Звонил, как я и догадывалась, Денисов.
— Я разбудил тебя? — дружески спросил он, но именно этот тон и настораживал меня.
— Да, разбудил.
— Извини, пожалуйста. У меня есть для тебя хорошие предложения. Думаю, они тебя устроят. Я через час к тебе приеду и мы все обсудим. Так что жди меня. Целую.
Он никогда не говорил мне «„целую“. Это еще больше обеспокоило меня, и я подумала: поцелуй Иуды. И тот час начала звонить друзьям, у кого есть машины. Сначала в мастерскую Ююкина. Молчание. Потом ему домой. Опять незадача: Настя сказала, что Игорь на даче и не преминула спросить: зачем он понадобился. Потом я вспомнила Воронина. Он сам взял трубку. Взволнованной скороговоркой я попросила:
— Виталий, дорогой, умоляю тебя, немедленно подъезжай к кинотеатру (это в пятидесяти метрах от нашего дома). Мне грозит опасность. Подробности потом. Ты слышишь? Очень прошу тебя, это вопрос жизни.
— Выезжаю, — решительно бросил Воронин и положил трубку. Я схватила свои чемоданы, закрыла квартиру и, надрываясь под тяжестью, пошла к кинотеатру. В пути вдруг с тревогой подумала: а вдруг телефон прослушивается Денисовым, и его люди примчатся раньше Воронина. Но слава Богу Виталий не заставил себя долго ждать. Мы сразу же погрузили чемоданы, я села на заднее сидение и на вопрос «куда?» ответила:
— К Центральному телеграфу.
Это место я выбрала по двум соображениям. Во-первых — рядом здание МВД. Во-вторых, рядом дом Егора, у которого я смогла бы на время оставить чемоданы, прежде, чем уехать в Тверь. Ну и, в-третьих — тут много телефонов-автоматов, чтоб предварительно позвонить Егору. В пути Воронин предложил ехать прямо к Лукичу без предварительного звонка. Я возразила:
— А если он не пожелает меня видеть после длительной разлуки и даст от ворот поворот?
— Я не думаю, — усомнился Воронин. — Он тебя все еще любит.
— Откуда ты знаешь? — обрадовалась я.
— Поверь мне, — уточнил он и все же припарковался в .Газетном переулке у телеграфа напротив телефонных автоматов. Сказал: — Ну иди, звони.
Я колебалась. Я чувствовала свою вину перед Егором и не была уверена в его снисхождении. И я попросила:
— Виталий, дорогой, окажи мне еще одну услугу: пойди позвони Лукичу, скажи, что я всего на пять минут потревожу его. — Виталий позвонил и, возвратясь в машину, весело доложил:
— Порядок. Он ждет тебя.
— Но ты пойдешь со мной, поможешь мне поднять чемоданы.
Дверь открыл Егор. Я не сразу узнала его. Передо мной стоял богатырского телосложения витязь с шикарной бородой, напоминающий одного из Васнецовских «Богатырей». У меня перехватило дыхание, от волнения я не решалась переступить порог и молча стояла с одним чемоданом. С другим чемоданом позади меня стоял Воронин, которому я преградила дорогу. Не говоря ни слова Лукич взял мой чемодан и, поставив его в прихожей, негромко, но ласково пригласил:
— Ну что ж вы? Проходите. Я всегда рад гостям, особенно нежданным. Люблю сюрпризы.
Быстро поставив второй чемодан в прихожей, Воронин торопливо заговорил:
— Дорогие друзья, позвольте мне откланяться, поскольку меня ждут неотложные дела. — И тут же исчез. Мы с Лукичом поняли его деликатность и оценили. Он догадывался о моей нерешительности и сам сделал первый шаг: обнял меня и прижал к своей груди так крепко, что я слышала, как стучит его сердце. Потом мои губы пробились сквозь густые заросли его усов слились с его горячими и такими родными губами, что я от наплыва чувств заплакала и, всхлипывая, заговорила, глотая слезы:
— Егор, любимый, вечный мой… Простишь ли ты меня когда-нибудь? Но я была всегда верна нашей любви… Я пронесла ее через муки ада, унижения, позора ради своей цели. И я добилась ее: у меня будет ребенок, предел моей мечты.
