Не проще было бы тогда никуда не звонить? Ее бы не нашли. Никому бы и в голову не пришло. Зачем я позвонила? Затем, чтобы в твоей жизни наступила полная ясность. Ты же всегда стремилась к ясности во всем. Двойная жизнь не для тебя. А еще ты позвонила, чтобы сполна испить всю боль и получить причитающееся тебе наказание.
Жаль только, что об этом нельзя рассказать Леве. Он бы понял, конечно, но не смог бы с этим грузом жить. Кожу его пробила бы рвущаяся изнутри наружу жесткая шерсть, серая с подпалинами; зубы заострились бы, а в янтарных маленьких глазах загорелся бы огонь мщения или злобы. Раненым волком он бы умчался в леса и затерялся бы там, сгинул от тоски…
* * *
Валентина оглянулась, ей показалось, что в камере она не одна. И она увидела его – он стоял рядом с ней, не Лева, а тот, другой, чья душа теперь будет преследовать ее и мучить до последних ее дней. Он, прислонясь к грязной стене камеры, улыбался, показывая зубы, красивый, спокойный и уверенный в себе – совсем как тогда, когда она с ним только познакомилась. Вот только характер этой улыбки она не успела определить – видение исчезло. Скажу, что не знаю этого человека. Что он насильно затащил меня к себе и попытался изнасиловать.
Мы боролись, у него был пистолет… Потом я сделала вид, что согласна, и, когда он расслабился, схватила со стола пистолет и выстрелила в него. Вот и все. Кайтанов наймет хорошего адвоката, и меня освободят. И что будет потом ? Разве возможна жизнь потом ?
У меня будут тяжелые роды, после которых я умру, оставив Леве сына.
* * *
Послышался лязг, открылась дверь. «К тебе пришли!» – рявкнул грубый женский голос, который вызвал оторопь. Валентина поднялась и, придерживая рукой живот так, словно он мог выскользнуть, упасть на пол и разбиться, как хрустальный шар, медленно вышла из камеры.
Москва, 2000 г. Помещение морга
– Вы знали этого человека?
Кайтанов стоял совсем близко от стола, на котором лежало тело мужчины, которого, по словам следователя и прокурора, убила его жена. Даже мертвый он был стройнее и красивее Левы. Броская, яркая, породистая красота, привлекающая женщин, как аромат цветка привлекает к себе жаждущую сладкого нектара пчелу. Это был совершенный мужчина, и Кайтанов, не раздумывая, отдал бы половину своей жизни – той, что он прожил до встречи с Валентиной, – за то, чтобы иметь такое тело, такую красивую голову, аккуратный нос и губы, глаза… Сложись все по-другому, Лева подарил бы этого красавчика Вале на день рождения, пусть пользуется, как красивой вещью. От этой мысли ему стало жарко. Похоже, я совсем потерял голову…
– Нет, я его не знаю и никогда не видел…
Следователь снова привез его в отделение. Они оба закурили. Кайтанов уже знал, что на пистолете, который был найден рядом с трупом, обнаружены отпечатки пальцев его жены. Плюс ее признание. Получалось, что она действительно убила этого парня. Но за что? По словам следователя, этот мужчина, латыш по фамилии Гордис, проживал в соседнем с ними доме на Цветном бульваре, снимал квартиру около шести месяцев. Хозяйка ничего о нем не знает.
По паспорту, найденному в квартире убитого, выходило, что Гордис Юрис Оттович проживает в Латвии, в городе Добуты, которого, как оказалось, и в природе-то не существует. Паспорт – фальшивка. Значит, скорее всего, и Гордис этот тоже фальшивка.
Приехал в столицу, снял квартиру… Но зачем приехал и каким образом Валентина оказалась у него? Что у них было общего?
Она не могла согласиться пойти с ним лишь потому, что он молод и красив. Она любит его, Кайтанова, кроме того, она ждет от него ребенка. Все, что угодно, но только не это…
Она не могла быть любовницей этого парня.
* * *
Еще следователь сказал, что его жена молчит. Призналась в убийстве и молчит.
Случай неслыханный.
– Видимо, она находится в таком состоянии, что просто не может ничего сказать… – Кайтанов старался разговаривать со следователем спокойно, хотя готов был разорвать его на части только лишь за то, что это его люди защелкнули на ее нежных запястьях наручники и что это по его указанию она сейчас находилась в грязной камере без еды и питья.
