Вытирала пыль с мебели и пылесосила ковровые дорожки в коридоре. Когда всё было убрано, постирано, приготовлено, легла отдохнуть, но тут пришли дети, она встала, накормила их, а они, наевшись, поделились с ней школьными новостями.
— Мама, у нас теперь в школе будет дежурить милиция. За это нужно платить с каждого школьника по пятьдесят рублей в месяц, — сообщила дочь.
— Зачем это? — удивилась Надюша.
— Чтоб наркоманов в школу не пропускать.
— О, Боже!
— Да, — продолжала дочка. — У школы нет денег платить милиции за охрану, придётся с родителей собирать.
— Что ж, нужно, так нужно, куда денешься? Много у вас наркоманов? — спросила Надюша сына.
— Полно. То курят травку, то «колеса» глотают, а некоторые даже «ширяются».
— Что это такое? — не поняла Надюша.
— Травку курят — просто балдеют, это не страшно; «колеса» — таблетки веселящие; ширяются — в вены всякую дрянь вводят, чтобы кайф поймать — это самое страшное, потому что можно привыкнуть и стать наркоманом.
— Чудовищно! — только и могла сказать Надюша. — Слушай, ты случайно не пробовал за компанию?
— Нет, мама, не волнуйся, ко мне не пристают, знают, что у меня папа — милиционер.
— Ты держись от таких подальше, — попросила сына.
Школьные новости её шокировали. Вечером, когда приехал Рогожин, она рассказала ему за ужином, что услышала от детей.
— Ну, что ты хочешь? — спокойно отреагировал он. — Наркомания задавила. Плати деньги, всё—таки милиционер на вахте дежурить будет, это хорошо, но проблему, к сожалению, этим не решить. Дети выйдут из школы и где—нибудь за углом будут делать то же самое.
— Может, наших детей перевести в другую школу?
— В какую? Везде одно и то же творится. Следить нужно за детьми, объяснять вред наркотиков. Ты почему сама не ешь?
— Да не хочу я, устала, — отмахнулась она, — столько за день дел переделала, что уже ничего не хочу. Слышишь, Рогожин, давай, с твоих отпускных машинку стиральную, автомат, купим?
— Я тебе сказал, что ещё не знаю, сколько и когда получу. Что загадывать, если на руках ни гроша?
— Понятно. — Надюша в который раз помыла посуду, прибрала на кухне, почистила всем обувь, погладила высохшее бельё, наконец к двенадцати часам ночи она освободилась. Зашла в спальную и, услышав размеренное, спокойное дыхание мужа, осторожно легла с краю, чтобы не разбудить его.
Глава тринадцатая
Махонин, уволившись с работы под предлогом срочного отъезда к больному родственнику, отсиживался в пригородном поселке Митино, у своей двоюродной сестры Антонины. Они вместе росли и в детстве были дружны между собой. Антонина испытывала к кузену пожизненную благодарность, навсегда запомнив, как он её, почти бесчувственную, вдоволь нахлебавшуюся воды и простившуюся с белым светом, тонувшую в речке Караулке, вытащил на берег и привёл в чувство. Было это давно, но в памяти сохранилось на всю жизнь. Антонина рано вышла замуж, но жизнь замужняя не сложилась, детей у неё не было, муж много пил. Часто, уходя в запои, пропадал из дома на несколько дней, а то и на неделю.
Возвращался, точнее, приползал, весь обросший, грязный, разутый и почти раздетый. Она из жалости приводила его в божеский вид, он клялся, что это в последний раз, и она, имея доброе, отходчивое сердце, наивно верила и оставляла его в доме. Через некоторое время всё повторялось, как по сценарию. Её ангельское терпение лопнуло, когда она обнаружила, что в доме стали пропадать вещи. Выпивоха—муж тащил и продавал всё, что попадало под руку. Она обратила внимание на воровство тогда, когда со стены исчез ковёр. Воспользовавшись отсутствием жены, муж—алкоголик вынес его и продал на барахолке первому попавшемуся покупателю за бесценок. Антонина, обнаружив пропажу ковра, немедленно провела ревизию имущества.
