Анна Данилова
Комната смеха
Глава 1
Я пришла в себя в больнице. Открыла глаза и увидела тот самый воспетый во многих романах хрестоматийный белый больничный потолок, который одним своим видом навевает тоску и пробуждает мысли о смерти. Сказать, что у меня все болело, значило не сказать ничего. Потому что у меня раскалывалась голова, ломило все тело и саднило губы, которые я попыталась облизать своим шершавым и непослушным языком. Поскольку в обозримом мною пространстве я не находила ни одного человеческого лица, то мне не оставалось ничего другого, как произвести какой-нибудь звук, чтобы привлечь к себе внимание. И я исторгла из себя нечеловеческий сип, рычание, неопределенный гортанный звук, от которого у меня засаднило теперь уже в горле, а боль отдалась где-то в спине, словно мне прямо в позвоночник воткнули острую спицу. И почти тотчас же надо мной возникло круглое веснушчатое лицо, а палата словно бы наполнилась солнечным светом.
– Очнулась? Вот и хорошо. Привет! Меня зовут Таня. Я – медсестра, присматриваю за тобой. А тебя как зовут?
– Валентина, – прохрипела я.
– Вот и отлично: помнишь свое имя! А фамилию?
– Орлова.
– Все замечательно, Валентина Орлова. Как ты себя чувствуешь?
– Как мясо, провернутое в мясорубке, – сказала я чистую правду.
– Это ничего. Главное, что ты жива, – улыбнулась мне медсестра. – Ты что-нибудь помнишь?
Что я могла ей ответить? Я, как ни странно, многое помнила. Во-первых, свою квартиру на Сухаревке, запах свежей краски на лоджии, которую я выкрасила в активный зеленый цвет. Во-вторых, помнила, что вчера вечером в гастрономе я купила пакетик датского печенья и плитку шоколада, намереваясь провести вечер перед телевизором, смотря очередную серию своего любимого бразильского сериала. Все это, надо признаться, составляло мою интимную тайну, поскольку в том месте, где я работаю, считается дурным тоном смотреть подобную приторность. Мои коллеги по работе, как они уверяют, обращают свои взоры к телевизору лишь для того, чтобы посмотреть и послушать последние новости; особенно их интересует курс мировых валют и прочие финансово-экономические сводки. Многие дамы из нашей аналитическо-финансовой конторы сидят на диете и никогда не позволяют себе съесть прилюдно плитку шоколада. Это тоже считается у них дурным тоном. В обеденный перерыв они пробавляются яблоками и зеленым чаем, в то время как я тайно ото всех могу сжевать пачку печенья и угоститься конфетами. Не знаю, как кому, а мне это помогает жить и поддерживать хорошее настроение. И мне до лампочки все диеты, потому что я еще очень молода и мне рано истязать себя различными ограничениями – у меня фигура не хуже, чем у Мерилин Монро. Я бы хотела рассказать обо всем этом славной девушке Тане, но не успела. Отворилась дверь, и в палату вошел высокий представительный мужчина во всем черном. Плотный ворот его водолазки упирался в тяжелый волевой подбородок. Черные с проседью волосы, голубые бесстрастные глаза, гладкая кожа, синие от чисто выбритой щетины щеки, крупный прямой нос идеальной формы и какие-то по-детски пухлые и нежные розовые губы – таким я впервые увидела перед собой следователя по особо важным делам Вадима Александровича Гарманова. Увидела и испугалась. Первое, что пришло мне в голову, после того как он представился, – я совершила что-то противоправное. Но что именно, я не помнила. Но ведь что-то же произошло со мной, раз меня почтил своим присутствием такой серьезный человек. Когда он присел напротив меня на стул и еще раз представился, ожидая, вероятно, что и я назову ему свое имя, глаза мои против моей воли наполнились слезами. Вероятно, это была реакция моего организма на что-то такое, что мой организм, пусть даже на физиологическом уровне, помнил, а я – нет.
– Валентина, – назвала я свое имя. – Валентина Орлова. – И только тогда вдруг почувствовала, что мне трудно говорить, потому что щеки мои стягивает тугой бинт, который обматывает всю голову, давит на виски. – Послушайте, а что это со мной?
Мне показалось довольно странным, что этот человек в черном возник передо мной именно в тот момент, когда я пришла в себя. Или это было простое совпадение, или же он находился здесь долго и ждал, когда же я очнусь.