– Можно мне увидеться с ней? Я должен поговорить с ней… Моя жена.., она беременна, она не могла совершить такое чудовищное преступление… А если и совершила, значит, на это были причины.
Самооборона… Вы же понимаете… Думаю, что мне она все расскажет… И еще… – Ему было трудно говорить. – Я бы хотел знать, не тронул ли ее этот… Ее осматривал врач, эксперт? Вы что-нибудь сделали для того, чтобы понять, что же все-таки там произошло? Или вы будете теперь пытать мою жену для дальнейших признаний?
Он сорвался на крик. Он не хотел, но так получилось. Все внутри его клокотало от переполнявших его непонятных чувств.
Даже дышать стало тяжело. Он хотел так ударить по столу, чтобы разломить его пополам и чтобы от этого удара, в который он вложил бы всю свою силу и одновременно бессилие, разрушилось и само здание, если не весь город… Во всяком случае, его собственный мир уже разрушился, и он сидел на его обломках, не понимая причины этой катастрофы. Он схватился за голову и до боли сжал ее своими большими ладонями.
– Нет, врач ее еще не осматривал…
– Почему? – Лева сжал зубы. – Почему ее никто не осматривал? Если бы такое случилось с вашей женой, вы тоже не пригласили бы врача? А что, если он бил ее или пытался надругаться над ней? Вы не должны бездействовать!
– Вам надо успокоиться… Я понимаю ваши чувства…
– Пустите меня к ней, нам надо поговорить… Уверен, что она мне все расскажет…
– Хорошо, вы увидите ее, но сначала вы должны ответить мне на некоторые вопросы.
– Я слушаю.
– Не замечали ли вы в последнее время, чтобы ваша жена каким-то образом изменилась? Может, ей кто-нибудь угрожал или ее преследовал? Она ничего такого не говорила? Какой она была: спокойной или нервничала?
– Она была нормальной, спокойной… – Он вдруг понял, что лжет. Лжет неосознанно. Да, она нервничала, он это заметил.
У нее даже взгляд изменился и стал каким-то просящим. Боль читалась в глазах. Но поскольку видимых причин для беспокойства у Левы не было, ведь Валя всегда была дома, практически ни с кем не общалась…
Словом, все эти изменения, ее бледность и нервозность, которые замечал в последнее время, он относил к ее беременности. Да, ну конечно, она нервничала, боялась родов, как и всякая нормальная женщина. Но в его объятиях все ее страхи исчезали, а глаза светились счастьем. – Что касается ее нервов, то она боялась родов. Но это же нормально.
И ни о каких преследователях она мне ничего не рассказывала.
– Ваша жена часто выходила из дома?
– Каждый день она прогуливалась, обычно ее путь лежал через Неглинную до Большого театра. Иногда подолгу гуляла по Кузнецкому Мосту, ей нравился там книжный магазин, кажется, «Лавка писателя»…
За покупками ездил я или же мы с ней вместе… Мы жили спокойно, ее ничто не тревожило…
– Как давно вы с ней в браке?
– Два года. Но официально – год.
– Вы что-нибудь знаете о ее прошлом?
Она москвичка?
– Да, – снова солгал он, вспомнив, как не любила Валентина говорить о своем родном Саратове. Он понимал, что за этим что-то стоит. Или кто-то. Но и у него было какое-то прошлое, как и у каждого человека.
И если бы она сочла нужным рассказать ему о своей жизни в Саратове, то давно рассказала бы. Она сбежала оттуда в отчаянии, и первым, кто подал ей руку, был Кайтанов.
И, быть может, именно благодаря этому прошлому, какой-то неприглядной истории, в которую попала по неопытности Валентина, они и остались вместе?
Он понимал, что уже очень скоро ИМ станет многое о ней известно. И даже, может, больше, чем ему. Достаточно информации из загса, чтобы, выяснив ее девичью фамилию, понять, откуда она родом, и сделать запрос в Саратов. Но пусть этим занимаются ОНИ. И чем позже он что-либо узнает о ее прежней жизни, тем лучше.
– Нет, я ничего такого из ее прошлого не знаю… Она – спокойная, уравновешенная женщина. Очень добрая.
– У нее есть подруги?
