Потом, наморщив лоб, осмотрел пучок, отделил травинку, остальное бросил в котел. С хлюпанием лопнул большой пузырь. – Три-четыре! – заорал Ворон за ухом у Нури. Жар-птица вздрогнула, распустила крылья с малиново-светящимися подмышками и уронила в котел свое зелье. Только теперь Иванушка заметил гостя. – Мир вам, мастер Нури! Садитесь, прошу.
– А что в котле? – шепотом спросил Нури.– Видимо, живая вода, а?
– Сие тайна великая есть. – Иванушка шуровал мешалкой. – Но вам, как гостю, скажу: обычный первичный бульон. Состава его действительно никто не знает. А только, как написано в букварях, из него все вышло…
Он принес и положил в котел шершавую доску, оперев ее на край.
– Ага, – обрадовался Нури.– Понятно, полезем в котел омолаживаться… Мне уже пора, да?
– Нет, – Иванушка не поддержал шутки. – По доске из котла вылазит, что получилось. Ну, а ежели оно совсем маленькое, то дуршлагом вылавливаем.
– Живое?
– Чаще все же семена. И вот тут гадать приходится– то ли в землю закапывать, то ли на ветер пустить, то ли в ручей кинуть? Экспериментируем. То ли птице дать склевать? А ежели колючее, то куда цеплять для дальнейшего разнесения – на хвост ли собачий, на бок ли телячий?
– Скажите, какие сложности! – То-то. И какой тут фактор влияет, никто сказать не может. Действуем методом ползучего эмпиризма при полном отсутствии теории Я бы сказал, методом научного тыка. – И не знаете, что получится? Иванушка оставил мешалку, усмехнулся. – А вы, Нури? Вы всегда предвидите последствия своих действий? Хотя бы в деле воспитания? Не отвечайте – это я так просто спросил. Если метод не формализован, то предвидение результата – дело статистики, а в биологии, как и в воспитании, флуктуации способны исказить любую статистику. В общем-то это меня мало трогает: не терплю формализаций. Как и вы, да? Иначе с чего бы вы из кибернетики ушли в столь не детерминированную область деятельности, как воспитание? Не отвечайте, это я просто так спросил… Что больше всего пленяет меня в гносеологии, так это идея о бесконечности познания. Как это утешительно – знать не все! Вот видите, я друшлачком снимаю пену с навара – и на холстинку ее. Высохнет, будет коричневая пыль. Ан нет, не пыль это! Пыльца. Махнет Дракон крылом, вихрь будет, разлетится пыльца и на окрестные цветы осядет, а что из того выйдет – никто сказать не может. А мы потом ходим, смотрим и удивляемся.
– Идите к черту, Ваня… Вы мне так мозги заморочили, что я и впрямь поверил. Мне говорили, будто у вас здесь те же установки, что и остальных лабораториях ИРП. Только методики, подозреваю, у вас другие. Я бы сказал, не совсем корректные…
Из кустов появился некто грубый и ужасный Обличьем, босиком и в переднике из меха чухундры.
– Дядя Митя, и вы тут! – воскликнул Иванушка. – Вот не ждал. А что, опять на болото лазали, да? – Об чем ты? Буде болтать при людях.
– Поздоровайтесь с гостем, дядя Митя. Это воспитатель дошколят Нури из ИРП.– А я Неотесанный Митяй. Леший, значит.
– Настоящий? – Нури пожал твердокаменную пятерню, удивляясь силе ее.
Леший не ответил на вопрос, он разгладил бороду, посыпались зеленоватые искры. – Трещит, проклятая. Потому – все вокруг электризовано. От бороды наводки, работать невозможно. Кругом помехи. – Неотесанный Митяй засопел, полез в карман передника и стал что-то выбирать мосластыми пальцами на черной своей ладони.
– А сбрить, – не подумав, предложил Нури. Неотесанный Митяй долго смотрел, как лопаются в котле пузыри.
– Пусто тут у вас, – ни на кого не глядя, молвил он. – Отойду вот в сторонку, семечко посажу, а? Интересуюсь задать вопрос: и за каким лешим тебе, Ванюшка, воспитатель понадобился? это ж надо – сбрить…
– Ну, не всяко лыко в строку, дядя Митя. Непривычный он к нам. А так ничего. Алешка говорит – чист сердцем.
– Чешите грудь! Старик Ромуальдыч вон тоже чист, а толку?
– Нури – кибернетик. Один из лучших на планете!
Леший пригляделся к Нури и вроде бы помягчел. Он полез ковшиком в бадью, пошаркал по дну, ничего не достал и вздохнул:
– И на ночь не хватило, не надоишься… Кибернетик– это хорошо. Это для нас в самый раз. Если у тебя, Ванюшка, в котле семена возникли, дай немного, а?