Помогая мне снять дубленку, он спросил:
— Ты хотела сказать: у нас будет ребенок? Так? — В ответ я погрузилась лицом в его бороду, нащупывая его губы и после долгого поцелуя ответила на его вопрос:
— Так, родной, так: у нас с тобой будет ребенок, наш. Есть на свете правда, и правда — это Бог.
Мы вошли в гостиную. Тут ничего не изменилось, все вещи стояли на своих местах, и написанные Ююкиным наши портреты по — прежнему висели рядом. Мы сели на тахту взявшись за руки и умиленные взгляды устремили друг на друга.
— Милый мой, легендарный, — заговорила я. — мне много надо тебе рассказать, повиниться.
— Для этого у нас будет достаточно времени. Теперь я тебя уже никогда и никуда не отпущу, — перебил он.
— Никакая сила не сможет оторвать меня от тебя, — заверила я. — А теперь я хочу сесть к тебе на колени и обнять тебя, как прежде.
— Все будет, как прежде, — подтвердил он. — Помнишь, мы с тобой говорили: душа не стареет и не умирает. Как и любовь, и наш опыт тому свидетельство.
— А еще мы с тобой говорили, что у нас есть прошлое, нет настоящего и не ясно будущее. Оно где-то за горизонтом, и я мысленно пыталась туда заглянуть, где уже не будет Ирода Ельцина, а его имя новый патриарх Веся Руси, который придет на смену Ридигеру, предаст анафеме, и во всех храмах священники будут его проклинать. Когда я узнала, что у меня будет ребенок, я уверенно сказала себе: у нас есть будущее, там за горизонтом в двадцать первом веке.
Эпилог
АВТОР
И опять, как тогда, в семидесятилетие Егора Лукича Богородского, был конец лета, и погода в Московии стояла солнечная, иногда жаркая и тихая. В садах обильно дозревали яблоки, леса и рощи еще не тронула осенняя позолота. И новое тысячелетие делало первые, еще робкие шаги по планете. Юбилей Лукича решено было отметить на его даче, скромно, по-семейному, без торжественных фанфар, в тесном кругу самых близких друзей. Так пожелал сам Лукич. Но он не учел, что время уже перевалило за горизонт и над Россией сквозь кучевые облака пробивались первые лучи обновленного солнца, и накануне во многих не еврейскх газетах были опубликованы статьи, посвященные юбиляру, а так же указ президента о присвоении народному артисту Богородскому звания Героя Социалистического труда.
Утром, взяв с собой в качестве подарка только что вышедший из печати свой «Последний роман» я направился на дачу Лукича. Не дойдя ста метров до его дачи увидел идущего мне навстречу веселого, торжественно важного руководителя объединенного Союза писателей Виталия Воронина, одетого в белую, без пиджака, но при галстуке рубаху, с папками под мышкой. Мы сошлись у самой калитки.
— Это что у тебя? — поинтересовался я, кивнул на папки.
— Поздравительные адреса: от Союза писателей, от министра культуры. А это свежий экземпляр книги Лукича «Жизнь артиста». Он еще не видел: сигнальный экземпляр. — Виталий показал мне книгу воспоминаний нашего друга и юбиляра. Потом увидел у меня кожаную папку, поинтересовался:
— Здесь что у тебя? Сувенир? Покажи.
— Потом, когда будем расходиться по домам, — заинтриговал я.
— Все мудришь, — хмыкнул Воронин и сказал с возмущением: — Шел мимо Ююкина, хотел зайти к ним, чтоб вместе появиться у этой калитки, но меня, бросаясь на забор, облаял его глупый и свирепый рыжий пес Чубайс. Почему он не посадит его на цепь, не понимаю?
— Говорит, тесть не велит, — ответил я. — Его же тесть из «демократов».
— Но он теперь не посмеет третировать зятя после того, как Игорь избран президентом Академии Художеств.
— А Церетели, выходит, прокатили?
— Этот хитрый Зураб смотался в Израиль под крыло миллионера Гусинского.
Калитка у Богородского была открыта. Возле нее стояла глазастая симпатичная Наденька Малинина-Богородская. Она первая поздоровалась с нами и смущенно улыбнулась большими темно — зелеными глазами. В темно-каштановых густых волосах ее ярко алел бант.