– Я бы хотел спросить у вас, помните ли вы что-нибудь из того, что произошло с вами три дня тому назад.
– Три дня? Но почему?.. Подождите… мне надо подумать. Ну да, вспомнила. Был обычный день, такой же, как всегда. Вторник, пятое ноября. Холодный, промозглый день. Я сидела в своей конторе, работала на компьютере до самого вечера, потом пришла домой, поужинала и стала смотреть телевизор. Говорю же, обычный день… Потом была среда, четверг…
– Вы знаете, какое сегодня число?
– Догадываюсь: восьмое, пятница.
– Да нет, Валентина, сегодня понедельник, одиннадцатое. А в пятницу ночью милицейский патруль подобрал вас на улице Бахрушина едва живую, с множеством ушибов, ссадин, порезов и сотрясением головы. Кроме того, вы подверглись насилию… Теперь догадываетесь, почему я здесь?
Предпоследняя фраза жгла каленым железом. Мне было стыдно перед этим голубоглазым следователем за то, что меня, оказывается, кто-то изнасиловал. Скажу больше: у меня в тот момент было такое ощущение, словно речь идет не обо мне, а о какой-то другой девушке, которую изнасиловали и привезли в больницу и которую теперь допрашивал следователь Гарманов. Мне было стыдно за нее. Ведь это не меня насиловали, раз я ничего не помнила.
– А вы уверены? – Я попыталась улыбнуться и представила себе, как же отвратительно я, должно быть, выглядела с этой кривой улыбкой на фоне засохших тугих бинтов. – Вы уверены, что это было насилие?
Здесь подала голос сестра Таня:
– Мы вас подлечим, и у вас будут дети, так что в этом плане вам переживать нечего. Кроме того, мы приняли ряд профилактических мер, чтобы вы не забеременели и не подцепили венерическое заболевание. А все остальное – до свадьбы заживет.
Я тотчас представила себе фрагмент американского кино и финал: пышную свадьбу с невестой в белом платье, испорченном пятнами крови на подоле… Заживет. Я снова идиотски улыбнулась. Меня меньше всего сейчас интересовали мои будущие дети и возможные венерические заболевания. Я смотрела на сидящего напротив меня мужчину и сгорала от стыда. Мне даже показалось, что мои бинты затлели и задымились от поднявшейся у меня температуры.
– Но я ничего не помню. Я совершенно ничего не помню. Меня никто не насиловал. Меня никто не резал. Никто не бил. Я после работы зашла в гастроном на Арбате, купила печенье и шоколад. Это все.
– Вас никто не подвозил?
– Нет, я села на троллейбус. Как обычно, – ко мне стала возвращаться моя прежняя уверенность и умение говорить быстро и по существу.
Я хотела крикнуть ему в лицо, что нельзя так обращаться с живыми людьми, лгать им в глаза и унижать их подобным образом… Но ведь я действительно лежала в больнице вся в бинтах и не могла пошевелиться от боли.
– Хорошо, пусть так. Значит, на меня напали. Это очевидно. Не могла же я сама так избить себя и тем более изнасиловать. Но вы представились следователем по особо важным делам… Я что, была так плоха? Я могла умереть? Ведь вы, насколько мне известно, должны заниматься лишь убийствами…
Я и сама не знала, что несла. Я злилась на то, что мне приходится разговаривать с этим мужчиной о таких унизительных для меня вещах, как изнасилование. Я ненавидела его уже за то, что он вообще занимался моим делом.
– Правильно. Собственно, я здесь именно из-за убийства.
Я похолодела. Неужели я кого-то пришила?
– Дело в том, что рядом с вами на тротуаре лежал труп еще одной девушки, приблизительно вашей ровесницы. Я принес фотографии…
Медсестра, которая присутствовала при нашем разговоре, заметно занервничала. Видимо, ее медицинские инструкции запрещали позволять посетителям вот так запросто травмировать пациентов страшными фотографиями трупов. Однако она почему-то промолчала, и мне кажется, что я тогда поняла почему: она просто не посмела вмешаться в разговор, поскольку находилась под сильным впечатлением, которое произвел на нее Гарманов как мужчина. Честно говоря, это сбивало с толку и меня и мешало сосредоточиться на самом главном.