– Дам, конечно, как не дать.
И снова озноб пробежал по спине Нури – и он, не поворачиваясь, почувствовал горячее дыхание Дракона. От кустов донесся вопросительный рев:
– УУУУУУУ?
– Что «у»?– могуче закричал Неотесанный Митяй.– Будет тебе «ууу» после третьего кочета. И не вибрируй перепонками, тоже мне, пугало!
Дракон удалился. Нури понял это по наступившему в душе покою. Где-то неподалеку слышались громкое сопение и дробный стук, словно скелет падал с сухого дерева, но эти звуки после Драконова присутствия просто ласкали слух.
– Вы б шли, дядя Митя. А то как бы ваши рогоносцы не повредили друг другу. Слышите, опять дуэль затеяли!
Леший сложил семена в карман передника, тяжело поднялся.
– И то… Пойду. Только не рогоносцы это, Ванюшка, сколько можно говорить. Единорог, самый благородный зверь из живущих на земле!
– Бадейку-то заберите, второй кочет уже кричал.
– Сам знаю. Эх, не по специальности вы меня, чешите грудь, используете! Ладно, пойду… А вы, Нури, видать, к нам надолго. Еще, выходит, свидимся.
– Что значит надолго? – спросил Нури, когда леший ушел.
– Э, сколько захотите, столько и пробудете. Вот вы тут о некорректности методик говорили. Вы что, и в генетике специалист? Разбираетесь в трансцендентных мутациях?
– Не сподобился, – хмуро буркнул Нури.
– Не сердитесь, просто я хочу сказать, что неизвестно еще – чьи методы лучше. Вы там бьетесь над восстановлением исчезнувших реальных форм, а все равно часто вынуждены удовлетворяться похожестью, внешним сходством. Так ведь? Ибо если утерян генофонд, то воссоздать животное уже невозможно. Природа-то миллионы лет тратила. А мы… За сотню лет уничтожили, а за десяток восстановить хотим…– Иванушка склонился над котлом, заработал веслом-мешалкой.
– Не узнаю я вас, Ваня, – задумчиво произнес Нури.– У нас тем вы вроде совсем другой были и по-другому речь вели.
– Образ обязывает, сложившийся в детском сознании стереотип. Иванушка как-никак… Хотя, с другой стороны, известен ведь и Иван-царевич. – Тут речь Иванушки потеряла стройность. Словно спохватившись, он забормотал:
– Не вам судить, сами в эгоизьме погрязли, в самомнении… Нам, например, легче, ибо не ведаем, что творим. Потому – люди мы простые. От этой, от сохи, выходит.
– И Ромуальдыч от сохи?
Иванушка подождал, пока Нури отсмеется. – А что? Ромуальдыч, между прочим, обеспечивал. Он и сейчас еще вполне может.
Раным-рано сидел Нури на крылечке избы, в которую его определили жить. Крыльцо, еще влажное от росы, выходило прямо на улицу поселка. Нури уже вымылся по пояс колодезной водой, на завтрак выпил малый ковшик драконьего молока и вот сидел, прислушиваясь к новым ощущениям. Кровь бежала по венам, и он чувствовал ее бег, мышцы просили дела, а мысли возникали четкие и добрые. Еще когда Нури только досматривал предпробудный сои, неслышно прибежала Марфа-умелица, прибралась в горнице, задала корм курам, что-то мыла и чистила, и хлопотала, и так же неслышно исчезла, ушла по своим делам.
Редкие прохожие здоровались с Нури, говоря; «Утро доброе, воспитатель Нури!» И Нури отвечал: «Воистину доброе».
Было слышно, как на заднем дворе Свинка-золотая щетинка рылась в приготовленной для удобрения огорода навозной куче – конечно, в поисках жемчужного зерна, что же еще можно там найти? На коньке соседний крыши вездесущий Ворон, склонив набок голову, слушал песню скворца. Допев, скворец слетел на грядку, где его ожидали дождевые черви.
– Мастер-р-р! – одобрительно произнес Ворон.
Когда люди прошли, Нури обратил внимание на пегого котенка, что сидел на перильцах.
– А кого мы сейчас гладить будем? – тонким голосом спросил Нури. Котенок спрыгнул ему на колени. – Меня-я!
– Говорящий?– приятно изумился Нури.
– Не-е-е.