Оказалось, что муж воровал давно и регулярно. Пропала её зимняя одежда: меховая шапка, пуховая теплая шаль, доставшаяся ей в наследство от матери, две вязанных из ангорки кофты. Исчезли несколько комплектов нового постельного белья, посуда из обеденного и чайного сервиза, которой она не пользовалась, а только любовалась; набор столовых приборов из мельхиора (покупала на отпускные и не успела ещё применить на деле). Ножи, вилки, ложки лежали в одной большой коробке — и она пропала. Вдоволь наплакавшись над горькой судьбой, Антонина решила раз и навсегда порвать с мужем. Но жизнь сама расставила всё по местам. Пропив ковер, муж три дня не появлялся дома, а на четвертый ей сообщили, что он умер от отравления неизвестным суррогатом и лежит в больничном морге. Он успел перед смертью сказать своё имя и фамилию и просил передать о нём жене. Она пришла, забрала мёртвое тело, похоронила и зажила одинокой, но спокойной жизнью, по которой так истосковалась за время замужества.
О двоюродном брате Артуре она почти ничего не знала. Слышала от родственников, что он сидел не то за воровство, не то за убийство, что был амнистирован, по возвращении из тюрьмы как будто бы взялся за ум, устроился на работу, женился, но через некоторое время опять сошел с пути истинного, что—то натворил и снова был арестован. Каково же было её удивление, когда в один из осенних вечеров он появился на даче! Кто—то тихо постучал в окно веранды, она вышла на стук, вначале испугалась, увидев стоявшего под окном человека, но, узнав брата, впустила в дом.
— Здравствуй, Антонина, — сказал Артур, — не бойся, побуду у тебя недельки две — три, потом уйду, мешать жить тебе не стану.
Антонина хотела спросить у него: зачем пришёл, почему не живёт дома, но прикусила язык. «Зачем выяснять? Меньше знаешь, крепче спишь. Пусть остаётся, раз просит, — решила она. — Приглядит за дачей, а то от бичей нет никакого спасенья, все дома вокруг обчистили». Действительно, оставлять без присмотра флигелёк было рискованно. В дачном посёлке не проходило ночи и дня, чтобы у кого—то из дачников не побывали воры. Что только не придумывали люди, спасая свои владения от нашествия бичей и бомжей! Недавно она услышала, что один хозяин дачи изобрел самодельное взрывное устройство, которое сработало, когда вор открыл дверь садового домика, решив в отсутствие хозяев поживиться чужим добром. Бич пострадал, ему оторвало руку, а хозяина дачи привлекли к уголовной ответственности за незаконное изготовление и применение самодельного взрывного устройства. Антонина хранила для дачных воров и наркоманов, которые не раз устраивали в соседских домиках кутежи и разбои, а потом поджигали их, в бутылке из—под водки раствор концентрированной серной кислоты. Каждый раз, уезжая по делам в город, она не забывала выставлять бутылку из подполья в шкафчик над печкой: пусть гости попробуют зелья. Прожив с непутевым мужем — алкоголиком, она всей душой ненавидела алкашей, бичей, наркоманов и воров, а на помощь милиции никогда не надеялась.
Государство с ворами не боролось, и Антонина сама придумала коварный способ мщения нехорошим людям, позарившимся на чужое добро. Делала она, чтобы не попасться под подозрение в злом умысле, как полагала сама, продумано, не оставляя на бутылке отпечатков пальцев. В последний момент перед уходом, когда остается закрыть домик на ключ, она не забывала тщательно вытереть влажной тряпкой бутылку с «химическим оружием». Если придут грабители, обязательно наткнутся на неё с этикеткой «водка особая» и, ни о чём не подозревая, выпьют по глотку, а этого глотка хватит на всю оставшуюся жизнь. Если останутся в живых, доказать ничего не смогут, попробуй, докажи, что это её бутылка! А, может, они её где—нибудь в другом месте нашли и принесли распить в дом. Память у алкашей пропита, они ничего не помнят. Дело тёмное и недоказуемое, да и кто будет разбираться со всяким сбродом. У таких людей, слоняющихся по чужим дачам и документов, поди, никаких нет. Вот, к примеру, напился её муж где—то сивухи, от которой отравился и умер, она не слышала, чтобы кто—то ответил за то, что продал ему отраву.
Посмотрев на внезапно объявившегося кузена, отягощенного криминальным прошлым, Антонина ничего не стала выяснять. Почему—то вдруг вспомнила, как тонула в детстве, а он её спас.
— Ладно, живи, — сказала, накрывая на стол. — Будешь за сторожа, а то у нас много бродячего люда объявилось, потрошат дачников. Каждый защищается, как может. Мне в неделю обязательно хоть раз нужно съездить в город, проверить квартиру да продуктов купить. Так что ты карауль дачу. Гляди только, в подполье у меня отрава стоит, ты к ней не прикасайся.