— Здравствуй, Надежда прекрасная, — обратился я и по привычке спросил: — Так сколько ж тебе лет? — она кокетливо улыбнулась и прощебетала:
— Сам знаешь.
— А сколько Лукичу? — спросил Виталий. Она растопырила пальцы и сложив губки трубочкой выдохнула:
— Во сколько! И еще много!
— Ты поздравила Лукича? — спросил я. Она гордо кивнула и улыбнулась довольной улыбкой. Потом спохватясь вспомнила новость и поспешила нам ее сообщить с детским восторгом: — А Лукич бороду постриг. — В это время на крыльце появился и сам юбиляр. Увидя его, Наденька в восторге закричала «Лукич!» и бросилась ему на встречу. Он ловко подхватил девочку на руки и посадил ее на плечо.
— Да он и в самом деле побрился, — радостно засмеялся Воронин.
— И по-моему напрасно, — сказал я подходящему к нам Лукичу. — Мы к твоей бороде уже привыкли, и она тебя украшала.
— Демонтировал, — игриво пробасил Лукич и добавил: — Как на прошлой неделе на Поклонной горе демонтировали безобразный шампур и нелепое стадо бронзовых призраков Зураба Церетели. Теперь очередь за демонтажем каркасного нагромождения, именуемого Петром Великим.
— Величия там нет, зато высочия навалом, — сострил Виталий.
В это время у калитки появился Ююкин с большой картиной, вставленной в рамку, которую он держал обеими руками. Это было повторение «Майского утра».
— Я не опоздал? — задорно прокричал новый президент Академии Художеств.
— Ты, как большой начальник, просто задержался, — сказал я. — Только вот Чубайса своего держи на цепи, а то знаменитый поэт не смог проникнуть на твою дачу.
— Да я не знаю, кому б его сплавить.
— Отвези в Лефортово, пусть будет в одной камере с настоящим Чубайсом, — шутливо подсказал Лукич.
— Но там же не один Анатолий Борисович, — сказал Воронин, — там и Немцов и Гайдар, и Грачев с Шапошниковым. Им будет обидно: почему такая привилегия Чубайсу? А мы что, менее сволочные, чем он?
— Что-то не видно хозяйки? — спросил я.
— Наденька, позови маму. Скажи: гости собрались. — Лукич снял девочку со своих плеч, и та бегом умчалась в сад с возгласом:
— Мама! Иди скорей, гости пришли и картину твою принесли! Дядя Игорь принес.
Из сада появилась Лариса, все такая же очаровательная, как и пять лет назад, веселая улыбка светилась в ее умных глазах. В руках она держала таз, наполненный спелыми яблоками. На ней была золотистая легкая кофточка и зеленые брюки. Черные длинные волосы густой волной падали на круглые плечи и спину и игриво искрились, споря с золотом кофточки. Она элегантно отвесила общий поклон и пригласила на террасу, где уже был накрыт стол. Наденька сидела на коленях у Лукича и с важным, полным серьезности и достоинства видом тянулась своим стаканом с соком к рюмкам гостей, предлагая чокнуться. Лариса смотрела влюбленными глазами на мужа и спрашивала:
— Как вам нравится безбородый молодой Лукич?
— Нам-то его борода не мешала, — ответил я. — Важно, чтоб он нравился тебе — молодой и безбородый.
Мы пили за здоровье юбиляра, за вечную молодость и обаяние Ларисы, за малышку Наденьку, за новую Россию. Как неожиданно со двора раздался призывный голос лукичева соседа отставною полковника:
— Слышали новость? В Америке убита Татьяна Дьяченко. Тремя выстрелами в упор. Террористу удалось скрыться.
— Значит Бог есть, и он вершит свой праведный суд, — заключил Лукич. — Бог шельму метит.
— Похоже, что так: каждому воздается по делам его, — сказала Лариса. — Александр Яковлев был застрелен пограничниками, когда пытался перейти границу с Литвой. Поганый прах Горбачева развеян с самолета над Заполярными льдами. Земля отказалась его принимать. Не ушел от возмездия Иуда.
— А гибель Ельцина так и осталась загадкой? — то ли спросил, то ли утвердительно сказал Виталий.
— А что тут загадочного: рухнул на землю вместе с горящим самолетом, — безоговорочно ответил Игорь.