Притворяется, подумал Нури. Чтоб не приставали с вопросами. А сам, конечно, говорящий. Поселок, огражденный тыном от остальной территории, насчитывал десятка три рубленых изб, разбросанных там и сям. Единственная улица изгибалась причудливо, то вползая на пригорки, то сбегая в низинки, заросшие травой-муравой и Аленькими цветиками. Протекал через поселок прозрачный ручей, но жители почему-то брали воду из колодца с журавлем. Ворота в ограде были широко распахнуты, и Нури видел, как в них вошел человек, длинный и тощий, босиком, в коротких трусах и майке. На плече он нес два толстых чурбака. Усы тонкими стрелками торчали по обе стороны носатого лица, и если бы еще эспаньолку, небольшую такую остренькую бородку, то можно было принять его за Дон-Кихота.
– Вот и дело мне, – Нури вернул котенка на прежнее место и вышел навстречу. – Позвольте я вам помогу. – Он принял на свое плечо оба чурбака и пошел рядом. – Здравствуйте, я Нури
– А чего б не помочь? Старому мастеру надо помогать, а то все заняты, всем не до меня… Здравствуйте, Нури. Меня зовут Гасан игрушечник, и моя мастерская сот здесь. Спасибо, мы уже пришли… Нет, не сюда, кладите под навес, я сейчас закрашу охрой торцы, что бы не растрескалось, и пусть дерево сохнет, Сейчас, конечно, где Василиск-зло порожденное – прополз, там и сухостой, вроде как пожаром тронутый. Мне говорят: бери, А отравленное дерево для игрушек не пригодно, как такую ребенку дашь. Может, зайдете в помещение? Я покажу вам игрушки, вы ведь любите игрушки?
Нури любил игрушки, но ждал Иванушку и потому пожелал мастеру приятной работы, собираясь уйти. Он обещал прийти потом, надолго, чтобы насладиться беседой и созерцанием без спешки.
– Подождите, Нури, Взгляните хоть на это. Мастер держал на ладони деревянного зверя – и ощущение возвращенного детства, ощущение неповторимости мгновения овладело душой Нури. Зверь светло щурился, причудливо изогнув спину. Его лапы, мохнатые снизу, с пухлыми подушечками, опирались на растопыренные пальцы мастера, тело было мускулисто и волосато, и веяло от него этакой уверенностью и бесстрашием. Конечно, такой зверь должен быть… он есть где-то здесь, в сказке… а мастер подсмотрел и перенес, ибо такое нельзя выдумать. С тихой радостью рассматривал Нури игрушку, представляя реакцию своей ребятни, особенно теперь, когда дети познакомились с тяни-толкаем и восприняли его.
– Спасибо, мастер! – Нури прижал руку к сердцу. – Но откуда это у вас берется?
– Разве я знаю? Не! этот вопрос ни один компьютер не ответит. Но я думаю, что в каждой яге, в любом чурбаке заключен свой неповторимый образ, надо только догадаться – какой и освободить его. Догадался, ощутил – это главное. А остальное– дело техники. Я вот эту загогулину нашел, так сразу почувствовал: в ней что-то есть. Но кто, еще не знал. Образ возник потом, когда у нас тянитолкай появился… Вы поняли, Нури?
– Нет, но я чувствую… это близко мне, мастер. И много у вас таких зверей, да? – Увы, это единственный экземпляр, как и мои поделки. Он не пригоден для массового тиражирования. Ну сколько детишек подержат руках этого зверя?
– Это неважно, мастер. Когда речь идет красоте, бывает достаточно просто знать, что она где-то есть. Скажите, а вы посещаете нас там, ну, в реальности? Иногда у нас появляются чудо-игрушки. Дети говорят: утром пришли и увидели. Или, говорят, в песке откопали…
– Все Иванушка. Он забирает игрушки и уносит к вам. А я – нет, я только здесь. Зачем и что мне там…– Мастер посмотрел через плечо Нури без выражения добавил: – А вот и Кащей Бессмертный. Зло изначальное. Нури обернулся. Кащей стоял посередине горницы, и больше на ней никому места не было. Он был упитан, коренаст и монументален, а роста ниже среднего. Та часть, которой он ел, была хорошо развита и производила сильное впечатление. Та часть, которой он думал, была узка. Промежуток между ними заполняли зеркальные очки, в которых отражалось то, на что он смотрел. Сейчас в них отражался мастер и Нури рядом с ним. Кащей подошел вплотную. – Тут мы в свое время что-то недодумали, – сказал он. – Что-то мы упустили, если тебя, Гасан в свое время не наказали, не отлучили и не прогнали. Нам надо по-большому, по-крупному, надо, чтоб было что показать в комплексе. А ты ерундой занимаешься, мелочевкой, отдельными, видишь ли, игрушками. А игрушка – она отвлекает. От выполнения. А?! Это «А» произносилось на выкрике, как бы в отрыве от остального текста, и придавало словам Кащея мучительно хамский оттенок. Было ясно, что Гасан с его заботами о чурбаках, его игрушками – для него, Кащея, раздражающе малая величина.