С фотографии на меня смотрела… Вернее, нет, не так. Она уже не смотрела. Глаза ее были закрыты. Я увидела Басю. Мою подружку Басю. Очаровательная разгильдяйка, хохотунья, бесшабашная и веселая Бася на сей раз крепко спала, не подозревая, что ее фотографируют. Понятное дело, она была мертва. Страшные кровоподтеки, засохшая кровь в ушных раковинах (следователь показал мне много разных снимков, где Бася была заснята в разных позах и ракурсах), разбитый затылок… Особенно тяжело было видеть ее раскинутые, как у тряпичной куклы, ноги, босые, нагие и тоже в кровоподтеках…
– Это Бася, – проговорила я с трудом, давясь слезами.
– Бася? Это уже кое-что. Дело в том, что при этой девушке мы не нашли документов.
– Да что вы пристали со своими документами! – внезапно взорвалась я. – Кто это ходит в родном городе с документами? Я тоже никогда не беру с собой паспорт. Зачем он мне? Все это глупости… И Бася никогда не брала с собой паспорта, даже когда ей надо было поменять валюту. Она прекрасно существовала и без него.
– Фамилия вашей подруги?
– Басова. Катя Басова.
– Так вот почему «Бася»?
– Да, мы все ее еще со школы звали Басей. – И тут я разревелась. Отчаянно, навзрыд, сотрясаясь всем телом. Я не могла понять, как же так: ее нет! Рано или поздно я выйду из больницы, вернусь в нормальную жизнь и непременно позвоню ей. И что же: она не возьмет трубку? В такое не верилось. От этого хотелось выть.
– Как вы с ней оказались на улице Бахрушина?
– Не знаю, не помню.
– А где она живет?
– В Армянском переулке. – Я назвала адрес.
– Далековато от Бахрушина. Может, вы собирались куда-то поехать, ведь рядом Павелецкий вокзал?
– Да никуда мы не собирались. – Я сделала знак сестре, чтобы она помогла мне высморкаться и привести в порядок успевшее опухнуть от слез лицо. – Я вообще не понимаю, как мы с ней оказались на этой улице. Как ее убили? Что с ней?
– Судя по характеру травм, ее, как и вас, сначала изнасиловали, а потом выбросили из окна второго этажа. Но перед этим вам наносились удары острым предметом по мягким тканям тела, предположительно, ножом. Вам повезло больше, и ни одна из ран не оказалась смертельной, в то время как у вашей подруги проникающее ранение в сердце…
– И вы знаете, из какого окна нас выбросили?
– Да, знаем, – удивил он меня. – Но там живет старушка-одуванчик, которой в момент убийства не было дома. У нее стопроцентное алиби – в половине восьмого она была на приеме у платного врача-гомеопата, который арендует кабинет в поликлинике и принимает с семи до десяти часов вечера.
– Да зачем ей алиби, – еще раз возмутилась я, – вы что же, думаете, что современные старушки способны на такое? Да Бася застрелилась бы, если бы узнала, что ее изнасиловала старушка-одуванчик, которая к тому же и с легкостью выкинула ее из окна. Другое дело, может, у нее есть внук или сын?
– Проверяли. Никого нет. Совершенно одинокая старушка. Однако следов взлома тоже не обнаружено. Либо преступник или преступники открыли дверь своим ключом, либо старушка забыла запереть дверь. Хотя она клянется, что запирала. Посмотрите теперь вот на эту фотографию…
На этот раз это был снимок пожилой женщины. Сухое вытянутое лицо в обрамлении голубоватых, в цвет глаз, кудряшек. Старушка явно не тянула на сексуального маньяка.
– Я ее не знаю и никогда прежде не видела, – сказала я, опередив вопрос следователя. – И на улице Бахрушина нам делать было нечего. Разве что сходить в Театральный музей. Но это не самое веселое времяпрепровождение для девушек. Я на самом деле не знаю, что с нами случилось и как мы там оказались. Но Басю убили… За что? Вы себе представить не можете, до чего это был добрый и отзывчивый человек. Бася…
И тут я почувствовала навалившуюся на меня дурноту. В голове моей зашумело, и я ощутила, как проваливаюсь куда-то вниз, лечу и даже слышу свист ветра в ушах. Из этого мерзкого состояния меня вывел голос медсестры, которая громко назвала меня по имени. Когда я снова открыла глаза, следователь уже складывал фотографии в папку. Озабоченный, он, вероятно, и не заметил, что я чуть не отдала богу душу. И даже суета вокруг меня, затеянная медсестрой Таней (она пододвинула ко мне капельницу и всунула иглу в прозрачную трубку, подсоединенную к моей вене), казалось, не произвела на него никакого впечатления.