— Что за отрава? — поинтересовался Махонин.
Усмехнувшись, она рассказала о бутылке со смертельно опасной жидкостью.
— Круто ты с ними обходишься, хорошо, что предупредила.
— Что остаётся делать? Мне самой от того, что я таскаюсь с этой бутылкой, тошно. Грех на душу беру. Но каким образом одинокой женщине постоять за себя? Хорошие люди в чужой домик не войдут без хозяев, а ворье нужно наказывать строго. В Китае за воровство руки отрубали, а у нас попугают и на этом всё. Вот люди и наглеют.
— И когда это ты такой жестокой стала? — спросил Махонин.
— Это не я жестокая, а сама жизнь жестокая и злая, — ответила Антонина. — Сейчас многие так делают, не я одна.
Он стал жить на втором этаже. Днем отсыпался, а под вечер ходил прогуливаться по живописным окрестностям, размышляя о своей судьбе. Он опять попал в переплет. В то утро он шёл к ювелиру по его просьбе — сменить в сейфе замок. Пришел рано — хотел быстрее сделать дело и уехать отдохнуть на природе. Когда увидел на площадке убитого директора — растерялся. Подобрал валявшиеся на полу ключи и хотел позвонить в его квартиру — сообщить супруге. Но в этот момент в подъезде хлопнула входная дверь, он испугался и стремглав выбежал из дома. По пути чуть не сбил с ног какую—то женщину. Он бежал и думал только о том, чтобы поскорее скрыться. Кто знает, сколько времени лежит в подъезде убитый директор? Кто его убил? Пусть обнаружит убитого кто—нибудь другой, ему не хочется давать в милиции объяснения. Он очень хорошо знает, как там разговаривают с такими, как он. Пришлось срочно уволиться с работы. Надо где—то отсидеться. Одна надежда — получить от Князева обещанные деньги, а потом махнуть в другие края, где о нём никто ничего не знает. Но Князев не спешит выполнять обещание. Появляться в городе нельзя: его видела женщина, которую он чуть не сбил с ног. Через Антонину, регулярно ездившую в город, он передавал на пейджер Князеву послания, назначал время и место встречи. Но дни шли, а Князев не появлялся. Однажды ему показалось, что мимо него на большой скорости в джипе проехал Князев. Джип въехал в дачный поселок и скрылся за домами. Махонин просидел полдня, но ожидания оказались напрасными. Джип не появился. В другой раз, сидя на поляне вблизи остановки автобуса, он увидел милицейский «бобик», проехавший вниз по дороге в поселок Митино.
Вечером спросил у Антонины:
— Мне показалось, что менты к вам часто наведываются.
— Вотчина здесь у них, — ответила она. — Шикарные дачи по ту сторону озера. Я не ходила смотреть, а соседи сено косили, видели, как они там по субботам и воскресеньям развлекаются, с голыми девками в озере купаются. Со всех сторон ограда высокая, но с другого берега, как на ладони, все видно.
— Понятно. Далеко это? — поинтересовался Махонин.
— Да нет, километра три—четыре через лес, за ручьём. Я завтра опять в город поеду, передавать что—нибудь нужно?
Махонин в который раз написал текст послания, просил Князева встретиться с ним, номер телефона пейджинговой компании и абонента.
Вернувшись на следующий день, Антонина сообщила, что оператор отказался принимать сообщение, сказав, что абонент отключен. Махонина этот факт разозлил. Ну что ж! Придется искать выход на Князева самому. Если он не обознался, то выходит, где—то рядом с ним он проводит выходные дни, остаётся только найти его и поговорить насчёт возврата долга. Иначе зачем он убил по его заказу Аверина? Он следил за ним две недели, подробно изучил ритм жизни и в удобный момент выстрелил в спину. Из—за чего с этим человеком у Князева были разборки не знает. Главное — начальник пообещал освободить его от следствия, закрыть дело об убийстве Климовой. К тому же пообещал хорошо заплатить.
Время идёт, Князев не собирается отдавать долг. Нужно самому его найти и потребовать обещанное.
Любыми путями, как можно скорее, раздобыть деньги, и уехать отсюда подальше и навсегда. Он решил исколесить окрестности Митино, но найти место, где собираются менты. Поиски откладывать не стал, тут же, надев на себя старый черный пиджак, соломенную шляпу, кирзовые сапоги (всё снаряжение обнаружил в кладовке на веранде) направился в лес, примыкавший плотной стеной с южной стороны дачи.
