осталось одно воспоминание или оттого что людям просто надоело есть изюм. За четвертак можно купить и много другого – хлеб, молоко, мясо. Так или иначе, они перестали есть изюм. Наша реклама по-прежнему печаталась в «Сатурдей ивнинг пост» и по-прежнему призывала американский народ принимать свою ежедневную порцию железа, но толку от этого было немного. У нас на складах скопилось больше изюму, чем мы могли сбыть, даже китайцам и даже если бы в каждую кастрюлю с рисом они бросали по три изюминки. Цена на изюм начала падать, большое начальство в ассоциации забеспокоилось и стало изыскивать новые способы применения изюма. Они наняли химиков, и те изобрели изюмный сироп. Предполагалось, что этот сироп будет по крайней мере не хуже кленового, но не тут-то было. Оказалось, что хуже, и намного. На вкус у него не было ничего общего с сиропом. Просто внешне он был на него похож. Начальство ассоциации состояло из отчаянных парней, они хотели избавиться от излишков изюма и были готовы поверить, если понадобится, в то, что наша долина начнет процветать благодаря выработке и сбыту изюмного сиропа, и на какое-то время они в это поверили, а покупатели изюмного сиропа – нет. Цены на изюм продолжали падать и упали так низко, что нам стало казаться, что мы просчитались, обосновавшись в этом Богом забытом месте, а построив свой город, похоже, и в самом деле стали современниками кроликов.
Потом выяснилось, что то же самое творится по всей стране. Что цены упали повсеместно и независимо от того, насколько эффективно мы работали и хитроумно сочиняли рекламу; в какие бы привлекательные упаковки мы ни расфасовывали наш изюм, нам не светило получить цену выше той, что мы получали. И наше величественное шестиэтажное здание выглядело удручающе, весь прежний энтузиазм выдохся, грандиозная упаковочная фабрика превратилась в бесполезное украшение ландшафта, а ее мощные машины – в лом. Мы поняли, что великая американская идея себя исчерпала. Нам не удалось изменить вкусы человека. Хлеб по-прежнему был предпочтительнее изюма. И китайцев мы не приучили бросать по изюминке в кастрюлю с рисом. Их вполне устраивал рис без изюма. И тогда мы начали есть изюм сами. Было удивительно, как мы сами не научились есть изюм. Мы столько о нем разглагольствовали, что совсем забыли, что он вообще-то годится в пищу. И мы научились варить изюм. Он был хорош в собственном соку и с хлебом. Вся наша округа поглощала изюм, поскольку мы не могли его сбыть. Люди не могли позволить себе покупать изюм, потому что он стал роскошью, мы же ели его по той же причине.
1934

1