Секретарша, как и предположил Иван Иванович, была вышколена, как хороший джинн, и появлялась у начальника только после прямого приказания. “Наверное, плохо сосредоточился, — решил Леденцов, — пейзаж отвлекает. И воробьи разгалделись. Солнышко жарит. Вот бы сейчас пива!”Ради такого дела он прошёлся по офису. Обычно Емельян Павлович не надоедал подчинённым своим присутствием, а делами заправлял с помощью двух заклинаний: “Всё будет хорошо” и “Деньги не проблема”. Когда кто-нибудь из персонала прибегал к нему с неотложным делом, Леденцов кивал и использовал первое заклинание. Если человек не успокаивался и начинал рассказывать об убытках — применял второе.Для начала Емельян Павлович двинулся в бухгалтерию. Там стоял холодильник, который его сотрудники использовали для хранения всякой обеденной снеди. Пива там, конечно же, быть не могло, но вполне сгодилась бы и холодненькая минералка.Пиво — местное “Жигулёвское”, в запотевших бутылках — красовалось на верхней полке. Емельян Павлович огляделся в поисках хозяина. Представительницы слабого бухгалтерского пола отпадали. Пиво могло принадлежать только системному администратору Володьке, притаившемуся в углу за огромным монитором. Тем не менее, Леденцов обратился ко всем:— Дамы и господин! Чьё пиво?Бухгалтерши не отреагировали. Володька сделал честные глаза.— Ругать не буду, — пообещал Леденцов, — только отхлебну. Потом верну, хорошо?Сисадмин засопел и… вытащил (как показалось директору, из компьютера) банку “Будвайзера”.— Тут почти ничего не осталось, — сказал он и потряс банкой.— А можно, я холодненькое возьму? Тут две бутылки.Володька мигом оказался рядом с холодильником. Раньше Емельян Павлович не замечал такой прыти в его долговязой фигуре. Разве что во время ежедневного сеанса игры в “Контрстрайк”.— Это не моё, — протянул сисадмин, — я такое не пью. Кстати, нужно видеокарту поменять, а то “Эксель” глючит.Леденцов не поленился, лично обошёл все подразделения. Пиво обнаружилось у двух менеджеров, но не “Жигулёвское”, а исключительно импортное. Менеджеры хором утверждали, что купили его для употребления в домашних условиях.— Урежу я вам процент, — сказал Емельян Павлович, — слишком много заколачиваете: иностранного производителя поддерживаете, а местным “Жигулёвским” брезгуете!В конце концов, он пришёл к тому, с чего нужно было начинать, — обратился к Ольге. Секретарша, хоть и сидела в приёмной, знала о перемещениях всех сотрудников и даже о состоянии их физического и духовного здоровья.— Пиво? Бутылочное? Сегодня никто не приносил.— А вчера, значит, приносили?Оля преданно заморгала.— Распустил я вас, — сказал Леденцов. — Я вас распустил, я вас и запущу.Секретарша слышала эту шутку раз десять, поэтому не хихикнула, а только улыбнулась.— И вот ещё что, — директор повертел в руках бутылку, доставленную на опознание, — у вас сохранилась визитка Ивана Ивановича? Ну, того сумасшедшего, который предостерегал вас от беременности?— А зачем вам?— За пиво хочу поблагодарить. 6 “Зря я себе всяких глупостей нафантазировала, — Катенька злилась на себя без нужной экспрессии, — мужчина моей мечты… рыцарь на белом коне… богатый джентльмен…”Злиться было уже поздно. По всем мелким приметам выходило, что доживает она в неге и довольстве последние денёчки. Да и чёрт с ним, с довольством! Она готова была жить безо всякого довольства, зато с Палычем!За окном шёл дождь. Он не падал, а существовал. Заполнял собой все пространство. Дождём стали воздух вообще и небо в частности. Ещё утром жарило, как в фирменном вагоне, даже парило, но к вечеру вместо очищающего весеннего ливня повисла гиблая осенняя изморось. А может, и утром было мерзко и мокро, просто она не помнит? Катенька на всякий случай скосила глаз на настенный календарь — вдруг ей только показалось, что настала весна? Вдруг в этом году сразу после зимы запланирована осень? Календарь врал, что заканчивается март. Но у Катеньки лета уже не будет. Какое лето без солнца? А солнцем, Солнышком раньше была она. Палыч так называл её в минуты мягкой любовной усталости, когда она лежала возле него, взмокшего и глуповатого. И гладила его по редкой шерсти на груди. И целовала в ключицу. А он произносил тихо, с оттяжкой: “Со-о-о-олнышко…”Катенька замотала головой и высморкалась. Пора было с этим кошмаром завязывать. Она ещё на восьмое марта все поняла, когда он притащил в подарок безвкусную золотую цепочку. Если мужчина за год близости не понял, что его избранница предпочитает серебро, — это знак! Тогда она все поняла, но решила не поверить. Закрыла глаза и придумала, что ей нравятся толстые золотые цепочки.