Через какое-то время я услышал шипение. Это он насвистывал сквозь зубы. Какое-то время я пытался уловить хоть намек на какую-либо знакомую мелодию. Ничего не вышло. Наверно, он сам не соображал, что делает. Или же это относилось к его репертуару? К повседневной игре с тишиной?
Он ускорил шаги. Кружил возле стола, высоко поднимая ноги и мелькая в воздухе подошвами. Раскачивался взад и вперед, покачивая головой в такт.
Я стоял неподвижно, очарованный. Неподдельный средневековый шаман, впадающий в транс.
Он перестал насвистывать. Какое-то время вел себя тихо, потом зажмурил глаза и раскрыл рот, словно намереваясь закричать. Но издал только пронзительный шепот, словно ребенок, имитирующий работу ракетных двигателей. Прежде, чем я понял, что происходит, я услышал собственный голос. Я отвечал ему. Ноги мои двигались.
Я стартовал. И сумел отправить одновременно пять кораблей, а не два. Редко случалось, чтобы через тридцать секунд полета они все еще издавали какие-то звуки.
Стиснул зубы. Шипение перешло в громкий, вибрирующий шум. Легкие мои превратились в дюзы, изрыгающие столбы газа. Я выстреливал из себя в тишину. И не только из себя. Изо всей базы, стены которой пропитались ей за долгие последние годы.
Он заговорил. Отрывистые, ничего не значащие слова, лишенные какой-либо связи. Подключил к креслу. Перегнулся на животе через подлокотник, взмахивая руками, словно плыл. Я понял, что он выбрался наружу корабля, все всех и всяческих орбит. Крикнул ему о том. Попытался симитировать акустический пеленгационный сигнал. Но остался возле стены. Мне достаточно было голоса. Я повторял про себя последнее курсовое задание, смысл которого до меня не доходил, но это не мешало мне ощущать небывалое чувство легкости. Я сделался лишенным веса, казалось, я мог бы не хуже Гумми плавать по воздуху.
Это был подлинный полет. Я взялся за управление и принялся насвистывать, как обычно после последнего сообщения со стартового поля. У меня была своя излюбленная мелодия. Трудно даже сказать — излюбленная. Просто мелодия, которую я услышал когда-то и по непонятным причинам запомнил нехитрый ее мотивчик.
Он принял мой ритм. С минуту прислушивался, потом подтянул фальшивым вторым голосом. Оторвался от кресла и начал кружить по кабине, прихлопывая в ладоши. В воздухе жили только наши вопли. Его и мои. Ничего больше.
Меня охватила чистая, теплая радость. Я развел руки и промчался вдоль стены, отскакивая от нее, как испорченный автомат, скатывающийся по откосному туннелю. Сделалось тепло, даже жарко. Я уже не кричал. Я напевал дурацкую, старинную песенку, которая уже много лет была распространена в Централи и считалась чем-то вроде гимна пилотов дальних трасс.
Огни в пустоте, звезды, с которыми ты возвращаешься на Землю, голубые материки и прочая подобная сентиментальщина. Он тут же подхватил ее. Так мне по крайней мере показалось. Когда я посматривал на него, он внимательно глядел на меня и повторял отдельные слова. Глаза его блестели как в лихорадке. И он по-прежнему фальшивил.
Я почувствовал, что перестаю улыбаться. Лицо становилось чужим и жестким. Удерживая равновесие, я прижался спиной к стенке. Правой рукой задел за полку, на которой лежал излучатель. Темный, угловатый инструмент с грохотом упал к моим ногам и откатился на середину кабины.
Гумми замер. Застыл в невероятной позе, выгнувшись назад, с вытянутыми над головой руками. Впился глазами в пол, в двух шагах перед носками своих ботинок. У меня создалось впечатление, что он с удовольствием смотрел бы в другую сторону, но не может. Медленно опустил руки. Его тело вернулось в вертикальное положение, потом начало постепенно крениться вперед. Он упал на одно колено. Двигался словно в замедленном фильме. Рот его так и оставался открытым, но я не слышал даже его дыхания. Он еще сильнее подался вперед. Его правая рука сместилась. Несколько сантиметров. Еще несколько.
Хватало трех быстрых шагов. Я поставил левую ногу на излучатель. Правую чуть выставил вперед, как раз под его лицо. Я не смотрел под ноги. Я смотрел, пока он поднимет голову.
