Он едва успел увернуться. Только он отскочил, как она набросилась на него, дико размахивая кулаками и в слепой ярости стараясь попасть коленом в пах — один из самых надежных способов, которым можно обезвредить мужчину.
Он двигался по комнате быстро и ловко, как кошка, и, не принимая в расчет, что перед ним миниатюрная женщина, крепко схватил ее за плечи, ловко сбил с ног, бросил на кровать и налег сверху с такой силой, что из ее груди с шумом вырвался воздух. Но она не сдавалась и продолжала яростно отбиваться, хотя каждый вдох давался ей с трудом, причиняя нестерпимую боль. С искривленным в злобной гримасе ртом, она боролась с ним дико и яростно, чувствуя, как ощущение совершенного по отношению к ней предательства и острая ноющая боль утраивают ее силы. Она впилась зубами ему в плечо, и он, злобно выругавшись, резко закинул ей голову назад. Шея ее болезненно выгнулась, но он с силой надавил на нее локтем, почти перекрыв доступ воздуха. Она заплакала. Губы ее беззвучно двигались, потемневшие от злости глаза дико сверкали на смертельно бледном лице.
— Прекрати! — процедил он сквозь зубы.
Он слегка отпустил свой тяжелый, как свинец, локоть, и она смогла вобрать немного воздуха в свои измученные легкие. Локоть снова опустился ей на шею, но давил уже не с прежней силой, а чуть тише. Вжатая тяжестью его тела в матрас, она лежала в мрачной неподвижности, ловя губами воздух.
— Вот так-то лучше, — сказал он все тем же гробовым голосом. — А теперь давай ответим на несколько вопросов. Итак, почему ты оказалась здесь?
— Потому что это вы, черт возьми, затащили меня сюда.
— На Фалаиси.
Взгляды их скрестились в немом поединке. Глаза его горели непримиримым, холодным огнем, словно бушующее голубое пламя в глубине алмаза.
— Я приехала сюда в отпуск.
Этот ответ ему явно не понравился. Локоть сильнее начал давить на горло, пока в глазах ее не мелькнул испуг.
— Говори правду, маленькая дрянь! Ты оказалась здесь, чтобы войти в контакт со Стефани, да?
Он слегка отпустил локоть, но лишь настолько, насколько это было нужно, чтобы она смогла заговорить.
Всхлипывая, она судорожно перевела дыхание и утвердительно кивнула, наблюдая за ним сквозь вздрагивавшие ресницы. Дикая ярость перекосила это сильное, волевое лицо, не оставив и следа от той сдержанности, которая, как она считала, была его неотъемлемой чертой. Лицо его налилось кровью, а потом, несмотря на загар, смертельно побледнело.
Вжавшись всем телом в кровать, она в какое-то мгновение подумала, что сейчас он убьет ее. Словно маленький зверек в лапах хищника, у которого остался последний шанс сохранить свою жизнь, она затаила дыхание и, напрягшись всем телом, стала ждать своей участи.
Сумев подавить вспышку ярости, он овладел собой. Его холодное самообладание пугало ее гораздо больше, чем животная сила его злобы.
— Так почему же? — зловеще прошептал он. — Зачем тебе понадобилось знакомиться с ней? — Не услышав ответа, он со злобой сплюнул. — Отвечай, черт возьми, иначе я не остановлюсь ни перед чем, чтобы заставить тебя заговорить, и меня не будут мучить угрызения совести.
Охвативший ее ужас не давал ей вымолвить ни слова, язык не слушался ее. В момент их яростной схватки простыня соскользнула с нее, и теперь она лежала под ним совершенно голая. По выражению ее лица он легко догадался, о чем она сейчас думала. Он снова грубо выругался и ледяным тоном произнес:
— Я не дотронусь до тебя, даже если на этой планете ты останешься единственной женщиной, маленькая лживая тварь! Есть и другие способы, которые сумеют заставить тебя заговорить, дрянь! Что тебе понадобилось от Стефани?
— Она моя сестра, — с трудом выговорила она.
Он мог ожидать всего чего угодно, но только не этого. Последовала долгая, мучительная пауза, во время которой он пытался осмыслить услышанное. Она видела это по его лицу, на котором вновь появилось выражение дикой черной злобы.
