Да положите же вы на стол это пресс-папье! В нем нет никакой нужды, уверяю вас. — Он обернулся к своим спутникам: — Побудьте в библиотеке. И, пожалуйста, не беспокойтесь за меня. Мы, несомненно, поладим.
Он вытащил из кармана маленький пистолет и положил на столик перед собой.
Колесников стоял неподвижно, ничего не понимая.
Бельчке подождал, пока за Бангом и доктором закрылась дверь. Потом, добродушно улыбаясь, повернулся к Колесникову:
— Разговор, как видите, сугубо секретный — с глазу на глаз.
Неожиданно он поднял перед изумленным Колосниковым руки:
— Господин русский моряк, примите мою капитуляцию. Я сдаюсь. Прошу сообщить об этом вашему командованию!
6. Ложный выпад
Смысл этой фразы дошел до Колесникова не сразу. С недоверием приглядываясь к коротышке в черном мундире, он не сдвинулся с места.
— Вас, вижу, интересует эта тетрадь? — сказал Бельчке. — Я, пожалуй, передам ее в ваше распоряжение, но попозже. За все полагается платить, мой друг, — прибавил он наставительно. — Итак, услуга за услугу! Вы должны связаться с командованием ваших войск, чтобы передать ему условия моей капитуляции. Я, естественно, хочу оговорить некоторые пункты, поскольку капитулирую добровольно.
— Связаться? Но как? — Первые слова, произнесенные Колесниковым.
Бельчке успокоительно помахал рукой.
— Пусть это не тревожит вас. В моем доме есть довольно мощная рация… Но сядьте, прошу вас! Мне неловко: я сижу, а вы стоите. Наш разговор все же займет минут десять-пятнадцать… Мне нужно, чтобы вы постарались меня понять!
Колесников присел на краешек стула — по-прежнему был весь напряжен. Теперь врагов разделяли письменный стол и часть комнаты. Бельчке, откинувшись на спинку стула, непринужденно поигрывал пистолетом.
Пистолет этот — вороненый бельгийский браунинг номер один, так называемый дамский, — все время притягивал внимание Колесникова. А собеседник его, будто подразнивая, поворачивал пистолет и так и этак.
— Вы заинтересовались. Очень хорошо. Почему я решил капитулировать? Отвечаю. Первая причина — формальная. Сказал бы, даже формально-юридическая. Фюрер умер. Я присягал фюреру, а не гросс-адмиралу Деницу. Следовательно… Но главное не это. — Бельчке оглянулся на дверь в библиотеку, после чего понизил голос до шепота: — Надеюсь, она прикрыта плотно. Не исключено, что Банг подслушивает. О! Вы еще не знаете этого Банга… Итак, вторая причина. Говоря доверительно, я ни в коей мере не политик. И никогда им не был. Вы могли в этом убедиться, если внимательно прочли записи в тетради. А! С удивлением взглянули на мою форму офицера СС! Но это лишь оболочка, смею вас заверить. Она не определяет моей сущности. Я штандартенфюрер СС только потому, что такое же звание было присвоено Ноллингу, в прошлом моему коллеге, ныне санитарному инспектору концентрационных лагерей рейха. Согласитесь, я уронил бы свое достоинство, если бы имел менее высокое звание, чем этот Ноллинг. В действительности же мои служебные интересы сосредоточены вокруг науки, а не политики. Я типичный ученый-одиночка, так сказать, кабинетный ум. Однако и это еще не самое главное во мне…
Он говорил с самыми убедительными и вкрадчивыми интонациями, помахивая в воздухе левой рукой (правая по-прежнему лежала на пистолете), а Колесников, уже не глядя на пистолет, неотрывно, жадно всматривался в лицо Бельчке.
Так вот он каков, этот тонкоголосый штандартенфюрер, столько дней подряд истязавший его своим лютеолом!
Лоб — очень высокий, куполообразный, в сетке частых мелких морщин. Уши — большие, оттопыренные. Голова — какая-то раздувшаяся, словно пузырь, непомерно крупная. Иссиня-черные, видимо крашеные, волосы зачесаны обдуманно с виска наверх и туго приглажены, прикрывая лысину.
Во всяком случае, ничего зловещего или отталкивающего в наружности.
С виду всего лишь коротенький толстяк лет сорока пяти или пятидесяти, беззаботный кутила, добрый малый, знаток марочных вин, а также надменных блондинок спортивного типа (обязательно выше себя ростом).