Но дальше пошло хуже…Катенька поняла, что сейчас она снова пойдёт обновлять соль на ранах. Нужно чем-то себя отвлечь, например, убрать в комнате. Весь пол завален обрывками дорогого глянцевого журнала. Толстые страницы рвались неохотно, только по одной за раз — и это было удачно. Катенька смогла израсходовать всю накопленную ярость на один-единственный номер “Космо”.Когда обрывки на полу заняли положенное им место в мешке для мусора, Катенька подняла глаза на стену. Ещё одну бумажку следовало бы сорвать и отправить в утиль, но она медлила. На бумажке были написаны четыре цифры: 38-02. Номер той чёртовой машины, который должен был определить судьбу Леденцова и Катеньки. Ей всё казалось, что есть способ свести эти цифры к общему знаменателю (или как оно там называется?). Ответ плавал где-то рядом, следовало выполнить всего одно действие — и круглое, помпезное 38 превратилось бы в маленькое тревожное 02.Катенька не стала срывать листок. Она снова подошла к окну, прижалась к стеклу лбом, да так и стояла, уставившись в одну точку. Постепенно эта точка проступила сквозь серую мокроту. Она оказалась куполом строящейся церкви, вроде бы православной. Катенька не слишком в этом всем разбиралась, но сейчас вдруг обратилась к дырявому куполу с речью:— Слушай, Бог, я никогда тебе ничего не говорила… Сделай для меня одну вещь. Нет, не возвращай мне Палыча. Всё равно уйдёт. Только сделай так, чтобы он сегодня вечером оказался у меня. Я его обниму крепко-крепко и не отпущу никуда. Он возьмёт себе отпуск на неделю, и всю неделю мы будем только вдвоём. Только неделю, ладно?Довольно долго ничего не было слышно. Потом на дереве под окном мерзко, с бульканием каркнула ворона.В квартире никого не было, но Катеньке стало стыдно и противно. Она отвернулась от окна и пошла мыть пол. “Не нужно было отгул брать, — подумала Катенька, — на работе как-то отвлекаешься”. 7 Иван Иванович с живым интересом наблюдал, как солидный директор солидного предприятия господин Леденцов хвастает паранормальными способностями. Особенно Емельян Павлович упирал на пиво — видно, оно здорово впечатлило директора.— Замечательно, — сказал Иван Иванович, — я так и думал.— О чём? — насторожился Леденцов.— Что процесс вас увлечёт. По психотипу вы иррационал: процесс важнее результата.Емельян Павлович искоса посмотрел на человека, которого недавно считал сумасшедшим. И сомнения пока не развеялись.— Не обижайтесь, — сказал Иван Иванович. — Это не недостаток. Наоборот, это даже хорошо, что вы не рационал. Не позволите ли списочек — полюбопытствовать?Леденцов, все ещё недовольный тем, что его обозвали нерациональным (дураком, что ли?), протянул распечатку посетителю. Тот принялся читать и, как показалось, особенно тщательно штудировал страницы, посвящённые детским годам директора. “Про женщин я зря писал”, — запоздало устыдился Леденцов и погрузился в кресло. Чтобы скоротать время, он попытался определить возраст Ивана Ивановича. Юношей или молодым человеком тот определённо не был. По стилю поведения, по старомодным выражениям он тянул на старика. Была в Иване Ивановиче выправка, но не военного человека, а сугубо штатского — как будто коллежского асессора перенесли на сто пятьдесят лет вперёд, переодели, переучили и заставили говорить по-новому. Вместе с тем не было в нём физических следов старческого разрушения: дряблости кожи, желтоватой седины, замедленности движений или хотя бы очков.— Много интересного, — сказал Иван Иванович тоном человека, который надеялся найти гораздо больше, чем ему подсунули, — особенно из вашего младенчества и отрочества. Три рубля в траве разглядеть, да ещё в пять утра… Это подвиг.