– Знаете, она общается с нашей соседкой, но вряд ли это можно назвать дружбой, так, обычные женские разговоры, не более того… Подруг у нее практически нет. Я всегда полагал, что ей хватает моего общества…
Хотя мы не так уж и редко приглашаем к себе моих знакомых, это супружеские пары…
Бизнесмены, политики, банкиры… Но Валя не очень-то любит эти вечера, ей скучно, я понимаю.
– Но ведь вы, Лев Борисович, занятой человек. Разве вам не приходило в голову, что вашей молодой жене… Кстати, у вас большая разница в возрасте?
– Двадцать с небольшим… Вы хотите сказать, что у моей жены мог быть любовник? Задавайте вопросы прямо, не ходите вокруг да около, – он снова повысил голос.
Он понимал, что следователь, глядя на его большое некрасивое лицо, думает сейчас именно об этом. О потенциальном любовнике Валентины. О том, кто лежит сейчас на столе в морге с разнесенным виском и смотрит в вечность.
– Вы уверены, что у нее никого не было?
– Уверен, – выдохнул он. – Мы вот сейчас с вами говорим, а она где-то там, в камере… Ей надо поесть… А еще я привез ей пакет с вещами. Она должна находиться в тепле. У нее не было любовника. Что вас еще интересует? Она общалась с соседкой, я уже говорил…
– Неужели за ней, такой красивой молодой женщиной, никто не ухаживал?
– У нее есть я, понимаете, я! Да, на нее заглядываются мужчины, но это, поверьте, не раздражает, а наоборот. У нее есть даже официальный ухажер, этакий паж, правда, большой и толстый, который бывает в нашем доме чуть ли не каждый день, но он для нее все равно что мебель… У него даже имени нет человеческого, мы зовем его Иудой.
– Как? Иудой? Но почему? – Следователь заметно оживился. – Почему Иудой?
– Потому что он продался мне за тридцать сребреников, понятно?
– Нет, ничего не понятно…
– Он – превосходный компьютерщик, но я переманил его к себе, положив ему жалованье на тридцать процентов больше, нежели то, которое он получал в прежней кон, торе… Это была простая игра слов: тридцать процентов, тридцать сребреников… Но какое отношение это может иметь к тому, что произошло с Валентиной? Вот если бы она призналась, что убила Иуду, то я бы понял, о ком идет речь, и начал бы строить версии относительно того, за что и вообще… – Он был возмущен до предела. – Иуда – мебель, домашнее животное, славный парень, большой и кудрявый, любитель поесть и выпить за чужой счет… Он как собачонка увивается за моей женой, и я только рад этому обстоятельству.
– Он влюблен в нее?
– Наверное… Хотя, насколько мне известно, у него баб – прорва…
Вот я и скатился на свой уровень, на свой язык, сорвался и лечу в свое прошлое. Он подумал так потому, что все, что было связано с именем Валентины, не должно быть осквернено грубыми словами, тем более мыслями. Даже если речь идет о таком животном, как Иуда. Кайтанов даже не помнил, какое на самом деле у него имя. Он, этот задумчивый толстяк, появился в его доме почти сразу же, как только он привез в Москву Валентину. Так случилось, что его порекомендовал в качестве личного компьютерного мастера его приятель, Ваэнтруб, у которого Иуда, собственно, и работал.
И Иуда приходил к Кайтанову домой несколько раз, чтобы настроить компьютер или запустить новый, заполнив его программами. Это он научил Валентину разным компьютерным играм, они даже стали играть на пару и порой просиживали по несколько часов кряду, не замечая бега времени… Но надо видеть и знать Иуду, чтобы допустить мысль о возможной измене Валентины с этим неаппетитным и инфантильным парнем.
* * *
– Скажите, зачем вы расспрашиваете меня об Иуде? Я могу назвать вам его домашний телефон. Вы встретитесь с ним и сами убедитесь в том, что он никакого отношения к тому, что произошло с нами, не имеет… Пустите меня к ней, я должен с ней поговорить. Она мне все расскажет… Я уверен, что все вскоре разъяснится… Она не могла убить…
– Но вы же сами сказали, что вполне допускаете мысль о том, что она могла убить, но только для этого нужны причины…
– И какие же причины? – Получилось так, что теперь вопрос был задан самим Кайтановым.
– Думаю, что она действительно не могла просто так, без причины застрелить этого Гордиса. Причины.., да мало ли их…
Он мог домогаться ее, мог шантажировать…
– Шантаж?