– Вы, менты, всегда такие черствые, когда речь идет о смерти не близких вам людей?
Гарманов резко повернулся, и взгляды наши встретились. Конечно, он был не человек, а мент. Простейшее существо – инфузория-туфелька, – каждый день сталкивающееся со смертью. И какое ему было дело до моей подружки Баси, тело которой теперь валялось где-то в морге неопознанное, неприглядное, неживое… Он же не видел, какой она была при жизни. Живой, очень энергичной, умеющей так грациозно двигаться и танцевать, что мужчины, глядя на нее, сворачивали себе шеи, а женщины сходили с ума от зависти. Когда она надевала мини и шла в ветреный день по улице, от ее ножек невозможно было отвести взгляда. Это было само совершенство, сама женственность, сама стройность, сама сексуальность. Бася…
– Валентина, я понимаю ваши чувства. И вы напрасно думаете, что меня не волнует смерть вашей подруги. Но вы поймите и другое: я должен найти того, кто сделал с ней это. И если я буду рыдать вместе с вами, то кто же будет работать? В нашем деле важен холодный рассудок и ясная голова. Не скрою, я с нетерпением ждал, когда же вы придете в себя и начнете давать свидетельские показания. Но теперь, когда я вижу, что вы ничего не помните, что фактически три дня стерты из вашей памяти, что я могу сделать, чтобы вычислить убийцу? Эксперты взяли отпечатки пальцев с оконных рам в той самой квартире, где орудовал убийца и насильник, собрали кровь с пола… Словом, работа ведется, но без вашей помощи мне будет трудно найти убийцу вашей подруги.
– У Баси мать и брат. Им надо сообщить. А еще у меня к вам просьба: отвезите меня, пожалуйста, к ним. И мы все вместе поедем в морг. Я должна быть вместе с ними. А вы, – обратилась я к сестре, – снимите с меня эти бинты. Они давят мне на голову, мне тяжело говорить, дышать, жить. Да и вообще, больничные стены убивают меня, лишают последних сил. Я хочу домой. Я устала. А когда что-нибудь вспомню, то обязательно позвоню и все расскажу. Ведь я в первую голову заинтересована в том, чтобы этих мерзавцев нашли.
– Так их было двое? – оживился Гарманов.
– Я сказала так не потому, что знаю наверняка, сколько их было, а исходя из логики вещей: если бы этот подонок был один, мы бы с Баськой с ним справились. Вот и все. И не надо меня подлавливать. Мне нечего от вас скрывать. Я не лгунья.
Я не надеялась, что меня выпустят из больницы или избавят от тесных бинтов. Но, с другой стороны, я не могла не проститься с Басей, не могла не поддержать ее мать и брата в такую тяжелую минуту. Кроме того, я знала, что нужна Гарманову и вряд ли он захочет портить со мной отношения, не добившись от меня ни одного свидетельского показания. Поэтому я совсем не удивилась, когда услышала:
– Таня, снимите с нее бинты, раз она просит. Дайте ей теплый халат и отпустите ее под мою ответственность. Обещаю, что буду беречь ее как зеницу ока. Она хочет попрощаться с подругой, – добавил он, желая растрогать и без того мягкую и податливую как воск медсестру.
Но бинты снять не удалось – они, казалось, намертво присохли к голове, к пропитанным кровью волосам. К тому же стоило мне подняться и сесть на кровати, как я почувствовала боли в области поясницы и неприятное саднящее ощущение в локтях. Оказалось, кожа там содрана до кости. Видимо, я с кем-то боролась и опиралась на локти… К тому же создавалось впечатление, будто меня избивали и удары наносились в самые болезненные для женщины места: в пах, в грудь, в солнечное сплетение. Словом, очень скоро я начала воспринимать бинты как свое спасение. Мне уже не хотелось обнажаться перед следователем, демонстрируя стриженую голову или большие гематомы на теле. Вся в бинтах и повязках, закутанная в теплый больничный халат и с непонятным платком на голове, я выползла из палаты, опираясь на руку Вадима Александровича, и поплелась к выходу. У меня было такое чувство, будто я сюда уже не вернусь. И, как оказалось, я была права.
Глава 2
Вадим Гарманов был талантливым следователем и очень любил свою работу. Вероятно, по этой причине его семейная жизнь дала крен, и не прошло и двух лет после свадьбы, как его жена заявила ему о своем желании расторгнуть брак.