Идти по опустевшему, обронившему листву осеннему лесу было легко. Видимость хорошая, гуляющих дачников не встречал, только на открытых лужайках стояли аккуратно сложенные копны сена, ещё не вывезенные деревенскими жителями.
Скоро он вышел к ручью, через который вместо мостика лежал массивный, длинный ствол сосны, по которому Махонин благополучно перешёл на противоположную сторону. Поднявшись от ручья на косогор, увидел в ложбине сверкающее зеркальным блеском озеро. Спустя пять минут был у воды. Справа от него возвышалась высокая бетонная ограда из серых плит, которые на несколько метров уходили в озеро. Чтобы заглянуть за неё, нужно было зайти в озеро на метров сто—сто пятьдесят вперёд. Он попробовал и сделал первый шаг, тут же, набрав в сапоги холодной воды, быстро вышел на сушу. Из—за бетонной стены раздавался лай собак. «Не надо лезть на рожон, — предостерег он себя, — теперь я знаю это место, в следующий раз зайду с противоположного берега и посмотрю, что там».
Он сел на берег, разулся, вылил из сапог воду, снял носки и лёг на траву. Несмотря на осенний день, небо было по—летнему ярко—голубым, по нему плыли пышные белые облака. «Облака чистые, белые, свободные, а моя жизнь — такая серая, обреченная, не свободная», — с грустью подумал он. Вспомнилось нерадостное, горемычное детство. Жили они в тесной квартире, принадлежавшей его бабушке и дедушке, обставленной замызганной, обшарпанной мебелью. Мать его — законченная алкоголичка и воровка — нигде никогда не работала.
Как только Махонин думал о детстве, сразу вспоминался устоявшийся запах перегара жилища, затхлая вонь непроветриваемого помещения, сизый дым папирос, стоявший плотной завесой в комнате. В детстве ему никто никогда не рассказывал сказок, не покупал игрушек, не говорил добрых слов. Потрясающий отборный мат, пьяные застолья, драки и поножовщина, голод, побои отца и матери, которым он постоянно мешал, и леденящее чувство страха в душе из—за боязни, что его могут забить до смерти, — вот что он вынес из детства.
На что они жили? Отец, протрезвев, находил случайную работу, заработав на ней два — три червонца, сразу же покупал водку, закуску, к нему приходили собутыльники, и начинался новый загул.
Мать присоединялась к пьяной компании и не успокаивалась, пока всё не было выпито. Она была воровкой. Летом ходила по чужим дворам и забирала всё, что плохо лежало: снимала белье, сохнувшее на верёвках, или вывешенную для проветривания одежду, отиралась по базарам и незаметно стягивала с прилавков что—нибудь съестное. Зимой мышковала на вокзалах, — подсаживалась к пассажирам и, улучив удобный момент, забирала у зазевавшихся людей поклажу, потом добычу продавала, на вырученные деньги покупала водку, хлеб и дешёвые рыбные консервы.
В периоды безденежья становилась особенно злой и агрессивной. Артур знал, что лучше в это время не попадаться матери на глаза — изобьёт до полусмерти. Несколько раз от побоев он терял сознание, его увозили в больницу с едва заметными признаками жизни. Видя мать злой, забивался под кровать и сидел там до глубокой ночи, слушая пьяные разговоры взрослых, которыми они сопровождали любовную возню.
О его существовании никто не вспоминал, до него никому не было дела. Он сидел под кроватью до тех пор, пока не начинал раздаваться храп. Только тогда, в темноте, выползал в комнату и искал в грязных кастрюлях и сковородках остатки еды, чтобы утолить болезненное чувство голода.
Он хорошо помнил, что одежду ему давали соседи от своих выросших детей, иногда угощали хлебом. Когда ему было десять лет, за матерью пришли милиционеры и увели её в тюрьму. Так ему сказала бабушка. Отец ушел из дома навсегда, и больше Махонин его не видел.
С бабушкой жить было легче. Во—первых, она раз в месяц получала пенсию и в доме пахло супом и жареной картошкой, во—вторых, его теперь никто не бил и, в—третьих, бабушка иногда ему что—то покупала из одежды. Но и к ней постоянно приходили знакомые, сразу накрывался стол, выставлялась бутылка водки, закуска и начинались душевные разговоры, пьяные песнопения, а заканчивалось сходка слезами и выяснением отношений между подругами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Мама, у нас теперь в школе будет дежурить милиция. За это нужно платить с каждого школьника по пятьдесят рублей в месяц, — сообщила дочь.