Легче представить его не в кабинете или в лаборатории, а, скажем, в ресторане, за столом, накрытым ослепительно белой, туго накрахмаленной скатертью. Веселая компания доверяет именно ему переговоры с обер-кельнером. Он внимательно и не спеша читает меню. Затем, оттопырив губы, произносит капризно: «Трю-юфли…»
Кстати, о губах. Они ярко-красные и как-то неприятно выделяются на одутловатом лице.
Встреться Колесникову этот Бельчке в обычном штатском костюме, при галстуке бабочкой и с цветком (резедой!) в петлице, он ни за что бы не подумал, что это эсэсовец в высоких чинах. Просто немецкий бюргер, делец и даже не очень преуспевающий, но неизменно жизнерадостный. Скажем, владелец магазина готового платья или аптеки: пожалуй, скорее аптеки. Да, заурядный провинциальный фармацевт!
На носу Бельчке громоздятся очень большие очки с отбрасывающими блики стеклами. Глаз за ними не видно. Это придает лицу непонятное и неприятное выражение, какое-то беспрестанно меняющееся, ускользающее. Губы улыбаются, а глаза за стеклами очков остаются, надо думать, настороженно-серьезными и встревоженными.
Так вот откуда взялось определение «лупоглазый»! В застенке Колесников, вероятно, увидел мельком эти очки. Потом он забыл о них. Но в его воображении они ассоциировались со стеклянными шарами на шестах.
Будто угадав его мысли, Бельчке сказал, улыбнувшись еще шире:
— О нет, я не злой, далеко не злой! Жизнелюб и весельчак — вот кто я! Значит, не могу быть злым, не так ли? Да, я жизнелюб, господин моряк. И это третья, самая важная причина, по которой я капитулирую. Признаюсь откровенно, люблю пожить и умею пожить. Наш Лютер сказал: «Кто не любит вина, женщин и песен, тот всю жизнь свою дурак!» И можете мне поверить, я не был дураком. Но чтобы жить по Лютеру, согласитесь, нужны деньги, и немалые! Мои научные занятия (вы не одобряете их, знаю!) давали немалые деньги. И мне было все равно, кто платит. Судьба моя сложилась так, что я родился в Германии и мне платил Гитлер. Родись я в Америке, платил бы Трумэн, только и всего.
Бельчке переменил положение ног. Тут Колесников заметил, что у собеседника все время подрагивает колено. О! Значит, он очень волнуется!
Нагнувшись, Бельчке пытливо заглянул Колесникову в глаза.
— Вы думаете, предложу вашему командованию купить мой лютеол? Нет. Хотя американцы, бесспорно, с охотой бы его купили и заплатили бы хорошие деньги. Почему же я не обращаюсь к американцам? Почему вместо этого пригласил к себе вас в качестве посредника между мною и командованием русских войск? Русские, но не американцы! Я сделал свой выбор. Скажу вам откровенно, вынужден сделать его. И для того чтобы вы смогли меня понять и поверить мне, нужно только взглянуть на карту Австрии.
Почудилось Колесникову или на самом деле после слова «карту» Бельчке начал говорить громче, чем раньше?
— Многое в моем поведении, которое, я вижу, еще кажется вам подозрительным, сразу прояснится, едва лишь взглянете на карту. Вы увидите на ней населенный пункт Терезиендорф вблизи Амштеттена, немного в стороне от магистрального шоссе. Мы с вами — в Терезиендорфе! Каждый день Банг пунктуально наносит на карту обстановку. В двадцать часов седьмого мая американские войска отстояли от Терезиендорфа на двести с чем-то километров. А ваши войска отстояли от нас на расстоянии всего ста километров, даже, по-моему, чуть ближе. Как видите, арифметика предельно проста. Двести и сто! Вдобавок американцы не спешат. Ваши двигаются намного быстрее. И они опередят американцев, будут в Терезиендорфе намного раньше. Поэтому, господин русский моряк, я и прошу вас принять мою капитуляцию!
Он снова с какой-то шутовской аффектацией воздел к потолку свои коротенькие волосатые ручки.
— Но вы мне по-прежнему не верите? Ваши последние сомнения рассеются, едва лишь бросите беглый взгляд на карту… Банг! Грюнер! Кто там!
В комнату шагнул Банг. Видно, и впрямь он все время не отходил от двери.
— Принесите-ка сюда карту, Банг! Я желаю, чтобы господин русский моряк собственными глазами увидел, на каком расстоянии от Терезиендорфа находятся русские и американцы.
И — в который уже раз — что-то непонятное в поведении немцев почудилось Колесникову. Будто на мгновение открыли и закрыли окно в ярко освещенную комнату — от оконных стекол упали отсветы, и какие-то зловещие блики пробежали по лицам Банга и Бельчке. Определенно они перемигнулись, причем с какой-то торжествующей многозначительностью!