— Так-то оно так, но есть вопрос: от чего загорелся самолет в воздухе? — спросил Виталий. — Диверсия или поговаривали, что но нему саданула ракета ПВО, когда он пытался улизнуть за границу.
Никто не ответил. Получилась долгая и какая-то натянутая пауза. Ее нарушил тот же Воронин: — Мне рассказывали, что милицейский генерал Огородников, который в октябре девяносто третьего расстреливал на улицах Москвы патриотов, переведен из Лефортова в «Матросскую тишину». Выходит, понизили: мелким подлецом оказался. Там он и повесился.
— Это по официальной версии. А на самом деле, говорят, его повесили сокамерники за гнусную подлость. Они и Киселева там же прирезали. Так что собакам собачья смерть.
— Я вот чего опасаюсь, — озабоченно заговорил юбиляр. — Образовалось новое государство в составе России, Беларуси, Украины и Казахстана. Это великая наша победа. Но где гарантия, что опять эти банкиры не вернутся назад в разграбленные ими же земли? Если не сами, то их посланцы — сыновья Израилевы? «Пятая колонна» не ликвидирована. Она существует, только присмирела, притаилась, ушла в подполье, ожидая своего часа. Понимают ли это в Кремле? Набрались ли ума-разума за годы смуты?
Вопрос был насущный, прямой и острый, как меч. И никто из нас не решался на него отвечать. Тогда Виталий обращаясь ко мне, спросил:
— Почему ты не вручил свой сувенир юбиляру? Чего ты таишь? Давай, открывай свою папку.
Все посмотрели на меня с упреком и любопытством. Я извлек из папки только что изданный мой «Последний роман», наполнил свой бокал вином и предложил последовать моему примеру, затем поднялся и сказал тост:
— Дорогие Лариса и Лукич! У вас появилась очаровательная Надежда, как символ будущего нашего многострадального Отечества и плод вашей великой любви. Так выпьем за незнающую преград, нестареющую и не умирающую Любовь. Затем я раскрыл свою книгу и написал:
«Моим верным и добрым друзьям Ларисе и Лукичу в день 75-го юбилея Егора Богородского — посвящаю.
Иван Шевцов»
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Я разбудил тебя? — дружески спросил он, но именно этот тон и настораживал меня.
— Да, разбудил.
— Извини, пожалуйста. У меня есть для тебя хорошие предложения. Думаю, они тебя устроят. Я через час к тебе приеду и мы все обсудим. Так что жди меня. Целую.
Он никогда не говорил мне «„целую“. Это еще больше обеспокоило меня, и я подумала: поцелуй Иуды. И тот час начала звонить друзьям, у кого есть машины. Сначала в мастерскую Ююкина. Молчание. Потом ему домой. Опять незадача: Настя сказала, что Игорь на даче и не преминула спросить: зачем он понадобился. Потом я вспомнила Воронина. Он сам взял трубку. Взволнованной скороговоркой я попросила:
— Виталий, дорогой, умоляю тебя, немедленно подъезжай к кинотеатру (это в пятидесяти метрах от нашего дома). Мне грозит опасность. Подробности потом. Ты слышишь? Очень прошу тебя, это вопрос жизни.
— Выезжаю, — решительно бросил Воронин и положил трубку. Я схватила свои чемоданы, закрыла квартиру и, надрываясь под тяжестью, пошла к кинотеатру. В пути вдруг с тревогой подумала: а вдруг телефон прослушивается Денисовым, и его люди примчатся раньше Воронина. Но слава Богу Виталий не заставил себя долго ждать. Мы сразу же погрузили чемоданы, я села на заднее сидение и на вопрос «куда?» ответила:
— К Центральному телеграфу.
Это место я выбрала по двум соображениям. Во-первых — рядом здание МВД. Во-вторых, рядом дом Егора, у которого я смогла бы на время оставить чемоданы, прежде, чем уехать в Тверь. Ну и, в-третьих — тут много телефонов-автоматов, чтоб предварительно позвонить Егору. В пути Воронин предложил ехать прямо к Лукичу без предварительного звонка. Я возразила:
— А если он не пожелает меня видеть после длительной разлуки и даст от ворот поворот?
— Я не думаю, — усомнился Воронин. — Он тебя все еще любит.
