бегать сломя голову я не собирался, но и терять времени не стал.
Я был между третьим и вторым этажами, когда внизу что-то промелькнуло – уловить мне удалось только какое-то движение от входных дверей в глубь дома. Смотрел я в сторону лифта, а входную дверь загораживали перила. В просветах между стойками и мелькнуло что-то. Я сразу повернул голову, но было уже поздно. Мне показалось, я заметил чье-то лицо, но так показалось бы любому на моем месте, в действительности я видел лишь нечто светлое.
Когда я добрался до первого этажа, в вестибюле и коридорах было пусто. Я направился в глубину здания, но тут же замер. В первый раз с тех пор как я проснулся, до меня донесся посторонний звук. За входной дверью, на каменных ступеньках крыльца шаркнула подошва.
Я подкрался к дверям, взялся за замок и за щеколду, разом открыл их, распахнул левой рукой дверь, а правую опустил к пистолету.
На верхней ступеньке крыльца стоял Эрик Коллинсон.
– Какого дьявола вы тут делаете? – мрачно спросил я.
Возбужденно и сбивчиво он рассказал мне целую историю. Насколько я понял, Коллинсон каждый день звонил доктору Ризу и справлялся о здоровье Габриэлы. Сегодня, то есть уже вчера, ему не удалось застать доктора. Он даже позвонил в два часа ночи, но ему сказали, что доктора еще нет и никто из домашних не знает, где он и почему не пришел. После этого ночного звонка Коллинсон поехал к Храму с надеждой увидеть меня и выяснить, что с девушкой. Он и не собирался подходить к дому, пока не увидел, как я выглядываю из двери.
– Кого вы увидели?
– Вас.
– Когда?
– Вы выглянули всего минуту назад.
– Вы видели не меня, – сказал я. – Что ж вы все-таки видели?
– Кто-то высунулся. Я решил, это вы, и подошел – я сидел на углу в машине. С Габриэлой ничего не случилось?
– Ничего, – ответил я. Расскажи я ему, что она исчезла, он бы взбеленился. – Говорите потише. Значит, домашние Риза не знают, где он?
– Нет, и волнуются. Пусть себе, лишь бы Габриэла была здорова. – Он положил руку мне на плечо. – Можно мне поглядеть на нее? Хоть одну секунду. Я ни слова не произнесу. Она даже не узнает, что я здесь. Необязательно сейчас... но вы могли бы это устроить?
Малый он был высокий, крепкий, молодой, за Габриэлу готов в огонь и воду. Я понимал – что-то случилось. Только не знал что. Помощь мне могла понадобиться, так что прогонять его не стоило. С другой стороны, и рассказывать правду не стоило – начнет еще рвать и метать.
– Заходите, – сказал я. – Я должен осмотреть дом. Хотите сопровождать меня – прошу. Только тихо, а дальше – посмотрим.
Он вошел с таким видом, будто я – святой Петр, открывший ему врата рая. Я захлопнул за ним дверь и повел через вестибюль к главному коридору. Кругом никого не было. Но недолго.
Из-за угла вдруг появилась Габриэла Леггет. Шла она босиком. Тело прикрывала лишь желтая ночная рубашка, забрызганная чем-то темным. Обеими руками она держала перед собой большой кинжал, почти меч. Он был красный, влажный. Красными, влажными были и ее голые руки. На одной из щек виднелся кровавый мазок. Глаза были ясные, блестящие и спокойные, лобик – гладкий, губы решительно сжаты. Она подошла, глядя в мои, вероятно обеспокоенные, глаза с полной безмятежностью. Казалось, она ожидала меня здесь увидеть, знала, что я ей попадусь.
– Возьмите, – сказала она ровным голосом и протянула кинжал. – Это улика. Я его убила.
– Гм, – выдавил я.
Все еще глядя мне прямо в глаза, она добавила:
– Вы – сыщик. Заберите меня туда, где таких вешают.
Руками мне шевелить было легче, чем языком. Я взял у нее окровавленный кинжал – широкий, с большим обоюдоострым лезвием и бронзовой рукояткой в виде креста.
Из-за моей спины выскочил Эрик Коллинсон и, раскинув дрожащие руки, бормоча что-то нечленораздельное, пошел к девушке. Она со страхом отпрянула от него, прижалась к стенке и взмолилась:
– Не пускайте его ко мне.
– Габриэла! – крикнул он, протянув к ней ладони.
– Нет, нет. – Она тяжело дышала.
Чтобы загородить девушку, я встал перед ним, уперся рукой ему в грудь и рявкнул:
– Угомонитесь!
