В долгой беседе с ним главный правитель узнал, что Серебренникову были известны результаты всех предшествующих экспедиций. Без особых усилий, по памяти, штурман начертил на странице бумаги те участки реки, где побывали Ногаев, Тарханов, Баженов, Климовский, Григорьев и другие русские промышленники, и здесь же отметил разноречивость их показаний.
— Я не могу, однако, упрекнуть этих отважных людей в недостатке решительности и настойчивости, — сказал Серебренников. — Не имея специальной подготовки и астрономических инструментов, они все же сделали очень многое. Их донесения значительно облегчат мою работу.
Тебенькову, человеку образованному и пытливому, понравился молодой штурман, увлечённый открытиями. Он словно распознал в Серебренникове ту сдержанную, скрытую за скромностью силу, которая отличает волевых людей в их решимости на подвиг. Просматривая новую, подробную карту побережья, причудливые изгибы берега между редутом Константина и островом Каяк, Тебеньков отметил карандашом исходный пункт экспедиции. Этот путь начинался у западного рукава устья Медной и вёл на север через лабиринты горных кряжей.
— Я имею сведения, — заметил он как бы между прочим, — что за озером Плавежным, где-то в верховьях реки, уже несколько лет бродят какие-то подозрительные американцы. Не они ли повинны в гибели трех наших людей на факториях-одиночках? Эти люди погибли после того, как в гостях у них побывали американцы. Вам следует проявлять большую осторожность и в случае встречи с непрошенными гостями действовать сообразно с обстоятельствами. Главное, не позвольте себя обмануть: агенты Гудзоновской меховой компании — отъявленные авантюристы. Хитрость и вероломство давно уже являются их оружием. Я думаю, что для большей уверенности вам придётся идти с многочисленным отрядом.
— О проделках американцев и англичан, пробирающихся на российскую территорию, я уже слышал, — сказал Серебренников. — Но я считаю, господин главный правитель, что завершить работу с большим отрядом будет значительно труднее, чем с малым. Я хочу подняться в верховья Медной налегке, не тратя времени на перевалку запасов провизии и снаряжения. В спутники я намереваюсь взять только пять-шесть человек.
Правитель смотрел на штурмана испытующе.
— Вы хорошо обдумали этот вопрос? Вспомните о судьбе Самойлова и его отряда…
— Это очень давняя история, — спокойно возразил штурман. — Самойлов погиб полвека назад… У нас имеются более свежие примеры. Только три года назад флота лейтенант Лаврентий Загоскин закончил свои замечательные путешествия по Северной Америке. С малой группой людей он прошёл по Юкону и другим рекам Аляски несколько тысяч вёрст…
— Но у Загоскина был проводник и переводчик, — подчеркнул Тебеньков. — Вести наших людей на Медную никто из индейцев до сих пор не согласился.
— Вы сами изволили сказать, — напомнил Серебренников, — что славные русские мореходы Чириков и Беринг пришли к этим берегам без проводников… Я уже подобрал себе спутников, людей вполне надёжных. Если это окажется необходимым, в пути ко мне присоединятся индейцы.
Тебеньков поднялся из-за стола и медленно, словно в раздумье, протянул штурману руку.
— Желаю успеха… Я верю в ваш успех. Все необходимое для дороги вы можете получить даже сегодня.
В середине августа 1847 года из Константиновского редута к устью Медной вышли три большие индейские байдары и, несмотря на штормовую погоду, благополучно достигли мыса у западного рукава реки. Тут Серебренников достал из кожаной сумки инструменты, определил местонахождение отряда и сделал первую запись в дневнике. Шестерым своим спутникам он сказал:
— Поздравляю с началом большого пути… Буду счастлив поздравить вас и с его успешным окончанием.
Семеро русских не знали, что в те минуты, когда они сидели у жаркого костра на берегу, из-за ближайших сосен, из-за корчей бурелома за каждым их движением напряжённо следили черноглазые люди с разрисованными лицами и что в тот же день, на север, в далёкие селения атабасков, отбыли их посыльные с донесением о появлении русского отряда.
Вождь племени «воронов», старый Инхаглик-Чёрная Стрела, был очень удивлён прибытием «странствующего доктора». Эти белые люди могли поставить в тупик своими странными поступками любого мудреца. Виданное ли дело — человек отправляется в далёкую опасную дорогу, рискует жизнью и имуществом только ради того, чтобы лечить бедных индейцев! А главное — он не требует вознаграждения и не пытается выменивать дорогие меха, он как будто вполне доволен простыми благодарностями.