— Зачем это? — удивилась Надюша.
— Чтоб наркоманов в школу не пропускать.
— О, Боже!
— Да, — продолжала дочка. — У школы нет денег платить милиции за охрану, придётся с родителей собирать.
— Что ж, нужно, так нужно, куда денешься? Много у вас наркоманов? — спросила Надюша сына.
— Полно. То курят травку, то «колеса» глотают, а некоторые даже «ширяются».
— Что это такое? — не поняла Надюша.
— Травку курят — просто балдеют, это не страшно; «колеса» — таблетки веселящие; ширяются — в вены всякую дрянь вводят, чтобы кайф поймать — это самое страшное, потому что можно привыкнуть и стать наркоманом.
— Чудовищно! — только и могла сказать Надюша. — Слушай, ты случайно не пробовал за компанию?
— Нет, мама, не волнуйся, ко мне не пристают, знают, что у меня папа — милиционер.
— Ты держись от таких подальше, — попросила сына.
Школьные новости её шокировали. Вечером, когда приехал Рогожин, она рассказала ему за ужином, что услышала от детей.
— Ну, что ты хочешь? — спокойно отреагировал он. — Наркомания задавила. Плати деньги, всё—таки милиционер на вахте дежурить будет, это хорошо, но проблему, к сожалению, этим не решить. Дети выйдут из школы и где—нибудь за углом будут делать то же самое.
— Может, наших детей перевести в другую школу?
— В какую? Везде одно и то же творится. Следить нужно за детьми, объяснять вред наркотиков. Ты почему сама не ешь?
— Да не хочу я, устала, — отмахнулась она, — столько за день дел переделала, что уже ничего не хочу. Слышишь, Рогожин, давай, с твоих отпускных машинку стиральную, автомат, купим?
— Я тебе сказал, что ещё не знаю, сколько и когда получу. Что загадывать, если на руках ни гроша?
— Понятно. — Надюша в который раз помыла посуду, прибрала на кухне, почистила всем обувь, погладила высохшее бельё, наконец к двенадцати часам ночи она освободилась. Зашла в спальную и, услышав размеренное, спокойное дыхание мужа, осторожно легла с краю, чтобы не разбудить его.
Глава тринадцатая
Махонин, уволившись с работы под предлогом срочного отъезда к больному родственнику, отсиживался в пригородном поселке Митино, у своей двоюродной сестры Антонины. Они вместе росли и в детстве были дружны между собой. Антонина испытывала к кузену пожизненную благодарность, навсегда запомнив, как он её, почти бесчувственную, вдоволь нахлебавшуюся воды и простившуюся с белым светом, тонувшую в речке Караулке, вытащил на берег и привёл в чувство. Было это давно, но в памяти сохранилось на всю жизнь. Антонина рано вышла замуж, но жизнь замужняя не сложилась, детей у неё не было, муж много пил. Часто, уходя в запои, пропадал из дома на несколько дней, а то и на неделю.
Возвращался, точнее, приползал, весь обросший, грязный, разутый и почти раздетый. Она из жалости приводила его в божеский вид, он клялся, что это в последний раз, и она, имея доброе, отходчивое сердце, наивно верила и оставляла его в доме. Через некоторое время всё повторялось, как по сценарию. Её ангельское терпение лопнуло, когда она обнаружила, что в доме стали пропадать вещи. Выпивоха—муж тащил и продавал всё, что попадало под руку. Она обратила внимание на воровство тогда, когда со стены исчез ковёр. Воспользовавшись отсутствием жены, муж—алкоголик вынес его и продал на барахолке первому попавшемуся покупателю за бесценок. Антонина, обнаружив пропажу ковра, немедленно провела ревизию имущества.