Он схватил меня за плечи сильными загорелыми пальцами и стал отпихивать. Я решил ударить его в подбородок тяжелой бронзовой рукояткой. Но так далеко дело не зашло: не спуская глаз с девушки, он вдруг забыл, что хотел спихнуть меня с дороги, и руки у него ослабли. Я толкнул его в грудь посильнее, оттеснил к другой стене коридора и отступил в сторону, чтобы видеть сразу обоих.
– Потерпите. Надо узнать, в чем дело, – сказал я ему и, повернувшись к девушке, показал на кинжал: – Что произошло?
Она уже успокоилась.
– Пошли, сейчас увидите, – сказала она. – Только, ради Бога, оез Эрика.
– Он не будет мешать, – пообещал я.
Она хмуро кивнула и повела нас по коридору за угол, к небольшой приоткрытой железной двери. Она вошла первой. Я за ней. За мной Коллинсон. В лицо нам повеял свежий ветерок. Я задрал голову и увидел на темном небе тусклые звезды. Я взглянул вниз, под ноги. В свете, проникавшем сквозь дверной проем, мне удалось разглядеть, что мы шагаем по белому мрамору или, скорее, по пятиугольным плитам под мрамор. Было темно, если не считать света из двери. Я вынул фонарик.
Неспешно ступая босыми ногами по холодным плитам, Габриэла повела нас к какому-то серому квадратному сооружению, неясно маячившему впереди. Потом остановилась и сказала:
– Здесь.
Я включил фонарик. Свет заиграл, рассыпался по широкому белому алтарю, отделанному хрусталем и серебром.
На нижней из трех ступенек, лицом вверх, вытянув руки по швам, лежал доктор Риз.
Казалось, он заснул. Одежда на нем была не измята, только пиджак и жилет расстегнуты. Рубашка потемнела от крови. В груди виднелись четыре одинаковые раны, как раз такой формы и размера, которые мог нанести этот большой кинжал. Из ран уже ничего не сочилось, но, когда я приложил руку ко лбу, он был теплым. На ступеньки и на пол натекла кровь, рядом валялось пенсне на черной ленточке, целое.
Я выпрямился и направил луч фонарика девушке в лицо. Она моргала, жмурилась, свет ей мешал, но лицо оставалось спокойным.
– Вы убили? – спросил я.
– Нет! – завопил Коллинсон, словно только что проснулся.
– Заткнитесь, – приказал я ему и подошел к девушке поближе, чтобы он не мог вклиниться между нами.
– Так вы или не вы? – переспросил я.
– А что тут странного? – спокойно спросила она. – Вы же слышали, что говорила мачеха о проклятии Дейнов, о том, что было и будет со мной и со всеми, с кем сведет меня судьба. Так чему удивляться? – И она показала на труп.
– Чушь собачья! – сказал я, пытаясь разгадать причину ее спокойствия. Я уже видел, как на нее действует наркотик, но здесь было что-то другое. Знать бы, что именно. – Зачем вы его убили?
Коллинсон схватил меня за руку и повернул к себе. Он был как в горячке.
– Что толку в разговорах? – закричал он. – Надо ее скорее увезти отсюда. Тело мы спрячем или положим в такое место, где на нее никто не подумает. Вам лучше знать, как это делается. Я увезу ее домой. А вы тут все устроите.
– Ну да! – сказал я. – Свалим убийство на здешних филиппинцев. Пусть их вместо нее повесят.
– Правильно. Вам лучше знать, как...
– Черта с два! – сказал я. – Ну и понятия у вас.
Его лицо пошло пятнами.
– Нет, мне... я не хочу, чтобы кого-то... вешали, – забормотал он. – Честное слово. Я о другом. Ведь можно устроить, чтобы он исчез. А? Я дам денег... Он бы мог...
– Заткните фонтан, – зарычал я. – Только время теряем.
– Но вы должны что-то сделать, – не отставал он. – Вас сюда прислали, чтобы с ней ничего не случилось. Вы должны.
– Умница.
– Я понимаю, что это трудно. Я заплачу...
– Хватит. – Я вырвал у него руку и повернулся к девушке. – Кто-нибудь при этом присутствовал?
– Никто.
Я посветил фонариком на алтарь, на труп, на пол, на стены, но ничего нового не обнаружил. Стены были белые, гладкие и сплошные, если не считать двери, через которую мы вошли, и такой же на противоположной стороне. Четыре побеленные стены поднимались прямо к небу.
Я положил кинжал рядом с телом Риза, выключил фонарик и сказал Коллинсону:
– Надо отвести мисс Леггет в комнату.
– Ради Бога, давайте увезем ее из этого дома, пока не поздно.
– Хороша она будет на улице босиком и в забрызганной кровью рубашке.
Я услышал какое-то шуршание и включил свет. Коллинсон стаскивал с себя пальто.
– Моя машина стоит на углу. Я отнесу ее на руках. – И он направился к девушке, протягивая пальто.
Габриэла забежала мне за спину и застонала.