Приезд «доктора» в селение атабасков, расположенное там, где река Щечитна впадает в Медную, не вызвал недовольства и у шаманов. Американец сказал, что верит в чудесные действия шаманских плясок и причитаний, и даже дал главному шаману для освящения свои лекарства. После освящения эти лекарства приобрели такую силу, что уже через несколько дней ими был исцелён старший сын Инхаглика, болевший крапивной лихорадкой.
Два переводчика, прибывшие с «доктором» на отличной упряжке собак, долго объясняли Инхаглику причины этих дальних разъездов американца. Оказывается, какой-то индеец спас «доктору» Бобу Хайли жизнь, и поэтому, будучи достаточно богатым, Хайли решил посвятить остаток лет своих лечению индейцев.
Поистине с редкостным человеком свела судьба Инхаглика, и вождь племени «воронов» назвал счастливым тот день, когда упряжка «доктора» остановилась возле этого жилища.
Вечерами они подолгу беседовали у очага, а утром «доктор» уходил обычно на прогулку. Он любил прогуливаться вдоль берегов реки, где собирал веточки деревьев, мхи и какие-то камни, необходимые ему для изготовления лекарств. Из этих прогулок он возвращался иногда радостным и возбуждённым и, в приливе дружественных чувств к Инхаглику, дарил ему табак, или бисер, или цветной платок, или ещё что-нибудь на память. Щедрость «доктора», казалось, не знала границ: называя Инхаглика братом, он вручил ему собственное новенькое ружьё и полный патронташ патронов. Вождь «воронов» ликовал: никто из его соплеменников никогда не имел огнестрельного оружия, а тем более такого отличного ружья… Инхаглик снова заговорил о том, что находится в огромном долгу у «доктора», но тот только отмахнулся:
— Для человека, которого я назвал своим великом другом и братом, не жаль ничего.
— Все же я очень хотел бы, чтобы и от меня ты имел какую-нибудь память, — сказал Инхаглик. — Прошу тебя, друг мой, возьми мои меха. Я долго копил их для обмена на русские товары, но ты дал мне так много, что мне просто неудобно оставаться перед тобой в долгу.
«Доктор» задумался и, помолчав, ответил с доброй улыбкой:
— Если ты так хочешь что-то подарить мне, мой брат, я мог бы пожалуй, взять у тебя немногое… Я взял бы у тебя то, что не имеет никакой цены. Однако тогда я смог бы долгие годы жить с тобой по соседству, лечить тебя и твоих сыновей и сидеть у этого очага, слушая твои воспоминания о давних боевых походах.
Индеец в нетерпении поднялся со скамьи:
— Что же ты хотел бы получить, мой брат?
«Доктор» промолвил небрежно:
— Землю…
Инхаглик не понял:
— Какую землю? И зачем тебе земля?
— Я хотел бы получить побережье реки Щечитны от самых верховий её до впадения в Медную. Я знаю, что это мёртвые берега, но я оживил бы их, привёл бы рабочих, построил жилые дома и магазины, и твои люди получили бы у меня работу и много товаров, табаку и вина. Ты получил бы прекрасный дом, и целую дюжину ружей, и лучше твоих ездовых собак не было бы на всей Аляске… Ты стал бы очень богат и знаменит, Инхаглик, и, главное, мы остались бы соседями.
— Но что значит «получить землю»? — недоумевал индеец. — Земля это не лук, и не копьё, и не одежда. Как можно землю дарить? Разве ты унесёшь её к своим предкам?
«Доктор» тихо смеялся и гладил Инхаглика по плечу:
— Человек приходит в этот мир, брат мой, чтобы сделать добрые дела. Разве это плохо, если на берегу той реки мы построим селение, и ты и твои люди будете жить в достатке? Я не говорю о вечном владении: только на время моей жизни эта земля будет принадлежать мне.
— А другие племена? — озадаченно спросил индеец, поражённый необычной просьбой «доктора». — Они тоже добывают на той реке металл.
— Ты станешь самым сильным из вождей, Инхаглик, а сильный может не считаться со слабыми. Они придут к порогу твоего дома и как великой милости будут ждать и мудрого слова твоего и улыбки.
