— А почему “в некотором роде”?
— Видите ли, оставить в бездействии ваш мозг и нервные центры позвоночника нельзя. Болезнь усугубится. Поэтому мы подключим ваш мозг с помощью антенны к вычислительной машине, управляющей островом-маяком. Таким образом, мозг будет под постоянной нагрузкой. И в то же время он будет отдыхать — нагрузка-то небольшая, ничтожная, можно сказать, нагрузка для человеческого мозга. Никаких новых идей от него не потребуется, просто — отвечать на запросы судов, выдавать метеосводки, справки о фарватере. В общем, побудете островом. Островом в открытом море…
Его глаза глядели куда-то далеко-далеко…
— Человек-остров — красиво звучит, — сказал я. — Пожалуй, это понятие не лишено смысла. Большего, чем тот, что заключен в каждом из двух слов порознь.
Он положил мне руку на плечо, и она была как живой теплый мост через пропасть, отделяющую меня от других людей. Я думал в ту минуту: “Разве и раньше я не был островом? Дрейфующим островом. Островом среди островов и льдин. Мы мешали друг другу, потому что острова должны дрейфовать в некотором отдалении один от другого…”
— Я могу считать, что вы согласны? — как бы вскользь спросил он, а затем уже произнес другую фразу, фразу основного текста: — Значит, мы поняли друг друга.
Сегодня меня начали готовить к пребыванию на острове. До полусмерти утомили анализами. Несколько часов я находился в шлеме — снимали записи биотоков мозга, энцефалограмму, эограмму, мнемобиограмму и еще бог весть что. Составляли генокарту и энергокарту организма, потом отдельно энергокарты и эограммы рук и ног, которые будут управлять автономными приборами.
Через два дня самолет отвезет меня туда, где я найду покой и стану самим собой — островом в открытом море.
Тогда и сообщу вам, на какой адрес мне писать.
Всего вам доброго.
Борис
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
11 мая
Здравствуйте родны е!
Уже несколько дней я на острове. Море ласкает мои руки, перебирает волосы. Волны плещутся у моих щек, у губ, у лба, выгибают упругие ласковые спины под моими руками, мурлычут, трутся о ноги, лижут ступни. Пена прибоя освежает меня, вливает силы и спокойствие. А иногда встают волны на задние лапы — и тогда видно, какие они могучие, — встряхивают гривами, окатывая остров и меня мелкими брызгами. Раньше я и не знал, сколько силы могут дать человеку бушующие волны, не знал прямой зависимости между силой и спокойствием.
С островом я слит нераздельно. У меля такое ощущение, что его береговые линии стали очертаниями моего тела, что его бухты — это изгибы моей шеи. Когда прибой наполняет водой гроты, тело мое тяжелеет, когда волны с шипением отступают, приходит облегчение.
На моей голове — шлем с антеннами, на руках — браслеты-антенны. Они осуществляют прямую и обратную связь с мозгом острова-маяка — вычислительной машиной и двумя роботами. Вычислительной машине подчиняются все службы острова, а она подчиняется мне.
Но мое ощущение острова как самого себя нельзя объяснить лишь этой связью. Между нами что-то большее, в этой близости и общности участвует мое воображение.
Когда море ласковое и спокойное, когда оно едва вздымается, потягиваясь под лучами солнца, я отдыхаю. Но и когда оно бушует, я отдыхаю тоже. Когда волны спешат одна за другой, седея от страха и ярости, когда расшибаются о мои каменные колени, когда пытаются подскочить повыше, чтобы заглянуть мне в глаза, я смеюсь от радости и отдыхаю душой. У моря нет человеческой поспешности, суетливости и суетности. За эти несколько дней ко мне пришли такие мысли, которых я бы не сумел родить в течение всей жизни.
Помните, я долго не мог закончить кандидатскую диссертацию, не мог обобщить фактов, которые накопил в результате опытов? Когда я здесь вспоминаю это, мне смешно. Тех мыслей о природе, о человеческом организме, которые у меня появились здесь, хватило бы для десятка докторских диссертаций. Иногда я делаю записи на диктофоне, но слов не хватает, слишком бедна человеческая речь, чтобы выразить все, что я здесь понял.
Сплю я теперь хорошо, крепко, почти без сновидений. А если и приснится что-нибудь, то все больше море, скалы. Волны катятся на берег, завиваясь белой бахромой, белые барашки пасутся на зеленых волнах, а над ними кружат и судачат чайки. Просыпаюсь я бодрым, свежим. Жернова в голове умолкли. Сознание ясное, четкое.