– А еще это могло быть связано с вашей, Лев Борисыч, деятельностью…
– Она ничего не знала о моих делах. Все свои бумаги я храню в надежном месте, но только не дома. И если даже кому-то могло понадобиться что-то из моего сейфа, то проще было бы действовать через меня, но только не через Валентину. Я понял бы, если бы ее, предположим, выкрали и просили выкуп, так, как это было с одним моим другом…
Ему прислали палец, который отрубили у его малолетнего сынишки… Я сам лично отдал ему половину назначенной суммы, чтобы только спасти мальчика. Слава богу, все закончилось благополучно, милиции даже удалось задержать похитителей, а мне, как это не удивительно, вернули деньги… Нет, то, что произошло, не может быть связано с моей деятельностью, это исключено…
Произнося эти слова, Кайтанов думал о другом. Слово «шантаж» крепко засело в голове. Память плавно перенесла его на залитую солнцем площадку летнего кафе неподалеку от саратовского аэропорта. Он увидел сидящую за столиком девушку, и голова его снова закружилась как в тот день, в то мгновение, когда она взглянула на него…
И если бы ему тогда сказали, что в этом нежном теле спустя два года зародится новая жизнь и что под этой тонкой кожей забьется сердце маленького Кайтанова, он бы рассмеялся… Девушка была настолько хороша, что самое большее, на что Кайтанов мог рассчитывать, – это равнодушный взгляд, не оскверненный брезгливостью или презрением, которым его окатывали обычно женщины. Она действительно скользнула по его лицу отсутствующим взглядом, после чего устремила его в пространство. Вероятно, мысли ее были слишком далеко, и озабоченность, которая читалась в ее облике, подтолкнула тогда Кайтанова к действию…
Саратов, 1998 г.
Летнее кафе «Панорама» неподалеку от аэропорта
– Вы не знаете, отсюда ходит автобус до железнодорожного вокзала? Или быстрее добраться на такси?
К Валентине, сидящей за столиком в кафе, подошел мужчина, который вот уже с полчаса не сводил с нее восхищенных глаз.
Его было трудно не заметить: высокий, нескладный, худощавый, с уродливым лицом, в бежевом костюме с синим галстуком. Он напомнил ей чем-то знаменитого Фернанделя, французского комика. И ей стало почему-то невероятно смешно. Смешно до истерических судорог в горле. И как же тут не смеяться, если уязвимость, написанная на ее лице, стала объектом внимательного наблюдения этого монстра, медленным и неуверенным шагом направляющегося к ней.
Словно этот человек на расстоянии внезапно почувствовал, что рядом с ним образовалась некая невидимая, но хорошо ощущаемая брешь, пустое пространство, прежде занимаемое жизнью, надеждами, любовью…
Но это были, конечно, призрачные чувства.
Он, этот человек, не мог знать, что мужчина, которого она любила, оказался оборотнем. Еще совсем недавно ее рука, затянутая в кружево свадебной перчатки, сжимала локоть того, с кем она собиралась идти по жизни. Все было как в чудесном сне – с маршем Мендельсона, невероятной брачной ночью и простирающимися до бесконечности планами на будущее. Парень, который стал смыслом ее жизни, ее первым мужчиной, на самом деле оказался хрестоматийным подлецом, бабником, преступником, убийцей. Разве после этого можно еще дышать, наслаждаться теплом летнего дня, солнечными лучами и видом распускающихся вокруг цветов? Что делать? Куда идти? История, в которую ее втянули, пахла допросами, грязными тюремными камерами, смертью, которую она бы восприняла как избавление.
* * *
Она не помнила, как приехала сюда, на самую высокую площадку города, которую превратили в кафе «Панорама» из-за открывающегося потрясающего вида на весь Саратов. Лишь толстые и низкие каменные стены отделяли посетителей этого кафе от разверзшейся перед ними пропасти – окутанного вечной молочной дымкой города с зелеными проплешинами бульваров и темными артериями улиц. В вечернее время так и хочется вскочить на стену и, взмахнув руками, будто крыльями, взлететь над сияющей громадой города с ровными, жемчужно-бледными бусами уличных фонарей и гигантскими светляками редких, ярко освещенных площадей.
* * *
Если бы ее спросили тогда, как она оказалась в этом аэропортовском кафе, где над головами то и дело пролетали птицы-самолеты, гул которых закладывал уши и одновременно вызывал приятные ассоциации с путешествиями и свободой, то она бы не смогла ответить. Возможно, ее толкал в спину инстинкт самосохранения, нашептывающий ей о возможности решить все проблемы разом, купив билет на самолет в один конец, в любую точку планеты.