1 2 3 4 5
Комната смеха
Глава 1
Я пришла в себя в больнице. Открыла глаза и увидела тот самый воспетый во многих романах хрестоматийный белый больничный потолок, который одним своим видом навевает тоску и пробуждает мысли о смерти. Сказать, что у меня все болело, значило не сказать ничего. Потому что у меня раскалывалась голова, ломило все тело и саднило губы, которые я попыталась облизать своим шершавым и непослушным языком. Поскольку в обозримом мною пространстве я не находила ни одного человеческого лица, то мне не оставалось ничего другого, как произвести какой-нибудь звук, чтобы привлечь к себе внимание. И я исторгла из себя нечеловеческий сип, рычание, неопределенный гортанный звук, от которого у меня засаднило теперь уже в горле, а боль отдалась где-то в спине, словно мне прямо в позвоночник воткнули острую спицу. И почти тотчас же надо мной возникло круглое веснушчатое лицо, а палата словно бы наполнилась солнечным светом.
– Очнулась? Вот и хорошо. Привет! Меня зовут Таня. Я – медсестра, присматриваю за тобой. А тебя как зовут?
– Валентина, – прохрипела я.
– Вот и отлично: помнишь свое имя! А фамилию?
– Орлова.
– Все замечательно, Валентина Орлова. Как ты себя чувствуешь?
– Как мясо, провернутое в мясорубке, – сказала я чистую правду.
– Это ничего. Главное, что ты жива, – улыбнулась мне медсестра. – Ты что-нибудь помнишь?
Что я могла ей ответить? Я, как ни странно, многое помнила. Во-первых, свою квартиру на Сухаревке, запах свежей краски на лоджии, которую я выкрасила в активный зеленый цвет. Во-вторых, помнила, что вчера вечером в гастрономе я купила пакетик датского печенья и плитку шоколада, намереваясь провести вечер перед телевизором, смотря очередную серию своего любимого бразильского сериала. Все это, надо признаться, составляло мою интимную тайну, поскольку в том месте, где я работаю, считается дурным тоном смотреть подобную приторность. Мои коллеги по работе, как они уверяют, обращают свои взоры к телевизору лишь для того, чтобы посмотреть и послушать последние новости; особенно их интересует курс мировых валют и прочие финансово-экономические сводки. Многие дамы из нашей аналитическо-финансовой конторы сидят на диете и никогда не позволяют себе съесть прилюдно плитку шоколада. Это тоже считается у них дурным тоном. В обеденный перерыв они пробавляются яблоками и зеленым чаем, в то время как я тайно ото всех могу сжевать пачку печенья и угоститься конфетами. Не знаю, как кому, а мне это помогает жить и поддерживать хорошее настроение. И мне до лампочки все диеты, потому что я еще очень молода и мне рано истязать себя различными ограничениями – у меня фигура не хуже, чем у Мерилин Монро. Я бы хотела рассказать обо всем этом славной девушке Тане, но не успела. Отворилась дверь, и в палату вошел высокий представительный мужчина во всем черном. Плотный ворот его водолазки упирался в тяжелый волевой подбородок. Черные с проседью волосы, голубые бесстрастные глаза, гладкая кожа, синие от чисто выбритой щетины щеки, крупный прямой нос идеальной формы и какие-то по-детски пухлые и нежные розовые губы – таким я впервые увидела перед собой следователя по особо важным делам Вадима Александровича Гарманова. Увидела и испугалась. Первое, что пришло мне в голову, после того как он представился, – я совершила что-то противоправное. Но что именно, я не помнила. Но ведь что-то же произошло со мной, раз меня почтил своим присутствием такой серьезный человек. Когда он присел напротив меня на стул и еще раз представился, ожидая, вероятно, что и я назову ему свое имя, глаза мои против моей воли наполнились слезами. Вероятно, это была реакция моего организма на что-то такое, что мой организм, пусть даже на физиологическом уровне, помнил, а я – нет.
– Валентина, – назвала я свое имя. – Валентина Орлова. – И только тогда вдруг почувствовала, что мне трудно говорить, потому что щеки мои стягивает тугой бинт, который обматывает всю голову, давит на виски. – Послушайте, а что это со мной?
Мне показалось довольно странным, что этот человек в черном возник передо мной именно в тот момент, когда я пришла в себя. Или это было простое совпадение, или же он находился здесь долго и ждал, когда же я очнусь.