Леденцов почувствовал себя глупо. “Чем я занимаюсь? — рассердился он на себя. — Зачем придурка этого к себе пригласил?”— Разумеется, — сказал он, — это все глупые совпадения. Пока я составлял список, это меня несколько развлекло. Я позвал вас только потому, что вы, кажется, готовы объединить эти совпадения в систему…— После чего мы сможем перейти к главному? Извольте.Тут Емельян Павлович и вовсе расстроился, предчувствуя, что разговор готов скатиться в сомнительную колею спасения мира. Однако Иван Иванович не дал ему раскрыть рта. Он извлёк из пухлого коричневого портфеля папку с завязочками и протянул её хозяину кабинета со словами:— Но сначала позвольте дополнить ваш список.“Так он шантажист! Как все просто!” — Емельян Павлович даже обрадовался. Теперь многое стало на свои места.Леденцов не собирался обсуждать никаких условий, но папка его заинтриговала. В конце концов, интересно же, чем тебя собираются припирать к стенке и доводить до ручки.— “Там внутри есть все, — процитировал Леденцов «Золотого телёнка», развязывая тесёмки, — пальмы, девушки, голубые экспрессы…”— Эта папка не пуста, — Иван Иванович полуулыбкой дал понять, что оценил хорошую память и начитанность собеседника.Действительно, внутри обычной картонной папки обнаружилось несколько прозрачных файлов, каждый из которых был плотно набит вырезками, какими-то документами и фотографиями. Леденцов вытащил один из них наугад. Подборка касалась его сделки с “Главсбытснабом”. Начиналась она с аналитической записки “О состоянии и прогнозном поведении…”, словом, о рынке копировальной техники в 1996 году. Прогнозы были неутешительные. Емельян Павлович улыбнулся:— Помню-помню! Никто не верил. Все кричали “Насыщение! Свободных средств нет!” Я тогда здорово поднялся.Леденцов полистал отчёты и газетные заметки. В 1996-м о нём впервые написали “Губернские новости”.— Ну и что? — пожал он плечами. — Аналитики ошиблись, а я угадал.— Этот аналитик, — мягко сказал Иван Иванович, — редко ошибается.Леденцов глянул на подпись на аналитической записке. Там значилось: “Портнов И. И.”— Моя работа, — согласился И. И., — я сразу понял, что дело нечисто, и собрал кое-какую статистику. Полюбуйтесь.На протянутой Емельяну Павловичу диаграмме “Поставки копировальной техники по регионам РФ в 1996 г.” одна из областей — родная леденцовская — торчала, как средний палец на руке разозлившегося среднего американца.— Как видите, даже Москва поглотила в ту осень ксероксов едва ли не меньше, чем местные офисы. С чего бы? Продолжим…— …Сдаюсь! — через сорок минут Емельян Павлович поднял руки вверх и для убедительности заложил их за голову. — У нас действительно аномальная область, и я действительно умею эти аномалии улавливать…— Не улавливать, — Иван Иванович выглядел усталым, — а создавать. До чего ж вы упрямый. То доказываете мне, что пиво в холодильнике наколдовать можете, а то очевидное отрицаете.— Опять сдаюсь! Признаю себя всемогущим и благим, создателем Вселенной вообще и рынка оргтехники в частности.Портнов остался непроницаемым.— Вселенную, да и рынок оргтехники, — это ещё до вас. А вот насчёт всемогущества вы почти угадали. Вернее сказать, вы почти всемогущи.Завершить лекцию Иван Иванович не успел. Дверь кабинета вдруг распахнулась с неприличным треском, и в комнату ввалились грубые люди в чёрных масках и камуфляже. За ними, отстав на полсекунды, влетели их же грубые вопли:— Мордой на стол! Руки, сука! Не двигаться! 8 Поговорить удалось только в камере для временно задержанных.По пути Леденцов пытался что-нибудь выяснить, получил краткий, но выразительный ответ в виде тычка прикладом и благоразумно заткнулся.Зато уж в камере Емельян Павлович дал волю чувствам и словам. Обращал он их к потолку и лишь на излёте вдохновения повернулся к собрату по несчастью:— Всемогущий, говорите, Иван Иванович? А отсюда, стало быть, начинается мой путь на Голгофу?Иван Иванович поморщился, как будто упоминание о Голгофе задело его за живое.— Почти всемогущий, — выделил он первое слово. — Но не абсолютно.