1 2 3 4
Жаль только, что об этом нельзя рассказать Леве. Он бы понял, конечно, но не смог бы с этим грузом жить. Кожу его пробила бы рвущаяся изнутри наружу жесткая шерсть, серая с подпалинами; зубы заострились бы, а в янтарных маленьких глазах загорелся бы огонь мщения или злобы. Раненым волком он бы умчался в леса и затерялся бы там, сгинул от тоски…
* * *
Валентина оглянулась, ей показалось, что в камере она не одна. И она увидела его – он стоял рядом с ней, не Лева, а тот, другой, чья душа теперь будет преследовать ее и мучить до последних ее дней. Он, прислонясь к грязной стене камеры, улыбался, показывая зубы, красивый, спокойный и уверенный в себе – совсем как тогда, когда она с ним только познакомилась. Вот только характер этой улыбки она не успела определить – видение исчезло. Скажу, что не знаю этого человека. Что он насильно затащил меня к себе и попытался изнасиловать.
Мы боролись, у него был пистолет… Потом я сделала вид, что согласна, и, когда он расслабился, схватила со стола пистолет и выстрелила в него. Вот и все. Кайтанов наймет хорошего адвоката, и меня освободят. И что будет потом ? Разве возможна жизнь потом ?
У меня будут тяжелые роды, после которых я умру, оставив Леве сына.
* * *
Послышался лязг, открылась дверь. «К тебе пришли!» – рявкнул грубый женский голос, который вызвал оторопь. Валентина поднялась и, придерживая рукой живот так, словно он мог выскользнуть, упасть на пол и разбиться, как хрустальный шар, медленно вышла из камеры.
Москва, 2000 г. Помещение морга
– Вы знали этого человека?
Кайтанов стоял совсем близко от стола, на котором лежало тело мужчины, которого, по словам следователя и прокурора, убила его жена. Даже мертвый он был стройнее и красивее Левы. Броская, яркая, породистая красота, привлекающая женщин, как аромат цветка привлекает к себе жаждущую сладкого нектара пчелу. Это был совершенный мужчина, и Кайтанов, не раздумывая, отдал бы половину своей жизни – той, что он прожил до встречи с Валентиной, – за то, чтобы иметь такое тело, такую красивую голову, аккуратный нос и губы, глаза… Сложись все по-другому, Лева подарил бы этого красавчика Вале на день рождения, пусть пользуется, как красивой вещью. От этой мысли ему стало жарко. Похоже, я совсем потерял голову…
– Нет, я его не знаю и никогда не видел…
Следователь снова привез его в отделение. Они оба закурили. Кайтанов уже знал, что на пистолете, который был найден рядом с трупом, обнаружены отпечатки пальцев его жены. Плюс ее признание. Получалось, что она действительно убила этого парня. Но за что? По словам следователя, этот мужчина, латыш по фамилии Гордис, проживал в соседнем с ними доме на Цветном бульваре, снимал квартиру около шести месяцев. Хозяйка ничего о нем не знает.
По паспорту, найденному в квартире убитого, выходило, что Гордис Юрис Оттович проживает в Латвии, в городе Добуты, которого, как оказалось, и в природе-то не существует. Паспорт – фальшивка. Значит, скорее всего, и Гордис этот тоже фальшивка.
Приехал в столицу, снял квартиру… Но зачем приехал и каким образом Валентина оказалась у него? Что у них было общего?
Она не могла согласиться пойти с ним лишь потому, что он молод и красив. Она любит его, Кайтанова, кроме того, она ждет от него ребенка. Все, что угодно, но только не это…
Она не могла быть любовницей этого парня.
* * *
Еще следователь сказал, что его жена молчит. Призналась в убийстве и молчит.
Случай неслыханный.
– Видимо, она находится в таком состоянии, что просто не может ничего сказать… – Кайтанов старался разговаривать со следователем спокойно, хотя готов был разорвать его на части только лишь за то, что это его люди защелкнули на ее нежных запястьях наручники и что это по его указанию она сейчас находилась в грязной камере без еды и питья.
– Можно мне увидеться с ней? Я должен поговорить с ней… Моя жена.., она беременна, она не могла совершить такое чудовищное преступление… А если и совершила, значит, на это были причины.