– Не давайте ему до меня дотрагиваться.
Я хотел остановить его. Он отбил мою руку и пошел за ней. Она – от него. Я почувствовал себя чем-то вроде столба карусели, и ощущение мне не понравилось. Когда этот болван оказался передо мной, я саданул его в бок плечом, так что он отлетел к углу алтаря. Я подошел поближе.
– Хватит! – прорвало меня. – Если хотите помогать нам, то не валяйте дурака, делайте что говорят и оставьте ее в покое. Понятно?
Он выпрямился и начал:
– Но вы не имеете...
– Оставьте ее в покое. Оставьте в покое меня. Еще раз влезете – получите пистолетом по челюсти. Хотите получить прямо сейчас – скажите. Так как?
– Ладно, – пробормотал он.
Я повернулся к девушке, но она уже серой тенью, почти не шлепая босыми ногами, летела к двери. Я бросился за ней, громыхая по плитам ботинками, и поймал ее за талию уже в дверях. Но тут же получил удар по рукам и отлетел к стене, приземлившись на колено. Надо мной во весь рост высился Коллинсон и что-то орал. Из всего потока слов мне удалось разобрать только: «Черт вас подери».
Я встал с колена в самом чудесном настроении. Быть сиделкой при свихнувшейся барышне недостаточно, вдобавок получай тычки от ее жениха. Мне понадобились все мои актерские таланты, чтобы невозмутимо спросить Коллинсона:
– Ну зачем вы так?
Я подошел к стоявшей в дверях девушке.
– Пошли к вам в комнату.
– Только без Эрика, – потребовала она.
– Больше он не будет мешать, – снова пообещал я, надеясь, что на этот раз не ошибусь. – Пошли.
Она поколебалась, затем переступила порог. Коллинсон, с застенчивым, одновременно свирепым, а в целом очень недовольным лицом, вышел вслед за мной. Я прикрыл дверь и спросил Габриэлу, есть ли у нее ключ.
– Нет, – ответила она, будто вообще не знала о существовании ключей.
В лифте она все время пряталась от жениха за моей спиной, если, конечно, он еще состоял у нее в женихах. Сам Коллинсон напряженно смотрел в сторону. Я же вглядывался в лицо девушки, пытаясь понять, вернулся ли к ней после потрясения разум или нет. Первое предположение казалось вернее, но в душе я ему не доверял. По дороге нам никто не попался. Я включил в комнате свет. Закрыв дверь, я прислонился спиной к косяку. Коллинсон повесил пальто на стул, положил шляпу и замер, скрестив руки и не спуская глаз с Габриэлы. Она села на кровать и уставилась мне в ноги.
– Расскажите, что случилось, только побыстрее, – приказал я.
Она подняла на меня глаза и сказала:
– Мне хочется спать.
Вопрос о ее здравомыслии – для меня во всяком случае – был решен: нормой тут и не пахло. Но сейчас меня тревожило другое. Комната. С тех пор как я ушел, в ней что-то изменилось. Я закрыл глаза, попытался представить, как она выглядела раньше, открыл глаза снова.
– Можно мне лечь? – спросила Габриэла.
Я решил, что ее вопрос подождет, и стал внимательно осматривать комнату, предмет за предметом. Пальто и шляпа Коллинсона на стуле – больше ничего нового обнаружить не удалось. Все вроде бы нормально, но сам стул почему-то не давал мне покоя. Я подошел и поднял пальто. Под ним было пусто. Раньше здесь висело нечто похожее на зеленый халат, а теперь было пусто. Халата я нигде в комнате не заметил и даже не стал искать – безнадежно. Зеленые тапочки все еще валялись под кроватью.
– Не сейчас, – ответил я девушке. – Пойдите в ванную, смойте кровь и оденьтесь. Одежду захватите туда с собой. Ночную рубашку отдайте Коллинсону. – Я повернулся к нему. – Спрячьте ее в карман и не вынимайте. Из комнаты не выходить и никого не впускать. Я скоро приду. Пистолет у вас есть?
– Нет, – сказал он. – Но я...
Девушка встала с кровати, подошла ко мне ближе и перебила его.
– Не оставляйте нас одних, – сказала она серьезно. – Я не хочу. Я уже убила одного человека. Вам что, мало?
Говорила она горячо, но не возбужденно, и довольно рассудительно.
– Мне нужно ненадолго уйти, – сказал я, – одной вам оставаться нельзя. И кончен разговор.
– А вы понимаете, что делаете? – Голосок у нее был тоненький, усталый. – Вряд ли. Иначе бы не оставляли меня с ним. – Она подняла лицо, и я скорее прочел по губам, чем услышал: «Только не с Эриком. Пусть он уйдет».