Сегодня разбудил меня вызов с океанографического судна. Оно запрашивало необычную информацию, и ЭВМ пришлось просить помощи у всего моего мозга, у всех его отделов, командующих метеослужбами острова.

Я запустил два зонда, снял информацию о заряженности облаков, затем обобщил информацию, получаемую со спутников, и сравнил ее с состоянием различных слоев атмосферы в данный момент. Результаты я передал на корабль. Он поблагодарил меня и полным ходом ушел на зюйд-вест. Эхо его винтов еще долго улавливали мои гидрофоны, выдвинутые далеко в море.
Робот Тим — моя правая рука и в прямом и в переносном смысле, ибо он, как и катер “Стремительный”, управляется импульсами браслета правой руки — три раза в день готовит мне пищу. Тим — первоклассный повар. Он знает рецепты шестисот блюд русской, румынской, кавказской, английской и французской кухни. А какие восхитительные салаты из морской капусты он готовит по-японски! Пища у меня всегда вкусная, питательная, разнообразная. И самое главное — Тим абсолютно послушен, подчинен каждому моему мыслеприказу, каждому высказанному желанию. Он — идеальный друг. Послушание — вот чего мне всегда не хватало в окружающих, близких и родных людях. Все вечно спорили, огрызались, старались доказать свое, уверяя, что делают это для моей же пользы. А Тим ничего не доказывает, он просто слушает меня и заботится обо мне. Он всегда поступает так, чтобы мне было хорошо и уютно.
Пишите по адресу, указанному на конверте. Автопочта тотчас передаст мне письмо.
Жаль только, что я стал забывать ваши лица. Они тускнеют, стираются, размываются…
Жду ваших писем
ОБ (Остров Борис — так я теперь буду подписываться)
ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ
28 мая
Мои родны е!
Очень обрадовался, получив ваше письмо. Хорошо, что мама купила теплый костюм. Пригодится для зимы. Мама, старайся хоть изредка ходить с Валей в бассейн. Поверь мне, тебе это крайне необходимо.
Неужели у Олега такой скверный характер? Я-то знал его другим. Возможно, ему просто внимания и ласки не хватает. Сказать об этом он стесняется, вот и бунтует.
Я здесь по-прежнему встречаю и провожаю суда, отражаю атаки волн, в общем — работаю. У меня появился первый живой приятель — баклан. Он прилетает ко мне за подаянием — остатками пищи. Я называю его АТ — Антитим. В отличие от Тима он непослушен и капризен, чуть что не понравится — взмахнет черными крыльями, подымется ввысь и камнем падает в море — за рыбой охотится. Иногда опустится совсем низко, косит на меня блестящим глазом, будто спрашивает: “Что, приятель, заскучал без меня со своим роботом?” Потом как ни в чем не бывало приземлится рядом со мной, крикнет что-то на своем языке — подарка требует.
А вчера прилетел он ко мне уже не один. Судя по всему, подругу свою привел знакомиться со мной. Такая же, как он, черная, с хохолком, с белой грудкой. Ну, а какое же знакомство без угощения? Видно, понимает он это, шельмец!
Приметил я: не любит мой приятель охотиться в одиночку и полный штиль не любит. Ко мне прилетает жаловаться, голодно, мол, товарищей для охоты нет, рыбьих стай что-то не видно, выручи, сосед. И я выручаю и его и его подругу. Зато в стае они устраивают настоящую облавную охоту. Окружают со стороны моря место, где много рыбы, строятся в плотное полукольцо и, как настоящие загонщики, с криками и плеском сгоняют рыбу в плотную паникующую толпу. А уже тогда ныряют строго по очереди, чтобы в цепи не образовалось больших “окон”, и добывают рыбу. Мои знакомцы — вместе со всеми.
Жду я, что эта пара доверится мне окончательно и устроит гнездо поблизости от моего жилища.
Однажды наблюдал я их ухаживания. Подходил мой приятель к своей подруге, покачиваясь, как моряк на палубе. Головой покачивал, будто изумлялся: ах, какая ты у меня красивая, пригожая! А она, наоборот, шею круто назад запрокинула, клюв раскрыла. Встали птицы близко друг к дружке и целоваться начали. Ну, не то чтобы по-настоящему целоваться, ведь и губ у них не имеется — одни носы. Потом широко разинули клювы, выражая восхищение друг другом, закричали “хрохрохро” — вроде троекратного “хорошо”. Поблагодарили друг дружку глубокими поклонами и стали на радостях приплясывать. Глядя на них, я сам едва удержался от того, чтобы не сплясать вместе с ними.