— У нас одна мать, — в испуге затараторила она. — Я родилась за год до того, как она вышла замуж за отца Стефани; меня удочерили другие люди. Когда я выяснила, кто была моя мать, я узнала и другое: после того, как она вышла замуж, у нее родилась дочь, а после того, как моя мать и ее муж ушли из жизни, ребенка удочерили какие-то родственники в Европе. — Она судорожно проглотила слюну. — Узнать, кто были эти родственники, не составило большого труда. Когда я навещала могилу моей матери, я разговорилась с местными жителями, которые знали, что отец Стефани был братом вашей матери.
Охватившая его ярость, кажется, слегка утихла. Пристально глядя ему в глаза, которые сейчас были так близко, что у нее закружилась голова, она подумала: все сказанное ею было для него настолько неожиданно, что ему понадобится время для того, чтобы это осознать.
— Я не знала, известно ли ей о том, что ее удочерили, — осторожно заговорила она, — поэтому не могла написать ей, и, кроме того, я хотела увидеть… я… — Ее голос сорвался.
Он резко встал и, казалось, стоял так целую вечность, глядя на нее, распростертую на кровати, так, словно видел ее впервые. Затем он резко повернулся и, сотрясаемый изнутри искавшей выхода энергией, стал мерить шагами комнату, думая о чем-то своем. От окна к стене и обратно. Она схватила простыню и потянула ее на себя, чтобы наконец прикрыть свою наготу. Потом она легла и лежала тихо и неподвижно, пытаясь осторожно проглотить слюну, прикрывая рукой свое измученное горло.
— Почему ты не связалась со мной?
Она закусила губу.
— Когда я узнала, кто ее забрал, я пришла в ужас. Я не была уверена, захотите ли вы знать об этом, и не представляла, как с вами связаться. Вы даже вообразить себе не можете, насколько трудно найти о вас хоть что-нибудь. В библиотеке, где я работаю, я имею доступ к самым разным источникам информации, но даже в этом случае все, что мне удавалось найти, я черпала в основном из колонок светских сплетен. Так что вам прекрасно удается держаться в тени. И… и еще я испугалась. Боюсь, что вы плохо представляете себе, насколько подавляюще действует на других мысль о вашем богатстве и могуществе.
Она говорила хриплым шепотом, и несколько раз голос ее прерывался. Ей было больно глотать, и она старалась делать это очень осторожно. Брови его были нахмурены, лицо мрачное и отстраненное, а взгляд безразлично скользил по ее маленькой, напряженной, съежившейся фигурке.
— Если бы ты написала письмо, оно бы непременно нашло меня.
— А если бы вы решили, что это будет плохо для Стефани? Тогда вы сделали бы все, чтобы я и близко не подошла к ней.
— Да, наверное.
— Значит, я поступила правильно, что обошла вас и ничего вам не сообщила, — с негодованием воскликнула она охрипшим голосом и села на кровати. — Но, какие бы ошибки я ни совершила, вы не имели права так обращаться со мной.
— Почему же не имел? — И в глазах его сверкнула злоба. Губы его сжались в тонкую линию, желваки играли. — Ты, глупая…
— Не смейте! — Она рванулась с кровати и гордой поступью пошла на него. Простыня волочилась за ней по полу. — Вы достаточно оскорбляли меня, хватит, благодарю. Я не глупая…
— Ну тогда наивная. Настолько легковерная и неопытная, что тебе и в голову не пришло, что я сразу же заподозрю любого, кто попытается завязать с ней знакомство?
— Это почему же? — произнесла она с величайшим презрением. — Уж не потому ли, что любой из тех, кто знакомится с вами, по-вашему, непременно чего-то от вас хочет?
Взгляд его стал острым как лезвие бритвы.
— Да, ты абсолютно права. И, прежде чем так высоко задирать свой хорошенький носик, признайся, что и тебе было от меня кое-что нужно. Тебе была нужна моя сестра. И для того, чтобы заполучить ее, ты была готова даже на такие вещи, которые на самом деле и не хотела делать, например слегка поиграть в любовь с братом своей сестры.
От удивления она раскрыла рот, и, прежде чем успела ему возразить, он быстро направился к двери.
— Стойте! — закричала она резким, срывающимся голосом. Но он решительно закрыл за собою дверь.
— Я, разумеется, должен буду проверить все, что ты мне здесь сказала, поэтому до тех пор, пока я не смогу убедиться в достоверности твоих слов, ты останешься здесь, — сказал он из-за двери.
В приступе дикой ярости она бросилась на дверь, в бессильной злобе колотя в нее кулаками. Но через минуту, овладев собой и почувствовав полное изнеможение и ком в горле, она бессильно опустилась на кровать, немигающим взглядом уставившись на свои голые ноги. Мысли ее бешено неслись по одному и тому же кругу.