Я от нее совсем одурел: еще немного, и мне придется лечь в соседнюю палату. Меня так и подмывало уступить ей, но я ткнул пальцем в ванную и сказал:
– Можете не вылезать оттуда, пока я не приду. Но он побудет здесь.
Она с безнадежностью кивнула и направилась в гардеробную. Когда она шла в ванную с одеждой в руках, на глазах у нее блестели слезы.
Я отдал пистолет Коллинсону. Его рука была деревянной и дрожала. Дышал он тяжело, шумно.
– Не будьте размазней, – сказал я ему. – Хоть раз помогите, вместо того чтобы мешать. Никого не впускайте и не выпускайте. Придется стрелять – не теряйтесь.
Он хотел что-то сказать, не смог и, сжав мне руку, чуть не искалечил ее от избытка чувств. Я вырвал у него ладонь и отправился вниз, к алтарю, где лежал доктор Риз. Попасть туда удалось не сразу. Железная дверь, через которую мы вышли несколько минут назад, была заперта. Но замок оказался довольно простым. Я поковырял в нем кое-какими инструментами из перочинного ножа и в конце концов открыл.
Зеленого халата я там не нашел. Не нашел я и тела доктора Риза. Оно исчезло. Кинжал тоже исчез. Вместо лужи крови на белом полу осталось лишь желтоватое пятно. Кто-то хорошенько прибрался.
11. Бог
Я вернулся в вестибюль: еще раньше я заметил там нишу с телефоном. Телефон был на месте, но не работал. Я положил трубку и отправился на шестой этаж к Минни Херши. Пока что помощи от нее я никакой не получил, но она, по-видимому, была предана хозяйке, а мне, за неимением телефона, требовался посыльный.
Я открыл ее дверь – тоже без замка, – вошел, затворил за собой. Включил фонарик, обхватив ладонью стекло. При свете, просачивавшемся между пальцами, я увидел мулатку – она крепко спала на кровати. Окна были закрыты, воздух спертый, со знакомым затхлым душком увядших цветов.
Я посмотрел на девушку. Она лежала на спине, дышала ртом, и лицо ее во сне приобрело еще большее сходство с индейским. Глядя на нее, я сам осоловел. Поднимать ее сейчас бесчеловечно. Может быть, ей снится... я тряхнул головой, пытаясь прогнать сонную одурь. Ландыши, луноцветы... увядшие цветы... А нет ли тут и жимолости? Этот вопрос почему-то казался важным. Фонарь тяжелел у меня в руке, стал чересчур тяжелым. Черт с ним... я его выпустил. Он упал на ногу... я удивился: кто тронул меня за ногу? Габриэла Леггет? Умоляет спасти ее от Эрика Коллинсона? Чушь какая-то... Или не чушь? Я опять пытался тряхнуть головой... пытался отчаянно. Она весила тонну, едва поворачивалась. Меня качнуло; чтобы не упасть, я выставил ногу. Нога была слабая, мягкая, подгибалась. Надо сделать еще шаг, иначе свалюсь; я сделал, с трудом поднял голову, разлепил веки, посмотрел, куда мне падать, увидел окно в пятнадцати сантиметрах от моего носа.
Меня потянуло вперед, и подоконник уперся в бедра, остановил падение. Мои руки лежали на подоконнике. Я пошарил внизу рамы – не знаю, нашарил ли ручки, но потянул вверх изо всех сил. Окно не поддавалось. Ручки были будто прибиты внизу. Кажется, тут я всхлипнул; а потом, правой ладонью упершись в подоконник, левой выбил стекло.
Уличный воздух шибанул в нос, как нашатырь. Я сунул лицо в дыру и, цепляясь обеими руками за подоконник, вбирал воздух ртом, носом, глазами, ушами, порами кожи и смеялся, а глаза щипало так, что лились слезы и затекали в рот. Я все глотал свежий воздух и вскоре почувствовал, что ноги меня держат, глаза видят, что я опять могу двигаться и думать, пусть не быстро и не четко. Мешкать было некогда. Я закрыл нос и рот платком и отвернулся от окна.
В каком-нибудь метре от меня, посреди черной комнаты стояло, извиваясь, нечто светлое, похожее на человеческую фигуру, но бесплотное.
Оно было высокое, но не такое высокое, как показалось сначала, – потому что оно не стояло на полу, а парило: между его ногами и полом был просвет сантиметров в тридцать. Да, у него и ноги были, но уж не знаю, какой формы. Не было у них формы – и у торса не было, и у рук, и у лица не было формы, постоянных очертаний. Они зыбились, разбухали и съеживались, вытягивались и сокращались, не очень сильно, но беспрерывно. Рука сливалась с телом, растворялась в теле, а потом появлялась, будто выливалась из него. Нос свешивался над разинутым бесформенным ртом, потом втягивался обратно, утопая между кисельными щеками, снова начинал расти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Я был между третьим и вторым этажами, когда внизу что-то промелькнуло – уловить мне удалось только какое-то движение от входных дверей в глубь дома. Смотрел я в сторону лифта, а входную дверь загораживали перила. В просветах между стойками и мелькнуло что-то. Я сразу повернул голову, но было уже поздно. Мне показалось, я заметил чье-то лицо, но так показалось бы любому на моем месте, в действительности я видел лишь нечто светлое.