Захлопнулась дверь за Бангом. Бельчке стремительно повернулся к Колесникову:
— А пока я хочу обсудить с вами условия капитуляции.
— Итак, — продолжал он, беспокойно вертясь на стуле и все чаще посматривая на часы, — вы радируете своему командованию о том, что я прекращаю борьбу. Более того, готов отказаться от лютеола. Не продаю, но консервирую. Запираю в сейф. Видимо, время его еще не пришло. Но оно придет, уверяю вас! Какова цена моей капитуляции? Двести тысяч! — Он поспешно добавил: — В долларах! Поверьте, я не запрашиваю с вас лишку. Именно столько дали бы мне американцы. Так что не будем торговаться… Быть может, вас интересует, как я использую эти двести тысяч долларов? Я растранжирю их. Я буду тратить их по Лютеру. Покойный отец посоветовал бы мне разводить на склоне лет цветочки. Он был известным цветоводом у нас в Тюрингии. Но я не последовал бы этому совету. Цветочки, всю жизнь цветочки! Нет, это не для меня… Теперь второе мое условие. Оно связано с моим будущим местопребыванием. Не Сибирь! Только не Сибирь. Эта страна, конечно, отпадает. Что делать с двумястами тысячами долларов в Сибири? Я предпочитаю Буэнос-Айрес. Дорога, разумеется, за ваш счет.
Прищурясь, Бельчке поставил пистолет на рукоять, некоторое время подержал в таком положении, потом положил.
— И последнее условие, второстепенное, — небрежно сказал он. — Я, видите ли, не очень уверен в этом Банге. Он исполнителен и глуп — опасное сочетание. Бог его знает, что втемяшится ему в башку. Он может вдруг арестовать меня или даже расстрелять. Поэтому нужны некоторые предосторожности против Банга. Пусть этой же ночью ваши высадятся с самолетов в Терезиендорфе. Запомнили название? Так и передайте в своей радиограмме: известный химик, можете назвать мою фамилию, начальник сверхсекретного объекта в Терезиендорфе, капитулировал и просит помощи… А! Вот и Банг с картой! — оживленно воскликнул он.
Карта с лихорадочной быстротой расстелена на столе.
— Терезиендорф, Терезиендорф! — Бельчке ткнул карандашом в кружок, обведенный тройной красной линией, вдобавок жирно подчеркнутый. — Наглядно, не правда ли? Вот вы, а вот американцы! Ваши аванпосты в Санкт-Пельтене. По прямой до нас около ста километров, даже менее ста, не так ли, Банг? От магистрального шоссе Санкт-Пельтен — Амштеттен в сторону километров шесть, я полагаю.
— Четыре, — угрюмо поправил Банг.
Колесников нагнулся над картой.
— Убедились, убедились? — Бельчке суетливо топтался подле него, чуть ли не пританцовывая от нетерпения. — Ориентир прост… Это шоссе Санкт-Пельтен — Амштеттен! Самолетам идти, держась все время за магистральное шоссе. Строго вдоль шоссе! Долетев до Амштеттена, свернуть вправо, вот здесь, миновав мост и эти пакгаузы. Важно, понимаете ли, не перепутать населенные пункты.
Он не утерпел, поправил карандашом из-за спины Колесникова прерывистую линию, опоясавшую Терезиендорф.
Разведчик продолжал молча изучать карту, запоминая названия.
Интересно, как ведут себя Банг и Бельчке за его спиной? Кивают, улыбаются с торжеством, подмигивают друг другу?
Что-то мухлюют они, чего-то определенно не договаривают — и самого важного! Но чего?
Пискливый голос не дал додумать до конца. Банг что-то негромко сказал. Бельчке ответил ему.
— Верно. Не очень вежливо с вашей стороны, но верно. Я не закончил свои испытания, и я капитулирую перед русскими…
Он рухнул на стул, оперся локтями о колени, закрыл лицо руками и застыл так — в позе отчаяния.
Колесников недоверчиво покосился на него.
Малость переигрывает, разве не так? Пережимает. Чересчур старается. Сами игрывали когда-то в клубном драмкружке, понимаем, что к чему.
Наверное, раздвинув чуточку пальцы, Бельчке с беспокойством наблюдает сейчас за ним, Колесниковым: поверил ли?
«Ну, думай же, черт! — мысленно прикрикнул на себя Колесников. — В твоем распоряжении секунды. Думай побыстрей!