— Откуда ты знаешь? — обрадовалась я.
— Поверь мне, — уточнил он и все же припарковался в .Газетном переулке у телеграфа напротив телефонных автоматов. Сказал: — Ну иди, звони.
Я колебалась. Я чувствовала свою вину перед Егором и не была уверена в его снисхождении. И я попросила:
— Виталий, дорогой, окажи мне еще одну услугу: пойди позвони Лукичу, скажи, что я всего на пять минут потревожу его. — Виталий позвонил и, возвратясь в машину, весело доложил:
— Порядок. Он ждет тебя.
— Но ты пойдешь со мной, поможешь мне поднять чемоданы.
Дверь открыл Егор. Я не сразу узнала его. Передо мной стоял богатырского телосложения витязь с шикарной бородой, напоминающий одного из Васнецовских «Богатырей». У меня перехватило дыхание, от волнения я не решалась переступить порог и молча стояла с одним чемоданом. С другим чемоданом позади меня стоял Воронин, которому я преградила дорогу. Не говоря ни слова Лукич взял мой чемодан и, поставив его в прихожей, негромко, но ласково пригласил:
— Ну что ж вы? Проходите. Я всегда рад гостям, особенно нежданным. Люблю сюрпризы.
Быстро поставив второй чемодан в прихожей, Воронин торопливо заговорил:
— Дорогие друзья, позвольте мне откланяться, поскольку меня ждут неотложные дела. — И тут же исчез. Мы с Лукичом поняли его деликатность и оценили. Он догадывался о моей нерешительности и сам сделал первый шаг: обнял меня и прижал к своей груди так крепко, что я слышала, как стучит его сердце. Потом мои губы пробились сквозь густые заросли его усов слились с его горячими и такими родными губами, что я от наплыва чувств заплакала и, всхлипывая, заговорила, глотая слезы:
— Егор, любимый, вечный мой… Простишь ли ты меня когда-нибудь? Но я была всегда верна нашей любви… Я пронесла ее через муки ада, унижения, позора ради своей цели. И я добилась ее: у меня будет ребенок, предел моей мечты.
Помогая мне снять дубленку, он спросил:
— Ты хотела сказать: у нас будет ребенок? Так? — В ответ я погрузилась лицом в его бороду, нащупывая его губы и после долгого поцелуя ответила на его вопрос:
— Так, родной, так: у нас с тобой будет ребенок, наш. Есть на свете правда, и правда — это Бог.
Мы вошли в гостиную. Тут ничего не изменилось, все вещи стояли на своих местах, и написанные Ююкиным наши портреты по — прежнему висели рядом. Мы сели на тахту взявшись за руки и умиленные взгляды устремили друг на друга.
— Милый мой, легендарный, — заговорила я. — мне много надо тебе рассказать, повиниться.
— Для этого у нас будет достаточно времени. Теперь я тебя уже никогда и никуда не отпущу, — перебил он.
— Никакая сила не сможет оторвать меня от тебя, — заверила я. — А теперь я хочу сесть к тебе на колени и обнять тебя, как прежде.
— Все будет, как прежде, — подтвердил он. — Помнишь, мы с тобой говорили: душа не стареет и не умирает. Как и любовь, и наш опыт тому свидетельство.
— А еще мы с тобой говорили, что у нас есть прошлое, нет настоящего и не ясно будущее. Оно где-то за горизонтом, и я мысленно пыталась туда заглянуть, где уже не будет Ирода Ельцина, а его имя новый патриарх Веся Руси, который придет на смену Ридигеру, предаст анафеме, и во всех храмах священники будут его проклинать. Когда я узнала, что у меня будет ребенок, я уверенно сказала себе: у нас есть будущее, там за горизонтом в двадцать первом веке.
Эпилог
АВТОР
И опять, как тогда, в семидесятилетие Егора Лукича Богородского, был конец лета, и погода в Московии стояла солнечная, иногда жаркая и тихая. В садах обильно дозревали яблоки, леса и рощи еще не тронула осенняя позолота. И новое тысячелетие делало первые, еще робкие шаги по планете. Юбилей Лукича решено было отметить на его даче, скромно, по-семейному, без торжественных фанфар, в тесном кругу самых близких друзей. Так пожелал сам Лукич. Но он не учел, что время уже перевалило за горизонт и над Россией сквозь кучевые облака пробивались первые лучи обновленного солнца, и накануне во многих не еврейскх газетах были опубликованы статьи, посвященные юбиляру, а так же указ президента о присвоении народному артисту Богородскому звания Героя Социалистического труда.