Когда я добрался до первого этажа, в вестибюле и коридорах было пусто. Я направился в глубину здания, но тут же замер. В первый раз с тех пор как я проснулся, до меня донесся посторонний звук. За входной дверью, на каменных ступеньках крыльца шаркнула подошва.
Я подкрался к дверям, взялся за замок и за щеколду, разом открыл их, распахнул левой рукой дверь, а правую опустил к пистолету.
На верхней ступеньке крыльца стоял Эрик Коллинсон.
– Какого дьявола вы тут делаете? – мрачно спросил я.
Возбужденно и сбивчиво он рассказал мне целую историю. Насколько я понял, Коллинсон каждый день звонил доктору Ризу и справлялся о здоровье Габриэлы. Сегодня, то есть уже вчера, ему не удалось застать доктора. Он даже позвонил в два часа ночи, но ему сказали, что доктора еще нет и никто из домашних не знает, где он и почему не пришел. После этого ночного звонка Коллинсон поехал к Храму с надеждой увидеть меня и выяснить, что с девушкой. Он и не собирался подходить к дому, пока не увидел, как я выглядываю из двери.
– Кого вы увидели?
– Вас.
– Когда?
– Вы выглянули всего минуту назад.
– Вы видели не меня, – сказал я. – Что ж вы все-таки видели?
– Кто-то высунулся. Я решил, это вы, и подошел – я сидел на углу в машине. С Габриэлой ничего не случилось?
– Ничего, – ответил я. Расскажи я ему, что она исчезла, он бы взбеленился. – Говорите потише. Значит, домашние Риза не знают, где он?
– Нет, и волнуются. Пусть себе, лишь бы Габриэла была здорова. – Он положил руку мне на плечо. – Можно мне поглядеть на нее? Хоть одну секунду. Я ни слова не произнесу. Она даже не узнает, что я здесь. Необязательно сейчас... но вы могли бы это устроить?
Малый он был высокий, крепкий, молодой, за Габриэлу готов в огонь и воду. Я понимал – что-то случилось. Только не знал что. Помощь мне могла понадобиться, так что прогонять его не стоило. С другой стороны, и рассказывать правду не стоило – начнет еще рвать и метать.
– Заходите, – сказал я. – Я должен осмотреть дом. Хотите сопровождать меня – прошу. Только тихо, а дальше – посмотрим.
Он вошел с таким видом, будто я – святой Петр, открывший ему врата рая. Я захлопнул за ним дверь и повел через вестибюль к главному коридору. Кругом никого не было. Но недолго.
Из-за угла вдруг появилась Габриэла Леггет. Шла она босиком. Тело прикрывала лишь желтая ночная рубашка, забрызганная чем-то темным. Обеими руками она держала перед собой большой кинжал, почти меч. Он был красный, влажный. Красными, влажными были и ее голые руки. На одной из щек виднелся кровавый мазок. Глаза были ясные, блестящие и спокойные, лобик – гладкий, губы решительно сжаты. Она подошла, глядя в мои, вероятно обеспокоенные, глаза с полной безмятежностью. Казалось, она ожидала меня здесь увидеть, знала, что я ей попадусь.
– Возьмите, – сказала она ровным голосом и протянула кинжал. – Это улика. Я его убила.
– Гм, – выдавил я.
Все еще глядя мне прямо в глаза, она добавила:
– Вы – сыщик. Заберите меня туда, где таких вешают.
Руками мне шевелить было легче, чем языком. Я взял у нее окровавленный кинжал – широкий, с большим обоюдоострым лезвием и бронзовой рукояткой в виде креста.
Из-за моей спины выскочил Эрик Коллинсон и, раскинув дрожащие руки, бормоча что-то нечленораздельное, пошел к девушке. Она со страхом отпрянула от него, прижалась к стенке и взмолилась:
– Не пускайте его ко мне.
– Габриэла! – крикнул он, протянув к ней ладони.
– Нет, нет. – Она тяжело дышала.
Чтобы загородить девушку, я встал перед ним, уперся рукой ему в грудь и рявкнул:
– Угомонитесь!
Он схватил меня за плечи сильными загорелыми пальцами и стал отпихивать. Я решил ударить его в подбородок тяжелой бронзовой рукояткой. Но так далеко дело не зашло: не спуская глаз с девушки, он вдруг забыл, что хотел спихнуть меня с дороги, и руки у него ослабли. Я толкнул его в грудь посильнее, оттеснил к другой стене коридора и отступил в сторону, чтобы видеть сразу обоих.