Шли секунды. Его рука оставалась без движения, подвешенная в нескольких сантиметрах над полом. Если бы он распрямил пальцы, то мог бы коснуться поверхности кобуры излучателя. Но его рука продолжала оставаться сжатой в кулак. Впрочем, и так бы ничего у него не вышло. Голоса перестали быть для меня необходимостью. Я ждал.
И услышал в конце концов звук, словно кто-то вырвал нипель из не очень сильно накачанного мяча. Он подтянул под себя ноги и уселся. Взглянул на меня снизу вверх.
Его вспотевшее лицо могло бы надолго запомниться, если бы он еще смог улыбнуться. В глазах застыло удивление. Может — вопрос. Но ответ мог дать только он сам же.
— Мне пора, — прохрипел он, не поднимаясь
— Пора, — согласился я.
И еще тридцать секунд прошло.
Не спуская с меня глаз, он начал собираться. Не спеша. Поскольку иначе не мог. Распрямил ноги, словно они были изготовлены из толстых стальных прутьев. Качнулся. Отступил на пару шагов, ударившись о край пульта.
— Это было… глупо, — пробормотал.
Я кивнул. Что бы он не подразумевал, я не мог с ним не согласиться. Да и не хотел.
— Я могу… идти? — спросил он едва слышно.
— На здоровье, — я мотнул головой в направлении тамбура.
Он еще какое-то время разглядывал меня, потом прикусил нижнюю губу, уперся глазами в дверь, ведущую наружу, и двинулся вперед. Голову он держал напряженной и слегка откинутой назад, словно нащупывал направление выставленным вперед подбородком.
Шаги стихли. Я поглядел в направлении дверей. Он стоял, опершись плечом о косяк, и глядел на меня. Не производил впечатления довольного собой. Словно он или позабыл о чем-то важном, или упустил тот единственный момент, когда мог бы уладить дело, не оставляющее его в покое уже который год.
— Хочешь попросить прощения? — поинтересовался я. — Не утруждай себя…
— Нет, — ответил он. — Это следует понимать, что ты не желаешь меня больше видеть?
— А что бы ты сказал на моем месте?
— Понимаю, — согласился он. — Но что скажешь ты?
— Что и без того придешь.
Он серьезно наклонил голову.
— Именно это я и подразумевал. Разве, что нам удалось бы кое-что уладить уже сегодня. Сейчас.
— Мне кажется, — спокойно ответил я, — ты уже пытался. На твоем месте я не стал бы перетягивать струны.
Он воспринял это без возражений. И без обиды. Не говоря уже о растерянности.
— Всему свое время, — сообщил он чуть погодя.
Я кивнул, соглашаясь. Он заколебался. Спросил:
— Можно, я приду с автоматом? Расчистил бы немного этот лес. А то у меня уходит несколько часов…
— Нет, — отрезал я. — Время тебе считать ни к чему. А немного движений не помешает…
Он отвернулся. Вышел в тамбур и принялся нашаривать замок. Как и в первый раз. Отыскал наконец и коснулся блокатора. Дверь откинулась. Снаружи уже смеркалось.
— Не заблудишься? — поинтересовался я.
Он пожал плечами. Бросил:
— Обо мне не волнуйся. Вернусь.
Перешагнул порог и исчез в скаде. Какое-то время я еще слышал его быстро удаляющиеся шаги. Он шел по просеке. Как я и надеялся, автомат был ему ни к чему. По крайней мере, для того, чтобы проделывать дорогу в лесной чащобе.
— Что вчера делал? — поинтересовался я, когда он явился снова, десять дней спустя.
— Ничего, — ответил он. Голос его стал хрипловатым. Глаза ввалились еще глубже. И были обведены серо-фиолетовыми кругами. На щеках виднелись тени. Руки — грязные, словно все эти дни он только тем и занимался, что полол грядки.
— А позавчера?
— Тоже ничего. И три дня назад. И пять. Что дальше? — вызывающе спросил он.
— Удобно устроился, — ответил я, делая вид, что ничего не заметил. — Ты надолго?
— Не очень, — ответил он невесело. Быстро отвернулся, скользнул глазами по кабине, после чего удобно расселся в кресле. В мою сторону он не смотрел. Словно меня больше не существовало.
Я обошел пульт, оперся локтями о клавиатуру. Уперся взглядом в его глаза.
— «Не очень» это сколько? — спросил безразлично. — Пять лет? Десять? Например, этого гибернатора достаточно на шестьдесят лет, чтобы сказать «спокойной ночи», а затем «доброе утро»! Мне бы потребовалось несколько больше. А тебе?