Вспомни с самого начала все. Вспомни лица Банга и Бельчке, склонившиеся над принесенной картой. Блики и тени перебегали по ним! Зловещая непонятная мимика!
Ну а жесты? Вспомни жесты Банга и Бельчке!
Зачем, спрашивается, Бельчке высунулся из-за его, Колесникова, спины и что-то торопливо подправил карандашом на карте? Что он там подправил?
Дорисовал кружочек, которым обведен на карте Терезиендорф. Почему? Красная линия была прерывистой в одном месте. Почему она была прерывистой?..»
И вдруг Колесников понял!
Терезиендорф! Название на карте! Подвох в этом названии!
Бельчке, педант и аккуратист, машинально дорисовал прерывистую линию. А прерывистой она была потому, что все на карте пришлось исправлять второпях. Название Терезиендорф было обведено кружочком всего несколько минут назад — специально для него, Колесникова.
Это был ложный выпад, применяющийся в фехтовании. Бельчке отводил глаза. Он дал неверный адрес.
Зачем?
Эсэсовцы, помогая Колесникову одеваться, толковали что-то о том, что путь на Амштеттен забит. По магистральному шоссе сплошным потоком двигаются отходящие колонны войск и тыловые службы. Но при этом соблюдается строгая очередность. Вероятно, колонне машин Бельчке назначено выйти на магистральное шоссе проселками не раньше утра. Бельчке боится бомбежки. Отводя удар от себя, точнее, перенацеливая его, он, кроме того, выигрывает несколько часов на сборы.
В его положении это имеет значение.
Как возникла у него эта мысль? Экспромтом? Едва лишь увидел Колесникова в своем кабинете? Возможно. Хотя в тетради, в последней записи, есть, кажется, несколько слов о том, что подопытный девятьсот тринадцатый — разведчик, и это очень важно.
Так или иначе, хитрость разгадана. Не получился эффектный ложный выпад! Бельчке не удастся дезинформировать наше командование, направить его по ложному следу!
Но если мы не в Терезиендорфе, то где же мы?
Стиснув зубы, Колесников напряг память. Карта! Вспомни, как выглядела карта!
Это отняло у него столько сил, стоило ему такого невероятного нервного напряжения, что он едва не застонал.
И все же карта во всех подробностях возникла наконец перед его умственным взором.
В левом углу карты (а не в правом, где находится Терезиендорф) что-то белело. Как будто бы там остались следы подчистки. Да, точно! В этом месте с поспешностью стирали резинкой, даже, по-видимому, счищали лезвием бритвы красный кружок, которым был обведен какой-то населенный пункт.
«Ну же, название этого населенного пункта! Ахтунг?.. Афер?..
Ашен! Так и есть! Я — в Ашене! Мне указали пункт, который находится в диаметрально противоположной стороне, не влево, а вправо от шоссе (если двигаться от Санкт-Пельтена), но примерно на таком же расстоянии, что и Ашен».
И вот вся вражеская стратегия как на ладони!
Бельчке провел руками по лицу. На пухлых губах его опять играет та же приветливая, доброжелательная улыбка.
— Вы убедились?
— Да, я убедился, — сказал Колесников.
— Не будем же медлить! Вы, конечно, имеете свой шифр или радиопароль?
— Имею.
— В какое время выходят на связь ваши штабные радисты?
— Днем через каждые четыре часа. Ночью каждый час.
— И долго ждут связи с вами?
— В течение пятнадцати минут.
— Сейчас без семи минут три.
— Да, пора.
— В таком случае… Банг! Сопроводите нашего гостя к рации!
7. Стучись в плотно закрытую дверь!
Колесников ожидал, что его поведут к трапу и куда-то вниз. Но Банг толкнул одну из белых панелей в стене, она мягко подалась и ушла внутрь. Ого! Сколько здесь потайных дверей!
— Прошу! — сказал Банг и пропустил «нашего гостя» первым.
Перед Колосниковым был коридор, и довольно длинный. Вереница плафонов протянулась под потолком. Лампочки почему-то горели вполнакала.
Быстро пройдя по коридору, Банг и Колесников очутились в тесной комнате, где помещалась радиорубка. Радист, белобрысый юнец с воспаленными красными веками, видимо, хронически недосыпающий, вскочил с табуретки. Он с удивлением взглянул на Колесникова.
А тот внимательно рассматривал рацию.
Почти такой же переносной приемо-передающей аппаратурой пользовались разведчики, только здесь ящик был побольше. Как обычно, стояли под столом сухие элементы: три батареи накала и одна для питания — анодная.