Оказалось, что муж воровал давно и регулярно. Пропала её зимняя одежда: меховая шапка, пуховая теплая шаль, доставшаяся ей в наследство от матери, две вязанных из ангорки кофты. Исчезли несколько комплектов нового постельного белья, посуда из обеденного и чайного сервиза, которой она не пользовалась, а только любовалась; набор столовых приборов из мельхиора (покупала на отпускные и не успела ещё применить на деле). Ножи, вилки, ложки лежали в одной большой коробке — и она пропала. Вдоволь наплакавшись над горькой судьбой, Антонина решила раз и навсегда порвать с мужем. Но жизнь сама расставила всё по местам. Пропив ковер, муж три дня не появлялся дома, а на четвертый ей сообщили, что он умер от отравления неизвестным суррогатом и лежит в больничном морге. Он успел перед смертью сказать своё имя и фамилию и просил передать о нём жене. Она пришла, забрала мёртвое тело, похоронила и зажила одинокой, но спокойной жизнью, по которой так истосковалась за время замужества.
О двоюродном брате Артуре она почти ничего не знала. Слышала от родственников, что он сидел не то за воровство, не то за убийство, что был амнистирован, по возвращении из тюрьмы как будто бы взялся за ум, устроился на работу, женился, но через некоторое время опять сошел с пути истинного, что—то натворил и снова был арестован. Каково же было её удивление, когда в один из осенних вечеров он появился на даче! Кто—то тихо постучал в окно веранды, она вышла на стук, вначале испугалась, увидев стоявшего под окном человека, но, узнав брата, впустила в дом.
— Здравствуй, Антонина, — сказал Артур, — не бойся, побуду у тебя недельки две — три, потом уйду, мешать жить тебе не стану.
Антонина хотела спросить у него: зачем пришёл, почему не живёт дома, но прикусила язык. «Зачем выяснять? Меньше знаешь, крепче спишь. Пусть остаётся, раз просит, — решила она. — Приглядит за дачей, а то от бичей нет никакого спасенья, все дома вокруг обчистили». Действительно, оставлять без присмотра флигелёк было рискованно. В дачном посёлке не проходило ночи и дня, чтобы у кого—то из дачников не побывали воры. Что только не придумывали люди, спасая свои владения от нашествия бичей и бомжей! Недавно она услышала, что один хозяин дачи изобрел самодельное взрывное устройство, которое сработало, когда вор открыл дверь садового домика, решив в отсутствие хозяев поживиться чужим добром. Бич пострадал, ему оторвало руку, а хозяина дачи привлекли к уголовной ответственности за незаконное изготовление и применение самодельного взрывного устройства. Антонина хранила для дачных воров и наркоманов, которые не раз устраивали в соседских домиках кутежи и разбои, а потом поджигали их, в бутылке из—под водки раствор концентрированной серной кислоты. Каждый раз, уезжая по делам в город, она не забывала выставлять бутылку из подполья в шкафчик над печкой: пусть гости попробуют зелья. Прожив с непутевым мужем — алкоголиком, она всей душой ненавидела алкашей, бичей, наркоманов и воров, а на помощь милиции никогда не надеялась.
Государство с ворами не боролось, и Антонина сама придумала коварный способ мщения нехорошим людям, позарившимся на чужое добро. Делала она, чтобы не попасться под подозрение в злом умысле, как полагала сама, продумано, не оставляя на бутылке отпечатков пальцев. В последний момент перед уходом, когда остается закрыть домик на ключ, она не забывала тщательно вытереть влажной тряпкой бутылку с «химическим оружием». Если придут грабители, обязательно наткнутся на неё с этикеткой «водка особая» и, ни о чём не подозревая, выпьют по глотку, а этого глотка хватит на всю оставшуюся жизнь. Если останутся в живых, доказать ничего не смогут, попробуй, докажи, что это её бутылка! А, может, они её где—нибудь в другом месте нашли и принесли распить в дом. Память у алкашей пропита, они ничего не помнят. Дело тёмное и недоказуемое, да и кто будет разбираться со всяким сбродом. У таких людей, слоняющихся по чужим дачам и документов, поди, никаких нет. Вот, к примеру, напился её муж где—то сивухи, от которой отравился и умер, она не слышала, чтобы кто—то ответил за то, что продал ему отраву.
Посмотрев на внезапно объявившегося кузена, отягощенного криминальным прошлым, Антонина ничего не стала выяснять. Почему—то вдруг вспомнила, как тонула в детстве, а он её спас.
— Ладно, живи, — сказала, накрывая на стол. — Будешь за сторожа, а то у нас много бродячего люда объявилось, потрошат дачников. Каждый защищается, как может. Мне в неделю обязательно хоть раз нужно съездить в город, проверить квартиру да продуктов купить. Так что ты карауль дачу. Гляди только, в подполье у меня отрава стоит, ты к ней не прикасайся.