– Потерпите. Надо узнать, в чем дело, – сказал я ему и, повернувшись к девушке, показал на кинжал: – Что произошло?
Она уже успокоилась.
– Пошли, сейчас увидите, – сказала она. – Только, ради Бога, оез Эрика.
– Он не будет мешать, – пообещал я.
Она хмуро кивнула и повела нас по коридору за угол, к небольшой приоткрытой железной двери. Она вошла первой. Я за ней. За мной Коллинсон. В лицо нам повеял свежий ветерок. Я задрал голову и увидел на темном небе тусклые звезды. Я взглянул вниз, под ноги. В свете, проникавшем сквозь дверной проем, мне удалось разглядеть, что мы шагаем по белому мрамору или, скорее, по пятиугольным плитам под мрамор. Было темно, если не считать света из двери. Я вынул фонарик.
Неспешно ступая босыми ногами по холодным плитам, Габриэла повела нас к какому-то серому квадратному сооружению, неясно маячившему впереди. Потом остановилась и сказала:
– Здесь.
Я включил фонарик. Свет заиграл, рассыпался по широкому белому алтарю, отделанному хрусталем и серебром.
На нижней из трех ступенек, лицом вверх, вытянув руки по швам, лежал доктор Риз.
Казалось, он заснул. Одежда на нем была не измята, только пиджак и жилет расстегнуты. Рубашка потемнела от крови. В груди виднелись четыре одинаковые раны, как раз такой формы и размера, которые мог нанести этот большой кинжал. Из ран уже ничего не сочилось, но, когда я приложил руку ко лбу, он был теплым. На ступеньки и на пол натекла кровь, рядом валялось пенсне на черной ленточке, целое.
Я выпрямился и направил луч фонарика девушке в лицо. Она моргала, жмурилась, свет ей мешал, но лицо оставалось спокойным.
– Вы убили? – спросил я.
– Нет! – завопил Коллинсон, словно только что проснулся.
– Заткнитесь, – приказал я ему и подошел к девушке поближе, чтобы он не мог вклиниться между нами.
– Так вы или не вы? – переспросил я.
– А что тут странного? – спокойно спросила она. – Вы же слышали, что говорила мачеха о проклятии Дейнов, о том, что было и будет со мной и со всеми, с кем сведет меня судьба. Так чему удивляться? – И она показала на труп.
– Чушь собачья! – сказал я, пытаясь разгадать причину ее спокойствия. Я уже видел, как на нее действует наркотик, но здесь было что-то другое. Знать бы, что именно. – Зачем вы его убили?
Коллинсон схватил меня за руку и повернул к себе. Он был как в горячке.
– Что толку в разговорах? – закричал он. – Надо ее скорее увезти отсюда. Тело мы спрячем или положим в такое место, где на нее никто не подумает. Вам лучше знать, как это делается. Я увезу ее домой. А вы тут все устроите.
– Ну да! – сказал я. – Свалим убийство на здешних филиппинцев. Пусть их вместо нее повесят.
– Правильно. Вам лучше знать, как...
– Черта с два! – сказал я. – Ну и понятия у вас.
Его лицо пошло пятнами.
– Нет, мне... я не хочу, чтобы кого-то... вешали, – забормотал он. – Честное слово. Я о другом. Ведь можно устроить, чтобы он исчез. А? Я дам денег... Он бы мог...
– Заткните фонтан, – зарычал я. – Только время теряем.
– Но вы должны что-то сделать, – не отставал он. – Вас сюда прислали, чтобы с ней ничего не случилось. Вы должны.
– Умница.
– Я понимаю, что это трудно. Я заплачу...
– Хватит. – Я вырвал у него руку и повернулся к девушке. – Кто-нибудь при этом присутствовал?
– Никто.
Я посветил фонариком на алтарь, на труп, на пол, на стены, но ничего нового не обнаружил. Стены были белые, гладкие и сплошные, если не считать двери, через которую мы вошли, и такой же на противоположной стороне. Четыре побеленные стены поднимались прямо к небу.
Я положил кинжал рядом с телом Риза, выключил фонарик и сказал Коллинсону:
– Надо отвести мисс Леггет в комнату.
– Ради Бога, давайте увезем ее из этого дома, пока не поздно.
– Хороша она будет на улице босиком и в забрызганной кровью рубашке.
Я услышал какое-то шуршание и включил свет. Коллинсон стаскивал с себя пальто.
– Моя машина стоит на углу. Я отнесу ее на руках. – И он направился к девушке, протягивая пальто.
Габриэла забежала мне за спину и застонала.