Он качнул головой. Коротко ответил:
— Не знаю. Просто, недолго…
И замолчал. Я выждал немного, подошел к столу и уселся. Теперь перед моими глазами была его спина. И макушка головы, откинутой на спинку кресла.
Шли минуты. Ничего не происходило. Чуть погодя я поймал себя на мысли, что полностью позабыл о его присутствии. Несмотря на то, что ни на секунду не отводил глаз от его волос.
Наконец он шевельнулся. Повернулся немного и уселся боком. Теперь я видел его лицо в профиль. Длинное, изможденное лицо с острыми чертами, словно вырезанное из куска дерева.
Потребовалось еще пять минут, чтобы он посмотрел в мою сторону. Он поднялся, изменил положение кресла и уселся снова. Нервы его были не в худшем состоянии. Пока что.
Говорить нам было не о чем. И никому не пришло в голову посвистеть. Чтобы слышать хотя бы себя самого. Нас устраивала тишина. Меня — по крайней мере. Что-то в ней нарождалось. Ладно. Всему свое время. А пока мы молчали. Даже если молчание это гудит. И звучат в нем всевозможные струны. Не молчание. Тишина.
Он дотерпел до вечера. Если и собирался поначалу поговорить о чем-то, то теперь это становилась все труднее. А под конец и вовсе невозможно. И он понимал это ничем не хуже меня. Впрочем, я ничего от него и не ждал. Я знал, что мне следует делать. Можно было бы растянуть эту игру еще на пару дней. Даже на неделю. Но рано или поздно любая игра приходит к своему концу. Кто-то проигрывает. Остальные — расплачиваются.
Он не допустит ничего, что позволило бы мне ввести в эту игру новые элементы. Оживить ее. Расшифровать напарника. Или напарников. А расплачиваться желания у меня не было. Даже, если бы все пошло на мой собственный счет.
Он поднялся, потянулся и, ни слова не говоря, направился к выходу. Я не стал его провожать. Но стал таким образом, чтобы он был вынужден коснуться меня, проходя мимо. Передатчик был размером с иголку. И оказалось достаточно одного незаметного движения ладони.
Я сказал, что не стоит ждать лета, что можно придти и сразу же. Завтра. Он кивнул.
Когда он исчез за деревьями, я вызвал автоматы, заблокировал базу и направился за ним следом.
8.
Лес тонул во мраке. В вершинах деревьев наблюдалось слабое движение. Оттуда доносился слабый шелест, словно пересыпали зерно. За исключением этого в воздухе было тихо.
Впервые с очень давних пор я шел по просеке один, без эскорта. Не то, чтобы уверовал неожиданно в собственные силы. Но трудно требовалось автоматов, чтобы те передвигались на цыпочках.
Через каждые несколько метров я останавливался и смотрел на отклонение оранжевой нити, плывущей по плоской поверхности экранчика. Правда, степень ее яркости информировал о расстоянии до передатчика, но я предпочитал быть в этом уверенным. В конце концов, он мог надумать почесать спину и обнаружить ту безделку, которую я туда прилепил, когда он выходил из кабины. Для этого-то я его и поджидал. Целых десять дней.
Я представлял, как он скидывает куртку, цепляет ее на ближайший сучок, а сам прячется поблизости, поджидая, пока я подойду. Я видел его лицо. Появившаяся на его лице гримаса была более, чем красноречивой. Теперь он потирал руки. Он должен был бы провести среди этой тишины не двадцать, а двести лет, чтобы, наткнувшись на эту игрушку на своей одежонке, сразу же не сообразить, для чего она служит. Что у него появляется еще одна возможность говорить со мной. Последняя. Такого шанса я не мог его лишить. Хотя передатчик и обошелся мне в два дня работы. Сигналы, излучаемые движущимся объектом, выглядели иначе, чем сигналы от объекта неподвижного. Если, разумеется, кто-то до этого не додумался и не перестроил аппаратик. Значит, ему следовало быть таким, чтобы перестроить его не удалось.
Просеку он преодолел быстро, до самого конца. Свернул влево и двинулся дальше, параллельно уже недалеким конструкциям города, постоянно придерживаясь леса. Ног не жалел. Так что мне не приходилось особенно маскироваться. Я держался на почтительном расстоянии. Останавливаясь, ни разу не услышал его шагов. Лес был мертв. Если не считать движения ветвей в вышине. И тишины.