Самооборона… Вы же понимаете… Думаю, что мне она все расскажет… И еще… – Ему было трудно говорить. – Я бы хотел знать, не тронул ли ее этот… Ее осматривал врач, эксперт? Вы что-нибудь сделали для того, чтобы понять, что же все-таки там произошло? Или вы будете теперь пытать мою жену для дальнейших признаний?
Он сорвался на крик. Он не хотел, но так получилось. Все внутри его клокотало от переполнявших его непонятных чувств.
Даже дышать стало тяжело. Он хотел так ударить по столу, чтобы разломить его пополам и чтобы от этого удара, в который он вложил бы всю свою силу и одновременно бессилие, разрушилось и само здание, если не весь город… Во всяком случае, его собственный мир уже разрушился, и он сидел на его обломках, не понимая причины этой катастрофы. Он схватился за голову и до боли сжал ее своими большими ладонями.
– Нет, врач ее еще не осматривал…
– Почему? – Лева сжал зубы. – Почему ее никто не осматривал? Если бы такое случилось с вашей женой, вы тоже не пригласили бы врача? А что, если он бил ее или пытался надругаться над ней? Вы не должны бездействовать!
– Вам надо успокоиться… Я понимаю ваши чувства…
– Пустите меня к ней, нам надо поговорить… Уверен, что она мне все расскажет…
– Хорошо, вы увидите ее, но сначала вы должны ответить мне на некоторые вопросы.
– Я слушаю.
– Не замечали ли вы в последнее время, чтобы ваша жена каким-то образом изменилась? Может, ей кто-нибудь угрожал или ее преследовал? Она ничего такого не говорила? Какой она была: спокойной или нервничала?
– Она была нормальной, спокойной… – Он вдруг понял, что лжет. Лжет неосознанно. Да, она нервничала, он это заметил.
У нее даже взгляд изменился и стал каким-то просящим. Боль читалась в глазах. Но поскольку видимых причин для беспокойства у Левы не было, ведь Валя всегда была дома, практически ни с кем не общалась…
Словом, все эти изменения, ее бледность и нервозность, которые замечал в последнее время, он относил к ее беременности. Да, ну конечно, она нервничала, боялась родов, как и всякая нормальная женщина. Но в его объятиях все ее страхи исчезали, а глаза светились счастьем. – Что касается ее нервов, то она боялась родов. Но это же нормально.
И ни о каких преследователях она мне ничего не рассказывала.
– Ваша жена часто выходила из дома?
– Каждый день она прогуливалась, обычно ее путь лежал через Неглинную до Большого театра. Иногда подолгу гуляла по Кузнецкому Мосту, ей нравился там книжный магазин, кажется, «Лавка писателя»…
За покупками ездил я или же мы с ней вместе… Мы жили спокойно, ее ничто не тревожило…
– Как давно вы с ней в браке?
– Два года. Но официально – год.
– Вы что-нибудь знаете о ее прошлом?
Она москвичка?
– Да, – снова солгал он, вспомнив, как не любила Валентина говорить о своем родном Саратове. Он понимал, что за этим что-то стоит. Или кто-то. Но и у него было какое-то прошлое, как и у каждого человека.
И если бы она сочла нужным рассказать ему о своей жизни в Саратове, то давно рассказала бы. Она сбежала оттуда в отчаянии, и первым, кто подал ей руку, был Кайтанов.
И, быть может, именно благодаря этому прошлому, какой-то неприглядной истории, в которую попала по неопытности Валентина, они и остались вместе?
Он понимал, что уже очень скоро ИМ станет многое о ней известно. И даже, может, больше, чем ему. Достаточно информации из загса, чтобы, выяснив ее девичью фамилию, понять, откуда она родом, и сделать запрос в Саратов. Но пусть этим занимаются ОНИ. И чем позже он что-либо узнает о ее прежней жизни, тем лучше.
– Нет, я ничего такого из ее прошлого не знаю… Она – спокойная, уравновешенная женщина. Очень добрая.
– У нее есть подруги?
– Знаете, она общается с нашей соседкой, но вряд ли это можно назвать дружбой, так, обычные женские разговоры, не более того… Подруг у нее практически нет. Я всегда полагал, что ей хватает моего общества…
Хотя мы не так уж и редко приглашаем к себе моих знакомых, это супружеские пары…
Бизнесмены, политики, банкиры… Но Валя не очень-то любит эти вечера, ей скучно, я понимаю.