— На нас уже три раза нападало племя «волков», — сумрачно вымолвил вождь. — О, если бы все было так, как ты обещаешь, я заставил бы их стоять у порога моего дома целые дни!..
С прежней доброй улыбкой Боб Хайли сказал переводчику по-английски:
— Теперь он наш… Я не думал, чтобы этот старый болван был способен на отговорки. Мои подарки стоят не менее двухсот долларов…
Вождь «воронов» ещё не успел прийти в себя. Сосредоточенно глядя в огонь, он говорил вслух:
— Странные люди!.. Но мне нравятся твои обещания, доктор. Будет очень хорошо, если все «вороны» заживут в достатке. А «волки» пусть завидуют: не к ним, — ко мне пришёл этот добрый гость…
Вдруг он резко повернулся к Хайли.
— Ты можешь получить, брат мой, всю землю до самого океана! Правда, там давно уже поселились русские, но ведь они не будут с тобою спорить? Они приходили и сюда недавно и ничего не требовали, не просили, — только переночевали и ушли. Ни слова я не слышал от них о земле…
Хайли показалось, что бревенчатая хижина покачнулась.
— Русские были здесь недавно? — чуть слышно переспросил он.
— Да, они шли на байдарах вверх по реке. И не разбились на порогах!
Впервые за время своего пребывания в гостях у Инхаглика Боб Хайли не сумел скрыть охватившей его тревоги.
— Сколько их было? Когда они здесь прошли и куда направились? С каким грузом!? — нетерпеливо допытывался он, досадуя на медлительные ответы Инхаглика. Ему показалось очень подозрительным, что до сих пор никто из индейцев не обмолвился даже словом о недавнем появлении русских, и не менее подозрительным показался ответ вождя.
— Русские приходят сюда не впервые, — сказал вождь. — Случается, они подолгу живут в наших краях. Эти люди очень спешили к фактории и пробыли у нас только одну ночь. Они собираются зимовать на фактории и спешили потому, что опасались, как бы река не стала.
— А может быть они опасались твоих воинов? — насторожённо спросил Хайли.
Индеец покачал косматой головой.
— Моих людей им нечего было опасаться. Русские отлично знают, что племя «воронов» охотно вело с ними торговлю. Кроме того, я не могу припомнить случая, чтобы русские вступали в споры с моими людьми.
Боб Хайли чуть приметно усмехнулся.
— Отважный Инхаглик, возможно, считает русских своими друзьями?
Вождь быстро и пристально взглянул на американца.
— Я не просил их о дружбе. Просто они не причинили нам зла. Когда они уходили, их молодой и весёлый начальник подарил мне пачку табаку, пачку чаю и ещё пачку сахару, большую трубку и новый нож. Он ничего не взял взамен, кроме двух или трех соленых рыб. И табак, и чай, и сахар очень хороши, но я берег все это для больного сына.
— Однако сын твой не выздоровел ни от табака, ни от чая?
— Нет, — произнёс Инхаглик печально, — ему становилось все хуже. Могло бы случиться плохое, если бы ты не пришёл.
В минуты затруднений на своём извилистом пути авантюриста Боб Хайли умел мгновенно принимать решения, не считаясь со степенью риска. Стараясь казаться очень заинтересованным, он спросил:
— Значит, после того, как ушли русские, твоему сыну стало ещё хуже?
— Да, так было, — подтвердил Инхаглик.
— И ему стало хуже после того, как он пил русский чай и курил их табак?
— Но я уже сказал, что этот табак и чай очень хороши…
— А у тебя осталось, друг мой, хотя бы немного русского сахару, чаю или табаку?
— Немного найдётся, — сказал индеец. — Только очень немного…
Хайли медленно встал и произнёс торжественно:
— Я должен видеть эти продукты. Когда я лечил твоего сына, я понял, что он отравлен. Я — доктор, и яды не представляют для меня секрета. Покажи мне эти продукты, и тайна болезни сына будет раскрыта.
Инхаглик растерянно развёл руками. Слова Хайли озадачили его и взволновали.
— Но ведь я сам пил русский чай и курил русский табак! Почему же я не отравился?