С того момента, как я прицепил передатчик к рукаву его куртки, прошло сорок минут. При таком темпе, беря приблизительно, четыре километра. Даже если отсчитывать от выхода просеки к городу. Неплохо. Холм, на котором я его встретил, давно остался позади.
Неожиданно послышался какой-то звук. Я замер и затаил дыхание. Ничего. Слева, на расстоянии вытянутой руки, едва заметный ствол старого дерева. Листья нижней ветки касались моего лица. Они были влажные и холодные. Я напряг зрение. В трех-четырех метрах перед собой различил заросли травы. Дальше чернела монолитная стена. Я знал, что если сделаю шаг вперед, то трава тоже сдвинется. Из этого вытекало только то, что я еще не достиг места, в котором трава кончалась.
Звук повторился. На этот раз мне удалось по крайней мере установить направление. Примерно половина ближайшего поросшего лесом склона. Не слишком громкий окрик кого-то, кто стоит на противоположной стороне, в настоящих горах. Человеку пришлось бы хорошо поработать ногами, чтобы добраться туда за два-три часа.
И все же оклик этот сказал мне о многом. Достаточно, чтобы рука моя скользнула к излучателю… Если услышу ответ…
Тишина. Со всем, что ей сопутствует. Кроме этого зова. Он шел оттуда. Из того леса. Из мрака передо мной.
Я поглядел на экранчик. Он отдалился. По крайней мере, на четыреста метров. Если не на полкилометра.
Я осторожно отвел ветку от лица и двинулся дальше. Мне казалось, что трава у меня под ногами пищит, как мышь, на которую наступили. Почувствовал теплую влажность на шее.
Нервы, — сказал себе. — В самое подходящее время.
Тем не менее следующий десяток метров прокрался на цыпочках.
Передо мной стало светлее. Я выбрался на небольшую полянку, с трех сторон окруженную лесом, а с четвертой замыкаемую буйным, разросшимся кустарником. Пеленг показывал прямо, но я предпочитал придерживаться линии деревьев.
Я был примерно на середине полянки, когда краем глаза уловил вспышку. Замер как вкопанный. Мгновением спустя, выставив перед собой левую руку, я обошел вокруг ствола ближайшего дерева. И только теперь начал разглядывать то место, где только что что-то блеснуло.
Я прождал добрые пять минут, прежде чем свет появился снова. Дальше, чем я предполагал. Источник его оставался скрытым, видны были лишь отблески на мокрых листьях.
Я проверил по экранчику. С чем и мог себя поздравить. Поскольку знал об этом с первой минуты. Кто-то светил там, куда пошел Гумми. То ли неожиданно обнаружил, что стемнело. То ли решил поискать сокровища. Что поделаешь, если, выходя с базы он не прихватил с собой фонарика. А при себе у него не было ничего, не считая носового платка. И моего передатчика.
Я стоял возле того дерева до тех пор, пока не почувствовал струйки пота на теле. На этот раз холодные как лед. Руки у меня одеревенели. По спине раз за разом пробегали мурашки.
Я пойду туда. Хотя бы потому лишь, что это — единственное, что мне остается делать. Причина достаточно убедительная. Даже Тарроусен не нашел бы слабого пункта в моих рассуждениях.
Это не значит, что мне следует идти сразу же за ним. Не думаю, что я ему обязан настолько, чтобы что-либо облегчать. Он и без того кое-в-чем меня превосходит. По крайней мере, в информированности.
Я надвинул капюшон на лицо и приподнял куртку так, чтобы ее воротник прикрыл мне рот. Под плечи подложил плоскую коробку энергобатареи. Теплей мне от этого не сделалось. Но, по меньшей мере, я перестал пропитываться влагой.
Я выждал около часа. Лишь когда над лесом выдвинулся рог лунного серпика, я отыскал взглядом характерные деревья и неровности грунта там, откуда бил свет. Это, все, что я мог сделать, чтобы отыскать нужное место, когда подойду с противоположной стороны.
Я обогнул полянку, после чего направился в сторону города. Выбрался на свободное пространство и двинулся дальше параллельно лесу. Два или три раза приостановился, поддавшись иллюзии, что вижу выход какой-то старой то ли дороги, то ли просеки. Но не удалился еще достаточно, чтобы подобраться к Гумми с тыла.
Когда я решил, что могу снова изменить направление и начать взбираться по склону, то заметил, что сигнал на экранчике выглядит иначе, чем раньше. То ли передатчик лежал брошенным на траву, то ли куртка вместе со своим хозяином добралась до желанной цели. Этот вопрос я мог оставить и неразрешенным. Он в любом случае ничего не менял.