Утром, взяв с собой в качестве подарка только что вышедший из печати свой «Последний роман» я направился на дачу Лукича. Не дойдя ста метров до его дачи увидел идущего мне навстречу веселого, торжественно важного руководителя объединенного Союза писателей Виталия Воронина, одетого в белую, без пиджака, но при галстуке рубаху, с папками под мышкой. Мы сошлись у самой калитки.
— Это что у тебя? — поинтересовался я, кивнул на папки.
— Поздравительные адреса: от Союза писателей, от министра культуры. А это свежий экземпляр книги Лукича «Жизнь артиста». Он еще не видел: сигнальный экземпляр. — Виталий показал мне книгу воспоминаний нашего друга и юбиляра. Потом увидел у меня кожаную папку, поинтересовался:
— Здесь что у тебя? Сувенир? Покажи.
— Потом, когда будем расходиться по домам, — заинтриговал я.
— Все мудришь, — хмыкнул Воронин и сказал с возмущением: — Шел мимо Ююкина, хотел зайти к ним, чтоб вместе появиться у этой калитки, но меня, бросаясь на забор, облаял его глупый и свирепый рыжий пес Чубайс. Почему он не посадит его на цепь, не понимаю?
— Говорит, тесть не велит, — ответил я. — Его же тесть из «демократов».
— Но он теперь не посмеет третировать зятя после того, как Игорь избран президентом Академии Художеств.
— А Церетели, выходит, прокатили?
— Этот хитрый Зураб смотался в Израиль под крыло миллионера Гусинского.
Калитка у Богородского была открыта. Возле нее стояла глазастая симпатичная Наденька Малинина-Богородская. Она первая поздоровалась с нами и смущенно улыбнулась большими темно — зелеными глазами. В темно-каштановых густых волосах ее ярко алел бант.
— Здравствуй, Надежда прекрасная, — обратился я и по привычке спросил: — Так сколько ж тебе лет? — она кокетливо улыбнулась и прощебетала:
— Сам знаешь.
— А сколько Лукичу? — спросил Виталий. Она растопырила пальцы и сложив губки трубочкой выдохнула:
— Во сколько! И еще много!
— Ты поздравила Лукича? — спросил я. Она гордо кивнула и улыбнулась довольной улыбкой. Потом спохватясь вспомнила новость и поспешила нам ее сообщить с детским восторгом: — А Лукич бороду постриг. — В это время на крыльце появился и сам юбиляр. Увидя его, Наденька в восторге закричала «Лукич!» и бросилась ему на встречу. Он ловко подхватил девочку на руки и посадил ее на плечо.
— Да он и в самом деле побрился, — радостно засмеялся Воронин.
— И по-моему напрасно, — сказал я подходящему к нам Лукичу. — Мы к твоей бороде уже привыкли, и она тебя украшала.
— Демонтировал, — игриво пробасил Лукич и добавил: — Как на прошлой неделе на Поклонной горе демонтировали безобразный шампур и нелепое стадо бронзовых призраков Зураба Церетели. Теперь очередь за демонтажем каркасного нагромождения, именуемого Петром Великим.
— Величия там нет, зато высочия навалом, — сострил Виталий.
В это время у калитки появился Ююкин с большой картиной, вставленной в рамку, которую он держал обеими руками. Это было повторение «Майского утра».
— Я не опоздал? — задорно прокричал новый президент Академии Художеств.
— Ты, как большой начальник, просто задержался, — сказал я. — Только вот Чубайса своего держи на цепи, а то знаменитый поэт не смог проникнуть на твою дачу.
— Да я не знаю, кому б его сплавить.
— Отвези в Лефортово, пусть будет в одной камере с настоящим Чубайсом, — шутливо подсказал Лукич.
— Но там же не один Анатолий Борисович, — сказал Воронин, — там и Немцов и Гайдар, и Грачев с Шапошниковым. Им будет обидно: почему такая привилегия Чубайсу? А мы что, менее сволочные, чем он?
— Что-то не видно хозяйки? — спросил я.