– Я бы хотел спросить у вас, помните ли вы что-нибудь из того, что произошло с вами три дня тому назад.
– Три дня? Но почему?.. Подождите… мне надо подумать. Ну да, вспомнила. Был обычный день, такой же, как всегда. Вторник, пятое ноября. Холодный, промозглый день. Я сидела в своей конторе, работала на компьютере до самого вечера, потом пришла домой, поужинала и стала смотреть телевизор. Говорю же, обычный день… Потом была среда, четверг…
– Вы знаете, какое сегодня число?
– Догадываюсь: восьмое, пятница.
– Да нет, Валентина, сегодня понедельник, одиннадцатое. А в пятницу ночью милицейский патруль подобрал вас на улице Бахрушина едва живую, с множеством ушибов, ссадин, порезов и сотрясением головы. Кроме того, вы подверглись насилию… Теперь догадываетесь, почему я здесь?
Предпоследняя фраза жгла каленым железом. Мне было стыдно перед этим голубоглазым следователем за то, что меня, оказывается, кто-то изнасиловал. Скажу больше: у меня в тот момент было такое ощущение, словно речь идет не обо мне, а о какой-то другой девушке, которую изнасиловали и привезли в больницу и которую теперь допрашивал следователь Гарманов. Мне было стыдно за нее. Ведь это не меня насиловали, раз я ничего не помнила.
– А вы уверены? – Я попыталась улыбнуться и представила себе, как же отвратительно я, должно быть, выглядела с этой кривой улыбкой на фоне засохших тугих бинтов. – Вы уверены, что это было насилие?
Здесь подала голос сестра Таня:
– Мы вас подлечим, и у вас будут дети, так что в этом плане вам переживать нечего. Кроме того, мы приняли ряд профилактических мер, чтобы вы не забеременели и не подцепили венерическое заболевание. А все остальное – до свадьбы заживет.
Я тотчас представила себе фрагмент американского кино и финал: пышную свадьбу с невестой в белом платье, испорченном пятнами крови на подоле… Заживет. Я снова идиотски улыбнулась. Меня меньше всего сейчас интересовали мои будущие дети и возможные венерические заболевания. Я смотрела на сидящего напротив меня мужчину и сгорала от стыда. Мне даже показалось, что мои бинты затлели и задымились от поднявшейся у меня температуры.
– Но я ничего не помню. Я совершенно ничего не помню. Меня никто не насиловал. Меня никто не резал. Никто не бил. Я после работы зашла в гастроном на Арбате, купила печенье и шоколад. Это все.
– Вас никто не подвозил?
– Нет, я села на троллейбус. Как обычно, – ко мне стала возвращаться моя прежняя уверенность и умение говорить быстро и по существу.
Я хотела крикнуть ему в лицо, что нельзя так обращаться с живыми людьми, лгать им в глаза и унижать их подобным образом… Но ведь я действительно лежала в больнице вся в бинтах и не могла пошевелиться от боли.
– Хорошо, пусть так. Значит, на меня напали. Это очевидно. Не могла же я сама так избить себя и тем более изнасиловать. Но вы представились следователем по особо важным делам… Я что, была так плоха? Я могла умереть? Ведь вы, насколько мне известно, должны заниматься лишь убийствами…
Я и сама не знала, что несла. Я злилась на то, что мне приходится разговаривать с этим мужчиной о таких унизительных для меня вещах, как изнасилование. Я ненавидела его уже за то, что он вообще занимался моим делом.
– Правильно. Собственно, я здесь именно из-за убийства.
Я похолодела. Неужели я кого-то пришила?
– Дело в том, что рядом с вами на тротуаре лежал труп еще одной девушки, приблизительно вашей ровесницы. Я принес фотографии…
Медсестра, которая присутствовала при нашем разговоре, заметно занервничала. Видимо, ее медицинские инструкции запрещали позволять посетителям вот так запросто травмировать пациентов страшными фотографиями трупов. Однако она почему-то промолчала, и мне кажется, что я тогда поняла почему: она просто не посмела вмешаться в разговор, поскольку находилась под сильным впечатлением, которое произвел на нее Гарманов как мужчина. Честно говоря, это сбивало с толку и меня и мешало сосредоточиться на самом главном.