Через полчаса после того, как она приняла душ и закуталась в простыню, в дверь постучали. Она подозрительно посмотрела на дверь и была уже готова разразиться новой злобной тирадой, когда на пороге появилась Айлу со свертком в руках.
— Ваша одежда, мадам, — сказала она бесцветным голосом.
Кэндис была настолько поражена ее приходом, что так и стояла с открытым ртом, пока Айлу не скрылась за дверью. Затаив дыхание и все еще опасаясь, что это всего-навсего жестокая шутка, она подергала ручку двери. Дверь открылась. Несколько секунд она колебалась, готовая бежать отсюда прямо в чем есть. Но, хорошенько подумав и подключив изрядную долю здравого смысла, она все-таки натянула на себя одежду, забыв о том, что дверь оставалась наполовину открытой. В одно мгновение натянула сарафан и сандалии и помчалась к выходу. Сердце ее бешено колотилось.
Дверь выходила в узкий коридор, заканчивавшийся широкой дверью, ведущей в другой коридор, который делил дом пополам. Она не знала, как ей поступить. В доме стояла полная тишина, не было никакого намека на присутствие в нем людей. Решительность и пренебрежение к опасности расправили ее плечи. Она бесшумно подошла к широкой двустворчатой двери и пошевелила ручку.
Дверь не поддавалась. Кэндис в отчаянии закусила губу, уставившись на цветные витражи и со злорадством размышляя о том, что скажет Сол, если сейчас она возьмет со стола вот эту великолепную бронзовую скульптуру и запустит ею прямо в стекло.
Много чего скажет, но вряд ли что-нибудь хорошее, злорадно подумала она, удерживая себя от подобной выходки. Если она хочет иметь возможность хоть как-то общаться со Стефани, то, пожалуй, лучше всего вести себя более цивилизованным образом.
Однако никто, наверное, не будет возражать, если она немного осмотрит дом. Решительно сжав губы, она вошла в первую дверь направо.
Это был дом в колониальном стиле, построенный, очевидно, в конце прошлого века, — с высокими потолками, огромными окнами, выходящими на террасу и закрытыми сейчас ставнями от нестерпимой жары. Комнаты, что оставались не заперты, как, видимо, и те три, что сейчас оказались закрыты, были изысканно обставлены мебелью в викторианском и современном стиле. Полы из какой-то твердой породы дерева были до блеска натерты, окна и двери на веранду закрыты легкими ставнями, запертыми на ключ.
Однако здесь она чувствовала себя такой же пленницей, как и в той маленькой комнатке, служившей, по всей вероятности, спальней для прислуги. А Айлу, заполнявшая собою все небольшое пространство кухни, оставалась ее надсмотрщиком. Она односложно отвечала на вопросы, которые пыталась задавать Кэндис, и из ее ответов нельзя было извлечь ровным счетом никакой информации. Некоторые же она попросту пропускала мимо ушей.
Кэндис дрожала от закипавшей в ней злобы, но, стараясь сдерживать себя, даже съела обед, приготовленный для нее Айлу. Горло уже не так болело. Сол знал, как нужно давить, получая максимальный эффект и причиняя минимальный ущерб. Успокоительное, должно быть, продолжало действовать, так как после обеда она почувствовала, что зевает и что глаза у нее слипаются. Никакая сила не могла бы заставить ее вернуться в ту комнату, которая еще совсем недавно была ее тюрьмой, и, продолжая спорить с собой о том, что же ей все-таки делать, она не заметила, как уснула на диване в гостиной.
Когда Сол появился в дверях, он застал ее в самом неприглядном виде: заспанные глаза, маленькое разрумянившееся со сна личико в обрамлении растрепавшихся волос, растерянный взгляд. Смущенно прикрывая колени, она даже улыбнулась ему, совершенно не подозревая о том, что лиф сарафана сбился на одну сторону.
Застыв на пороге, он бросил пылающий взгляд на ее лицо, шею. Смутившись, она опустила глаза и увидела свою обнаженную грудь с бледно-розовым ореолом соска. Чувствуя, как краска стыда заливает ей щеки, она вздрогнула от неприятного ощущения своего торчащего соска и, поспешно поправив лиф, резко спросила:
— Подглядываете?!
— Подглядываю, — мягко подтвердил он. — Я любопытный. А вы меня ждали?