– Но ведь вы, Лев Борисович, занятой человек. Разве вам не приходило в голову, что вашей молодой жене… Кстати, у вас большая разница в возрасте?
– Двадцать с небольшим… Вы хотите сказать, что у моей жены мог быть любовник? Задавайте вопросы прямо, не ходите вокруг да около, – он снова повысил голос.
Он понимал, что следователь, глядя на его большое некрасивое лицо, думает сейчас именно об этом. О потенциальном любовнике Валентины. О том, кто лежит сейчас на столе в морге с разнесенным виском и смотрит в вечность.
– Вы уверены, что у нее никого не было?
– Уверен, – выдохнул он. – Мы вот сейчас с вами говорим, а она где-то там, в камере… Ей надо поесть… А еще я привез ей пакет с вещами. Она должна находиться в тепле. У нее не было любовника. Что вас еще интересует? Она общалась с соседкой, я уже говорил…
– Неужели за ней, такой красивой молодой женщиной, никто не ухаживал?
– У нее есть я, понимаете, я! Да, на нее заглядываются мужчины, но это, поверьте, не раздражает, а наоборот. У нее есть даже официальный ухажер, этакий паж, правда, большой и толстый, который бывает в нашем доме чуть ли не каждый день, но он для нее все равно что мебель… У него даже имени нет человеческого, мы зовем его Иудой.
– Как? Иудой? Но почему? – Следователь заметно оживился. – Почему Иудой?
– Потому что он продался мне за тридцать сребреников, понятно?
– Нет, ничего не понятно…
– Он – превосходный компьютерщик, но я переманил его к себе, положив ему жалованье на тридцать процентов больше, нежели то, которое он получал в прежней кон, торе… Это была простая игра слов: тридцать процентов, тридцать сребреников… Но какое отношение это может иметь к тому, что произошло с Валентиной? Вот если бы она призналась, что убила Иуду, то я бы понял, о ком идет речь, и начал бы строить версии относительно того, за что и вообще… – Он был возмущен до предела. – Иуда – мебель, домашнее животное, славный парень, большой и кудрявый, любитель поесть и выпить за чужой счет… Он как собачонка увивается за моей женой, и я только рад этому обстоятельству.
– Он влюблен в нее?
– Наверное… Хотя, насколько мне известно, у него баб – прорва…
Вот я и скатился на свой уровень, на свой язык, сорвался и лечу в свое прошлое. Он подумал так потому, что все, что было связано с именем Валентины, не должно быть осквернено грубыми словами, тем более мыслями. Даже если речь идет о таком животном, как Иуда. Кайтанов даже не помнил, какое на самом деле у него имя. Он, этот задумчивый толстяк, появился в его доме почти сразу же, как только он привез в Москву Валентину. Так случилось, что его порекомендовал в качестве личного компьютерного мастера его приятель, Ваэнтруб, у которого Иуда, собственно, и работал.
И Иуда приходил к Кайтанову домой несколько раз, чтобы настроить компьютер или запустить новый, заполнив его программами. Это он научил Валентину разным компьютерным играм, они даже стали играть на пару и порой просиживали по несколько часов кряду, не замечая бега времени… Но надо видеть и знать Иуду, чтобы допустить мысль о возможной измене Валентины с этим неаппетитным и инфантильным парнем.
* * *
– Скажите, зачем вы расспрашиваете меня об Иуде? Я могу назвать вам его домашний телефон. Вы встретитесь с ним и сами убедитесь в том, что он никакого отношения к тому, что произошло с нами, не имеет… Пустите меня к ней, я должен с ней поговорить. Она мне все расскажет… Я уверен, что все вскоре разъяснится… Она не могла убить…
– Но вы же сами сказали, что вполне допускаете мысль о том, что она могла убить, но только для этого нужны причины…
– И какие же причины? – Получилось так, что теперь вопрос был задан самим Кайтановым.
– Думаю, что она действительно не могла просто так, без причины застрелить этого Гордиса. Причины.., да мало ли их…
Он мог домогаться ее, мог шантажировать…
– Шантаж?