— Наденька, позови маму. Скажи: гости собрались. — Лукич снял девочку со своих плеч, и та бегом умчалась в сад с возгласом:
— Мама! Иди скорей, гости пришли и картину твою принесли! Дядя Игорь принес.
Из сада появилась Лариса, все такая же очаровательная, как и пять лет назад, веселая улыбка светилась в ее умных глазах. В руках она держала таз, наполненный спелыми яблоками. На ней была золотистая легкая кофточка и зеленые брюки. Черные длинные волосы густой волной падали на круглые плечи и спину и игриво искрились, споря с золотом кофточки. Она элегантно отвесила общий поклон и пригласила на террасу, где уже был накрыт стол. Наденька сидела на коленях у Лукича и с важным, полным серьезности и достоинства видом тянулась своим стаканом с соком к рюмкам гостей, предлагая чокнуться. Лариса смотрела влюбленными глазами на мужа и спрашивала:
— Как вам нравится безбородый молодой Лукич?
— Нам-то его борода не мешала, — ответил я. — Важно, чтоб он нравился тебе — молодой и безбородый.
Мы пили за здоровье юбиляра, за вечную молодость и обаяние Ларисы, за малышку Наденьку, за новую Россию. Как неожиданно со двора раздался призывный голос лукичева соседа отставною полковника:
— Слышали новость? В Америке убита Татьяна Дьяченко. Тремя выстрелами в упор. Террористу удалось скрыться.
— Значит Бог есть, и он вершит свой праведный суд, — заключил Лукич. — Бог шельму метит.
— Похоже, что так: каждому воздается по делам его, — сказала Лариса. — Александр Яковлев был застрелен пограничниками, когда пытался перейти границу с Литвой. Поганый прах Горбачева развеян с самолета над Заполярными льдами. Земля отказалась его принимать. Не ушел от возмездия Иуда.
— А гибель Ельцина так и осталась загадкой? — то ли спросил, то ли утвердительно сказал Виталий.
— А что тут загадочного: рухнул на землю вместе с горящим самолетом, — безоговорочно ответил Игорь.
— Так-то оно так, но есть вопрос: от чего загорелся самолет в воздухе? — спросил Виталий. — Диверсия или поговаривали, что но нему саданула ракета ПВО, когда он пытался улизнуть за границу.
Никто не ответил. Получилась долгая и какая-то натянутая пауза. Ее нарушил тот же Воронин: — Мне рассказывали, что милицейский генерал Огородников, который в октябре девяносто третьего расстреливал на улицах Москвы патриотов, переведен из Лефортова в «Матросскую тишину». Выходит, понизили: мелким подлецом оказался. Там он и повесился.
— Это по официальной версии. А на самом деле, говорят, его повесили сокамерники за гнусную подлость. Они и Киселева там же прирезали. Так что собакам собачья смерть.
— Я вот чего опасаюсь, — озабоченно заговорил юбиляр. — Образовалось новое государство в составе России, Беларуси, Украины и Казахстана. Это великая наша победа. Но где гарантия, что опять эти банкиры не вернутся назад в разграбленные ими же земли? Если не сами, то их посланцы — сыновья Израилевы? «Пятая колонна» не ликвидирована. Она существует, только присмирела, притаилась, ушла в подполье, ожидая своего часа. Понимают ли это в Кремле? Набрались ли ума-разума за годы смуты?
Вопрос был насущный, прямой и острый, как меч. И никто из нас не решался на него отвечать. Тогда Виталий обращаясь ко мне, спросил:
— Почему ты не вручил свой сувенир юбиляру? Чего ты таишь? Давай, открывай свою папку.
Все посмотрели на меня с упреком и любопытством. Я извлек из папки только что изданный мой «Последний роман», наполнил свой бокал вином и предложил последовать моему примеру, затем поднялся и сказал тост:
— Дорогие Лариса и Лукич! У вас появилась очаровательная Надежда, как символ будущего нашего многострадального Отечества и плод вашей великой любви. Так выпьем за незнающую преград, нестареющую и не умирающую Любовь. Затем я раскрыл свою книгу и написал:
«Моим верным и добрым друзьям Ларисе и Лукичу в день 75-го юбилея Егора Богородского — посвящаю.
Иван Шевцов»
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27