Хайли вздохнул и усмехнулся:
— Если бы ты тоже был доктором, ты не задал бы мне такого вопроса. Разве можно сравнить закалённое сердце старого воина с нежным сердцем юноши, почти ребёнка? Прикажи принести в мою хижину эти русские продукты и утром ты получишь ответ. Возможно мои подозрения напрасны, и тебе не следует ссориться с русскими людьми. Возможно, твой сын отравился рыбой, печенью оленя или корнями трав. Утром ты получишь ответ и сможешь в дальнейшем избежать большого горя.
— Ты очень мудр, добр и проницателен, — негромко вымолвил индеец, поражённый страшной догадкой доктора. — Можешь мне верить, я не останусь перед тобой в долгу.
Хайли сказал, что будет изучать продукты с помощью огня и света до самого утра и что для этого ему необходимы полная тишина и одиночество.
Оставшись в хижине один, он достал из потайного кармана в рюкзаке маленький тёмный флакончик с еле приметной надписью на этикетке: «Смертельно. Кураре».
Выполнив свой замысел, Боб Хайли из предосторожности спрятал флакон не в рюкзак, а засунул его в щель в бревенчатой стене хижины.
Ещё в низовьях Медной, на протоке Ани, в малом и бедном индейском селении Серебренникову удалось найти проводников. Два индейца-охотника, соблазнённые щедрой наградой (Серебренников давал им табак, стальные ножи, рыболовные крючья и сапоги), решились идти с группой русских значительно севернее устьев Щечитны и Дикой до впадения в Медную реки Тлышитна. Щедрость и доверчивость молодого русского начальника немало удивили проводников: он сразу же выдал им не только обувь, но и одежду и на первом же привале усадил их за общий обед.
Серебренников отлично знал, какая суровая предстоит им дорога, и, помня, что дружба в отряде решает успех всего предприятия, решил не пользоваться никакими предпочтениями перед другими. На привалах он вместе с промышленниками рубил дрова, разводил костёр, строил шалаш, кашеварил, а в пути, на быстринах, прыгал с байдары в ледяную воду и наравне со всеми тянул бечеву.
Бурная порожистая река стремительно неслась к океану, дыбила мутные волны, кружила обломки льдин. Эти льдины были вестниками близкой зимы, хотя шла только вторая половина августа. Близость зимы, несменявшийся северный ветер и непрерывный промозглый дождь, грозные водовороты — все это не предвещало исследователям удачи. За долгие дни надрывной борьбы с рекой им удалось пройти лишь несколько десятков километров. Но Серебренников не терял ни уверенности, ни свойственного ему бодрого расположения духа. Где-то далеко впереди, у слияния Медной с рекой Щечитна, находилась русская фактория. Штурман уверял спутников, что до фактории осталось два-три дня пути, радовался каждому пройденному порогу, а когда на отдельных участках реки течение позволяло идти на вёслах, он заранее торжествовал победу. Этот неутомимый человек жил ненасытной жаждой открытий. Проводники не переставали удивляться молодому начальнику: почему он был рад какому-то безвестному утёсу, притоку реки или повороту её русла? Зачем он отмечал все это на бумаге?
Насколько удивляли проводников эти непонятные для них поступки начальника отряда, настолько располагала и привязывала его доброта. Он не делал ни малейшего различия между своими, русскими, и этими двумя индейцами: часто сменял их на вёслах, в ночном карауле, поровну делил с ними табак и сухари…
Они стали называть его другом. Это слово как будто спаяло их с русским начальником. Индейцы сказали Серебренникову, что останутся с ним на зимовку, а весной пойдут в самые верховья реки.
Когда за излучиной Медной показалось бревенчатое селение «воронов» и штурман заметил, что теперь, наконец-то, отряд хорошо отдохнёт, старший проводник, уже успевший принять в дороге русское имя Анатолий, вымолвил с опаской:
— «Вороны» часто не ладят со своими соседями…
— И что же? — возразил штурман. — Мы не соседи. Мы — гости.
— «Воронам» очень нужно оружие. Они не захотят ни одежды, ни провизии, ни байдар. Но им нужно оружие, а у нас такие хорошие ружья…
Серебренников насторожился:
— Ты думаешь, они решатся напасть?
— Я не знаю, — отозвался проводник. — Я пойду в разведку…
— А если они тебя задержат?
Индеец задумался, глубоко вздохнул:
— Тогда вы пойдёте дальше… Без меня. Ещё не вся река лежит на твоей бумаге…
Серебренникова тронула решимость индейца. Неужели ради успеха экспедиции он готов был рисковать жизнью? А может быть, проводник хотел покинуть отряд и остаться у «воронов»?