Я помнил достаточно хорошо расположение деревьев в том месте, где кто-то подсвечивал себе фонариком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Он ускорил шаги. Кружил возле стола, высоко поднимая ноги и мелькая в воздухе подошвами. Раскачивался взад и вперед, покачивая головой в такт.
Я стоял неподвижно, очарованный. Неподдельный средневековый шаман, впадающий в транс.
Он перестал насвистывать. Какое-то время вел себя тихо, потом зажмурил глаза и раскрыл рот, словно намереваясь закричать. Но издал только пронзительный шепот, словно ребенок, имитирующий работу ракетных двигателей. Прежде, чем я понял, что происходит, я услышал собственный голос. Я отвечал ему. Ноги мои двигались.
Я стартовал. И сумел отправить одновременно пять кораблей, а не два. Редко случалось, чтобы через тридцать секунд полета они все еще издавали какие-то звуки.
Стиснул зубы. Шипение перешло в громкий, вибрирующий шум. Легкие мои превратились в дюзы, изрыгающие столбы газа. Я выстреливал из себя в тишину. И не только из себя. Изо всей базы, стены которой пропитались ей за долгие последние годы.
Он заговорил. Отрывистые, ничего не значащие слова, лишенные какой-либо связи. Подключил к креслу. Перегнулся на животе через подлокотник, взмахивая руками, словно плыл. Я понял, что он выбрался наружу корабля, все всех и всяческих орбит. Крикнул ему о том. Попытался симитировать акустический пеленгационный сигнал. Но остался возле стены. Мне достаточно было голоса. Я повторял про себя последнее курсовое задание, смысл которого до меня не доходил, но это не мешало мне ощущать небывалое чувство легкости. Я сделался лишенным веса, казалось, я мог бы не хуже Гумми плавать по воздуху.
Это был подлинный полет. Я взялся за управление и принялся насвистывать, как обычно после последнего сообщения со стартового поля. У меня была своя излюбленная мелодия. Трудно даже сказать — излюбленная. Просто мелодия, которую я услышал когда-то и по непонятным причинам запомнил нехитрый ее мотивчик.
Он принял мой ритм. С минуту прислушивался, потом подтянул фальшивым вторым голосом. Оторвался от кресла и начал кружить по кабине, прихлопывая в ладоши. В воздухе жили только наши вопли. Его и мои. Ничего больше.
Меня охватила чистая, теплая радость. Я развел руки и промчался вдоль стены, отскакивая от нее, как испорченный автомат, скатывающийся по откосному туннелю. Сделалось тепло, даже жарко. Я уже не кричал. Я напевал дурацкую, старинную песенку, которая уже много лет была распространена в Централи и считалась чем-то вроде гимна пилотов дальних трасс.
Огни в пустоте, звезды, с которыми ты возвращаешься на Землю, голубые материки и прочая подобная сентиментальщина. Он тут же подхватил ее. Так мне по крайней мере показалось. Когда я посматривал на него, он внимательно глядел на меня и повторял отдельные слова. Глаза его блестели как в лихорадке. И он по-прежнему фальшивил.
Я почувствовал, что перестаю улыбаться. Лицо становилось чужим и жестким. Удерживая равновесие, я прижался спиной к стенке. Правой рукой задел за полку, на которой лежал излучатель. Темный, угловатый инструмент с грохотом упал к моим ногам и откатился на середину кабины.
Гумми замер. Застыл в невероятной позе, выгнувшись назад, с вытянутыми над головой руками. Впился глазами в пол, в двух шагах перед носками своих ботинок. У меня создалось впечатление, что он с удовольствием смотрел бы в другую сторону, но не может. Медленно опустил руки. Его тело вернулось в вертикальное положение, потом начало постепенно крениться вперед. Он упал на одно колено. Двигался словно в замедленном фильме. Рот его так и оставался открытым, но я не слышал даже его дыхания. Он еще сильнее подался вперед. Его правая рука сместилась. Несколько сантиметров. Еще несколько.
Хватало трех быстрых шагов. Я поставил левую ногу на излучатель. Правую чуть выставил вперед, как раз под его лицо. Я не смотрел под ноги. Я смотрел, пока он поднимет голову.
Шли секунды. Его рука оставалась без движения, подвешенная в нескольких сантиметрах над полом. Если бы он распрямил пальцы, то мог бы коснуться поверхности кобуры излучателя. Но его рука продолжала оставаться сжатой в кулак. Впрочем, и так бы ничего у него не вышло. Голоса перестали быть для меня необходимостью. Я ждал.