Колесников вспомнил о шифрах-роликах, из-за которых его заклинило когда-то в бомболюке ДБ-3.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Он вытащил из кармана маленький пистолет и положил на столик перед собой.
Колесников стоял неподвижно, ничего не понимая.
Бельчке подождал, пока за Бангом и доктором закрылась дверь. Потом, добродушно улыбаясь, повернулся к Колесникову:
— Разговор, как видите, сугубо секретный — с глазу на глаз.
Неожиданно он поднял перед изумленным Колосниковым руки:
— Господин русский моряк, примите мою капитуляцию. Я сдаюсь. Прошу сообщить об этом вашему командованию!
6. Ложный выпад
Смысл этой фразы дошел до Колесникова не сразу. С недоверием приглядываясь к коротышке в черном мундире, он не сдвинулся с места.
— Вас, вижу, интересует эта тетрадь? — сказал Бельчке. — Я, пожалуй, передам ее в ваше распоряжение, но попозже. За все полагается платить, мой друг, — прибавил он наставительно. — Итак, услуга за услугу! Вы должны связаться с командованием ваших войск, чтобы передать ему условия моей капитуляции. Я, естественно, хочу оговорить некоторые пункты, поскольку капитулирую добровольно.
— Связаться? Но как? — Первые слова, произнесенные Колесниковым.
Бельчке успокоительно помахал рукой.
— Пусть это не тревожит вас. В моем доме есть довольно мощная рация… Но сядьте, прошу вас! Мне неловко: я сижу, а вы стоите. Наш разговор все же займет минут десять-пятнадцать… Мне нужно, чтобы вы постарались меня понять!
Колесников присел на краешек стула — по-прежнему был весь напряжен. Теперь врагов разделяли письменный стол и часть комнаты. Бельчке, откинувшись на спинку стула, непринужденно поигрывал пистолетом.
Пистолет этот — вороненый бельгийский браунинг номер один, так называемый дамский, — все время притягивал внимание Колесникова. А собеседник его, будто подразнивая, поворачивал пистолет и так и этак.
— Вы заинтересовались. Очень хорошо. Почему я решил капитулировать? Отвечаю. Первая причина — формальная. Сказал бы, даже формально-юридическая. Фюрер умер. Я присягал фюреру, а не гросс-адмиралу Деницу. Следовательно… Но главное не это. — Бельчке оглянулся на дверь в библиотеку, после чего понизил голос до шепота: — Надеюсь, она прикрыта плотно. Не исключено, что Банг подслушивает. О! Вы еще не знаете этого Банга… Итак, вторая причина. Говоря доверительно, я ни в коей мере не политик. И никогда им не был. Вы могли в этом убедиться, если внимательно прочли записи в тетради. А! С удивлением взглянули на мою форму офицера СС! Но это лишь оболочка, смею вас заверить. Она не определяет моей сущности. Я штандартенфюрер СС только потому, что такое же звание было присвоено Ноллингу, в прошлом моему коллеге, ныне санитарному инспектору концентрационных лагерей рейха. Согласитесь, я уронил бы свое достоинство, если бы имел менее высокое звание, чем этот Ноллинг. В действительности же мои служебные интересы сосредоточены вокруг науки, а не политики. Я типичный ученый-одиночка, так сказать, кабинетный ум. Однако и это еще не самое главное во мне…
Он говорил с самыми убедительными и вкрадчивыми интонациями, помахивая в воздухе левой рукой (правая по-прежнему лежала на пистолете), а Колесников, уже не глядя на пистолет, неотрывно, жадно всматривался в лицо Бельчке.
Так вот он каков, этот тонкоголосый штандартенфюрер, столько дней подряд истязавший его своим лютеолом!
Лоб — очень высокий, куполообразный, в сетке частых мелких морщин. Уши — большие, оттопыренные. Голова — какая-то раздувшаяся, словно пузырь, непомерно крупная. Иссиня-черные, видимо крашеные, волосы зачесаны обдуманно с виска наверх и туго приглажены, прикрывая лысину.
Во всяком случае, ничего зловещего или отталкивающего в наружности.
С виду всего лишь коротенький толстяк лет сорока пяти или пятидесяти, беззаботный кутила, добрый малый, знаток марочных вин, а также надменных блондинок спортивного типа (обязательно выше себя ростом).
Легче представить его не в кабинете или в лаборатории, а, скажем, в ресторане, за столом, накрытым ослепительно белой, туго накрахмаленной скатертью. Веселая компания доверяет именно ему переговоры с обер-кельнером. Он внимательно и не спеша читает меню. Затем, оттопырив губы, произносит капризно: «Трю-юфли…»
Кстати, о губах. Они ярко-красные и как-то неприятно выделяются на одутловатом лице.