Усы мастера обвисли, он молча смотрел под ноги, где на траве беспомощно валялся диковинный зверь, и не решался подобрать его. Ибо в века так: работник, творящий новое, беззащитен перед наглостью и хамством. Нури покраснел, ему стало стыдно, словно это он сам обидел старого мастера. Он подумал, что, конечно, Кащей – осколок прошлого, не более, и к тому же его уже уволили. Но Нури знал и видел: здесь, в Заколдованном Лесу, с Кащеем предпочитают не связываться, ибо он сумел каким-то образом внушить многим, что отставка его – дело временное…
– Вы хотели оскорбить мастера, Гигантюк, вам это удалось, – сказал Нури.– Не словами, они не имеют смысла. В игрушках, как и во всем остальном, вы не специалист. Оскорбили тем, что взялись судить о его деле, тоном своим оскорбили. Я не требую от вас извинений, уйдите. Вы завистник, вы мне противны. Гигантюк ощерился.
– Чему завидовать, вот этому? – носком башмака он ковырнул зверя. – Масштаб не тот. Помню, мы из нержавейки обелиск соорудили семь на восемь
– вот это да! Далеко было видно. Убрали… Говорят, безадресный. Но ничего, Сатона снимут, обелиск восстановим. А о вас я слышал. Вы – Нури, бывший кибернетик. От науки, значит, ушли. А куда пришли? Вот то-то…– Гигантюк стоял, раскачиваясь. – Меня не интересует мнение бывшего. А я есть и буду! Он двинулся посередине улицы. Нури поднял зверя.
– Возьмите, Гасан. Вы великий мастер, верьте мне…
После Гигантюка разговор их как-то погас. Гасан игрушечник сел за работу и тем утешился. Для мастера работа всегда и цель и утешение. А Нури пошел к отведенной ему избе, возле которой его уже ждал Иванушка. Он боком сидел на широкой спине ездового хищника – Серого волка и готов был все показать и обо всем рассказать.
Что может старик Ромуальдыч, Нури узнал к концу экскурсии, когда попутно выяснилось: придется-таки ему остаться в Заколдованном Лесу. Естественно, по доброй воле и неизвестно, на какой срок.
Управляющий комплекс разместился в обширном зале со сводчатыми потолками. Помещение комплекса было вырублено в основании утеса с поросшей соснами макушкой и смотрело фасадом на небольшую нехоженую поляну. Фасад, выложенный из слоистого песчаника и заросший плющом, почти сливался со скалой. Только выходящую наружу покрытую инеем петлю криогенной электролинии Нури воспринимал как диссонанс в этой совершенной гармонии ландшафта и техники.
Старик Ромуальдыч, задумчивый и грустный, сидел за подковообразным пультом, обрамленным экранами. Деревянная скамья под ним тоскливо скрипела.
– Тэк-с, посмотрим, что у нас на выходе…– Нури встал внутри подковы, отодвинул в сторону свисающий на толстом кабеле шлем с присосками. Все было знакомо – и шлем электронного стимулятора умственной деятельности, попросту шапка ЭСУДа, и вогнутые экраны «Кассандры». Пальцы привычно забегали по клавиатуре пульта. На экранах сразу выявились странные фигурки, похожие на волосатую букву «Я». Они деформировались и расплывались, то теряя очертания, то приобретая голографическую рельефность. Старик Ромуальдыч, передергиваясь, вытянул длинную руку и, ткнув в клавишу костлявым пальцем, стер фигуры. Но из призрачных глубин экранов бездарным порождением убогой фантазии выплывали новые уродцы.
– Мерзоиды! Сплошные мерзоиды! – забормотал старик Ромуальдыч. – И делаю я многое сему подобное, взоры оскверняющее…
– Над задачами воссоздания бо-о-льшие коллективы работают, а вы тут в одиночку…– Нури переключил прогнозную машину на анализ эволюции буквообразных уродцев. – Вот и шапкой вынуждены пользоваться, а ЭСУД ведь не для этого, он для экстренных случаев… Вы хоть понимаете, сколь невероятно сложна программа восстановления?
– Нам понимать ни к чему. И шапка у нас не затем, чтоб думать, а для вложения души. Мы проблему нутром чуем. Энциклопедисты – примитивисты, вот мы кто. А программа что… нам ее готовую дали.
– Как – готовую?