— Что за отрава? — поинтересовался Махонин.
Усмехнувшись, она рассказала о бутылке со смертельно опасной жидкостью.
— Круто ты с ними обходишься, хорошо, что предупредила.
— Что остаётся делать? Мне самой от того, что я таскаюсь с этой бутылкой, тошно. Грех на душу беру. Но каким образом одинокой женщине постоять за себя? Хорошие люди в чужой домик не войдут без хозяев, а ворье нужно наказывать строго. В Китае за воровство руки отрубали, а у нас попугают и на этом всё. Вот люди и наглеют.
— И когда это ты такой жестокой стала? — спросил Махонин.
— Это не я жестокая, а сама жизнь жестокая и злая, — ответила Антонина. — Сейчас многие так делают, не я одна.
Он стал жить на втором этаже. Днем отсыпался, а под вечер ходил прогуливаться по живописным окрестностям, размышляя о своей судьбе. Он опять попал в переплет. В то утро он шёл к ювелиру по его просьбе — сменить в сейфе замок. Пришел рано — хотел быстрее сделать дело и уехать отдохнуть на природе. Когда увидел на площадке убитого директора — растерялся. Подобрал валявшиеся на полу ключи и хотел позвонить в его квартиру — сообщить супруге. Но в этот момент в подъезде хлопнула входная дверь, он испугался и стремглав выбежал из дома. По пути чуть не сбил с ног какую—то женщину. Он бежал и думал только о том, чтобы поскорее скрыться. Кто знает, сколько времени лежит в подъезде убитый директор? Кто его убил? Пусть обнаружит убитого кто—нибудь другой, ему не хочется давать в милиции объяснения. Он очень хорошо знает, как там разговаривают с такими, как он. Пришлось срочно уволиться с работы. Надо где—то отсидеться. Одна надежда — получить от Князева обещанные деньги, а потом махнуть в другие края, где о нём никто ничего не знает. Но Князев не спешит выполнять обещание. Появляться в городе нельзя: его видела женщина, которую он чуть не сбил с ног. Через Антонину, регулярно ездившую в город, он передавал на пейджер Князеву послания, назначал время и место встречи. Но дни шли, а Князев не появлялся. Однажды ему показалось, что мимо него на большой скорости в джипе проехал Князев. Джип въехал в дачный поселок и скрылся за домами. Махонин просидел полдня, но ожидания оказались напрасными. Джип не появился. В другой раз, сидя на поляне вблизи остановки автобуса, он увидел милицейский «бобик», проехавший вниз по дороге в поселок Митино.
Вечером спросил у Антонины:
— Мне показалось, что менты к вам часто наведываются.
— Вотчина здесь у них, — ответила она. — Шикарные дачи по ту сторону озера. Я не ходила смотреть, а соседи сено косили, видели, как они там по субботам и воскресеньям развлекаются, с голыми девками в озере купаются. Со всех сторон ограда высокая, но с другого берега, как на ладони, все видно.
— Понятно. Далеко это? — поинтересовался Махонин.
— Да нет, километра три—четыре через лес, за ручьём. Я завтра опять в город поеду, передавать что—нибудь нужно?
Махонин в который раз написал текст послания, просил Князева встретиться с ним, номер телефона пейджинговой компании и абонента.
Вернувшись на следующий день, Антонина сообщила, что оператор отказался принимать сообщение, сказав, что абонент отключен. Махонина этот факт разозлил. Ну что ж! Придется искать выход на Князева самому. Если он не обознался, то выходит, где—то рядом с ним он проводит выходные дни, остаётся только найти его и поговорить насчёт возврата долга. Иначе зачем он убил по его заказу Аверина? Он следил за ним две недели, подробно изучил ритм жизни и в удобный момент выстрелил в спину. Из—за чего с этим человеком у Князева были разборки не знает. Главное — начальник пообещал освободить его от следствия, закрыть дело об убийстве Климовой. К тому же пообещал хорошо заплатить.
Время идёт, Князев не собирается отдавать долг. Нужно самому его найти и потребовать обещанное.
Любыми путями, как можно скорее, раздобыть деньги, и уехать отсюда подальше и навсегда. Он решил исколесить окрестности Митино, но найти место, где собираются менты. Поиски откладывать не стал, тут же, надев на себя старый черный пиджак, соломенную шляпу, кирзовые сапоги (всё снаряжение обнаружил в кладовке на веранде) направился в лес, примыкавший плотной стеной с южной стороны дачи.