— Нет, не ждала. Я спала.
Он вошел в комнату. Выражение лица — презрительно-насмешливое, глаза — непроницаемые.
— Это не имеет значения. Я пришел сказать вам, что проверил те объяснения, которые вы дали мне по поводу вашего приезда сюда.
— Благодарю вас, — сказала она с притворной любезностью. — Вы даже представить себе не можете, как я рада это слышать, какой камень свалился с моей души.
— Так что теперь, — продолжал он, не обращая внимания на ее тон, — мы должны решить, что с вами делать.
Глаза ее презрительно сузились.
— Неужели? — промурлыкала она все тем же притворно-сладким голосом. — Я скажу вам, что нужно делать. Прежде всего вы отпустите меня. А потом будете извиняться.
Ей не понравилось, как он улыбнулся, вернее, то, как он окинул взглядом все ее тело. Но тон, которым он произнес следующую фразу, просто взбесил ее.
— Извиняться должны вы, а не я. Вы доставили мне массу хлопот, заставили сбиться с ног всю нашу службу безопасности, сам я находился на грани риска, готовый совершить преступление, и все из-за того, что вы повели себя так неразумно и не сказали мне, почему вы хотите увидеть Стефани.
— У вас чертовская выдержка. — Она вскочила с дивана, оглядывая прекрасное убранство гостиной. — Может быть, выйдем на воздух? Я здесь просто задыхаюсь.
— Я не возражаю, — кивнул он.
Резко и неожиданно, как это бывает только в тропиках, на землю опустились сумерки. Высоко в небе светила луна. Стоя на веранде и жадно вдыхая прохладный вечерний воздух, она огляделась по сторонам. Все тот же холмистый ландшафт, далеко внизу виднелась лагуна, по неподвижной глади которой, как упавшие на землю звезды, двигались вышедшие на ночной лов рыбаки.
— Зачем? Это все, что я хочу знать, — голос ее звучал зло и требовательно, а по телу пробегала дрожь. — Зачем вам понадобилось похищать меня, везти сюда и до смерти напугать, заперев почти как в тюремной камере?
— Потому что мы не знали, что у вас на уме.
— Но вы даже не спросили меня об этом. Почему? Что натолкнуло вас на мысль, что я не просто туристка?
— Какое-то внутреннее ощущение, — медленно выговорил он после некоторой паузы. — И Джил, и я — мы оба это чувствовали. Было видно, что вы… что вам не дает покоя какое-то сильное чувство. И мы нисколько не сомневались, что ваш обморок тогда, во время нашей встречи, был притворным — вы даже не побледнели. И Джил, и я, мы оба заметили, что ваше внимание было целиком поглощено Стефани, и это только усилило нашу подозрительность.
— Почему?
— Потому что большинство женщин, пытающихся завязать со мной знакомство, видят только меня, — огрызнулся он.
Он ждал, что она на это скажет, но она промолчала.
— А когда вы оказались возле моего дома и поведали мне какую-то совершенно невразумительную историю, я уже забеспокоился не на шутку. Я попросил человека из службы безопасности следить за каждым вашим шагом, отправил Лидию домой, Стефани в более безопасное место, а сам вытащил вас на прогулку, чтобы не оставлять одну. В это время Джил, мой верный компаньон, ни на минуту не выпускал вас из виду на тот случай, если объектом вашего интереса — из-за денег ли или по какому-то террористическому замыслу — являюсь я сам.
— Удивительно, — вырвалось у нее непроизвольно, — вы производите впечатление человека, который сам в состоянии позаботиться о себе… я имею в виду…
— Я понимаю, что вы хотите сказать, и обычно моя охрана не сует нос в мою личную жизнь. Так вот, пока вы, я и Джил проводили столько времени вместе, начали вырисовываться некоторые детали вашей жизни. Это было интересно. Детство, когда не один раз вам пришлось пережить предательство, бурные годы учебы в средней школе, где ваши способности дали вам право получить университетскую стипендию; потом два мятежных года в университете, не отличавшихся большой дисциплинированностью или усердием с вашей стороны. И вот вы бросаете учебу и проводите год где-то вдали от Новой Зеландии, но где, не знает никто. Тот самый год, о котором вы так уклончиво говорили, когда я пытался спросить вас об этом в машине по дороге сюда.
Она пристально посмотрела на него.
— А какое, собственно, это имеет отношение ко всему?
— Да просто это как раз тот год, когда след ваш теряется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22