А ночью приснилось мне, будто слышу крик человека Выскочил я спросонья, в ночь уставился. А она темная, глядит на меня стоглазо, стозвездно. Уже потом сообразил я, что проверить, слышал ли крик на самом деле, очень просто. Дал задание приборам, прочел магнитофонные записи. Убедился: почудилось. Но с чего это мне начали чудиться голоса человеческие?
Сегодня опять беседовал по радио с доктором Барновским. Он говорит, что доволен тем, как идет выздоровление.
Хотелось бы повидаться с вами, но пока доктор не разрешает. Пишите. Целую.
Ваш ОБ
ПИСЬМО ПЯТОЕ
2 июня
Здравствуйте родны е!
Почему своевременно не отвечаете на письма и заставляете волноваться? Не так уж много у меня связей с людьми. Одна из важнейших — через ваши письма. Вторая — через корабли, но они в этих широтах появляются не часто.
Есть еще одна линия связи, ставшая очень важной для меня — через сны. Я запоминаю их, а потом перебираю, как листки календаря. Во сне я снова переживаю то, что было, живу среди вас, работаю в лаборатории. Со всеми сослуживцами в хороших отношениях. Все мне нравится.
Олегу передайте вот что. Если он не угомонится, я с ним по возвращении сурово поговорю. Очень сурово. Пусть так и знает. Довольно ему кочевать из вуза в вуз. Пора остановиться на чем-нибудь, решить — что же для него главное: математика, музыка или стихи? А может быть, объединить все это? Пусть подумает над моим предложением. Математика с искусством совмещается даже очень просто. Достаточно вспомнить примеры, из истории
Но главное — он должен понять, что кроме него есть другие люди, которым он причиняет вред своими метаниями. Все свои поступки он должен соизмерять с поступками других людей, принимать во внимание их интересы, желания. Он же не в пустыне живет.
Вот пишу это — и самому удивительно: старые банальные истины начинают звучать по-новому, приобретают новый смысл.
Мне здесь по-прежнему хорошо, только о доме, о вас скучаю. Да и в институт хотелось бы заглянуть. Мы ведь тогда как раз начинали опыты с препаратами, делающими внутричерепное давление устойчиво независимым от изменения атмосферных условий. Интересно бы узнать, каковы результаты…
Мой идеальный слуга Тим начинает меня раздражать своим послушанием. Вчера, когда он принес на подносе бульон по-камбарски, я подумал: “Неужели ты, ни разу не споткнешься и не прольешь ни капли бульона?”
И что бы вы думали? Он тут же споткнулся — нарочно, конечно! — и плеснул бульоном на меня. Что с него возьмешь, с бедного послушного робота с заблокированной волей?
Если Вале не трудно, пусть все-таки позвонит в институт, узнает о результатах опытов и напишет мне. И еще просьба — узнать, как там поживает Вадим Власов. Он — один из немногих — отважился на собрании за меня выступить. Впрочем, и Артем Михайлович поддержал его. Передавайте им мой сердечный привет.
Счастливых вам пассатов и семь футов под килем во всех ваших делах!
Остров Борис
ПИСЬМО ШЕСТОЕ
14 июня
Здравствуйте родны е!
Вчера я лег спать с отчетливым предчувствием бури. Собственно говоря, “предчувствие” было рассчитано, выписано в уравнениях, и я сам дал команду приборам предупреждать о надвигающейся буре все проходящие суда.
А сегодня я проснулся, когда за окном бушевали стихии. Молнии огненными швами прострачивали темное небо, будто накрепко сшивая его с морем, с островом, со мной. Разность потенциалов между облаками и волнами — этими обкладками гигантского конденсатора — достигала восьмисот миллионов вольт.
Я вышел из здания, и мои барабанные перепонки содрогнулись от грохота. Гром небесный и гром морской слились воедино. Волны с бешеным упорством штурмовали неприступные утесы.
Море и впрямь взбесилось. Я чувствовал, как содрогаются волнорезы, будто зубы во рту, шатаются стальные опоры у входа в северную бухту. Большие камни море швыряло на берег, словно из пращи.