С фотографии на меня смотрела… Вернее, нет, не так. Она уже не смотрела. Глаза ее были закрыты. Я увидела Басю. Мою подружку Басю. Очаровательная разгильдяйка, хохотунья, бесшабашная и веселая Бася на сей раз крепко спала, не подозревая, что ее фотографируют. Понятное дело, она была мертва. Страшные кровоподтеки, засохшая кровь в ушных раковинах (следователь показал мне много разных снимков, где Бася была заснята в разных позах и ракурсах), разбитый затылок… Особенно тяжело было видеть ее раскинутые, как у тряпичной куклы, ноги, босые, нагие и тоже в кровоподтеках…
– Это Бася, – проговорила я с трудом, давясь слезами.
– Бася? Это уже кое-что. Дело в том, что при этой девушке мы не нашли документов.
– Да что вы пристали со своими документами! – внезапно взорвалась я. – Кто это ходит в родном городе с документами? Я тоже никогда не беру с собой паспорт. Зачем он мне? Все это глупости… И Бася никогда не брала с собой паспорта, даже когда ей надо было поменять валюту. Она прекрасно существовала и без него.
– Фамилия вашей подруги?
– Басова. Катя Басова.
– Так вот почему «Бася»?
– Да, мы все ее еще со школы звали Басей. – И тут я разревелась. Отчаянно, навзрыд, сотрясаясь всем телом. Я не могла понять, как же так: ее нет! Рано или поздно я выйду из больницы, вернусь в нормальную жизнь и непременно позвоню ей. И что же: она не возьмет трубку? В такое не верилось. От этого хотелось выть.
– Как вы с ней оказались на улице Бахрушина?
– Не знаю, не помню.
– А где она живет?
– В Армянском переулке. – Я назвала адрес.
– Далековато от Бахрушина. Может, вы собирались куда-то поехать, ведь рядом Павелецкий вокзал?
– Да никуда мы не собирались. – Я сделала знак сестре, чтобы она помогла мне высморкаться и привести в порядок успевшее опухнуть от слез лицо. – Я вообще не понимаю, как мы с ней оказались на этой улице. Как ее убили? Что с ней?
– Судя по характеру травм, ее, как и вас, сначала изнасиловали, а потом выбросили из окна второго этажа. Но перед этим вам наносились удары острым предметом по мягким тканям тела, предположительно, ножом. Вам повезло больше, и ни одна из ран не оказалась смертельной, в то время как у вашей подруги проникающее ранение в сердце…
– И вы знаете, из какого окна нас выбросили?
– Да, знаем, – удивил он меня. – Но там живет старушка-одуванчик, которой в момент убийства не было дома. У нее стопроцентное алиби – в половине восьмого она была на приеме у платного врача-гомеопата, который арендует кабинет в поликлинике и принимает с семи до десяти часов вечера.
– Да зачем ей алиби, – еще раз возмутилась я, – вы что же, думаете, что современные старушки способны на такое? Да Бася застрелилась бы, если бы узнала, что ее изнасиловала старушка-одуванчик, которая к тому же и с легкостью выкинула ее из окна. Другое дело, может, у нее есть внук или сын?
– Проверяли. Никого нет. Совершенно одинокая старушка. Однако следов взлома тоже не обнаружено. Либо преступник или преступники открыли дверь своим ключом, либо старушка забыла запереть дверь. Хотя она клянется, что запирала. Посмотрите теперь вот на эту фотографию…
На этот раз это был снимок пожилой женщины. Сухое вытянутое лицо в обрамлении голубоватых, в цвет глаз, кудряшек. Старушка явно не тянула на сексуального маньяка.
– Я ее не знаю и никогда прежде не видела, – сказала я, опередив вопрос следователя. – И на улице Бахрушина нам делать было нечего. Разве что сходить в Театральный музей. Но это не самое веселое времяпрепровождение для девушек. Я на самом деле не знаю, что с нами случилось и как мы там оказались. Но Басю убили… За что? Вы себе представить не можете, до чего это был добрый и отзывчивый человек. Бася…
И тут я почувствовала навалившуюся на меня дурноту. В голове моей зашумело, и я ощутила, как проваливаюсь куда-то вниз, лечу и даже слышу свист ветра в ушах. Из этого мерзкого состояния меня вывел голос медсестры, которая громко назвала меня по имени. Когда я снова открыла глаза, следователь уже складывал фотографии в папку. Озабоченный, он, вероятно, и не заметил, что я чуть не отдала богу душу. И даже суета вокруг меня, затеянная медсестрой Таней (она пододвинула ко мне капельницу и всунула иглу в прозрачную трубку, подсоединенную к моей вене), казалось, не произвела на него никакого впечатления.