О программах Нури знал все, поскольку в воспитатели поднялся с должности генерального конструктора большой моделирующей машины. С тех пор прошло почти пять лет, но знания – это поражало его самого – остались… Однако разве кто-нибудь работал над программой создания сказочных форм? Такие вещи втайне не делаются.
1 2 3 4 5 6 7
– А что в котле? – шепотом спросил Нури.– Видимо, живая вода, а?
– Сие тайна великая есть. – Иванушка шуровал мешалкой. – Но вам, как гостю, скажу: обычный первичный бульон. Состава его действительно никто не знает. А только, как написано в букварях, из него все вышло…
Он принес и положил в котел шершавую доску, оперев ее на край.
– Ага, – обрадовался Нури.– Понятно, полезем в котел омолаживаться… Мне уже пора, да?
– Нет, – Иванушка не поддержал шутки. – По доске из котла вылазит, что получилось. Ну, а ежели оно совсем маленькое, то дуршлагом вылавливаем.
– Живое?
– Чаще все же семена. И вот тут гадать приходится– то ли в землю закапывать, то ли на ветер пустить, то ли в ручей кинуть? Экспериментируем. То ли птице дать склевать? А ежели колючее, то куда цеплять для дальнейшего разнесения – на хвост ли собачий, на бок ли телячий?
– Скажите, какие сложности! – То-то. И какой тут фактор влияет, никто сказать не может. Действуем методом ползучего эмпиризма при полном отсутствии теории Я бы сказал, методом научного тыка. – И не знаете, что получится? Иванушка оставил мешалку, усмехнулся. – А вы, Нури? Вы всегда предвидите последствия своих действий? Хотя бы в деле воспитания? Не отвечайте – это я так просто спросил. Если метод не формализован, то предвидение результата – дело статистики, а в биологии, как и в воспитании, флуктуации способны исказить любую статистику. В общем-то это меня мало трогает: не терплю формализаций. Как и вы, да? Иначе с чего бы вы из кибернетики ушли в столь не детерминированную область деятельности, как воспитание? Не отвечайте, это я просто так спросил… Что больше всего пленяет меня в гносеологии, так это идея о бесконечности познания. Как это утешительно – знать не все! Вот видите, я друшлачком снимаю пену с навара – и на холстинку ее. Высохнет, будет коричневая пыль. Ан нет, не пыль это! Пыльца. Махнет Дракон крылом, вихрь будет, разлетится пыльца и на окрестные цветы осядет, а что из того выйдет – никто сказать не может. А мы потом ходим, смотрим и удивляемся.
– Идите к черту, Ваня… Вы мне так мозги заморочили, что я и впрямь поверил. Мне говорили, будто у вас здесь те же установки, что и остальных лабораториях ИРП. Только методики, подозреваю, у вас другие. Я бы сказал, не совсем корректные…
Из кустов появился некто грубый и ужасный Обличьем, босиком и в переднике из меха чухундры.
– Дядя Митя, и вы тут! – воскликнул Иванушка. – Вот не ждал. А что, опять на болото лазали, да? – Об чем ты? Буде болтать при людях.
– Поздоровайтесь с гостем, дядя Митя. Это воспитатель дошколят Нури из ИРП.– А я Неотесанный Митяй. Леший, значит.
– Настоящий? – Нури пожал твердокаменную пятерню, удивляясь силе ее.
Леший не ответил на вопрос, он разгладил бороду, посыпались зеленоватые искры. – Трещит, проклятая. Потому – все вокруг электризовано. От бороды наводки, работать невозможно. Кругом помехи. – Неотесанный Митяй засопел, полез в карман передника и стал что-то выбирать мосластыми пальцами на черной своей ладони.
– А сбрить, – не подумав, предложил Нури. Неотесанный Митяй долго смотрел, как лопаются в котле пузыри.
– Пусто тут у вас, – ни на кого не глядя, молвил он. – Отойду вот в сторонку, семечко посажу, а? Интересуюсь задать вопрос: и за каким лешим тебе, Ванюшка, воспитатель понадобился? это ж надо – сбрить…
– Ну, не всяко лыко в строку, дядя Митя. Непривычный он к нам. А так ничего. Алешка говорит – чист сердцем.
– Чешите грудь! Старик Ромуальдыч вон тоже чист, а толку?
– Нури – кибернетик. Один из лучших на планете!
Леший пригляделся к Нури и вроде бы помягчел. Он полез ковшиком в бадью, пошаркал по дну, ничего не достал и вздохнул:
– И на ночь не хватило, не надоишься… Кибернетик– это хорошо. Это для нас в самый раз. Если у тебя, Ванюшка, в котле семена возникли, дай немного, а?
– Дам, конечно, как не дать.