– Не давайте ему до меня дотрагиваться.
Я хотел остановить его. Он отбил мою руку и пошел за ней. Она – от него. Я почувствовал себя чем-то вроде столба карусели, и ощущение мне не понравилось. Когда этот болван оказался передо мной, я саданул его в бок плечом, так что он отлетел к углу алтаря. Я подошел поближе.
– Хватит! – прорвало меня. – Если хотите помогать нам, то не валяйте дурака, делайте что говорят и оставьте ее в покое. Понятно?
Он выпрямился и начал:
– Но вы не имеете...
– Оставьте ее в покое. Оставьте в покое меня. Еще раз влезете – получите пистолетом по челюсти. Хотите получить прямо сейчас – скажите. Так как?
– Ладно, – пробормотал он.
Я повернулся к девушке, но она уже серой тенью, почти не шлепая босыми ногами, летела к двери. Я бросился за ней, громыхая по плитам ботинками, и поймал ее за талию уже в дверях. Но тут же получил удар по рукам и отлетел к стене, приземлившись на колено. Надо мной во весь рост высился Коллинсон и что-то орал. Из всего потока слов мне удалось разобрать только: «Черт вас подери».
Я встал с колена в самом чудесном настроении. Быть сиделкой при свихнувшейся барышне недостаточно, вдобавок получай тычки от ее жениха. Мне понадобились все мои актерские таланты, чтобы невозмутимо спросить Коллинсона:
– Ну зачем вы так?
Я подошел к стоявшей в дверях девушке.
– Пошли к вам в комнату.
– Только без Эрика, – потребовала она.
– Больше он не будет мешать, – снова пообещал я, надеясь, что на этот раз не ошибусь. – Пошли.
Она поколебалась, затем переступила порог. Коллинсон, с застенчивым, одновременно свирепым, а в целом очень недовольным лицом, вышел вслед за мной. Я прикрыл дверь и спросил Габриэлу, есть ли у нее ключ.
– Нет, – ответила она, будто вообще не знала о существовании ключей.
В лифте она все время пряталась от жениха за моей спиной, если, конечно, он еще состоял у нее в женихах. Сам Коллинсон напряженно смотрел в сторону. Я же вглядывался в лицо девушки, пытаясь понять, вернулся ли к ней после потрясения разум или нет. Первое предположение казалось вернее, но в душе я ему не доверял. По дороге нам никто не попался. Я включил в комнате свет. Закрыв дверь, я прислонился спиной к косяку. Коллинсон повесил пальто на стул, положил шляпу и замер, скрестив руки и не спуская глаз с Габриэлы. Она села на кровать и уставилась мне в ноги.
– Расскажите, что случилось, только побыстрее, – приказал я.
Она подняла на меня глаза и сказала:
– Мне хочется спать.
Вопрос о ее здравомыслии – для меня во всяком случае – был решен: нормой тут и не пахло. Но сейчас меня тревожило другое. Комната. С тех пор как я ушел, в ней что-то изменилось. Я закрыл глаза, попытался представить, как она выглядела раньше, открыл глаза снова.
– Можно мне лечь? – спросила Габриэла.
Я решил, что ее вопрос подождет, и стал внимательно осматривать комнату, предмет за предметом. Пальто и шляпа Коллинсона на стуле – больше ничего нового обнаружить не удалось. Все вроде бы нормально, но сам стул почему-то не давал мне покоя. Я подошел и поднял пальто. Под ним было пусто. Раньше здесь висело нечто похожее на зеленый халат, а теперь было пусто. Халата я нигде в комнате не заметил и даже не стал искать – безнадежно. Зеленые тапочки все еще валялись под кроватью.
– Не сейчас, – ответил я девушке. – Пойдите в ванную, смойте кровь и оденьтесь. Одежду захватите туда с собой. Ночную рубашку отдайте Коллинсону. – Я повернулся к нему. – Спрячьте ее в карман и не вынимайте. Из комнаты не выходить и никого не впускать. Я скоро приду. Пистолет у вас есть?
– Нет, – сказал он. – Но я...
Девушка встала с кровати, подошла ко мне ближе и перебила его.
– Не оставляйте нас одних, – сказала она серьезно. – Я не хочу. Я уже убила одного человека. Вам что, мало?
Говорила она горячо, но не возбужденно, и довольно рассудительно.
– Мне нужно ненадолго уйти, – сказал я, – одной вам оставаться нельзя. И кончен разговор.
– А вы понимаете, что делаете? – Голосок у нее был тоненький, усталый. – Вряд ли. Иначе бы не оставляли меня с ним. – Она подняла лицо, и я скорее прочел по губам, чем услышал: «Только не с Эриком. Пусть он уйдет».