— И кто ж моё всемогущество обломал? Другой всемогущий? Только злой и нехороший?— Вы на верном пути, — Иван Иванович понизил голос, — однако давайте потише, иначе вас очень скоро переведут в психиатрическую лечебницу.Леденцов огляделся. В камере было ещё четверо задержанных, и смотрели они на гостей с брезгливой опасливостью.— Лучше пораскиньте мозгами, — так же тихо продолжил Портнов, — почему вам не удалось тогда спасти вашего друга Мартова?Теперь настала пора морщиться Леденцову.— Мартов-то тут при чём? Кстати, если уж я такой разэдакий, то почему я не смог его спасти?— Дело в том, что кроме таких, как вы, мастеров силы…— Кого?— Мастер силы, мастер желания, “топор” — выбирайте термин себе по вкусу. Так вот, кроме всемогущих со знаком плюс есть ещё всемогущие со знаком минус.— Понятно. То есть эти парни, -Леденцов перешёл на театральный шёпот, — хотят зла! “Я часть той силы, что вечно хочет зла”…— …“и вечно совершает благо”. Очень удачная цитата. Только нужно её перевернуть. “Я часть той силы, что вечно хочет блага и совершает зло”.— Один из лучших переводов, — раздалось из-за спин собеседников.Развернувшись, Иван Иванович и Емельян Павлович обнаружили, что не все обитатели камеры шугаются от них, как от тихопомешанных. Серый тип невнятной наружности под шумок подобрался вплотную и, очевидно, подслушивал. Фигура его невероятным образом совмещала в себе худобу и отёчность, светлые глаза смотрели с меланхолией верблюда сквозь перевязанные ниткой очки. Изо рта у незнакомца неприятно попахивало.— Прошу прощения, — серый тип прикоснулся к воображаемой кепке жестом профессионального попрошайки, — я случайно услышал цитату о благе и зле. И я полностью с вами согласен.— Эй, Тридцать Три! — крикнули от окна попрошайке. — А ну иди сюда, баран!— Все нормально! — Иван Иванович успокаивающе вскинул руку, и Леденцов обнаружил, что этот человек умеет говорить властно.У окна тоже это почувствовали, во всяком случае, промолчали.— Благодарю, — очкарик поклонился.И этот жест у него вышел странно смешанным: угодничество и достоинство в одном флаконе. Точнее, в одной бутылке из-под пива.— Так я продолжу. Перевод, который цитировали вы, использовал и Михаил Афанасьевич Булгаков. Иногда используют перевод Пастернака. Как это… — человечек прикрыл глаза и почти пропел, — “Часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла”. Правда, хуже?Емельян Павлович терпеливо сопел, дожидаясь, когда можно будет вернуться к интересующему его разговору. Портнов, наоборот, слушал с очевидным вниманием.— Любопытно, — сказал он. — Вы в прошлом филолог?Леденцов вздрогнул. Не хватало ещё встретить здесь однокашника.— Лингвист, — ответил серый человек. — Точнее, текстолог. Был младшим научным сотрудником института кибернетики. В Москве.Последнее обстоятельство он отметил с чувством превосходства.— И зовут вас?— Тридцать Три, вы же слышали. Это уменьшительно-ласкательное от “Тридцать Три Несчастья”.Емельян Павлович наблюдал за беседой с недоумением. Он не представлял, кому придёт в голову обращаться к блеклому бомжу уменьшительно, да ещё и ласкательно. Зато в глазах Портнова горел охотничий азарт.— Это потому, — продолжал Тридцать Три, — что я приношу несчастье. Так считают.Иван Иванович чуть не облизнулся.— Если бы я верил в судьбу, — сказал он Леденцову, — я бы сказал, что это её знак. А где найти вас, милейший, — обратился он к бывшему лингвисту, — ради продолжения беседы?— Здесь. Или на вокзале.Вопроса “зачем?” он не задал. Раз спрашивают, значит нужен. Господам виднее.— Послушайте, — Емельян Павлович еле дождался, пока Тридцать Три отойдёт на шаг, — зачем вам этот бомж? Мы говорили о людях, которые хотят блага, а творят чёрт знает что.— А это один из них, — ответил Портнов, глядя в спину спившемуся текстологу. — Типичный мастер сглаза. Не слишком сильный, но для начала сойдёт.— Для какого начала? Учтите, я в авантюры никогда не впутываюсь.— Уже впутались.— Леденцов! — крикнул охранник. — Портнов! На выход с вещами! 9 Емельян Павлович так и не понял, почему, покинув каталажку, он не послал этого ненормального Портнова ко всем чертям со товарищи.
1 2 3 4