И снова озноб пробежал по спине Нури – и он, не поворачиваясь, почувствовал горячее дыхание Дракона. От кустов донесся вопросительный рев:
– УУУУУУУ?
– Что «у»?– могуче закричал Неотесанный Митяй.– Будет тебе «ууу» после третьего кочета. И не вибрируй перепонками, тоже мне, пугало!
Дракон удалился. Нури понял это по наступившему в душе покою. Где-то неподалеку слышались громкое сопение и дробный стук, словно скелет падал с сухого дерева, но эти звуки после Драконова присутствия просто ласкали слух.
– Вы б шли, дядя Митя. А то как бы ваши рогоносцы не повредили друг другу. Слышите, опять дуэль затеяли!
Леший сложил семена в карман передника, тяжело поднялся.
– И то… Пойду. Только не рогоносцы это, Ванюшка, сколько можно говорить. Единорог, самый благородный зверь из живущих на земле!
– Бадейку-то заберите, второй кочет уже кричал.
– Сам знаю. Эх, не по специальности вы меня, чешите грудь, используете! Ладно, пойду… А вы, Нури, видать, к нам надолго. Еще, выходит, свидимся.
– Что значит надолго? – спросил Нури, когда леший ушел.
– Э, сколько захотите, столько и пробудете. Вот вы тут о некорректности методик говорили. Вы что, и в генетике специалист? Разбираетесь в трансцендентных мутациях?
– Не сподобился, – хмуро буркнул Нури.
– Не сердитесь, просто я хочу сказать, что неизвестно еще – чьи методы лучше. Вы там бьетесь над восстановлением исчезнувших реальных форм, а все равно часто вынуждены удовлетворяться похожестью, внешним сходством. Так ведь? Ибо если утерян генофонд, то воссоздать животное уже невозможно. Природа-то миллионы лет тратила. А мы… За сотню лет уничтожили, а за десяток восстановить хотим…– Иванушка склонился над котлом, заработал веслом-мешалкой.
– Не узнаю я вас, Ваня, – задумчиво произнес Нури.– У нас тем вы вроде совсем другой были и по-другому речь вели.
– Образ обязывает, сложившийся в детском сознании стереотип. Иванушка как-никак… Хотя, с другой стороны, известен ведь и Иван-царевич. – Тут речь Иванушки потеряла стройность. Словно спохватившись, он забормотал:
– Не вам судить, сами в эгоизьме погрязли, в самомнении… Нам, например, легче, ибо не ведаем, что творим. Потому – люди мы простые. От этой, от сохи, выходит.
– И Ромуальдыч от сохи?
Иванушка подождал, пока Нури отсмеется. – А что? Ромуальдыч, между прочим, обеспечивал. Он и сейчас еще вполне может.
Раным-рано сидел Нури на крылечке избы, в которую его определили жить. Крыльцо, еще влажное от росы, выходило прямо на улицу поселка. Нури уже вымылся по пояс колодезной водой, на завтрак выпил малый ковшик драконьего молока и вот сидел, прислушиваясь к новым ощущениям. Кровь бежала по венам, и он чувствовал ее бег, мышцы просили дела, а мысли возникали четкие и добрые. Еще когда Нури только досматривал предпробудный сои, неслышно прибежала Марфа-умелица, прибралась в горнице, задала корм курам, что-то мыла и чистила, и хлопотала, и так же неслышно исчезла, ушла по своим делам.
Редкие прохожие здоровались с Нури, говоря; «Утро доброе, воспитатель Нури!» И Нури отвечал: «Воистину доброе».
Было слышно, как на заднем дворе Свинка-золотая щетинка рылась в приготовленной для удобрения огорода навозной куче – конечно, в поисках жемчужного зерна, что же еще можно там найти? На коньке соседний крыши вездесущий Ворон, склонив набок голову, слушал песню скворца. Допев, скворец слетел на грядку, где его ожидали дождевые черви.
– Мастер-р-р! – одобрительно произнес Ворон.
Когда люди прошли, Нури обратил внимание на пегого котенка, что сидел на перильцах.
– А кого мы сейчас гладить будем? – тонким голосом спросил Нури. Котенок спрыгнул ему на колени. – Меня-я!
– Говорящий?– приятно изумился Нури.
– Не-е-е.
Притворяется, подумал Нури. Чтоб не приставали с вопросами. А сам, конечно, говорящий. Поселок, огражденный тыном от остальной территории, насчитывал десятка три рубленых изб, разбросанных там и сям. Единственная улица изгибалась причудливо, то вползая на пригорки, то сбегая в низинки, заросшие травой-муравой и Аленькими цветиками. Протекал через поселок прозрачный ручей, но жители почему-то брали воду из колодца с журавлем. Ворота в ограде были широко распахнуты, и Нури видел, как в них вошел человек, длинный и тощий, босиком, в коротких трусах и майке. На плече он нес два толстых чурбака. Усы тонкими стрелками торчали по обе стороны носатого лица, и если бы еще эспаньолку, небольшую такую остренькую бородку, то можно было принять его за Дон-Кихота.