– Вы, менты, всегда такие черствые, когда речь идет о смерти не близких вам людей?
Гарманов резко повернулся, и взгляды наши встретились. Конечно, он был не человек, а мент. Простейшее существо – инфузория-туфелька, – каждый день сталкивающееся со смертью. И какое ему было дело до моей подружки Баси, тело которой теперь валялось где-то в морге неопознанное, неприглядное, неживое… Он же не видел, какой она была при жизни. Живой, очень энергичной, умеющей так грациозно двигаться и танцевать, что мужчины, глядя на нее, сворачивали себе шеи, а женщины сходили с ума от зависти. Когда она надевала мини и шла в ветреный день по улице, от ее ножек невозможно было отвести взгляда. Это было само совершенство, сама женственность, сама стройность, сама сексуальность. Бася…
– Валентина, я понимаю ваши чувства. И вы напрасно думаете, что меня не волнует смерть вашей подруги. Но вы поймите и другое: я должен найти того, кто сделал с ней это. И если я буду рыдать вместе с вами, то кто же будет работать? В нашем деле важен холодный рассудок и ясная голова. Не скрою, я с нетерпением ждал, когда же вы придете в себя и начнете давать свидетельские показания. Но теперь, когда я вижу, что вы ничего не помните, что фактически три дня стерты из вашей памяти, что я могу сделать, чтобы вычислить убийцу? Эксперты взяли отпечатки пальцев с оконных рам в той самой квартире, где орудовал убийца и насильник, собрали кровь с пола… Словом, работа ведется, но без вашей помощи мне будет трудно найти убийцу вашей подруги.
– У Баси мать и брат. Им надо сообщить. А еще у меня к вам просьба: отвезите меня, пожалуйста, к ним. И мы все вместе поедем в морг. Я должна быть вместе с ними. А вы, – обратилась я к сестре, – снимите с меня эти бинты. Они давят мне на голову, мне тяжело говорить, дышать, жить. Да и вообще, больничные стены убивают меня, лишают последних сил. Я хочу домой. Я устала. А когда что-нибудь вспомню, то обязательно позвоню и все расскажу. Ведь я в первую голову заинтересована в том, чтобы этих мерзавцев нашли.
– Так их было двое? – оживился Гарманов.
– Я сказала так не потому, что знаю наверняка, сколько их было, а исходя из логики вещей: если бы этот подонок был один, мы бы с Баськой с ним справились. Вот и все. И не надо меня подлавливать. Мне нечего от вас скрывать. Я не лгунья.
Я не надеялась, что меня выпустят из больницы или избавят от тесных бинтов. Но, с другой стороны, я не могла не проститься с Басей, не могла не поддержать ее мать и брата в такую тяжелую минуту. Кроме того, я знала, что нужна Гарманову и вряд ли он захочет портить со мной отношения, не добившись от меня ни одного свидетельского показания. Поэтому я совсем не удивилась, когда услышала:
– Таня, снимите с нее бинты, раз она просит. Дайте ей теплый халат и отпустите ее под мою ответственность. Обещаю, что буду беречь ее как зеницу ока. Она хочет попрощаться с подругой, – добавил он, желая растрогать и без того мягкую и податливую как воск медсестру.
Но бинты снять не удалось – они, казалось, намертво присохли к голове, к пропитанным кровью волосам. К тому же стоило мне подняться и сесть на кровати, как я почувствовала боли в области поясницы и неприятное саднящее ощущение в локтях. Оказалось, кожа там содрана до кости. Видимо, я с кем-то боролась и опиралась на локти… К тому же создавалось впечатление, будто меня избивали и удары наносились в самые болезненные для женщины места: в пах, в грудь, в солнечное сплетение. Словом, очень скоро я начала воспринимать бинты как свое спасение. Мне уже не хотелось обнажаться перед следователем, демонстрируя стриженую голову или большие гематомы на теле. Вся в бинтах и повязках, закутанная в теплый больничный халат и с непонятным платком на голове, я выползла из палаты, опираясь на руку Вадима Александровича, и поплелась к выходу. У меня было такое чувство, будто я сюда уже не вернусь. И, как оказалось, я была права.
Глава 2
Вадим Гарманов был талантливым следователем и очень любил свою работу. Вероятно, по этой причине его семейная жизнь дала крен, и не прошло и двух лет после свадьбы, как его жена заявила ему о своем желании расторгнуть брак.
1 2 3 4 5