1 2 3 4 5
— Я не могу, однако, упрекнуть этих отважных людей в недостатке решительности и настойчивости, — сказал Серебренников. — Не имея специальной подготовки и астрономических инструментов, они все же сделали очень многое. Их донесения значительно облегчат мою работу.
Тебенькову, человеку образованному и пытливому, понравился молодой штурман, увлечённый открытиями. Он словно распознал в Серебренникове ту сдержанную, скрытую за скромностью силу, которая отличает волевых людей в их решимости на подвиг. Просматривая новую, подробную карту побережья, причудливые изгибы берега между редутом Константина и островом Каяк, Тебеньков отметил карандашом исходный пункт экспедиции. Этот путь начинался у западного рукава устья Медной и вёл на север через лабиринты горных кряжей.
— Я имею сведения, — заметил он как бы между прочим, — что за озером Плавежным, где-то в верховьях реки, уже несколько лет бродят какие-то подозрительные американцы. Не они ли повинны в гибели трех наших людей на факториях-одиночках? Эти люди погибли после того, как в гостях у них побывали американцы. Вам следует проявлять большую осторожность и в случае встречи с непрошенными гостями действовать сообразно с обстоятельствами. Главное, не позвольте себя обмануть: агенты Гудзоновской меховой компании — отъявленные авантюристы. Хитрость и вероломство давно уже являются их оружием. Я думаю, что для большей уверенности вам придётся идти с многочисленным отрядом.
— О проделках американцев и англичан, пробирающихся на российскую территорию, я уже слышал, — сказал Серебренников. — Но я считаю, господин главный правитель, что завершить работу с большим отрядом будет значительно труднее, чем с малым. Я хочу подняться в верховья Медной налегке, не тратя времени на перевалку запасов провизии и снаряжения. В спутники я намереваюсь взять только пять-шесть человек.
Правитель смотрел на штурмана испытующе.
— Вы хорошо обдумали этот вопрос? Вспомните о судьбе Самойлова и его отряда…
— Это очень давняя история, — спокойно возразил штурман. — Самойлов погиб полвека назад… У нас имеются более свежие примеры. Только три года назад флота лейтенант Лаврентий Загоскин закончил свои замечательные путешествия по Северной Америке. С малой группой людей он прошёл по Юкону и другим рекам Аляски несколько тысяч вёрст…
— Но у Загоскина был проводник и переводчик, — подчеркнул Тебеньков. — Вести наших людей на Медную никто из индейцев до сих пор не согласился.
— Вы сами изволили сказать, — напомнил Серебренников, — что славные русские мореходы Чириков и Беринг пришли к этим берегам без проводников… Я уже подобрал себе спутников, людей вполне надёжных. Если это окажется необходимым, в пути ко мне присоединятся индейцы.
Тебеньков поднялся из-за стола и медленно, словно в раздумье, протянул штурману руку.
— Желаю успеха… Я верю в ваш успех. Все необходимое для дороги вы можете получить даже сегодня.
В середине августа 1847 года из Константиновского редута к устью Медной вышли три большие индейские байдары и, несмотря на штормовую погоду, благополучно достигли мыса у западного рукава реки. Тут Серебренников достал из кожаной сумки инструменты, определил местонахождение отряда и сделал первую запись в дневнике. Шестерым своим спутникам он сказал:
— Поздравляю с началом большого пути… Буду счастлив поздравить вас и с его успешным окончанием.
Семеро русских не знали, что в те минуты, когда они сидели у жаркого костра на берегу, из-за ближайших сосен, из-за корчей бурелома за каждым их движением напряжённо следили черноглазые люди с разрисованными лицами и что в тот же день, на север, в далёкие селения атабасков, отбыли их посыльные с донесением о появлении русского отряда.
Вождь племени «воронов», старый Инхаглик-Чёрная Стрела, был очень удивлён прибытием «странствующего доктора». Эти белые люди могли поставить в тупик своими странными поступками любого мудреца. Виданное ли дело — человек отправляется в далёкую опасную дорогу, рискует жизнью и имуществом только ради того, чтобы лечить бедных индейцев! А главное — он не требует вознаграждения и не пытается выменивать дорогие меха, он как будто вполне доволен простыми благодарностями.