И услышал в конце концов звук, словно кто-то вырвал нипель из не очень сильно накачанного мяча. Он подтянул под себя ноги и уселся. Взглянул на меня снизу вверх.
Его вспотевшее лицо могло бы надолго запомниться, если бы он еще смог улыбнуться. В глазах застыло удивление. Может — вопрос. Но ответ мог дать только он сам же.
— Мне пора, — прохрипел он, не поднимаясь
— Пора, — согласился я.
И еще тридцать секунд прошло.
Не спуская с меня глаз, он начал собираться. Не спеша. Поскольку иначе не мог. Распрямил ноги, словно они были изготовлены из толстых стальных прутьев. Качнулся. Отступил на пару шагов, ударившись о край пульта.
— Это было… глупо, — пробормотал.
Я кивнул. Что бы он не подразумевал, я не мог с ним не согласиться. Да и не хотел.
— Я могу… идти? — спросил он едва слышно.
— На здоровье, — я мотнул головой в направлении тамбура.
Он еще какое-то время разглядывал меня, потом прикусил нижнюю губу, уперся глазами в дверь, ведущую наружу, и двинулся вперед. Голову он держал напряженной и слегка откинутой назад, словно нащупывал направление выставленным вперед подбородком.
Шаги стихли. Я поглядел в направлении дверей. Он стоял, опершись плечом о косяк, и глядел на меня. Не производил впечатления довольного собой. Словно он или позабыл о чем-то важном, или упустил тот единственный момент, когда мог бы уладить дело, не оставляющее его в покое уже который год.
— Хочешь попросить прощения? — поинтересовался я. — Не утруждай себя…
— Нет, — ответил он. — Это следует понимать, что ты не желаешь меня больше видеть?
— А что бы ты сказал на моем месте?
— Понимаю, — согласился он. — Но что скажешь ты?
— Что и без того придешь.
Он серьезно наклонил голову.
— Именно это я и подразумевал. Разве, что нам удалось бы кое-что уладить уже сегодня. Сейчас.
— Мне кажется, — спокойно ответил я, — ты уже пытался. На твоем месте я не стал бы перетягивать струны.
Он воспринял это без возражений. И без обиды. Не говоря уже о растерянности.
— Всему свое время, — сообщил он чуть погодя.
Я кивнул, соглашаясь. Он заколебался. Спросил:
— Можно, я приду с автоматом? Расчистил бы немного этот лес. А то у меня уходит несколько часов…
— Нет, — отрезал я. — Время тебе считать ни к чему. А немного движений не помешает…
Он отвернулся. Вышел в тамбур и принялся нашаривать замок. Как и в первый раз. Отыскал наконец и коснулся блокатора. Дверь откинулась. Снаружи уже смеркалось.
— Не заблудишься? — поинтересовался я.
Он пожал плечами. Бросил:
— Обо мне не волнуйся. Вернусь.
Перешагнул порог и исчез в скаде. Какое-то время я еще слышал его быстро удаляющиеся шаги. Он шел по просеке. Как я и надеялся, автомат был ему ни к чему. По крайней мере, для того, чтобы проделывать дорогу в лесной чащобе.
— Что вчера делал? — поинтересовался я, когда он явился снова, десять дней спустя.
— Ничего, — ответил он. Голос его стал хрипловатым. Глаза ввалились еще глубже. И были обведены серо-фиолетовыми кругами. На щеках виднелись тени. Руки — грязные, словно все эти дни он только тем и занимался, что полол грядки.
— А позавчера?
— Тоже ничего. И три дня назад. И пять. Что дальше? — вызывающе спросил он.
— Удобно устроился, — ответил я, делая вид, что ничего не заметил. — Ты надолго?
— Не очень, — ответил он невесело. Быстро отвернулся, скользнул глазами по кабине, после чего удобно расселся в кресле. В мою сторону он не смотрел. Словно меня больше не существовало.
Я обошел пульт, оперся локтями о клавиатуру. Уперся взглядом в его глаза.
— «Не очень» это сколько? — спросил безразлично. — Пять лет? Десять? Например, этого гибернатора достаточно на шестьдесят лет, чтобы сказать «спокойной ночи», а затем «доброе утро»! Мне бы потребовалось несколько больше. А тебе?
Он качнул головой. Коротко ответил:
— Не знаю. Просто, недолго…
И замолчал. Я выждал немного, подошел к столу и уселся. Теперь перед моими глазами была его спина. И макушка головы, откинутой на спинку кресла.