Я от нее совсем одурел: еще немного, и мне придется лечь в соседнюю палату. Меня так и подмывало уступить ей, но я ткнул пальцем в ванную и сказал:
– Можете не вылезать оттуда, пока я не приду. Но он побудет здесь.
Она с безнадежностью кивнула и направилась в гардеробную. Когда она шла в ванную с одеждой в руках, на глазах у нее блестели слезы.
Я отдал пистолет Коллинсону. Его рука была деревянной и дрожала. Дышал он тяжело, шумно.
– Не будьте размазней, – сказал я ему. – Хоть раз помогите, вместо того чтобы мешать. Никого не впускайте и не выпускайте. Придется стрелять – не теряйтесь.
Он хотел что-то сказать, не смог и, сжав мне руку, чуть не искалечил ее от избытка чувств. Я вырвал у него ладонь и отправился вниз, к алтарю, где лежал доктор Риз. Попасть туда удалось не сразу. Железная дверь, через которую мы вышли несколько минут назад, была заперта. Но замок оказался довольно простым. Я поковырял в нем кое-какими инструментами из перочинного ножа и в конце концов открыл.
Зеленого халата я там не нашел. Не нашел я и тела доктора Риза. Оно исчезло. Кинжал тоже исчез. Вместо лужи крови на белом полу осталось лишь желтоватое пятно. Кто-то хорошенько прибрался.
11. Бог
Я вернулся в вестибюль: еще раньше я заметил там нишу с телефоном. Телефон был на месте, но не работал. Я положил трубку и отправился на шестой этаж к Минни Херши. Пока что помощи от нее я никакой не получил, но она, по-видимому, была предана хозяйке, а мне, за неимением телефона, требовался посыльный.
Я открыл ее дверь – тоже без замка, – вошел, затворил за собой. Включил фонарик, обхватив ладонью стекло. При свете, просачивавшемся между пальцами, я увидел мулатку – она крепко спала на кровати. Окна были закрыты, воздух спертый, со знакомым затхлым душком увядших цветов.
Я посмотрел на девушку. Она лежала на спине, дышала ртом, и лицо ее во сне приобрело еще большее сходство с индейским. Глядя на нее, я сам осоловел. Поднимать ее сейчас бесчеловечно. Может быть, ей снится... я тряхнул головой, пытаясь прогнать сонную одурь. Ландыши, луноцветы... увядшие цветы... А нет ли тут и жимолости? Этот вопрос почему-то казался важным. Фонарь тяжелел у меня в руке, стал чересчур тяжелым. Черт с ним... я его выпустил. Он упал на ногу... я удивился: кто тронул меня за ногу? Габриэла Леггет? Умоляет спасти ее от Эрика Коллинсона? Чушь какая-то... Или не чушь? Я опять пытался тряхнуть головой... пытался отчаянно. Она весила тонну, едва поворачивалась. Меня качнуло; чтобы не упасть, я выставил ногу. Нога была слабая, мягкая, подгибалась. Надо сделать еще шаг, иначе свалюсь; я сделал, с трудом поднял голову, разлепил веки, посмотрел, куда мне падать, увидел окно в пятнадцати сантиметрах от моего носа.
Меня потянуло вперед, и подоконник уперся в бедра, остановил падение. Мои руки лежали на подоконнике. Я пошарил внизу рамы – не знаю, нашарил ли ручки, но потянул вверх изо всех сил. Окно не поддавалось. Ручки были будто прибиты внизу. Кажется, тут я всхлипнул; а потом, правой ладонью упершись в подоконник, левой выбил стекло.
Уличный воздух шибанул в нос, как нашатырь. Я сунул лицо в дыру и, цепляясь обеими руками за подоконник, вбирал воздух ртом, носом, глазами, ушами, порами кожи и смеялся, а глаза щипало так, что лились слезы и затекали в рот. Я все глотал свежий воздух и вскоре почувствовал, что ноги меня держат, глаза видят, что я опять могу двигаться и думать, пусть не быстро и не четко. Мешкать было некогда. Я закрыл нос и рот платком и отвернулся от окна.
В каком-нибудь метре от меня, посреди черной комнаты стояло, извиваясь, нечто светлое, похожее на человеческую фигуру, но бесплотное.
Оно было высокое, но не такое высокое, как показалось сначала, – потому что оно не стояло на полу, а парило: между его ногами и полом был просвет сантиметров в тридцать. Да, у него и ноги были, но уж не знаю, какой формы. Не было у них формы – и у торса не было, и у рук, и у лица не было формы, постоянных очертаний. Они зыбились, разбухали и съеживались, вытягивались и сокращались, не очень сильно, но беспрерывно. Рука сливалась с телом, растворялась в теле, а потом появлялась, будто выливалась из него. Нос свешивался над разинутым бесформенным ртом, потом втягивался обратно, утопая между кисельными щеками, снова начинал расти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21