Приезд «доктора» в селение атабасков, расположенное там, где река Щечитна впадает в Медную, не вызвал недовольства и у шаманов. Американец сказал, что верит в чудесные действия шаманских плясок и причитаний, и даже дал главному шаману для освящения свои лекарства. После освящения эти лекарства приобрели такую силу, что уже через несколько дней ими был исцелён старший сын Инхаглика, болевший крапивной лихорадкой.
Два переводчика, прибывшие с «доктором» на отличной упряжке собак, долго объясняли Инхаглику причины этих дальних разъездов американца. Оказывается, какой-то индеец спас «доктору» Бобу Хайли жизнь, и поэтому, будучи достаточно богатым, Хайли решил посвятить остаток лет своих лечению индейцев.
Поистине с редкостным человеком свела судьба Инхаглика, и вождь племени «воронов» назвал счастливым тот день, когда упряжка «доктора» остановилась возле этого жилища.
Вечерами они подолгу беседовали у очага, а утром «доктор» уходил обычно на прогулку. Он любил прогуливаться вдоль берегов реки, где собирал веточки деревьев, мхи и какие-то камни, необходимые ему для изготовления лекарств. Из этих прогулок он возвращался иногда радостным и возбуждённым и, в приливе дружественных чувств к Инхаглику, дарил ему табак, или бисер, или цветной платок, или ещё что-нибудь на память. Щедрость «доктора», казалось, не знала границ: называя Инхаглика братом, он вручил ему собственное новенькое ружьё и полный патронташ патронов. Вождь «воронов» ликовал: никто из его соплеменников никогда не имел огнестрельного оружия, а тем более такого отличного ружья… Инхаглик снова заговорил о том, что находится в огромном долгу у «доктора», но тот только отмахнулся:
— Для человека, которого я назвал своим великом другом и братом, не жаль ничего.
— Все же я очень хотел бы, чтобы и от меня ты имел какую-нибудь память, — сказал Инхаглик. — Прошу тебя, друг мой, возьми мои меха. Я долго копил их для обмена на русские товары, но ты дал мне так много, что мне просто неудобно оставаться перед тобой в долгу.
«Доктор» задумался и, помолчав, ответил с доброй улыбкой:
— Если ты так хочешь что-то подарить мне, мой брат, я мог бы пожалуй, взять у тебя немногое… Я взял бы у тебя то, что не имеет никакой цены. Однако тогда я смог бы долгие годы жить с тобой по соседству, лечить тебя и твоих сыновей и сидеть у этого очага, слушая твои воспоминания о давних боевых походах.
Индеец в нетерпении поднялся со скамьи:
— Что же ты хотел бы получить, мой брат?
«Доктор» промолвил небрежно:
— Землю…
Инхаглик не понял:
— Какую землю? И зачем тебе земля?
— Я хотел бы получить побережье реки Щечитны от самых верховий её до впадения в Медную. Я знаю, что это мёртвые берега, но я оживил бы их, привёл бы рабочих, построил жилые дома и магазины, и твои люди получили бы у меня работу и много товаров, табаку и вина. Ты получил бы прекрасный дом, и целую дюжину ружей, и лучше твоих ездовых собак не было бы на всей Аляске… Ты стал бы очень богат и знаменит, Инхаглик, и, главное, мы остались бы соседями.
— Но что значит «получить землю»? — недоумевал индеец. — Земля это не лук, и не копьё, и не одежда. Как можно землю дарить? Разве ты унесёшь её к своим предкам?
«Доктор» тихо смеялся и гладил Инхаглика по плечу:
— Человек приходит в этот мир, брат мой, чтобы сделать добрые дела. Разве это плохо, если на берегу той реки мы построим селение, и ты и твои люди будете жить в достатке? Я не говорю о вечном владении: только на время моей жизни эта земля будет принадлежать мне.
— А другие племена? — озадаченно спросил индеец, поражённый необычной просьбой «доктора». — Они тоже добывают на той реке металл.
— Ты станешь самым сильным из вождей, Инхаглик, а сильный может не считаться со слабыми. Они придут к порогу твоего дома и как великой милости будут ждать и мудрого слова твоего и улыбки.
— На нас уже три раза нападало племя «волков», — сумрачно вымолвил вождь. — О, если бы все было так, как ты обещаешь, я заставил бы их стоять у порога моего дома целые дни!..