Встреться Колесникову этот Бельчке в обычном штатском костюме, при галстуке бабочкой и с цветком (резедой!) в петлице, он ни за что бы не подумал, что это эсэсовец в высоких чинах. Просто немецкий бюргер, делец и даже не очень преуспевающий, но неизменно жизнерадостный. Скажем, владелец магазина готового платья или аптеки: пожалуй, скорее аптеки. Да, заурядный провинциальный фармацевт!
На носу Бельчке громоздятся очень большие очки с отбрасывающими блики стеклами. Глаз за ними не видно. Это придает лицу непонятное и неприятное выражение, какое-то беспрестанно меняющееся, ускользающее. Губы улыбаются, а глаза за стеклами очков остаются, надо думать, настороженно-серьезными и встревоженными.
Так вот откуда взялось определение «лупоглазый»! В застенке Колесников, вероятно, увидел мельком эти очки. Потом он забыл о них. Но в его воображении они ассоциировались со стеклянными шарами на шестах.
Будто угадав его мысли, Бельчке сказал, улыбнувшись еще шире:
— О нет, я не злой, далеко не злой! Жизнелюб и весельчак — вот кто я! Значит, не могу быть злым, не так ли? Да, я жизнелюб, господин моряк. И это третья, самая важная причина, по которой я капитулирую. Признаюсь откровенно, люблю пожить и умею пожить. Наш Лютер сказал: «Кто не любит вина, женщин и песен, тот всю жизнь свою дурак!» И можете мне поверить, я не был дураком. Но чтобы жить по Лютеру, согласитесь, нужны деньги, и немалые! Мои научные занятия (вы не одобряете их, знаю!) давали немалые деньги. И мне было все равно, кто платит. Судьба моя сложилась так, что я родился в Германии и мне платил Гитлер. Родись я в Америке, платил бы Трумэн, только и всего.
Бельчке переменил положение ног. Тут Колесников заметил, что у собеседника все время подрагивает колено. О! Значит, он очень волнуется!
Нагнувшись, Бельчке пытливо заглянул Колесникову в глаза.
— Вы думаете, предложу вашему командованию купить мой лютеол? Нет. Хотя американцы, бесспорно, с охотой бы его купили и заплатили бы хорошие деньги. Почему же я не обращаюсь к американцам? Почему вместо этого пригласил к себе вас в качестве посредника между мною и командованием русских войск? Русские, но не американцы! Я сделал свой выбор. Скажу вам откровенно, вынужден сделать его. И для того чтобы вы смогли меня понять и поверить мне, нужно только взглянуть на карту Австрии.
Почудилось Колесникову или на самом деле после слова «карту» Бельчке начал говорить громче, чем раньше?
— Многое в моем поведении, которое, я вижу, еще кажется вам подозрительным, сразу прояснится, едва лишь взглянете на карту. Вы увидите на ней населенный пункт Терезиендорф вблизи Амштеттена, немного в стороне от магистрального шоссе. Мы с вами — в Терезиендорфе! Каждый день Банг пунктуально наносит на карту обстановку. В двадцать часов седьмого мая американские войска отстояли от Терезиендорфа на двести с чем-то километров. А ваши войска отстояли от нас на расстоянии всего ста километров, даже, по-моему, чуть ближе. Как видите, арифметика предельно проста. Двести и сто! Вдобавок американцы не спешат. Ваши двигаются намного быстрее. И они опередят американцев, будут в Терезиендорфе намного раньше. Поэтому, господин русский моряк, я и прошу вас принять мою капитуляцию!
Он снова с какой-то шутовской аффектацией воздел к потолку свои коротенькие волосатые ручки.
— Но вы мне по-прежнему не верите? Ваши последние сомнения рассеются, едва лишь бросите беглый взгляд на карту… Банг! Грюнер! Кто там!
В комнату шагнул Банг. Видно, и впрямь он все время не отходил от двери.
— Принесите-ка сюда карту, Банг! Я желаю, чтобы господин русский моряк собственными глазами увидел, на каком расстоянии от Терезиендорфа находятся русские и американцы.
И — в который уже раз — что-то непонятное в поведении немцев почудилось Колесникову. Будто на мгновение открыли и закрыли окно в ярко освещенную комнату — от оконных стекол упали отсветы, и какие-то зловещие блики пробежали по лицам Банга и Бельчке. Определенно они перемигнулись, причем с какой-то торжествующей многозначительностью!