Шли минуты. Ничего не происходило. Чуть погодя я поймал себя на мысли, что полностью позабыл о его присутствии. Несмотря на то, что ни на секунду не отводил глаз от его волос.
Наконец он шевельнулся. Повернулся немного и уселся боком. Теперь я видел его лицо в профиль. Длинное, изможденное лицо с острыми чертами, словно вырезанное из куска дерева.
Потребовалось еще пять минут, чтобы он посмотрел в мою сторону. Он поднялся, изменил положение кресла и уселся снова. Нервы его были не в худшем состоянии. Пока что.
Говорить нам было не о чем. И никому не пришло в голову посвистеть. Чтобы слышать хотя бы себя самого. Нас устраивала тишина. Меня — по крайней мере. Что-то в ней нарождалось. Ладно. Всему свое время. А пока мы молчали. Даже если молчание это гудит. И звучат в нем всевозможные струны. Не молчание. Тишина.
Он дотерпел до вечера. Если и собирался поначалу поговорить о чем-то, то теперь это становилась все труднее. А под конец и вовсе невозможно. И он понимал это ничем не хуже меня. Впрочем, я ничего от него и не ждал. Я знал, что мне следует делать. Можно было бы растянуть эту игру еще на пару дней. Даже на неделю. Но рано или поздно любая игра приходит к своему концу. Кто-то проигрывает. Остальные — расплачиваются.
Он не допустит ничего, что позволило бы мне ввести в эту игру новые элементы. Оживить ее. Расшифровать напарника. Или напарников. А расплачиваться желания у меня не было. Даже, если бы все пошло на мой собственный счет.
Он поднялся, потянулся и, ни слова не говоря, направился к выходу. Я не стал его провожать. Но стал таким образом, чтобы он был вынужден коснуться меня, проходя мимо. Передатчик был размером с иголку. И оказалось достаточно одного незаметного движения ладони.
Я сказал, что не стоит ждать лета, что можно придти и сразу же. Завтра. Он кивнул.
Когда он исчез за деревьями, я вызвал автоматы, заблокировал базу и направился за ним следом.
8.
Лес тонул во мраке. В вершинах деревьев наблюдалось слабое движение. Оттуда доносился слабый шелест, словно пересыпали зерно. За исключением этого в воздухе было тихо.
Впервые с очень давних пор я шел по просеке один, без эскорта. Не то, чтобы уверовал неожиданно в собственные силы. Но трудно требовалось автоматов, чтобы те передвигались на цыпочках.
Через каждые несколько метров я останавливался и смотрел на отклонение оранжевой нити, плывущей по плоской поверхности экранчика. Правда, степень ее яркости информировал о расстоянии до передатчика, но я предпочитал быть в этом уверенным. В конце концов, он мог надумать почесать спину и обнаружить ту безделку, которую я туда прилепил, когда он выходил из кабины. Для этого-то я его и поджидал. Целых десять дней.
Я представлял, как он скидывает куртку, цепляет ее на ближайший сучок, а сам прячется поблизости, поджидая, пока я подойду. Я видел его лицо. Появившаяся на его лице гримаса была более, чем красноречивой. Теперь он потирал руки. Он должен был бы провести среди этой тишины не двадцать, а двести лет, чтобы, наткнувшись на эту игрушку на своей одежонке, сразу же не сообразить, для чего она служит. Что у него появляется еще одна возможность говорить со мной. Последняя. Такого шанса я не мог его лишить. Хотя передатчик и обошелся мне в два дня работы. Сигналы, излучаемые движущимся объектом, выглядели иначе, чем сигналы от объекта неподвижного. Если, разумеется, кто-то до этого не додумался и не перестроил аппаратик. Значит, ему следовало быть таким, чтобы перестроить его не удалось.
Просеку он преодолел быстро, до самого конца. Свернул влево и двинулся дальше, параллельно уже недалеким конструкциям города, постоянно придерживаясь леса. Ног не жалел. Так что мне не приходилось особенно маскироваться. Я держался на почтительном расстоянии. Останавливаясь, ни разу не услышал его шагов. Лес был мертв. Если не считать движения ветвей в вышине. И тишины.
С того момента, как я прицепил передатчик к рукаву его куртки, прошло сорок минут. При таком темпе, беря приблизительно, четыре километра. Даже если отсчитывать от выхода просеки к городу. Неплохо. Холм, на котором я его встретил, давно остался позади.