С прежней доброй улыбкой Боб Хайли сказал переводчику по-английски:
— Теперь он наш… Я не думал, чтобы этот старый болван был способен на отговорки. Мои подарки стоят не менее двухсот долларов…
Вождь «воронов» ещё не успел прийти в себя. Сосредоточенно глядя в огонь, он говорил вслух:
— Странные люди!.. Но мне нравятся твои обещания, доктор. Будет очень хорошо, если все «вороны» заживут в достатке. А «волки» пусть завидуют: не к ним, — ко мне пришёл этот добрый гость…
Вдруг он резко повернулся к Хайли.
— Ты можешь получить, брат мой, всю землю до самого океана! Правда, там давно уже поселились русские, но ведь они не будут с тобою спорить? Они приходили и сюда недавно и ничего не требовали, не просили, — только переночевали и ушли. Ни слова я не слышал от них о земле…
Хайли показалось, что бревенчатая хижина покачнулась.
— Русские были здесь недавно? — чуть слышно переспросил он.
— Да, они шли на байдарах вверх по реке. И не разбились на порогах!
Впервые за время своего пребывания в гостях у Инхаглика Боб Хайли не сумел скрыть охватившей его тревоги.
— Сколько их было? Когда они здесь прошли и куда направились? С каким грузом!? — нетерпеливо допытывался он, досадуя на медлительные ответы Инхаглика. Ему показалось очень подозрительным, что до сих пор никто из индейцев не обмолвился даже словом о недавнем появлении русских, и не менее подозрительным показался ответ вождя.
— Русские приходят сюда не впервые, — сказал вождь. — Случается, они подолгу живут в наших краях. Эти люди очень спешили к фактории и пробыли у нас только одну ночь. Они собираются зимовать на фактории и спешили потому, что опасались, как бы река не стала.
— А может быть они опасались твоих воинов? — насторожённо спросил Хайли.
Индеец покачал косматой головой.
— Моих людей им нечего было опасаться. Русские отлично знают, что племя «воронов» охотно вело с ними торговлю. Кроме того, я не могу припомнить случая, чтобы русские вступали в споры с моими людьми.
Боб Хайли чуть приметно усмехнулся.
— Отважный Инхаглик, возможно, считает русских своими друзьями?
Вождь быстро и пристально взглянул на американца.
— Я не просил их о дружбе. Просто они не причинили нам зла. Когда они уходили, их молодой и весёлый начальник подарил мне пачку табаку, пачку чаю и ещё пачку сахару, большую трубку и новый нож. Он ничего не взял взамен, кроме двух или трех соленых рыб. И табак, и чай, и сахар очень хороши, но я берег все это для больного сына.
— Однако сын твой не выздоровел ни от табака, ни от чая?
— Нет, — произнёс Инхаглик печально, — ему становилось все хуже. Могло бы случиться плохое, если бы ты не пришёл.
В минуты затруднений на своём извилистом пути авантюриста Боб Хайли умел мгновенно принимать решения, не считаясь со степенью риска. Стараясь казаться очень заинтересованным, он спросил:
— Значит, после того, как ушли русские, твоему сыну стало ещё хуже?
— Да, так было, — подтвердил Инхаглик.
— И ему стало хуже после того, как он пил русский чай и курил их табак?
— Но я уже сказал, что этот табак и чай очень хороши…
— А у тебя осталось, друг мой, хотя бы немного русского сахару, чаю или табаку?
— Немного найдётся, — сказал индеец. — Только очень немного…
Хайли медленно встал и произнёс торжественно:
— Я должен видеть эти продукты. Когда я лечил твоего сына, я понял, что он отравлен. Я — доктор, и яды не представляют для меня секрета. Покажи мне эти продукты, и тайна болезни сына будет раскрыта.
Инхаглик растерянно развёл руками. Слова Хайли озадачили его и взволновали.
— Но ведь я сам пил русский чай и курил русский табак! Почему же я не отравился?
Хайли вздохнул и усмехнулся:
— Если бы ты тоже был доктором, ты не задал бы мне такого вопроса. Разве можно сравнить закалённое сердце старого воина с нежным сердцем юноши, почти ребёнка? Прикажи принести в мою хижину эти русские продукты и утром ты получишь ответ. Возможно мои подозрения напрасны, и тебе не следует ссориться с русскими людьми. Возможно, твой сын отравился рыбой, печенью оленя или корнями трав. Утром ты получишь ответ и сможешь в дальнейшем избежать большого горя.