Захлопнулась дверь за Бангом. Бельчке стремительно повернулся к Колесникову:
— А пока я хочу обсудить с вами условия капитуляции.
— Итак, — продолжал он, беспокойно вертясь на стуле и все чаще посматривая на часы, — вы радируете своему командованию о том, что я прекращаю борьбу. Более того, готов отказаться от лютеола. Не продаю, но консервирую. Запираю в сейф. Видимо, время его еще не пришло. Но оно придет, уверяю вас! Какова цена моей капитуляции? Двести тысяч! — Он поспешно добавил: — В долларах! Поверьте, я не запрашиваю с вас лишку. Именно столько дали бы мне американцы. Так что не будем торговаться… Быть может, вас интересует, как я использую эти двести тысяч долларов? Я растранжирю их. Я буду тратить их по Лютеру. Покойный отец посоветовал бы мне разводить на склоне лет цветочки. Он был известным цветоводом у нас в Тюрингии. Но я не последовал бы этому совету. Цветочки, всю жизнь цветочки! Нет, это не для меня… Теперь второе мое условие. Оно связано с моим будущим местопребыванием. Не Сибирь! Только не Сибирь. Эта страна, конечно, отпадает. Что делать с двумястами тысячами долларов в Сибири? Я предпочитаю Буэнос-Айрес. Дорога, разумеется, за ваш счет.
Прищурясь, Бельчке поставил пистолет на рукоять, некоторое время подержал в таком положении, потом положил.
— И последнее условие, второстепенное, — небрежно сказал он. — Я, видите ли, не очень уверен в этом Банге. Он исполнителен и глуп — опасное сочетание. Бог его знает, что втемяшится ему в башку. Он может вдруг арестовать меня или даже расстрелять. Поэтому нужны некоторые предосторожности против Банга. Пусть этой же ночью ваши высадятся с самолетов в Терезиендорфе. Запомнили название? Так и передайте в своей радиограмме: известный химик, можете назвать мою фамилию, начальник сверхсекретного объекта в Терезиендорфе, капитулировал и просит помощи… А! Вот и Банг с картой! — оживленно воскликнул он.
Карта с лихорадочной быстротой расстелена на столе.
— Терезиендорф, Терезиендорф! — Бельчке ткнул карандашом в кружок, обведенный тройной красной линией, вдобавок жирно подчеркнутый. — Наглядно, не правда ли? Вот вы, а вот американцы! Ваши аванпосты в Санкт-Пельтене. По прямой до нас около ста километров, даже менее ста, не так ли, Банг? От магистрального шоссе Санкт-Пельтен — Амштеттен в сторону километров шесть, я полагаю.
— Четыре, — угрюмо поправил Банг.
Колесников нагнулся над картой.
— Убедились, убедились? — Бельчке суетливо топтался подле него, чуть ли не пританцовывая от нетерпения. — Ориентир прост… Это шоссе Санкт-Пельтен — Амштеттен! Самолетам идти, держась все время за магистральное шоссе. Строго вдоль шоссе! Долетев до Амштеттена, свернуть вправо, вот здесь, миновав мост и эти пакгаузы. Важно, понимаете ли, не перепутать населенные пункты.
Он не утерпел, поправил карандашом из-за спины Колесникова прерывистую линию, опоясавшую Терезиендорф.
Разведчик продолжал молча изучать карту, запоминая названия.
Интересно, как ведут себя Банг и Бельчке за его спиной? Кивают, улыбаются с торжеством, подмигивают друг другу?
Что-то мухлюют они, чего-то определенно не договаривают — и самого важного! Но чего?
Пискливый голос не дал додумать до конца. Банг что-то негромко сказал. Бельчке ответил ему.
— Верно. Не очень вежливо с вашей стороны, но верно. Я не закончил свои испытания, и я капитулирую перед русскими…
Он рухнул на стул, оперся локтями о колени, закрыл лицо руками и застыл так — в позе отчаяния.
Колесников недоверчиво покосился на него.
Малость переигрывает, разве не так? Пережимает. Чересчур старается. Сами игрывали когда-то в клубном драмкружке, понимаем, что к чему.
Наверное, раздвинув чуточку пальцы, Бельчке с беспокойством наблюдает сейчас за ним, Колесниковым: поверил ли?
«Ну, думай же, черт! — мысленно прикрикнул на себя Колесников. — В твоем распоряжении секунды. Думай побыстрей!
Вспомни с самого начала все. Вспомни лица Банга и Бельчке, склонившиеся над принесенной картой. Блики и тени перебегали по ним! Зловещая непонятная мимика!