– А еще это могло быть связано с вашей, Лев Борисыч, деятельностью…
– Она ничего не знала о моих делах. Все свои бумаги я храню в надежном месте, но только не дома. И если даже кому-то могло понадобиться что-то из моего сейфа, то проще было бы действовать через меня, но только не через Валентину. Я понял бы, если бы ее, предположим, выкрали и просили выкуп, так, как это было с одним моим другом…
Ему прислали палец, который отрубили у его малолетнего сынишки… Я сам лично отдал ему половину назначенной суммы, чтобы только спасти мальчика. Слава богу, все закончилось благополучно, милиции даже удалось задержать похитителей, а мне, как это не удивительно, вернули деньги… Нет, то, что произошло, не может быть связано с моей деятельностью, это исключено…
Произнося эти слова, Кайтанов думал о другом. Слово «шантаж» крепко засело в голове. Память плавно перенесла его на залитую солнцем площадку летнего кафе неподалеку от саратовского аэропорта. Он увидел сидящую за столиком девушку, и голова его снова закружилась как в тот день, в то мгновение, когда она взглянула на него…
И если бы ему тогда сказали, что в этом нежном теле спустя два года зародится новая жизнь и что под этой тонкой кожей забьется сердце маленького Кайтанова, он бы рассмеялся… Девушка была настолько хороша, что самое большее, на что Кайтанов мог рассчитывать, – это равнодушный взгляд, не оскверненный брезгливостью или презрением, которым его окатывали обычно женщины. Она действительно скользнула по его лицу отсутствующим взглядом, после чего устремила его в пространство. Вероятно, мысли ее были слишком далеко, и озабоченность, которая читалась в ее облике, подтолкнула тогда Кайтанова к действию…
Саратов, 1998 г.
Летнее кафе «Панорама» неподалеку от аэропорта
– Вы не знаете, отсюда ходит автобус до железнодорожного вокзала? Или быстрее добраться на такси?
К Валентине, сидящей за столиком в кафе, подошел мужчина, который вот уже с полчаса не сводил с нее восхищенных глаз.
Его было трудно не заметить: высокий, нескладный, худощавый, с уродливым лицом, в бежевом костюме с синим галстуком. Он напомнил ей чем-то знаменитого Фернанделя, французского комика. И ей стало почему-то невероятно смешно. Смешно до истерических судорог в горле. И как же тут не смеяться, если уязвимость, написанная на ее лице, стала объектом внимательного наблюдения этого монстра, медленным и неуверенным шагом направляющегося к ней.
Словно этот человек на расстоянии внезапно почувствовал, что рядом с ним образовалась некая невидимая, но хорошо ощущаемая брешь, пустое пространство, прежде занимаемое жизнью, надеждами, любовью…
Но это были, конечно, призрачные чувства.
Он, этот человек, не мог знать, что мужчина, которого она любила, оказался оборотнем. Еще совсем недавно ее рука, затянутая в кружево свадебной перчатки, сжимала локоть того, с кем она собиралась идти по жизни. Все было как в чудесном сне – с маршем Мендельсона, невероятной брачной ночью и простирающимися до бесконечности планами на будущее. Парень, который стал смыслом ее жизни, ее первым мужчиной, на самом деле оказался хрестоматийным подлецом, бабником, преступником, убийцей. Разве после этого можно еще дышать, наслаждаться теплом летнего дня, солнечными лучами и видом распускающихся вокруг цветов? Что делать? Куда идти? История, в которую ее втянули, пахла допросами, грязными тюремными камерами, смертью, которую она бы восприняла как избавление.
* * *
Она не помнила, как приехала сюда, на самую высокую площадку города, которую превратили в кафе «Панорама» из-за открывающегося потрясающего вида на весь Саратов. Лишь толстые и низкие каменные стены отделяли посетителей этого кафе от разверзшейся перед ними пропасти – окутанного вечной молочной дымкой города с зелеными проплешинами бульваров и темными артериями улиц. В вечернее время так и хочется вскочить на стену и, взмахнув руками, будто крыльями, взлететь над сияющей громадой города с ровными, жемчужно-бледными бусами уличных фонарей и гигантскими светляками редких, ярко освещенных площадей.
* * *
Если бы ее спросили тогда, как она оказалась в этом аэропортовском кафе, где над головами то и дело пролетали птицы-самолеты, гул которых закладывал уши и одновременно вызывал приятные ассоциации с путешествиями и свободой, то она бы не смогла ответить. Возможно, ее толкал в спину инстинкт самосохранения, нашептывающий ей о возможности решить все проблемы разом, купив билет на самолет в один конец, в любую точку планеты.
1 2 3 4