– Вот и дело мне, – Нури вернул котенка на прежнее место и вышел навстречу. – Позвольте я вам помогу. – Он принял на свое плечо оба чурбака и пошел рядом. – Здравствуйте, я Нури
– А чего б не помочь? Старому мастеру надо помогать, а то все заняты, всем не до меня… Здравствуйте, Нури. Меня зовут Гасан игрушечник, и моя мастерская сот здесь. Спасибо, мы уже пришли… Нет, не сюда, кладите под навес, я сейчас закрашу охрой торцы, что бы не растрескалось, и пусть дерево сохнет, Сейчас, конечно, где Василиск-зло порожденное – прополз, там и сухостой, вроде как пожаром тронутый. Мне говорят: бери, А отравленное дерево для игрушек не пригодно, как такую ребенку дашь. Может, зайдете в помещение? Я покажу вам игрушки, вы ведь любите игрушки?
Нури любил игрушки, но ждал Иванушку и потому пожелал мастеру приятной работы, собираясь уйти. Он обещал прийти потом, надолго, чтобы насладиться беседой и созерцанием без спешки.
– Подождите, Нури, Взгляните хоть на это. Мастер держал на ладони деревянного зверя – и ощущение возвращенного детства, ощущение неповторимости мгновения овладело душой Нури. Зверь светло щурился, причудливо изогнув спину. Его лапы, мохнатые снизу, с пухлыми подушечками, опирались на растопыренные пальцы мастера, тело было мускулисто и волосато, и веяло от него этакой уверенностью и бесстрашием. Конечно, такой зверь должен быть… он есть где-то здесь, в сказке… а мастер подсмотрел и перенес, ибо такое нельзя выдумать. С тихой радостью рассматривал Нури игрушку, представляя реакцию своей ребятни, особенно теперь, когда дети познакомились с тяни-толкаем и восприняли его.
– Спасибо, мастер! – Нури прижал руку к сердцу. – Но откуда это у вас берется?
– Разве я знаю? Не! этот вопрос ни один компьютер не ответит. Но я думаю, что в каждой яге, в любом чурбаке заключен свой неповторимый образ, надо только догадаться – какой и освободить его. Догадался, ощутил – это главное. А остальное– дело техники. Я вот эту загогулину нашел, так сразу почувствовал: в ней что-то есть. Но кто, еще не знал. Образ возник потом, когда у нас тянитолкай появился… Вы поняли, Нури?
– Нет, но я чувствую… это близко мне, мастер. И много у вас таких зверей, да? – Увы, это единственный экземпляр, как и мои поделки. Он не пригоден для массового тиражирования. Ну сколько детишек подержат руках этого зверя?
– Это неважно, мастер. Когда речь идет красоте, бывает достаточно просто знать, что она где-то есть. Скажите, а вы посещаете нас там, ну, в реальности? Иногда у нас появляются чудо-игрушки. Дети говорят: утром пришли и увидели. Или, говорят, в песке откопали…
– Все Иванушка. Он забирает игрушки и уносит к вам. А я – нет, я только здесь. Зачем и что мне там…– Мастер посмотрел через плечо Нури без выражения добавил: – А вот и Кащей Бессмертный. Зло изначальное. Нури обернулся. Кащей стоял посередине горницы, и больше на ней никому места не было. Он был упитан, коренаст и монументален, а роста ниже среднего. Та часть, которой он ел, была хорошо развита и производила сильное впечатление. Та часть, которой он думал, была узка. Промежуток между ними заполняли зеркальные очки, в которых отражалось то, на что он смотрел. Сейчас в них отражался мастер и Нури рядом с ним. Кащей подошел вплотную. – Тут мы в свое время что-то недодумали, – сказал он. – Что-то мы упустили, если тебя, Гасан в свое время не наказали, не отлучили и не прогнали. Нам надо по-большому, по-крупному, надо, чтоб было что показать в комплексе. А ты ерундой занимаешься, мелочевкой, отдельными, видишь ли, игрушками. А игрушка – она отвлекает. От выполнения. А?! Это «А» произносилось на выкрике, как бы в отрыве от остального текста, и придавало словам Кащея мучительно хамский оттенок. Было ясно, что Гасан с его заботами о чурбаках, его игрушками – для него, Кащея, раздражающе малая величина.