Один за другим шли на меня в атаку многотонные валы, расшибались о бетонный щит, но вставали, разбитые, подняв бахромчатые знамена, собирая под них новых бойцов. Дыбились кони, и пена, шипя, капала с их разгоряченных разорванных ртов и ноздрей. Выгибали хищные спины чудовища, упорно и методично били тараны.
Но внезапно в моем мозгу сильнее грома и ударов волн зазвучал сигнал бедствия — три точки, три тире, три точки — три буквы, от которых стынет кровь: СОС, СОС…
Мгновенно повернулись мои уши-локаторы, наклонились мои антенны, запеленговали сигнал. Локаторы пытались нащупать, мои подводные и надводные глаза пытались увидеть, что там происходит, кто взывает о помощи. Мои руки — быстроходные катера — уже напряглись, готовые протянуться на помощь туда, куда я им прикажу.
Наконец я увидел или, вернее сказать, ощутил небольшую учебную шхуну, ставшую игрушкой волн. Я увидел ее рангоут и совершенные обводы корпуса, такие жалкие и невсамделишные сейчас.
Всамделишными были только волны и я. Им приходилось считаться со мной, а мне — с ними.
Вот огромная волна взвалила шхуну себе на спину, встряхнула ее корму так, что перо руля стало в нейтральное положение, и швырнула вниз, в пучину, с оборванным тросом. Но уже протянулись, расталкивая волны, мои руки-катера, помчались со скоростью десятков узлов, и на каждом — по роботу, готовому точно и беспрекословно выполнить любую мою команду.
Мощь и ярость волн были беспредельны, но на моей стороне кроме моих мышц — мощных турбин — были точнейшие расчеты, рождаемые более молниеносно, чем молнии бури.
Правая моя рука уже почти дотянулась до шхуны, которую море избрало своей игрушкой. Правда, рука дрожала, не в силах осуществить точных расчетов, и приходилось давать поправки — сотни поправок в минуту. Двигатели не успевали повиноваться. Катер упал в расщелину, открывшуюся между двумя волнами, дифферент на корму составил двадцать семь градусов. Я еле успел выровнять его и отработать назад, чтобы следующую волну встретить во всеоружии.
Еще хуже было с левой рукой — с левым катером. Он отвернул на крутой волне, клюнул носом и не успел выровняться.
Вода затопила клапаны, регулирующие подачу смазки на турбину. С надрывом работали циркуляционные насосы. Крен на борт достиг сорока градусов. Сорвались наглухо принайтовленные предметы, и тогда обрадованные волны мощным ударом положили катер на борт под углом в сорок четыре градуса — на пределе остойчивости. Я почувствовал, как напряглись и затрещали мышцы на левой руке, и знал, что так же — только сильнее во много крат — трещит и рвется оснастка, угрожающе скрипит корпус катера, вода захлестывает двигатель.
“Лево на борт!” — мысленно скомандовал я.
Тусклое солнце никак не могло разорвать туман над изломанной и заплеванной кромкой горизонта.
Робот Тим взобрался на мачту, закрепил фал. Взвился мой флаг — флаг спасателей.
Конечно, если бы на моем катере были люди, они бы не вынесли таких маневров. Расстояние между катером и шхуной неуклонно сокращалось — десять кабельтовых… четыре… три… Дрожа корпусом, катер остановился в угрожающей близости от шхуны на присмиревшей от такой дерзости волне.
Второй катер подошел одновременно с другой стороны борта.
Теперь я видел напряженные лица людей на шхуне, с надеждой вглядывающиеся в спасательные суда. Особенно поразило меня бледное с синевой лицо совсем юного курсанта. На этом, словно плывущем в тумане, лице выделялись лишь молящие глаза и дрожащие губы.
Правая моя рука сделала бросательное движение. В тот же миг правый катер выстрелил буксирным концом.
Его поймали и закрепили на шхуне.
Левая рука ждала. Ей было трудно, ее трясло и ломало, но и она сделала такое же движение, как правая.
Второй буксирный конец закрепили на борту.
Теперь я держал шхуну двумя руками, перебирая канаты, отводил их и выравнивал. Шхуна скользила по волнам, проваливалась, и тогда я выдергивал ее из пучины. У меня было такое впечатление, будто я пытаюсь удержать в воде голыми руками очень сильную скользкую рыбу.

Мозг работал с предельным напряжением, давая команды вычислительной машине. Машина производила миллионы расчетов. У меня кружилась голова, нужно было переключиться на защитный режим, но я боялся, что за то время, пока буду переключаться, на мгновение упущу контроль над рукой-катером.
1 2 3