Ну а жесты? Вспомни жесты Банга и Бельчке!
Зачем, спрашивается, Бельчке высунулся из-за его, Колесникова, спины и что-то торопливо подправил карандашом на карте? Что он там подправил?
Дорисовал кружочек, которым обведен на карте Терезиендорф. Почему? Красная линия была прерывистой в одном месте. Почему она была прерывистой?..»
И вдруг Колесников понял!
Терезиендорф! Название на карте! Подвох в этом названии!
Бельчке, педант и аккуратист, машинально дорисовал прерывистую линию. А прерывистой она была потому, что все на карте пришлось исправлять второпях. Название Терезиендорф было обведено кружочком всего несколько минут назад — специально для него, Колесникова.
Это был ложный выпад, применяющийся в фехтовании. Бельчке отводил глаза. Он дал неверный адрес.
Зачем?
Эсэсовцы, помогая Колесникову одеваться, толковали что-то о том, что путь на Амштеттен забит. По магистральному шоссе сплошным потоком двигаются отходящие колонны войск и тыловые службы. Но при этом соблюдается строгая очередность. Вероятно, колонне машин Бельчке назначено выйти на магистральное шоссе проселками не раньше утра. Бельчке боится бомбежки. Отводя удар от себя, точнее, перенацеливая его, он, кроме того, выигрывает несколько часов на сборы.
В его положении это имеет значение.
Как возникла у него эта мысль? Экспромтом? Едва лишь увидел Колесникова в своем кабинете? Возможно. Хотя в тетради, в последней записи, есть, кажется, несколько слов о том, что подопытный девятьсот тринадцатый — разведчик, и это очень важно.
Так или иначе, хитрость разгадана. Не получился эффектный ложный выпад! Бельчке не удастся дезинформировать наше командование, направить его по ложному следу!
Но если мы не в Терезиендорфе, то где же мы?
Стиснув зубы, Колесников напряг память. Карта! Вспомни, как выглядела карта!
Это отняло у него столько сил, стоило ему такого невероятного нервного напряжения, что он едва не застонал.
И все же карта во всех подробностях возникла наконец перед его умственным взором.
В левом углу карты (а не в правом, где находится Терезиендорф) что-то белело. Как будто бы там остались следы подчистки. Да, точно! В этом месте с поспешностью стирали резинкой, даже, по-видимому, счищали лезвием бритвы красный кружок, которым был обведен какой-то населенный пункт.
«Ну же, название этого населенного пункта! Ахтунг?.. Афер?..
Ашен! Так и есть! Я — в Ашене! Мне указали пункт, который находится в диаметрально противоположной стороне, не влево, а вправо от шоссе (если двигаться от Санкт-Пельтена), но примерно на таком же расстоянии, что и Ашен».
И вот вся вражеская стратегия как на ладони!
Бельчке провел руками по лицу. На пухлых губах его опять играет та же приветливая, доброжелательная улыбка.
— Вы убедились?
— Да, я убедился, — сказал Колесников.
— Не будем же медлить! Вы, конечно, имеете свой шифр или радиопароль?
— Имею.
— В какое время выходят на связь ваши штабные радисты?
— Днем через каждые четыре часа. Ночью каждый час.
— И долго ждут связи с вами?
— В течение пятнадцати минут.
— Сейчас без семи минут три.
— Да, пора.
— В таком случае… Банг! Сопроводите нашего гостя к рации!
7. Стучись в плотно закрытую дверь!
Колесников ожидал, что его поведут к трапу и куда-то вниз. Но Банг толкнул одну из белых панелей в стене, она мягко подалась и ушла внутрь. Ого! Сколько здесь потайных дверей!
— Прошу! — сказал Банг и пропустил «нашего гостя» первым.
Перед Колосниковым был коридор, и довольно длинный. Вереница плафонов протянулась под потолком. Лампочки почему-то горели вполнакала.
Быстро пройдя по коридору, Банг и Колесников очутились в тесной комнате, где помещалась радиорубка. Радист, белобрысый юнец с воспаленными красными веками, видимо, хронически недосыпающий, вскочил с табуретки. Он с удивлением взглянул на Колесникова.
А тот внимательно рассматривал рацию.
Почти такой же переносной приемо-передающей аппаратурой пользовались разведчики, только здесь ящик был побольше. Как обычно, стояли под столом сухие элементы: три батареи накала и одна для питания — анодная.
Колесников вспомнил о шифрах-роликах, из-за которых его заклинило когда-то в бомболюке ДБ-3.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22