Усы мастера обвисли, он молча смотрел под ноги, где на траве беспомощно валялся диковинный зверь, и не решался подобрать его. Ибо в века так: работник, творящий новое, беззащитен перед наглостью и хамством. Нури покраснел, ему стало стыдно, словно это он сам обидел старого мастера. Он подумал, что, конечно, Кащей – осколок прошлого, не более, и к тому же его уже уволили. Но Нури знал и видел: здесь, в Заколдованном Лесу, с Кащеем предпочитают не связываться, ибо он сумел каким-то образом внушить многим, что отставка его – дело временное…
– Вы хотели оскорбить мастера, Гигантюк, вам это удалось, – сказал Нури.– Не словами, они не имеют смысла. В игрушках, как и во всем остальном, вы не специалист. Оскорбили тем, что взялись судить о его деле, тоном своим оскорбили. Я не требую от вас извинений, уйдите. Вы завистник, вы мне противны. Гигантюк ощерился.
– Чему завидовать, вот этому? – носком башмака он ковырнул зверя. – Масштаб не тот. Помню, мы из нержавейки обелиск соорудили семь на восемь
– вот это да! Далеко было видно. Убрали… Говорят, безадресный. Но ничего, Сатона снимут, обелиск восстановим. А о вас я слышал. Вы – Нури, бывший кибернетик. От науки, значит, ушли. А куда пришли? Вот то-то…– Гигантюк стоял, раскачиваясь. – Меня не интересует мнение бывшего. А я есть и буду! Он двинулся посередине улицы. Нури поднял зверя.
– Возьмите, Гасан. Вы великий мастер, верьте мне…
После Гигантюка разговор их как-то погас. Гасан игрушечник сел за работу и тем утешился. Для мастера работа всегда и цель и утешение. А Нури пошел к отведенной ему избе, возле которой его уже ждал Иванушка. Он боком сидел на широкой спине ездового хищника – Серого волка и готов был все показать и обо всем рассказать.
Что может старик Ромуальдыч, Нури узнал к концу экскурсии, когда попутно выяснилось: придется-таки ему остаться в Заколдованном Лесу. Естественно, по доброй воле и неизвестно, на какой срок.
Управляющий комплекс разместился в обширном зале со сводчатыми потолками. Помещение комплекса было вырублено в основании утеса с поросшей соснами макушкой и смотрело фасадом на небольшую нехоженую поляну. Фасад, выложенный из слоистого песчаника и заросший плющом, почти сливался со скалой. Только выходящую наружу покрытую инеем петлю криогенной электролинии Нури воспринимал как диссонанс в этой совершенной гармонии ландшафта и техники.
Старик Ромуальдыч, задумчивый и грустный, сидел за подковообразным пультом, обрамленным экранами. Деревянная скамья под ним тоскливо скрипела.
– Тэк-с, посмотрим, что у нас на выходе…– Нури встал внутри подковы, отодвинул в сторону свисающий на толстом кабеле шлем с присосками. Все было знакомо – и шлем электронного стимулятора умственной деятельности, попросту шапка ЭСУДа, и вогнутые экраны «Кассандры». Пальцы привычно забегали по клавиатуре пульта. На экранах сразу выявились странные фигурки, похожие на волосатую букву «Я». Они деформировались и расплывались, то теряя очертания, то приобретая голографическую рельефность. Старик Ромуальдыч, передергиваясь, вытянул длинную руку и, ткнув в клавишу костлявым пальцем, стер фигуры. Но из призрачных глубин экранов бездарным порождением убогой фантазии выплывали новые уродцы.
– Мерзоиды! Сплошные мерзоиды! – забормотал старик Ромуальдыч. – И делаю я многое сему подобное, взоры оскверняющее…
– Над задачами воссоздания бо-о-льшие коллективы работают, а вы тут в одиночку…– Нури переключил прогнозную машину на анализ эволюции буквообразных уродцев. – Вот и шапкой вынуждены пользоваться, а ЭСУД ведь не для этого, он для экстренных случаев… Вы хоть понимаете, сколь невероятно сложна программа восстановления?
– Нам понимать ни к чему. И шапка у нас не затем, чтоб думать, а для вложения души. Мы проблему нутром чуем. Энциклопедисты – примитивисты, вот мы кто. А программа что… нам ее готовую дали.
– Как – готовую?
О программах Нури знал все, поскольку в воспитатели поднялся с должности генерального конструктора большой моделирующей машины. С тех пор прошло почти пять лет, но знания – это поражало его самого – остались… Однако разве кто-нибудь работал над программой создания сказочных форм? Такие вещи втайне не делаются.
1 2 3 4 5 6 7