Идти по опустевшему, обронившему листву осеннему лесу было легко. Видимость хорошая, гуляющих дачников не встречал, только на открытых лужайках стояли аккуратно сложенные копны сена, ещё не вывезенные деревенскими жителями.
Скоро он вышел к ручью, через который вместо мостика лежал массивный, длинный ствол сосны, по которому Махонин благополучно перешёл на противоположную сторону. Поднявшись от ручья на косогор, увидел в ложбине сверкающее зеркальным блеском озеро. Спустя пять минут был у воды. Справа от него возвышалась высокая бетонная ограда из серых плит, которые на несколько метров уходили в озеро. Чтобы заглянуть за неё, нужно было зайти в озеро на метров сто—сто пятьдесят вперёд. Он попробовал и сделал первый шаг, тут же, набрав в сапоги холодной воды, быстро вышел на сушу. Из—за бетонной стены раздавался лай собак. «Не надо лезть на рожон, — предостерег он себя, — теперь я знаю это место, в следующий раз зайду с противоположного берега и посмотрю, что там».
Он сел на берег, разулся, вылил из сапог воду, снял носки и лёг на траву. Несмотря на осенний день, небо было по—летнему ярко—голубым, по нему плыли пышные белые облака. «Облака чистые, белые, свободные, а моя жизнь — такая серая, обреченная, не свободная», — с грустью подумал он. Вспомнилось нерадостное, горемычное детство. Жили они в тесной квартире, принадлежавшей его бабушке и дедушке, обставленной замызганной, обшарпанной мебелью. Мать его — законченная алкоголичка и воровка — нигде никогда не работала.
Как только Махонин думал о детстве, сразу вспоминался устоявшийся запах перегара жилища, затхлая вонь непроветриваемого помещения, сизый дым папирос, стоявший плотной завесой в комнате. В детстве ему никто никогда не рассказывал сказок, не покупал игрушек, не говорил добрых слов. Потрясающий отборный мат, пьяные застолья, драки и поножовщина, голод, побои отца и матери, которым он постоянно мешал, и леденящее чувство страха в душе из—за боязни, что его могут забить до смерти, — вот что он вынес из детства.
На что они жили? Отец, протрезвев, находил случайную работу, заработав на ней два — три червонца, сразу же покупал водку, закуску, к нему приходили собутыльники, и начинался новый загул.
Мать присоединялась к пьяной компании и не успокаивалась, пока всё не было выпито. Она была воровкой. Летом ходила по чужим дворам и забирала всё, что плохо лежало: снимала белье, сохнувшее на верёвках, или вывешенную для проветривания одежду, отиралась по базарам и незаметно стягивала с прилавков что—нибудь съестное. Зимой мышковала на вокзалах, — подсаживалась к пассажирам и, улучив удобный момент, забирала у зазевавшихся людей поклажу, потом добычу продавала, на вырученные деньги покупала водку, хлеб и дешёвые рыбные консервы.
В периоды безденежья становилась особенно злой и агрессивной. Артур знал, что лучше в это время не попадаться матери на глаза — изобьёт до полусмерти. Несколько раз от побоев он терял сознание, его увозили в больницу с едва заметными признаками жизни. Видя мать злой, забивался под кровать и сидел там до глубокой ночи, слушая пьяные разговоры взрослых, которыми они сопровождали любовную возню.
О его существовании никто не вспоминал, до него никому не было дела. Он сидел под кроватью до тех пор, пока не начинал раздаваться храп. Только тогда, в темноте, выползал в комнату и искал в грязных кастрюлях и сковородках остатки еды, чтобы утолить болезненное чувство голода.
Он хорошо помнил, что одежду ему давали соседи от своих выросших детей, иногда угощали хлебом. Когда ему было десять лет, за матерью пришли милиционеры и увели её в тюрьму. Так ему сказала бабушка. Отец ушел из дома навсегда, и больше Махонин его не видел.
С бабушкой жить было легче. Во—первых, она раз в месяц получала пенсию и в доме пахло супом и жареной картошкой, во—вторых, его теперь никто не бил и, в—третьих, бабушка иногда ему что—то покупала из одежды. Но и к ней постоянно приходили знакомые, сразу накрывался стол, выставлялась бутылка водки, закуска и начинались душевные разговоры, пьяные песнопения, а заканчивалось сходка слезами и выяснением отношений между подругами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28