Неожиданно послышался какой-то звук. Я замер и затаил дыхание. Ничего. Слева, на расстоянии вытянутой руки, едва заметный ствол старого дерева. Листья нижней ветки касались моего лица. Они были влажные и холодные. Я напряг зрение. В трех-четырех метрах перед собой различил заросли травы. Дальше чернела монолитная стена. Я знал, что если сделаю шаг вперед, то трава тоже сдвинется. Из этого вытекало только то, что я еще не достиг места, в котором трава кончалась.
Звук повторился. На этот раз мне удалось по крайней мере установить направление. Примерно половина ближайшего поросшего лесом склона. Не слишком громкий окрик кого-то, кто стоит на противоположной стороне, в настоящих горах. Человеку пришлось бы хорошо поработать ногами, чтобы добраться туда за два-три часа.
И все же оклик этот сказал мне о многом. Достаточно, чтобы рука моя скользнула к излучателю… Если услышу ответ…
Тишина. Со всем, что ей сопутствует. Кроме этого зова. Он шел оттуда. Из того леса. Из мрака передо мной.
Я поглядел на экранчик. Он отдалился. По крайней мере, на четыреста метров. Если не на полкилометра.
Я осторожно отвел ветку от лица и двинулся дальше. Мне казалось, что трава у меня под ногами пищит, как мышь, на которую наступили. Почувствовал теплую влажность на шее.
Нервы, — сказал себе. — В самое подходящее время.
Тем не менее следующий десяток метров прокрался на цыпочках.
Передо мной стало светлее. Я выбрался на небольшую полянку, с трех сторон окруженную лесом, а с четвертой замыкаемую буйным, разросшимся кустарником. Пеленг показывал прямо, но я предпочитал придерживаться линии деревьев.
Я был примерно на середине полянки, когда краем глаза уловил вспышку. Замер как вкопанный. Мгновением спустя, выставив перед собой левую руку, я обошел вокруг ствола ближайшего дерева. И только теперь начал разглядывать то место, где только что что-то блеснуло.
Я прождал добрые пять минут, прежде чем свет появился снова. Дальше, чем я предполагал. Источник его оставался скрытым, видны были лишь отблески на мокрых листьях.
Я проверил по экранчику. С чем и мог себя поздравить. Поскольку знал об этом с первой минуты. Кто-то светил там, куда пошел Гумми. То ли неожиданно обнаружил, что стемнело. То ли решил поискать сокровища. Что поделаешь, если, выходя с базы он не прихватил с собой фонарика. А при себе у него не было ничего, не считая носового платка. И моего передатчика.
Я стоял возле того дерева до тех пор, пока не почувствовал струйки пота на теле. На этот раз холодные как лед. Руки у меня одеревенели. По спине раз за разом пробегали мурашки.
Я пойду туда. Хотя бы потому лишь, что это — единственное, что мне остается делать. Причина достаточно убедительная. Даже Тарроусен не нашел бы слабого пункта в моих рассуждениях.
Это не значит, что мне следует идти сразу же за ним. Не думаю, что я ему обязан настолько, чтобы что-либо облегчать. Он и без того кое-в-чем меня превосходит. По крайней мере, в информированности.
Я надвинул капюшон на лицо и приподнял куртку так, чтобы ее воротник прикрыл мне рот. Под плечи подложил плоскую коробку энергобатареи. Теплей мне от этого не сделалось. Но, по меньшей мере, я перестал пропитываться влагой.
Я выждал около часа. Лишь когда над лесом выдвинулся рог лунного серпика, я отыскал взглядом характерные деревья и неровности грунта там, откуда бил свет. Это, все, что я мог сделать, чтобы отыскать нужное место, когда подойду с противоположной стороны.
Я обогнул полянку, после чего направился в сторону города. Выбрался на свободное пространство и двинулся дальше параллельно лесу. Два или три раза приостановился, поддавшись иллюзии, что вижу выход какой-то старой то ли дороги, то ли просеки. Но не удалился еще достаточно, чтобы подобраться к Гумми с тыла.
Когда я решил, что могу снова изменить направление и начать взбираться по склону, то заметил, что сигнал на экранчике выглядит иначе, чем раньше. То ли передатчик лежал брошенным на траву, то ли куртка вместе со своим хозяином добралась до желанной цели. Этот вопрос я мог оставить и неразрешенным. Он в любом случае ничего не менял.
Я помнил достаточно хорошо расположение деревьев в том месте, где кто-то подсвечивал себе фонариком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21