— Ты очень мудр, добр и проницателен, — негромко вымолвил индеец, поражённый страшной догадкой доктора. — Можешь мне верить, я не останусь перед тобой в долгу.
Хайли сказал, что будет изучать продукты с помощью огня и света до самого утра и что для этого ему необходимы полная тишина и одиночество.
Оставшись в хижине один, он достал из потайного кармана в рюкзаке маленький тёмный флакончик с еле приметной надписью на этикетке: «Смертельно. Кураре».
Выполнив свой замысел, Боб Хайли из предосторожности спрятал флакон не в рюкзак, а засунул его в щель в бревенчатой стене хижины.
Ещё в низовьях Медной, на протоке Ани, в малом и бедном индейском селении Серебренникову удалось найти проводников. Два индейца-охотника, соблазнённые щедрой наградой (Серебренников давал им табак, стальные ножи, рыболовные крючья и сапоги), решились идти с группой русских значительно севернее устьев Щечитны и Дикой до впадения в Медную реки Тлышитна. Щедрость и доверчивость молодого русского начальника немало удивили проводников: он сразу же выдал им не только обувь, но и одежду и на первом же привале усадил их за общий обед.
Серебренников отлично знал, какая суровая предстоит им дорога, и, помня, что дружба в отряде решает успех всего предприятия, решил не пользоваться никакими предпочтениями перед другими. На привалах он вместе с промышленниками рубил дрова, разводил костёр, строил шалаш, кашеварил, а в пути, на быстринах, прыгал с байдары в ледяную воду и наравне со всеми тянул бечеву.
Бурная порожистая река стремительно неслась к океану, дыбила мутные волны, кружила обломки льдин. Эти льдины были вестниками близкой зимы, хотя шла только вторая половина августа. Близость зимы, несменявшийся северный ветер и непрерывный промозглый дождь, грозные водовороты — все это не предвещало исследователям удачи. За долгие дни надрывной борьбы с рекой им удалось пройти лишь несколько десятков километров. Но Серебренников не терял ни уверенности, ни свойственного ему бодрого расположения духа. Где-то далеко впереди, у слияния Медной с рекой Щечитна, находилась русская фактория. Штурман уверял спутников, что до фактории осталось два-три дня пути, радовался каждому пройденному порогу, а когда на отдельных участках реки течение позволяло идти на вёслах, он заранее торжествовал победу. Этот неутомимый человек жил ненасытной жаждой открытий. Проводники не переставали удивляться молодому начальнику: почему он был рад какому-то безвестному утёсу, притоку реки или повороту её русла? Зачем он отмечал все это на бумаге?
Насколько удивляли проводников эти непонятные для них поступки начальника отряда, настолько располагала и привязывала его доброта. Он не делал ни малейшего различия между своими, русскими, и этими двумя индейцами: часто сменял их на вёслах, в ночном карауле, поровну делил с ними табак и сухари…
Они стали называть его другом. Это слово как будто спаяло их с русским начальником. Индейцы сказали Серебренникову, что останутся с ним на зимовку, а весной пойдут в самые верховья реки.
Когда за излучиной Медной показалось бревенчатое селение «воронов» и штурман заметил, что теперь, наконец-то, отряд хорошо отдохнёт, старший проводник, уже успевший принять в дороге русское имя Анатолий, вымолвил с опаской:
— «Вороны» часто не ладят со своими соседями…
— И что же? — возразил штурман. — Мы не соседи. Мы — гости.
— «Воронам» очень нужно оружие. Они не захотят ни одежды, ни провизии, ни байдар. Но им нужно оружие, а у нас такие хорошие ружья…
Серебренников насторожился:
— Ты думаешь, они решатся напасть?
— Я не знаю, — отозвался проводник. — Я пойду в разведку…
— А если они тебя задержат?
Индеец задумался, глубоко вздохнул:
— Тогда вы пойдёте дальше… Без меня. Ещё не вся река лежит на твоей бумаге…
Серебренникова тронула решимость индейца. Неужели ради успеха экспедиции он готов был рисковать жизнью? А может быть, проводник хотел покинуть отряд и остаться у «воронов»?
1 2 3 4 5